CC BY
29
с точки зрения девушки, по сговору родителей доверенной неизвестному ей человеку и не желающей попасть в ловушку такого брака. В ситуации, когда человеческие отношения денатурализованы, «монетизированы», Мариво защищает уважение к другому человеку как необходимое условие жизни общества, делает вывод автор статьи. При этом Мариво никогда не приводит читателей или зрителей в отчаяние, несмотря на то, что демонстрирует в сюжетах тщеславие, эгоизм и т.п. свойства человеческой натуры, поскольку вводит в свои произведения доброжелательный смех.
«Поскольку Мариво любит веселье, в его комедиях склонность к морализации и вкус к комическому скрещиваются в качестве равно необходимых компонентов, и никогда мораль не подавляет комизм» (с. 301).
«Мнимая служанка» показывает, что в обществе речь должна идти не о торжестве одних над другими, а о выстраивании действительно гуманных отношений друг с другом. История о девушке, избежавшей унизительного брака, демонстрирует, что смелое поведение, ясный ум и артистизм способны победить эгоизм, наглость и жажду использовать другого человека в качестве средства собственного преуспеяния, это данный с улыбкой урок альтруизма, вызывающий симпатию и пробуждающий в зрителе этическую рефлексию.
Н.Т. Пахсарьян
ЛИТЕРАТУРА XIX в.
Русская литература
2011.02.022. НАГИНА К. А. ЛИТЕРАТУРНЫЕ УНИВЕРСАЛИИ В ТВОРЧЕСТВЕ Л. ТОЛСТОГО: Учебное пособие. - Воронеж: Изд-во «Институт ИТОУР», 2009. - 146 с.
К.А. Нагина (Воронежский университет) предлагает прочтение произведений Л. Толстого на основе анализа пространственно-предметных категорий.
В главе «Символические сцепления в рассказе Толстого "Метель"» автор рассматривает первый толстовский опыт изображения путешествия в метель. Топос путешествия вообще играет важную роль в творчестве писателя. Герои «Записок сумасшедшего», «Хо-
зяина и работника», «Воскресения» совершают духовные открытия именно в процессе эмпирического движения, символически отражающего процесс их нравственной эволюции. Перемещение в пространстве является проекцией движения мысли и чувства персонажей, направленных на познание себя и окружающего мира. В процессе путешествия герой раннего Толстого не проходит через кризисы веры, не испытывает крайних эмоциональных состояний, не переживает, подобно «психологическому» персонажу «Записок сумасшедшего» Брехунову или Нехлюдову, божественных откровений. Однако он получает возможность осмыслить свои тайные страхи и подспудные желания, оценив их по шкале истинного -ложного, причем крайние точки этой шкалы - жизнь и смерть. Образ смерти, не проясненный в реальности и связываемый путником со смутными ночными страхами, проступает в снах героя, которые легко поддаются дешифровке как одна из форм путешествия самопознания.
Сама ситуация метели, пишет К. А. Нагина, неоднократно повторенная в художественных и философско-публицистических произведениях Толстого, располагает к эмблематическому путешествию. Контуры этой метафоры жизни, выбора направления бытийного движения, в рассказе «Метель» лишь намечаются. Тот самый «другой» стоит на «крепкой», утоптанной дороге и указывает правильный путь заблудившимся в жизни. В художественном мире Толстого это чаще всего человек из народа - Платон Каратаев, подавальщик Федор, Герасим, Никита и др. В «Метели» «вожатые» -крестьяне, отправившиеся на заработки, ямщики. Их образы связаны с народно-поэтической традицией, во многом определяющей поэтику рассказа. В «Метели» предваряются темы и идеи дальнейшего творчества Толстого. Сохраняя бытийную потребность заблудших в «вожатом» из народа, Толстой в «Хозяине и работнике», обобщающем предшествующие «накопления» в сюжете метели, выстраивает вертикаль отношений человека с истинным Отцом, который в пророческом сне поясняет потерявшемуся в метельной круговерти сновидцу, как восстановить нарушенный порядок. Вопрос о том, как герою удастся претворить в жизнь постигнутое в момент откровения, в «Метели» остается открытым.
Ответ на него находит Нехлюдов в «Воскресении». В момент откровения в саду он осознает смысл своего бытия - исполнить
волю Хозяина, «написанную в совести», и находит ей практическое применение: «отдать землю» и «ехать в Сибирь». Покидая дом тетушек, Нехлюдов оставляет себе только письма и фотокарточку, на которой запечатлены тетушки, он сам, еще студент, и Катюша «чистая, свежая, красивая и жизнерадостная» (с. 34). Эта прежняя Катюша становится для него эмблемой возвращения к своему истинному «я», и начинается его главное «путешествие», накануне которого он испытывает «радость освобождения». Эта мысль не только завершает один из эпизодов романа «Воскресение», но и ставит точку в остававшемся открытым финале рассказа «Утро помещика», написанного Толстым четырьмя десятилетиями раньше (с. 35).
К.А. Нагина рассматривает все творчество писателя, художественное и религиозно-философское, как единый текст, призванный выполнить пророческую миссию автора: объяснить живущим, что все они - часть единого целого.
В главе «"Горная" антропология в творчестве Л. Толстого» показана сопряженность субъектной организации повести «Казаки» с ее пространственной парадигмой, что проявляется в соотнесении персонажей с конкретным локусом степи / пустыни, частью которого является локус реки, леса, сада / станицы и гор. По мнению К.А. Нагиной, Л. Толстой не случайно прерывает сюжетную линию, связанную с едущим на Кавказ Дмитрием Олениным, и дает зарисовку местности, в которой расположены гребенские станицы. Пространство делится на «свое» казаков и «чужое» горцев, а граница между ними проходит по реке Терек: по правому ее берегу расположены чеченские аулы, по левому - станицы. Владения казаков - узкая полоса «лесистой и плодородной земли».
Казачье пространство, в свою очередь, поделено между казаками и казачками. Усвоившие обычаи и нравы горцев, казаки большую часть времени проводят «на кордонах, в походах, охоте или рыбной ловле», а в станице появляются только в праздники, когда «гуляют». Станица - вотчина казачек, трудами которых прирастает благосостояние семьи.
К концу главы IV «Казаков» пространство сужается до Но-вомлинской станицы. Расположенная недалеко от Терека, она отделена от него густым лесом. Через станицу проходит дорога, по одну сторону которой река, по другую - виноградники и фрукто-
вые сады. Таким образом, «малое» пространство казаков Ново-млинской станицы идентично «большому», панорамному и также включает в себя топос степи / пустыни, реки, отделяющей «свое» от «чужого», леса, сада / станицы и далеких снеговых гор на юге.
Персонажи «пустынного» текста в повести - казаки (персонифицированные Лукашкой) и чеченцы; женская половина казачества, представленная Марьяной, носительницей «величественного» женского начала, связана с топосом сада / станицы, «лесной» топос репрезентирован дядей Ерошкой и отчасти Дмитрием Олениным, основным персонажем «горного» текста.
Оленин переживает нравственный кризис. Превыше всего он ценит свободу и надеется на Кавказе обрести смысл и цели бытия. Камертон настроений Оленина - горы. Ось этого образа - вертикаль, соотносящая плотское / индивидуальное и Божественное / всеобщее.
Если с топосами сада / леса / «поля с кромкой леса» корреспондируют экстатические прозрения героев, то горы - это символическое пространство душевных устремлений персонажей Л. Толстого вверх. Заведомая онтологическая недоступность гор определяет их роль нравственного ориентира, соотнесенного в некоторых текстах писателя с «величественным женским началом».
Закономерно, по мнению К.А. Нагиной, что в творчестве писателя зачастую сходятся художественный и бытийные тексты. В поезде, по дороге в Оптину пустынь, «в пустыню», куда жаждет уйти старец Лев Толстой, крестьянин, подобно Никите, дает ему совет: уйти в монастырь, бросить мирские дела и «душу спасать», и эти слова как нельзя лучше высвечивают душевное состояние писателя. Оптина пустынь в своем названии содержит библейское слово «пустыня», воплощение которой Толстой стремился найти, покидая Ясную Поляну. В 1860-1870-е годы в произведениях Толстого роль топоса «пустыни» выполняла степь. В степи Самарской губернии Толстой восстанавливал физическое и духовное самочувствие.
В письмах и дневниках Толстого 1909-1910 гг. все более явно желание «уйти в пустыню». И в художественном, и в бытийном сознании писателя «пустыня» актуализирует образ смерти. Оптина пустынь не стала для него желанной «пустыней», хотя, по свидетельству Д. П. Маковицкого, там Толстой был спокоен. Бытийная
логика, подобно логике художественной, вела к смерти. Как в произведениях Толстого «пустыня» чаще всего являла свой гибельный лик, так и в реальном бытии уход в «пустыню» обернулся для писателя смертью. Подобно одному из своих персонажей, в реальном путешествии он откликнулся на услышанный зов и почувствовал, что «свободен».
Возвращаясь к локусу степи в «Казаках» как пограничного пространства, исследовательница отмечает, что мотив опасности и страха - его родовой признак, особенно в ночное время суток. Когда человек покидает степь, ее пространство принадлежит зверям. Таким образом, по мнению исследовательницы, локус степи / пустыни представляет собой бесконечное, не имеющее видимых границ пространство, заселенное зверьем и враждебное человеку. Подтверждая библейское происхождение мотива смерти в пустыне, исследовательница цитирует Исход 14; 3: «Заперла их пустыня» и Числа 14; 31-35, где говорится о том, что в библейской пустыне гибель грозит непросветленным духом: человек либо переживает акт инициации, перерождающий его, либо погибает. У Толстого в «Казаках» отсутствует эта необходимая составляющая и ветхозаветной, и новозаветной пустыни: пустота не несет в себе смысла.
В этих сюжетных ситуациях у Толстого реализуется христианская символика: его героям чудится, что «похотными стрелами» их искушает сам предводитель бесовской рати - дьявол, «проклятый психолог», всегда избирающий самое верное орудие соблазна. «Зверь», укорененный в глубинах плоти, откликается на его зов, проявляя себя в «восторге бешенства», становясь «зверем ревности», сокрушая тела людей, уничтожая себя.
Путь к обличению страстей начался у Толстого еще в период «Войны и мира», когда причинами метаморфоз, происходящих с его персонажами, становились страсти, отмечает К.А. Нагина в главе «"Я сделался зверем..." Об одном мотиве толстовской прозы». Среди них были ненависть, гнев, ревность и даже высокое чувство негодования от сознания нарушенной справедливости, но у них был один источник - чувства к противоположному полу. Символически плотская страсть становится одним из обличий того «дьявола», искушению которого поддаются в позднем творчестве Толстого Евгений Иртенев и отец Сергий. И если человек, по выражению Позднышева, «сделался зверем», не устояв перед соблаз-
ном, то этот «зверь» ничего общего не имеет с тем, в ком Д. Мережковский видел символ всего природного, божественного, прекрасного и стихийного в творчестве Толстого.
Позиция позднего Толстого, призывающего в «Крейцеровой сонате» к аскезе, максималистски заострена, но она органична для всего творчества писателя в целом: степень контроля его героев над обуревающими их страстями в конечном итоге и определяет, кто скрывается под человеческим обличьем - «Человекобог» или «Человекозверь» (С.Н. Булгаков) (с. 130).
В главе «Символический контекст "нравственных скитаний" героев позднего Л. Толстого» исследовательница утверждает, что в осмыслении феномена «поздний Толстой» необходимо исходить из представления о целостности творчества писателя, несмотря на его жанровое и стилевое разнообразие. В публицистике и религиозно-философских сочинениях Толстого постоянны образы и мотивы, «соприродные» его художественному творчеству.
Так, «Исповедь» соотносится с художественными произведениями 1880-х годов. В ее основе - история духовного поиска автора / героя, описанная при помощи мотивов, среди которых важнейший - мотив пути, представляемый символически как владение тайной смысла жизни бессознательно (период детства, практически не затронутый в «Исповеди», но восстанавливаемый по другим произведениям Толстого); как утрата истинных ориентиров; как движение по ложным ориентирам к ложным целям; «минуты остановки жизни», осознание ложности избранного пути; просветление, возвращение к духовному «я»; начало движения к идеалу. Среди мотивов, соответствующих разным этапам пути, К.А. Нагина выделяет мотивы душевной и физической болезни, сумасшествия, мотив горы / пропасти; мотив блуждания (сочетается с образом чащи / тьмы); мотив служения / прислуживания, реализующийся в образах хозяина / работника и связанный с мотивом дома (иногда постоялого двора), мотив реки, ассоциируемый с движением по ложным / истинным ориентирам. Теснее всего с мотивом пути смыкается мотив «остановки жизни». Автор / герой «Исповеди» пытается преодолеть «мучительный разлад с самим собой», стараясь продолжить движение жизни, но это становится невозможным. В «Исповеди» этот мотив получает визуальное подкрепление, сочетаясь с мотивом горы / пропасти.
Мотив «остановки жизни», как и пути, объединяет «Исповедь» с художественными произведениями Толстого - романом «Анна Каренина»», повестями 1880-1890-х годов и романом «Воскресение».
Преодолевая бесовские искушения и подчас зловещие трансформации, персонажи Толстого переживают экстатические прозрения. Они обретают своеобразную способность переселения в другое живое существо, отождествления себя с ним - и в результате становятся причастными к общей жизни.
Т.М. Миллионщикова
2011.02.023. КОШЕМЧУК ТА. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ПРАВОСЛАВНОМ КОНТЕКСТЕ. - СПб.: Наука, 2009. - 278 с.
Доктор филол. наук Т.А. Кошемчук обращается к религиозно-философской проблематике русской литературы и пишет о том, что «смысловые глубины творений русской классики могут раскрыться лишь. в большом контексте, который для русской литературы есть православная культура» (с. 5). В двух главах книги автор исследует такие важнейшие лейтмотивы отечественной лирики, как «обитель на небесах» (чаемое поэтом посмертие) и «мой демон» (основное искушение поэта) и выявляет глубинную связь с православным образным арсеналом поэтической образности в стихотворениях русских поэтов от эпохи классицизма (М.В. Ломоносов и А.П. Сумароков) до Серебряного века. В теме обители на небесах, небесных чертогов, как показано в книге, проявляется «глубокая чуткость русских поэтов к традиции и к воплощению ее образов в поэтическом слове» (с. 6). Образные представления поэтов о небесной обители души оказываются воплощенными в различных формах: в поэтических молитвах, в переложениях библейских сюжетов, в описаниях видений, в поэтической рефлексии о жизни и смерти, в стихах о любви, в размышлениях о собственном пути.
Демон как дух бунта и протеста против несправедливости Бога-тирана - одна из ложных идеологем, которая использовалась для адаптации русской лирики атеистическим сознанием. Под демонизмом подразумевался «богоборческий атеизм, предельная цель которого - разрушение существующих ценностей; его основа -абсолютная свобода личности, движимой ненавистью и личной
