CC BY
85
растания, т.е. роста специализации. Инженерное образование не должно этому давлению поддаваться - должно ясно понять, что достоинства специализации только тогда не превратятся во вред, когда будут введены в контекст инженерии, развивающейся через смену технологических парадигм. Необходимо инженерное образование, которое преподавало бы будущим инженерам специальный курс по построению концепции технологического замысла -именно в качестве главного образовательного курса. И это было бы преподаванием представления о профессии, которая призвана выполнять важнейшую общественную задачу - технологического развития, - задачу создания новых технологических парадигм, что невозможно без помещения инженерной профессии в междисциплинарное поле. «Усложняющаяся природа будущих проблем требует, чтобы все больше дисциплин было готово разрабатывать междисциплинарные темы, к чему действующее в настоящее время подавляющее большинство образовательных программ не способно» (с. 221).
А.А. Али-заде
2011.01.010. ВАН ДЕР ЛААН Я. ФРАНКЕНШТЕЙН КАК НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА И ФАКТ.
VAN DER LAAN J. Frankenstein as science fiction and fact // Bulletin of science, technology & society. - 2010. - Vol. 30, N 4. - P. 298-304. -D0I:10.1177/0270467610373822. - Mode of access: http://bst.sagepub. com/ content/30/4/298
Ключевые слова: Франкенштейн; Фауст; научная фантастика; наука и технология; запретное знание; Прометей.
Автор (Университет штата Иллинойс, США) предлагает свою оценку знаменитого романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей». По его убеждению, значение этого романа будет сильно искажено и принижено, если ограничиться традиционным рассмотрением его с чисто литературной стороны -как первого в своем роде произведения, проторившего путь безбрежному жанру научной фантастики. Конечно, произведение Мэри Шелли - научная фантастика. Но главное, полагает автор, оно (впервые опубликовано в 1818 г.) - предвидение «фильма ужаса» науки и технологии.
Все началось в 1816 г. с игры, пишет автор, предложенной лордом Байроном собравшейся на одной вилле в Швейцарии тесной дружеской компании, в которой находилась и девятнадцатилетняя Мэри Шелли. Игра заключалась в том, что каждый из присутствующих должен был сочинить нечто в духе «рассказа о привидениях». То, что сочинила после этой вечеринки Мэри Шелли, и стало «Франкенштейном» - романом, который к 1831 г. имел уже три издания.
Сегодня литературные критики единодушны в том, что роман Мэри Шелли - «один из наиболее ранних примеров, если вообще не первый пример научной фантастики» (с. 298). В частности, Р. Шаттэк (R. Shattuck) проникает в суть романа дальше простого указания на его научно-фантастический жанр, проницательно усматривая за научно-фантастическим сюжетом фон реальной науки и реальной технологии. Так, он утверждает, что «все литературные и кинематографические работы, подпадающие под необъятную категорию научной фантастики, родились на почве, подготовленной "Фаустом", с одной стороны, и "Франкенштейном" - с другой, с их противоположными друг другу позициями в отношении запретного знания»1.
«Запретное знание» - это уже обращение сквозь научно-фантастический сюжет к реальной науке. Это уже рефлексия в отношении научно-фантастического предмета. Что скрывается за научно-фантастическим сюжетом? Скрывается «запретное знание» -знание, которому нельзя давать ход, которое принесет несчастье. Подобная моральная оценка героев «сказки о науке» и есть признание «сказки» реальностью. Действительно, главный герой книги Мэри Шелли, Виктор Франкенштейн, - человек не «сказочной», а реальной науки, как и Фауст. Франкенштейн - ученик Агриппы фон Неттесхайма (Agrippa von Nettesheim) и Парацельса, двух реальных ученых XVI в. и, кстати говоря, прототипов Фауста. Подобно Фаусту, Франкенштейн «глубоко заражен жаждой познания», он «страстно желает проникнуть в небесные и земные тайны», он изучает все - «электричество и гальванизм, математику,
1 Shattuck R. Forbidden knowledge: From Prometheus to pornography. - San Diego, CA: Harvest, 1996. - P. 100.
химию, физиологию и анатомию, и всегда неудовлетворен, всегда ему мало»1 (цит по: с. 304).
Как и Фауст, Франкенштейн ищет кульминацию в поразительных и рискованных технологиях и готов ради этого на сделку с дьяволом. Во времена публикации «Франкенштейна» сама идея творения живого существа из фрагментов безжизненных тел едва ли могла быть воспринята тогдашним средним читателем иначе, чем чистая фантазия. Тем не менее в предисловии к изданию 1818 г. (автором предисловия являлся муж Мэри Шелли) было написано: «Д-р Дарвин и некоторые немецкие физиологи не исключают, что описанное в романе событие могло быть реальным»2 (цит. по: с. 304).
Упомянутый в предисловии Дарвин - Эразм Дарвин (17311802), дед знаменитого Чарльза Дарвина и разносторонний ученый, известный врач, физиолог, химик, инженер, ботаник. Ссылка же на «немецких физиологов», вероятно, имеет в виду следующих лиц: Конрада Диппеля (Konrad Dippel: 1673-1734), алхимика, врача и химика, родившегося в Германии в замке Франкенштейн близ Дармштадта, и Георга Франка фон Франкенау (Georg Frank von Frankenau: 1644-1704), занимавшегося проблемами регенерации растений и животных. Аналогия заключается не только в том, что регенерация жизни и есть научная и технологическая тема «Франкенштейна»; оба ученых имеют «реквизиты», либо напоминающие имя главного героя книги Мэри Шелли (Франкенау), либо носящие его имя (замок Франкенштейн). Все это наводит на мысль, что Мэри Шелли писала не научную фантастику, а портрет ученого и науки, «собранный» ею из знакомства с современными ей научными работами, к которым она имела личный интерес. Мэри Шелли была определенно знакома со статьей английского химика Х. Дэви (Davy) «Химические эффекты электричества», ставшей одним из научных бестселлеров XIX в., а замысел «Франкенштейна» возник у нее именно в период чтения ею другого знаменитого труда Х. Дэви - «Элементы химической философии». Словом, «у Мэри Шелли было достаточно знания о современном ей научном мире,
1 Shelley M. Frankenstein, or the Modern Prometheus. - Lakewood, CO: Millipede press, 2007. - P. 57-58, 60-62, 70-71.
2
Shelley M. Frankenstein... Op. cit. - P. 31.
чтобы смело послать своего главного героя в университет в Ин-гольштадте - в то время знаменитый в Германии научный центр -для проведения своих грандиозных экспериментов» (с. 299).
В своей книге «Век чуда: Как романтическое поколение обнаружило красоту и ужас науки» Р. Холмс утверждает, что Мэри Шелли в лице Виктора Франкенштейна «создала комбинированную фигуру типичного представителя целого поколения людей науки... Таких, например, как Дж. Пристли, Г. Кавендиш, Х. Дэви, Дж. Альдини, У. Лоуренс... Шелли вполне мог быть известен физик Иоганн Вильгельм Риттер, занимавшийся экспериментами по оживлению умерших животных и людей с помощью электрического тока»1 (цит. по: с. 304).
Определенно, в научной фантастике Мэри Шелли присутствует реальная наука. Однако было бы просто глупо анализировать, насколько «Франкенштейн» точен в научном отношении. Гораздо важнее мотивы написания такой книги и в отношении ее главного героя, и в отношении связи его фантастических экспериментов с реальной картиной последующего научного и технологического развития. Почему не предположить, что в ужасных экспериментах Франкенштейна Мэри Шелли описала свое - быть может, интуитивное - предвидение будущего предельного «раскрепощения» научной и технологической мысли? Ведь описываемые в романе устрашающие возможности науки и технологии представляют бледную копию всего того, на что, например, способны современная биомедицинская наука и технология. То, что во времена Мэри Шелли трудно было даже вообразить, сегодня становится фактом, и приходится констатировать, что «сегодняшняя научная фантастика - это завтрашний научный факт» (с. 299). Не важно, сознательно ли Мэри Шелли описывала именно свое предвидение науки и технологии, важно, что «Франкенштейн», подобно многим последующим произведениям в научно-фантастическом жанре, фактически предостерегает от опасности, какую несет для общества научный и технологический прогресс.
Тема романа Мэри Шелли стара, как миф о Прометее, прямую отсылку к которому недаром содержит название книги. Про-
1 Holmes R. The age of wonder: How the romantic generation discovered the beauty and the terror of science. - N.Y.: Pantheon, 2008. - P. 328-329.
метей нарушил запрет Зевса и похитил огонь у богов для людей, и это одна из древнейших историй о технологии, поскольку древние греки назвали дар Прометея словом techne, собственно и охватившим впоследствии то, что мы знаем как искусство (умение), науку, технологию. Прометей передал людям именно «запретное знание», и в этом - противоречивый смысл techne: с одной стороны, люди обрели феномен науки-технологии, который сделал их сильными, самостоятельными, свободными, ответственными за себя, деятельными, а с другой - они получили опасный дар самоуверенности, вседозволенности, сознания своих безграничных возможностей в конструировании мира, своей равности богам. «Наделенный "запретным знанием" человек уверен, что живет в мире, где все, что могло бы быть задумано, будет задумано, что могло бы быть познано, будет познано, что могло бы быть сделано, будет сделано» (с. 299). Франкенштейн, как и Фауст, - подлинный человек «науки и технологии», ведомый властью «запретного знания», который просто не знает и не хочет знать, что есть невыполнимые для него задачи, например изгнание из человеческого мира болезней и естественной смерти. Слова, произносимые Франкенштейном в романе, предвосхищают род мышления, нашедший свою кульминацию в проекте «Геном человека» (Human Genome Project), рассматриваемого некоторыми как получение ключа к последним тайнам биологии, тайне самой жизни.
Между тем даже сам Франкенштейн допускает, что его неукротимая жажда познания чем-то сродни «бунту», что он вовлекся в «опасное» и «незаконное» предприятие, «перешел все границы». Однако для него, как и в целом для науки и технологии, процесс сильнее любой «расплаты», и потому нет никаких пределов и границ, а есть только то, что еще не познано и что непременно будет познано. Более того, несмотря на смутные рефлексии в отношении «запретного знания», Франкенштейн, подобно большинству из нас, твердо убежден в общественном благе науки и технологии. То, чем занимался Франкенштейн, сегодня называется биотехнологией, и, действительно, он имел замысел создать «нового человека» - к благу человечества, разумеется; те же замыслы вынашивают исследования по биологической инженерии, нанотехнологии, искусственному интеллекту.
Однако технологические инновации неизбежно несут с собой целый букет неожидаемых проблем. Такова природа технологического прогресса - «вредные эффекты технологического развития неотделимы от его полезных эффектов» (с. 301). Вот и Франкенштейн имеет типичное сознание современных ученых и технологов, которые, увлеченные решением творческих задач, не способны предвидеть негативные результаты научного и технологического творчества именно потому, что им даже не приходит мысль о подобном предвидении. Если прозрение и приходит, то лишь после «творческого процесса», когда технологическая инновация осуществлена и создатель инновации утолил свою «жажду». Потом «жажда» возникает снова, ее нельзя утолить раз и навсегда. Именно так и ведет себя Франкенштейн, как бы просыпаясь, выходя из «творческого приступа»: «Теперь, когда мечта воплощена и работа завершена, красота мечты исчезла, и я задыхаюсь и чувствую от-вращение»1 (цит. по: с. 304).
Роман ясно предупреждает, что наука и технология хотят произвести нечто божественное, но производят монстров. Есть и неявный весьма значимый смысл этого предупреждения, состоящий в том, что ученый и технолог не могут не закладывать в свои творения собственные «образ и подобие», поскольку творец в глубоком смысле слова творит себя. Значит, если творения - монстры, то и их творцы - монстры. Во «Франкенштейне» эта идея озвучивается и Франкенштейном, который видит в своем чудовищном творении себя, и созданным им монстром, который называет себя отражением своего творца2 (цит. по: с. 304).
Отсюда следует та скрытая в романе и дорого стоящая по степени авторского прозрения идея о том, что виноваты не наука и технология, а делающие их люди, которые в силу своей испорченности, своего несовпадения с идеалом человека, своей иногда просто низменности превращают собственные же высокие замыслы в нечто прямо противоположное - в монстров. А. Эйнштейн писал в 1917 г. своему другу Генриху Цангеру (О. Zangger), что «весь наш хваленый технологический прогресс со всей цивилизацией сравним с топором в руке патологического преступника» (с. 301). И эти
1 Shelley M. Frankenstein... Op. cit. - P. 77.
2 Shelley M. Frankenstein. Op. cit. - P. 73, 78, 95, 147.
слова должны были вернуться к нему, преследуя его как уже того, кто сам вовлекся в разработку первой атомной бомбы.
Поэтому то, что уроки остаются невыученными, также является принадлежностью научного и технологического процесса. Реальных людей со всеми их дефектами нельзя переделать в людей идеальных. Мэри Шелли поставила литературный эксперимент -искренне, до конца преданный науке человек, но всего лишь человек, замыслил искусственно создать идеальную форму жизни, но получил монстра. Автор «Франкенштейна» результат знала заранее, и, более того, она заранее знала, что ее главный герой не выучит урока, что вновь будет задумывать грандиозные эксперименты с тем же результатом. И в имени Франкенштейна - Виктор -звучит явная авторская ирония. Франкенштейн, олицетворяющий науку и технологию, - победитель лишь в своих намерениях, мечтах, но не в реальности. Характерно, что и руководитель разработки атомной бомбы Р. Оппенгеймер и второй пилот самолета, сбросившего атомную бомбу на Хиросиму, Р. Льюис (Lewis), испытали шок от дела своих рук лишь после того, как технологическая «победа» была достигнута. Р. Льюис, когда увидел зрелище из «научной фантастики», записал в бортовом журнале: «Боже, что мы наделали!?», а Р. Оппенгеймер адресовал себе цитату из «Бхагават Гиты» (Bhagavad Gita): «Теперь я - Смерть, убийца миров» (с. 302).
Где же мы находимся сегодня, спустя почти 200 лет после публикации «Франкенштейна»? Франкенштейн делал то, чем вполне рутинно занимается современная биотехнология - трансплантацией органов вплоть до трансплантаций сердечных органов. Разумеется, надо быть благодарными новым хирургическим технологиям, которые многим спасли и продлили жизнь. В ходу даже такая экзотика, как инъекции модифицированного ботулизма с целью омоложения. И не забыто имя главного героя романа Мэри Шелли: неформальное название генетически измененных продуктов питания - «пища от Франкенштейна» (Frankenfood). В настоящее время возрастает технологический интерес к проблеме биологической смерти как, возможно, обратимого состояния.
Одно можно утверждать определенно - человечество слишком мало задумывается о том, насколько наука и биотехнология могут идти путем ужасного заблуждения. Франкенштейн - не
только литературный образ, но и реальность современного научного и технологического развития, например реальность имплантации ДНК, способной привести в будущем к тяжелым генетическим последствиям. Точное описание психологии научного и технологического творчества дает Р. Оппенгеймер: «Когда перед вами притягательная техническая задача, вы просто захватываетесь ею, уходите в нее, не думая ни о ее пользе, ни о ее возможном вреде для человечества. Подобные мысли могут возникнуть лишь после успешного решения задачи. Это и был путь появления атомной бомбы»1 (цит. по: с. 304).
Литературные произведения типа романа «Франкенштейн», пишет автор в заключение, взятые именно как серьезная литература, как нечто большее, чем просто развлечение, служат разоблачению научного и технологического утопизма - грез о человеческом совершенстве, прогрессе. «Франкенштейн» показывает это утопическое восприятие науки и технологии подлинной фантазией - тем, что и заслуживает определения научной фантастики. Единственная панацея выйти из области научной фантастики в отношении науки и технологии и тем самым понизить общественные риски научного и технологического развития - использование учеными и технологами аппарата мышления не только для решения технических задач, но и для оценки этих самых рисков. Пусть научная фантастика с ее любыми грезами - ужасными или прекрасными - остается только в литературе.
А.А. Али-заде
1 Oppenheimer R. In the matter of Robert Oppenheimer. - Wash., DC: Government Printing Office, 1954. - P. 81.
