CC BY
42
восприниматься на фоне толстовской прозы, собственные оценки соотносились с толстовскими, и так далее» (с. 21-22). Толстой был преодолен и побежден только с появлением «Башни» Вяч. Иванова, сделавшейся в Петербурге явлением столь же значительным, как во всей России была Ясная Поляна, а также с выходом ряда принципиальных статей в журнале «Золотое руно» в 1907-1908 гг. и окончательным утверждением символизма в русской литературе в конце 1909 - начале 1910 г.
Т.Г. Юрченко
2013.01.023. НАГИНА К.А. ФИЛОСОФИЯ САДА В ТВОРЧЕСТВЕ Л.Н. ТОЛСТОГО. - Воронеж: Наука-Юнипресс, 2011. - 143 с.
Книга кандидата филол. наук К.А. Нагиной (доцент Воронежского университета) написана в рамках проекта «Литературные универсалии», разрабатываемого на кафедре русской литературы университета. Свою цель автор видит в том, чтобы «воссоздать ход толстовской мысли, связанной с локусом сада» (с. 8); при этом сад в творчестве Толстого рассматривается в контексте литературной традиции XIX в. - Е.А. Баратынского, Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева, А.А. Фета, Ф.И. Тютчева, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова.
Многоплановость символики сада в русской литературе обусловила, пишет исследовательница, его практически неисчерпаемые смысловые возможности: с XVIII в. он представал в поэзии и прозе в разных ипостасях, имеющих «глубинное родство, восходящее к сакральной природе локуса» (с. 9). Именно это позволило В.Н. Топорову заметить, что «сады русской поэзии слились в один сад, и множество текстов "сада" преобразились в единый его текст»1. Свою страницу в этот текст вписал и Лев Толстой.
К.А. Нагина начинает исследование с автобиографической трилогии Толстого и основывается при этом, в частности, на суждении американского литературоведа Ричарда Густафсона (Прин-
1 Топоров В.Н. Ветхий дом и дикий сад: Образ утраченного счастья // Облик слова: Сб. статей. - М., 1997. - С. 83.
стонский университет), утверждавшего, что сад - это «сквозной образ» толстовской трилогии, «ее символический лейтмотив»1.
В повести «Детство» сад - центр идиллического топоса, в связи с этим автор приводит высказывание Д.С. Лихачёва: «Сад -это попытка создания идеального мира взаимоотношений человека с природой. Поэтому сад представляется, как в христианском мире, так и в мусульманском, раем на земле, Эдемом... сад всегда выражает некоторую философию, эстетические представления о мире, отношение человека к природе; это микромир в его идеальном выражении»2. Атрибуты толстовского сада - «высокие липы, пруд, птицы, луг перед домом, небо, небесные светила - одновременно являются непременными атрибутами идеального ландшафта - locus amoenus, Аркадии» (с. 16).
Исследователи неоднократно отмечали сосредоточенность автора трилогии на любви и религии как «основных реальностях жизни», в кульминационные моменты замыкающихся на топосе сада (с. 17). В повести «Юность» Толстой акцентирует свойственное персонажу ощущение взаимосвязи и взаимозависимости всего сущего, чувство сопричастности великому целому, смыкаясь в этом с Достоевским в его «Братьях Карамазовых» (образ Алеши) (с. 25). Экстатически-счастливое, почти блаженное состояние персонажей Толстого и Достоевского восходит к христианской традиции: в саду «человек мог укрыться от забот повседневности», сад -прибежище, инициирующее обращение к Богу (с. 26).
Традиционный толстовский сад - место любви: сына к маменьке, платонической любви, любви к своему ближнему или миру в целом и, наконец, к Богу. «С любовью такого рода всегда сопрягается сад / парк с его высокими деревьями, устремленными к небесам, с его звездным или солнечным небом» (с. 93).
Монография К.А. Нагиной убеждает в том, что «логика художественного освоения пространства сада и соотношения его с родительским началом» у Толстого принципиально иная, чем у Тургенева. «Образ маменьки в локусе сада, созданный автором
1 Густафсон Р.Ф. Обитатель и Чужак: Теология и художественное творчество Льва Толстого / Пер. с англ. Бузиной Т. - СПб., 2003. - С. 43.
2
Лихачёв Д.С. Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей: Сад как текст. - М., 1998. - С. 11.
трилогии "Детство". "Отрочество". "Юность", включается в перспективу Божественного, что влечет за собой эпифанические моменты, во время которых персонаж прозревает смысл бытия, состоящий в слиянности со всем сущим. Тургеневский человек, напротив, в лице отца или матери, соотнесенных с локусом сада, сталкивается с неизвестной ему доселе стороной жизни - Неведомым, той силой, которая играет им и нередко влечет к гибели... тургеневский человек осознает не только неосуществимость личного счастья и наивность стремлений к нему, но и невозможность что-либо изменить в своей судьбе» (с. 38).
Благодаря образу сада и неразрывно связанному с ним образу маменьки, толстовская повесть прочитывается как «трагедия утраты исходного Эдема, которая со времен грехопадения прародителей повторяется в личном опыте каждого человека»1. Если у Тургенева сад в усадебных романах - «Рудине» и «Дворянском гнезде» есть часть природы, равнодушной, подавляющей, то у Толстого природа вселяет в человека «чувство сопричастности единому целому» (с. 73).
Автор убедительно показывает и то, что в понимании и изображении природы Толстому близок Фет, в поэзии которого сад -один из наиболее часто встречающихся локусов. Персонажи Толстого и Фета («Всю ночь гремел овраг соседний» и др.) у открытого в сад окна ощущают Вечность в эмпирическом, земном бытии (с. 44).
Лейтмотив исследования К. А. Нагиной: от сада - через «жизнь для других» - к Богу; такая цепочка выстраивается в «Семейном счастии», как и в других произведениях Толстого (второе и третье звено могут меняться местами) (с. 75).
К. А. Нагина связывает женский миф Толстого с возрастом и бытийной устремленностью его персонажа: «. в юности место маменьки в пространстве сада занимает воображаемая возлюбленная»; Толстой пересекает «орбиту Платона: в его трактовке Эрос
1 Лесскис Г. Лев Толстой, (1852-1869): Вторая книга цикла «Пушкинский путь» в русской литературе. - М., 2000. - С. 102.
предстает как томление смертного и ограниченного существа о вечности»1 (с. 75).
Семантика сада в повестях Л. Толстого «Детство», «Юность», «Два гусара», в рассказе «Утро помещика» связана с категорией любви, представленной в широком спектре своих значений: любовь сыновняя; любовь-мечта; эротическое томление без конкретного адресата; любовь к ближним, и, наконец, любовь к Богу. Уже в раннем творчестве, по мнению исследовательницы, Толстой стремился понять, может ли чувственная любовь способствовать обретению смысла жизни и приобщению к Божественному. Первый шаг в этом направлении - «Семейное счастие», где саду отводится особая роль: «...он превращается в локус любовного искушения»; традиционный сад / парк уступает место вишневому саду, растущему в сарае с сеткой вместо потолка - «явление исключительное в русской литературе», т.е. семантику вишни как плода любви усиливает метафорика сада как «недоступного, запретного локуса, запертого на ключ» (с. 6).
«Своим маленьким романом "Семейное счастие" Л. Толстой вписывает страницу в историю усадебной любви, где сад - едва ли не самая значимая часть усадьбы» (с. 65). В этом романе плотская любовь, сила стихийная, заключена в рамки брачного союза. Топо-сом чувственной любви становится вишневый сад - «единственный в своем роде у Толстого» (с. 66). Толстой использует здесь мотив амбивалентности вишни - символа девственности и одновременно соблазна (с. 79). «Попасть в закрытый сад для Маши значит пройти инициацию, иными словами, из невесты стать женой» (с. 81).
После «Семейного счастия» в сочинениях Толстого героем садового локуса неизменно является мужчина, подчиняющий свою жизнь цели, навеянной садом, - «жить для других» - путь, на котором его подстерегают испытания, и главное среди них - искушение чувственной любовью, «соблазн страсти».
В повести «Казаки» виноградный сад занимает среди толстовских садов особое место. Сцена сбора винограда здесь своего рода пролог к сценам «хлебного труда» в «Анне Карениной», про-
1 Орвин Д. Толстой, Стерн и Платон // Лев Толстой и мировая литература: Материалы Международной конференции. - Тула, 2005. - С. 51.
никнутым евангельскими мотивами. В связи с этим исследовательница пишет о том особом значении, которое Толстой придавал притче о виноградарях, дав ее толкование в трактате «В чем моя вера?» и акцентировав необходимость отдавать другим плоды, выращенные в виноградном саду, что «должно было напомнить людям об их обязательствах перед Богом» (с. 96).
Виноградный сад в «Казаках» предстает в двух ипостасях: как пространство «почти сакрального» сельского труда и как локус чувственной любви Оленина и Марьяны, отсылающий к «Песне Песней» царя Соломона, «в которой виноград и виноградный сад ассоциируются с любовным опьянением» (с. 7).
Начиная с «Войны и мира», Толстой реже обращается к ло-кусу сада, но в узловые моменты своей жизни персонажи - Андрей и Марья Болконские, а отчасти и Пьер - по-прежнему оказываются связанными с садом. В линии Пьера сад возникает лишь один раз -в переломный момент его жизни, когда по просьбе незнакомой женщины он находит ее дочь возле горящего флигеля в саду. Дом и сад становятся здесь «метафорой» войны 1812 г., дающей импульс разрушению жизненных идеалов и одновременно возвращению человека к себе, освобожденным от всех условностей: «.настоящая жизнь далека от идеальных представлений; в ней дом полыхает в огне, сад загажен французами, а ребенок далеко не ангел» (с. 105-106).
Князь Андрей видит сад через открытое окно. Здесь наиболее очевидно, что толстовская мысль движется от платонической любви в повести «Юность» к счастью осуществившейся, но препятствующей выходу в «большой мир» любви в «Семейном счастии» и далее - к любви в романе «Война и мир», способной приблизить героя к «общей жизни». Таков итог «текста сада», к которому приходит Андрей Болконский (с. 111).
В «Анне Карениной» сад утрачивает свою способность благотворного воздействия на души героев, ибо они не в состоянии жить в гармонии с ритмами природы. «Для Анны закрыты пути спасения через приобщение к общей жизни, и это исключает ее из персонажей "текста сада", к которым может быть причислен Левин» (с. 108). Однако в линии Левина сад не заявляет о себе столь развернуто, как в ранних произведениях Толстого, хотя в финале романа «Толстой не может обойтись без сада» (там же). В прозре-
ниях Левина теперь большую роль играет не чувство, а разум, что, по мнению К.А. Нагиной, соответствует духу философских размышлений Толстого в трактате «О жизни», где он пишет о необходимости подчинения животной природы человека природе разумной. «Экстатическое отождествление с природой замещается настоятельной потребностью подчинения законам добра» (с. 109).
В стремлении дать оценку опыту чувственной любви писатель выводит на сцену персонажей, посмевших осквернить сад -Евгения Иртенева и Дмитрия Нехлюдова. В повести «Дьявол» сад из локуса спасения и любви превращается в локус вожделения, а разрушение женского мифа ведет к потере Бога. По такой же траектории движется и персонаж «Воскресения», отождествляющий счастье с наслаждением. Но Нехлюдову Толстой предоставляет возможность спасения, в котором особая роль принадлежит саду, воплощающему, как и прежде, идею «жизни для других», однако в саду, увиденном Нехлюдовым из окна, нет главного: женщины, ранее обещавшей счастье и открывавшей «большой мир», ибо герой осквернил идеал; эта утрата «женского мифа» компенсирована в романе «укрупнением социальной темы» (с. 8).
Сад открывал всем персонажам Толстого смысл бытия, состоящий в «жизни для других», но Нехлюдов первым перенес этот смысл в сферу повседневности, отождествив любовь к Богу не только с любовью к людям, но и социальным служением. В «Воскресении» «сад вновь вступает в свои права локуса прозрения и Божественной любви, но наполняется и другими смыслами. В этом романе описания сада столь же пространны, как и в ранних произведениях писателя, и так же связаны с "женским мифом" (воплощаемым Катюшей Масловой). Однако "социальность" последнего толстовского романа уверенно заявляет о себе и в "тексте сада"», занимая то место, которое прежде было отведено в нем женскому началу (с. 112-113).
Этапы воскресения Нехлюдова осенены садом. Чувство стыда и «отвращения к самому себе» приводит персонажа к очищению души. И как знак истинности его пути, «ему вновь открывается сад. каким он видел его в ранней юности. Пространство сада, как и прежде у Толстого, становится пространством молитвенной медитации; сад вновь дарует путь к Богу. "Жизнь для других" опять становится идеей сада» (с. 118). Герой идет путем нравственного
воскресения, но в нем отсутствует «главное звено» толстовской мифологии сада: любовь к женщине, «томление» по счастью.
Роман «Воскресение» завершает «текст сада» Толстого, начатый «Детством». Постепенное упразднение «женского мифа», на взгляд К. А. Нагиной, «вписывается в общие тенденции толстовского творчества: демифологизацию устоявшихся форм жизни, усиление социально-обличительного пафоса, практически открытую пропаганду религиозно-философских идей. В таком контексте открытия Нехлюдова в саду, по сравнению с прозрением персонажей более ранних текстов, становятся более условными», трактатный дискурс вытесняет художественный (с. 125).
Заключительная глава книги - «Контексты сада в романе Булгакова "Белая гвардия"» - выявляет актуализацию новых «смыслов мифологемы сада при смене культурно-исторической парадигмы» (с. 8).
Т.Н. Красавченко
Зарубежная литература
2013.01.024. КУВАРДИК ГАРСИЯ Д. ФОРМИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ТИПАЖЕЙ В КОСТУМБРИСТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ.
CUVARDIC GARCIA D. La construcción de tipos sociales en el costumbrismo latinoamericano // Revista de filologia, lingüistica. - San José, 2008. - Vol. 34, N 1. - P. 37-51.
Профессор университета де Коста-Рика Сан Педро Дорде Кувардик Гарсия исследует дескриптивные методы, использованные при описании типичных персонажей костумбристской литературы. Возникнув в Испании и Латинской Америке в XIX в. из интереса романтиков к народному быту, костумбризм стал поворотом к реалистическому изображению действительности. Критик дает определение различным социальным типажам, перечисляя их общественные роли, и анализирует причины расцвета костумбризма.
Д. Кувардик Гарсия полагает, что описание человеческого характера в западной литературе началось с Теофраста. В 319 г. до н.э. в своем труде «Характеры» древнегреческий естествоиспытатель и философ использовал модель классификации мира с целью разобрать человеческое поведение. В эпоху Нового времени, по-
