CC BY
111
Велика роль мифопоэтической образности и в формировании жанровой специфики военной повести. В годы войны писатели (рассматривается повесть Б. Горбатова «Непокоренные», 1943) ставили своей главной задачей изображение подвига, понимая его в рамках героического пафоса, исток которого мыслился в слиянии с народом - в самозабвении, пренебрежении собой ради великой цели. «Жанровая типология повести военного времени включает документальную повесть, повесть о герое, военно-приключенческую повесть и повесть-эпопею» (с. 77). Именно последний тип оказался наиболее продуктивным для освоения героического содержания.
В книге также рассматриваются художественная культура «шестидесятников» (рассказы Ю. Казакова «Голубое и зелёное», «Осень в дубовых лесах», «Адам и Ева»; роман М. Анчарова «Дорога через хаос») и концепция мира и человека в прозе «сорокалетних» (рассказ А. Скалона «Ровный и зеленый луг на том берегу»; рассказы В. Маканина «Сюр в пролетарском районе», «Иероглиф», «Кавказский пленный», повесть «Лаз»; романы А. Кима «Поселок кентавров», «Отец-лес», «Онлирия»; повести Л. Бежина «Калоши счастья», «Усыпальница без праха»).
Т.Г. Петрова
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2010.03.012. УРЮПИН И.С. РОМАН М.А. БУЛГАКОВА «МАСТЕР И МАРГАРИТА» В КОНТЕКСТЕ ТРАДИЦИЙ РУССКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ. - Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2008. - 246 с.
В монографии кандидата филол. наук И.С. Урюпина (ЕГУ) рассматривается русский национально-культурный контекст романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Исследуется вопрос о своеобразии мировоззрения писателя, которое формировалось в русле напряженных поисков русской интеллигенцией нравственно-этических ценностей христианства. Этот духовный процесс рубежа Х1Х-ХХ вв. стал осознаваться как русское религиозно-философское Возрождение. В «полигенетичном» и «гетерогенном», «нео-
мифологическом» романе1 органично сопрягаются библейская апокрифическая традиция, философия русского религиозного Ренессанса начала ХХ столетия, мотивно-образная система немецкого романтизма (с ее «фаустианой»), идейно-художественная специфика русской классической литературы Х1Х в., западноевропейская мистика и восточнославянская образность.
Целостная интерпретация романа «Мастер и Маргарита» немыслима без единства философско-богословского, историко-культурологического, поэтико-стилистического подходов к произведению, в котором писатель художественно реализовал чрезвычайно важные для русского национального сознания идеи, волновавшие отечественных мыслителей первой трети ХХ в.: идею живого Бога, воплотившуюся в образе Иешуа Га-Ноцри; диалектику времени и вечности, ума и сердца, веры и знания, закона и благодати. Универсальные, казалось бы, для всего человечества нравственно-этические проблемы, поставленные в произведении М.А. Булгакова, приобретают особую, специфически русскую национальную форму разрешения. Даже в инфернальных образах, где очевидно влияние Гофмана и Гёте, просвечивает славянская мифо-поэтическая стихия.
В первой части монографии «Русская литература и философия в поисках "живого Бога": Истоки нравственно-этической концепции романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита"» автор монографии обращается к богоискательской традиции русской литературы Х1Х в., выявляя в ней «умственное» (рациональное) и «сердечное» (сверхрациональное) восприятие Христа и Его учения, которое глубоко осмыслили крупнейшие отечественные писатели (Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой), повлиявшие на мировидение М.А. Булгакова и определившие вектор его собственных духовных исканий.
Мировосприятию автора романа «Мастер и Маргарита» оказались созвучны нравственные идеи русских философов и богословов. На формирование убеждений писателя оказал влияние и его отец, профессор Киевской Духовной академии А.И. Булгаков, всей
1 См.: Давыдова Т.Т. Русский неореализм: Идеология, поэтика, творческая эволюция (Е. Замятин, И. Шмелёв, М. Пришвин, А. Платонов, М. Булгаков и др.). -М., 2006. - С. 285.
своей общественной и научной деятельностью доказывавший необходимость возвращения к Богу русской интеллигенции, запутавшейся в идейных противоречиях и потерявшей моральные ориентиры. Богослов был убежден, что духовное возрождение России не мыслимо без укрепления отеческой веры и преодоления кризиса, охватившего русскую Церковь, лишившуюся живого Духа Христова учения. Занимаясь исключительно вопросами христианской догматики, А. И. Булгаков был принципиальным противником догматизма как способа познания мира. Он изучал истоки христианского учения с позиций универсальной этики, не имеющей конфессиональных различий, и подходил к решению церковных проблем как последовательный диалектик, отстаивающий принцип свободы духовного поиска, за что его богословское творчество высоко ценили П.А. Флоренский и С.Н. Булгаков. Волновавшая А.И. Булгакова идея нравственного преображения человечества светом евангельских истин стала центральной и в художественном наследии его сына, воплотившего в образе Иешуа Га-Ноцри собственное видение Христа и Его проповеди о великой силе любви к ближнему -«доброму человеку», ибо «злых людей нет на свете».
Зародившийся под влиянием отца интерес к нравственно-этической проблематике христианства отчетливо проявился у М.А. Булгакова в 1920-е годы, в период его собственных религиозных поисков и личного знакомства со Г.Г. Шпетом, М.О. Гершен-зоном, Н.А. Бердяевым. Причем Н.А. Бердяев, полагает И.С. Урюпин, оказал на творческое сознание писателя особенно значительное влияние: не только «философия свободы» и «философия творчества», но и историософские идеи мыслителя, изложенные им в его знаменитой работе «Смысл истории», нашли художественное преломление в «закатном» романе М.А. Булгакова. В нем бердяевская диалектика времени и вечности, по мнению исследователя, проецируется «на растворенный в повествовании тип сознания (космически-вселенский и человечески-земной, причем национально и ментально окрашенный), напрямую коррелируя с ним: вечность соотносится со вселенским, универсальным началом, а время -с частно-национальным его проявлением» (с. 41).
Отсюда так важно уяснить форму взаимодействия, сопряжения этих типов человеческого сознания - вселенского и национального, которые были воплощены в булгаковском романе. Об этом
И.С. Урюпин размышляет во второй части монографии «"Древние" главы романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита": Вселенский смысл евангельской истины сквозь призму духовного опыта русской интеллигенции первой трети ХХ в.». Национальное и универсальное мыслятся М.А. Булгаковым как «два нераздельных и вместе с тем неслиянных начала в микро- и макрокосме, которые в романе "Мастер и Маргарита" приобретают структурообразующий характер. Так, образ Иешуа Га-Ноцри являет собой одновременно и тип иудейского пророка (национальная ипостась), и эллинистического философа (универсальная ипостась), проповедующего Добро и Милосердие» (с. 43). Эти типы органично переплелись/переплавились в недрах христианской доктрины, на что указывал А.Ф. Лосев, обнаруживший в ней точки соприкосновения эллинской мудрости (знания) и иудейской мистики (веры), ибо само христианство представляет собой синтез национального и вселенского, восточного и западного, рационального и иррационального1.
На материале «древних» глав булгаковского романа исследователь обращается к детальному анализу одной из центральных христианских антиномий, к проблеме веры и знания, актуализированной мыслителями русского религиозного Ренессанса начала ХХ в. и наиболее полно раскрытой в трактате Л.И. Шестова «Афины и Иерусалим», идеи которого, по мнению И.С. Урюпина, оказались весьма близки художественной концепции «Мастера и Маргариты». Философом была глубоко осмыслена антитеза «мышления умозрительного» и «библейского», соотнесенная с духовными центрами двух ведущих цивилизаций древности: Афины стали ассоциироваться с рациональным началом в миропознании, а Иерусалим - с иррациональным. «Историко-культурная оппозиция "эллинский / иудейский" выявляется и в романе "Мастер и Маргарита", в котором выступает семантической разновидностью смыс-лообразующего для булгаковского произведения двуединого мотива "голова - сердце", а в ершалаимских главах составляет некую духовно-философскую парадигму, которая определяет образы Пон-тия Пилата и Иешуа Га-Ноцри» (с. 44).
1 См.: Лосев А.Ф. История античной эстетики: Ранний эллинизм. - М., 1979. - С. 39-40.
Противопоставляя героев, руководствующихся разумом в принятии принципиально важных решений (Понтий Пилат, Берлиоз), тем, кто прозревает суть бытия сердцем, высоким чувством (Иешуа Га-Ноцри, Мастер, Маргарита), М.А. Булгаков чутко откликается на разрабатываемую русской религиозной философией первой трети ХХ в. диалектику рационального (умственного) и сверхрационального (сердечного) начал, которая становится фундаментальной основой художественного мира «Мастера и Маргариты». Синхронно развивающиеся в «древних» и «современных» главах, эти мотивы наполняются обобщенно-символическим содержанием. Так, в ершалаимском повествовании, идейно-смысловом центре произведения, все персонажи, занимающие в вечной иерархии определенное место, помещаются писателем в систему координат «головного» и «сердечного» миросозерцания: Иешуа Га-Ноцри гармонично соединяет в себе «осердеченный ум и одухотворенное сердце»; Понтий Пилат предстает воплощением «неосердеченного рассудка»; Левий Матвей, «мучительно соединяющий две крайности (сердечность и рациональность), постоянно раздираем внутренней борьбой между этими началами»; Иуда из Кириафа являет собой «образец греховного, "нечистого" сердца и заглушенного страстями ума».
Приобретающая характер духовной универсалии антитеза ум -сердце в «библейской» части романа рождает ряд созвучных религиозным исканиям русской интеллигенции рубежа Х1Х-ХХ вв. «историко-богословских оппозиций - Закон /Благодать, философ / пророк, - в основе которых лежит противопоставление рационально-детерминированного миропознания сердечно-мистическому "узрению" сущности бытия». Эти оппозиции внутренне взаимосвязаны между собой: «Пророчество как сердечное горение невозможно без Благодати, воспринимаемой внутренним зрением, интуицией, чувством, равно как философствование, т.е. уяснение основ мироздания рациональными средствами, - без Закона» (с. 64).
Воплощением пророческого начала в «древних» главах предстает постигший смысл человеческого существования в стяжании духовных сокровищ, беззаветном служении ближнему «нищий из Эн-Сарида» - Иешуа Га-Ноцри. Понтий Пилат, так и не разгадавший его внутреннюю тайну, презрительно называет его «бродячим философом». Однако «философом» в прямом смысле слова оказы-
вается все же сам прокуратор, пытающийся «своим умом» разгадать нравственно-этическое учение Га-Ноцри, иррациональное по своей сути, о грядущем царстве Добра и Правды, о «новом храме истины», который воздвигнет преображенное человечество.
Возвещаемое миру вдохновенное пророческое Слово Иешуа остается неуслышанным и непонятым, отторгнутым как теми, кто глух к божественному глаголу и одержим низменными страстями (Иуда из Кириафа), кто бездумно влачит свое жалкое существование, растворяясь в повседневной земной суете (праздная ершала-имская чернь, милующая разбойника Вар-раввана и осуждающая на смерть праведника Га-Ноцри), так и теми, кто, узурпировав духовную власть, видит в Иешуа соперника и подло готов его уничтожить (первосвященник Каифа), кто живет исключительно рассудком и, исполняя формальный закон, готов поступиться Истиной (Понтий Пилат).
Вопрос об истине, чрезвычайно волновавший прокуратора, искавшего на него сугубо рациональный ответ и убедившегося в невозможности его нахождения, получает в романе Булгакова свое философское разрешение. Истина не доступна холодному разуму, «больной голове», сжатой тисками ограничивающего мир «закона достаточного основания», она открывается только просветленному сердцу, пылающему любовью к ближнему, ибо она и есть сама божественная Любовь. Понтий Пилат понимает это лишь во сне, терзаемый муками совести, чувствующий свою вину перед «бродячим философом» и мечтающий отменить уже совершившийся исторический факт - крестную смерть Га-Ноцри, которая потрясла и «спутника» Иешуа в его странствиях Левия Матвея. В минуту казни Учителя он, сопереживая и сострадая, сораспинаясь вместе с ним на Лысой горе, обретает истину, преодолевает свой рассудочный взгляд на мир и растапливает свое «каменное» сердце, наполняющееся огненной верой в торжество вечной Справедливости.
Только тогда, когда Левий открывает для себя смысл подвига Иешуа, пожертвовавшего собственным сердцем во имя любви к миру, когда добровольно принимает на себя тяжкий крест беззаветного служения Добру, он в полной мере осознает себя учеником, а не рабом, полностью зависящим от Га-Ноцри, в чем упрекает его Воланд. Возникающая в романе оппозиция ученик / раб вновь актуализирует центральную идейно-философскую антитезу
ум - сердце, поскольку ученичество есть свободное со-мыслие, сочувствие, со-понимание жизни с тем, кто учит, кто щедро делится духовным опытом, кто отдает свое сердце, ничего не требуя взамен, в отличие от духовного рабства, в эстетической системе бул-гаковского произведения сопряженного с ограниченностью разума, навязывающего человеку определенную мировоззренческую систему и подчиняющего его своей воле. Происходящее в метаисто-рии духовное преображение Левия, обретение им Света и высшей мудрости глубоко мотивировано Булгаковым, но отнюдь не рациональной логикой, а той, «которая в философии ХХ в. получила название "феноменологической", - логикой сердца» (с. 95).
Именно этой сверхрациональной логикой объясняет писатель и преступление Иуды из Кириафа, совершившего свое злодеяние не по строго продуманному плану, коварному умыслу, а бездумно, в порыве страсти, причем не «страсти к деньгам», как евангельский предатель Христа, а под влиянием низменных плотских инстинктов, идущих из глубин подсознания - иррациональной сферы, противостоящей разуму и не одухотворенной сердцем. Одержимый ими, юноша из Кириафа втягивается в расчетливую игру Каифы, задумавшего погубить своего духовного соперника Иешуа, до которого лукавому меняле решительно нет никакого дела (с. 116).
Используя сложную систему мотивов (головы и сердца, света и тьмы, духа и плоти), Булгаков раскрывает сущность Иуды - первого в череде многочисленных образов посредственностей в галерее «Мастера и Маргариты», которые широко представлены в «московских» сценах произведения.
«"Современные" главы романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита": Преодоление духовной ограниченности советской интеллигенции» - так называется третья часть монографии. «Добропорядочные» московские горожане 20-30-х годов ХХ в., живущие исключительно суетными земными заботами, сами ограничили свое бытие обыденным рассудком, областью давно открытых и не подлежащих сомнению привычных «истин», которые поставил своей целью поколебать посетивший Москву для духовного эксперимента князь тьмы. Задавшийся вопросом, изменились ли внутренне люди после великого подвига-жертвы Иешуа Га-Ноцри, указавшего человечеству совершенное этическое учение, Воланд приходит к выводу о полнейшем равнодушии к духовно-душевной
сфере советских граждан, старающихся во всем полагаться на свой «ум» и прагматически относиться к действительности.
Оттого, соприкоснувшись с иррациональным началом (Во-ландом и его свитой), все персонажи «современных» глав стали терять голову - и не только пустую, как самодовольные обыватели (Жорж Бенгальский, Никанор Иванович Босой, Василий Степанович, Андрей Фокич, многочисленные зрители Варьете и сотрудники «финзрелищного сектора»), но и наполненную энциклопедическими знаниями, суммой бессистемных фактов и бесполезной информацией, как у «образованного редактора» Михаила Берлиоза. Его нелепая гибель под колесами трамвая в художественной структуре романа приобретает символическое значение - абсолютизация рассудочного, «умственного» подхода в познании мира ведет к искажению истины, доступной лишь сердцу. Не случайно на Патриарших прудах у Берлиоза заболело сердце, чутко отреагировавшее на явление, выходящее за пределы рационального познания, тщетность которого постепенно осознает молодой поэт Иван Бездомный.
Вопреки внушениям председателя МАССОЛИТА он, попав в сумасшедший дом после погони за Воландом, отказывается от притязаний самодовольной логики, не способной открыть путь к истине, тянется к свету евангельской мудрости, которая одна может излечить больную голову уставшего от неверия человека. И этим светом для него оказывается «благая весть» об Иешуа Га-Ноцри, поведанная «романтическим Мастером». Так в «закатном» романе М.А. Булгакова разрешается важнейшая проблема русской интеллигенции ХХ в., преодолевающей догматизм рационального мышления в поисках истинного пути к Богу, который ведом человеческому сердцу.
«Мастер и Маргарита» - чрезвычайно сложный и многомерный роман, в котором писатель попытался осмыслить целостный универсум в единстве микро- и макрокосма, представив все возможные формы и способы его восприятия. Он отразил здесь космически-вселенское (вечное) и частно-национальное (временное) сознание человечества, воплотил самые разнообразные идеи о добре и зле, Боге и дьяволе, свете и тьме. В емких художественных образах не только «ершалаимского» и «московского» духовного пространства, но и, в первую очередь, космическо-фантастического мира Воланда и его свиты (Коровьев-Фагот, Бегемот, Азазелло, Гелла), М. А. Булгаков синтезировал философско-онтологические, этико-эстетические, историко-культурные традиции Запада и Вос-
тока, органично переплавив европейскую и славянскую мифопо-этические стихии. При этом писатель размышлял о непреходящих, всечеловеческих христианских ценностях и заветах, выражая свое особое, русско-национальное их восприятие, освещенное многовековой философско-богословской и культурно-литературной традицией. Этот аспект раскрывается в четвертой части монографии «Синтез русской и западноевропейской мифологических традиций в демонологии романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита"».
В Заключении автор приходит к выводу о правомерности выявления в романе М.А. Булгакова русского национального контекста, осмысление которого позволяет по-новому взглянуть на творчество писателя, вносит важные нюансы в понимание своеобразия его этико-эстетической концепции.
Н.Н. Комлик (Елец)
2010.03.013. КОВТУН Н.В. «ДЕРЕВЕНСКАЯ ПРОЗА» В ЗЕРКАЛЕ УТОПИИ. - Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2009. - 494 с.
В центре исследования доктора филол. наук Н.В. Ковтун (проф. Института филологии и языковой коммуникации Сибирского федерального университета) - «процесс сотворения сознанием позитивной, "счастливой" утопии наперекор несовершенному настоящему... Утопический текст моделирует лучшую реальность вопреки... существующей, выступает своеобразным зеркалом, отражающим пороки действительности. Путь, прочерченный художником, напоминает лабиринт, в конце которого мерцает образ лучшего будущего или золотого века прошлого; движение по лабиринту определено и "снабжено указателями; и как бы мы ни пытались сбежать, мы всегда будем снова и снова возвращаться туда же"1 - такова семиотическая природа утопии» (с. 4-5), -обобщает автор. Современные исследователи относят утопию к сквозным, базовым понятиям, «характерным для всех эпох, позво-
1 Петруччани А. Вымысел и поучение // Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы / Пер. с разл. яз. - М., 1991. - С. 112.
