CC BY
34
2010.02.025
68 -
ФИЛОСОФИЯ НАУКИ И ТЕХНИКИ
2010.02.025. БОГОССЯН П. СТРАХ ПОЗНАНИЯ: КРИТИКА РЕЛЯТИВИЗМА И КОНСТРУКТИВИЗМА.
BOGHOSSIAN P. Fear of knowledge: Against relativism and constructivism. - Oxford: Oxford univ. press, 2007. - 148 p.
Монография профессора университета Нью-Йорка Пола Бо-госсяна «Страх познания: Критика релятивизма и конструктивизма» реагирует на ситуацию, сложившуюся в современных академических кругах, когда наука признается как «лишь один из многих способов познания мира», прямым следствием чего оказываются, например, такие признания некоторых американских археологов: «Точка зрения [индейского креационизма. - В.П.] не менее археологии годна для описания истории», - а также требования «новой науки, вбирающией в себя как европейские, так и индейские методы познания» и отрицающие «привилегированное положение научного мировоззрения» (с. 2). Как отмечает автор книги, «точка зрения, согласно которой "существует множество равноценных способов познания мира и наука лишь один их них", укоренилась уже достаточно глубоко [...]. В рамках гуманитарного знания подобного сорта "постмодернистский релятивизм" в познании достиг статуса ортодоксии» (там же).
Именно подобные взгляды, которые автор характеризует как конструктивистские и релятивистские, равно как и общая, едва ли не доминирующая в американских кампусах постмодернистская атмосфера и заставили профессора Богоссяна взяться за перо. В своей монографии он стремится к системности, фундаментальности и логической безупречности. Богоссян подробно описывает и систематизирует, уточняя и разъясняя свою терминологию, все возможные вариации аргументов своих оппонентов.
В первой главе, выполняющей функцию введения, автор обосновывает свой интерес к проблеме эпистемологии, указывает
на ее социальное значение и отмечает, что основным предметом анализа и критики является для него концепция «равноценности» (equal validity) и ее философское обоснование - совокупность конструктивистских и релятивистских взглядов на эпистемологию. При этом он замечает, что он «вовсе не стремится изучить всю совокупность взглядов и аргументов, существующих в рамках данной проблемы», но хочет «выделить три конструктивистских тезиса», которые, по его мнению, наиболее интересны и показательны, и «оценить их состоятельность. Первый тезис - тезис об истине. Второй о суждениях. И третий - о роли социальных факторов в формировании нашего мировоззрения» (с. 9).
Вторая глава носит название «Социальное конструирование знания». Рассуждая о знании и о его «социальном конструировании» как об одном из фундаментальных положений релятивизма-конструктивизма, Богоссян уточняет терминологию и систематизирует основные положения «классической» и «конструктивистской» концепции знания. Так называемая «классическая» концепция знания, принимаемая большинством философов от Аристотеля до наших дней, базируется, по его мнению, на нескольких фундаментальных положениях, в основновании которых лежит, в свою очередь, объективистский подход к фактам, к доказательствам и к рациональному объяснению: «Мир, который мы стремимся исследовать, существует объективно и в значительной степени независимо от нас; [...] существующие факты являются доказательством того или иного тезиса; [...] доступ к доказательствам [т.е. их наличие. - В.П.] сам по себе является достаточным основанием для убежденности» (с. 22).
Подобно этому можно сформулировать конструктивистскую концепцию знания: «Мир, который мы стремимся исследовать, детерминирован нами же и нашим социальным контекстом. Все факты социально сконструированы и отражют тем самым наши всеобщие потребности и интересы. [...] Не существует объективных фактов, способных послужить доказательством существования чего бы то ни было. Они сконструированы, чтобы отражать наши потребности и интересы [. ] Невозможно объяснить, исходя исключительно из наличия и доступности релевантных фактов, причину того, во что и почему мы верим. Для объяснения требуется учитывать наши потребности и интересы» (там же).
Третья глава работы «Конструирование фактов» посвящена подробному рассмотрению одного из наиболее значимых тезисов конструктивизма - так называемому «факт-конструктивистскому» тезису: «Все факты существуют лишь постольку, поскольку сконструированы нами, дабы отражать наши потребности и интересы» (с. 25). Это, разумеется, прямо противоположно факт-объективистскому подходу, согласно которому множеству фактов совершенно независимы от познающих их субъектов.
«Эпистемологически факт-объективисту достаточно лишь указать на то, что хотя бы некоторые факты существуют независимо от человека» (с. 26). Конструктивисты, в свою очередь, оспаривают саму природу этих фактов, сталкиваясь при этом с весьма очевидной проблемой: «Мир существовал задолго до человека и многие факты, характеризующие его, возникли задолго до нас. Да как же мы могли их сконструировать?» (там же).
Каким же образом, по мнению факт-конструктивистов, мы конструируем факты? Ответ наиболее влиятельных конструктивистов в современной философии - Нельсона Гудмана, Хилари Пат-нэма и Ричарда Рорти - состоит в следующем: мы конструируем факты, воспринимая определенный способ выражения или осмысления для описания факта; мы создаем миры, создавая интерпретации.
В связи с этим Богоссян задается вопросом о практической целесообразности факт-конструктивизма, о его продуктивности. Трудно не оценить иронию в такой постановке вопроса, ведь факт-конструктивизм апеллирует к прагматизму. Богоссян отмечает, что тем не менее «нелегко найти ответ на этот вопрос в работах самих факт-конструктивистов» (с. 28).
Богоссян указывает на то, что и построения Рорти, утверждающего, что животное жираф существует лишь в силу своей «социальной сконструированности», и рассуждения Гудмана относительно конфигураций звезд, объединяемых в созвездия, которые в действительности произвольны и, следовательно, целиком и полностью социально сконструированы, и логические конструкции Хиллари Патнэма, пытающегося разобраться в том, сколько же фигур образуют три начерченных на бумаге круга, - все они в конечном счете демонстрируют спекулятивный характер любых подробных рассуждений, коль скоро различная интерпретация какой угодно совокупности сколько угодно сложных объектов, т.е. обна-
ружение и вычленение определенных связей между этими объектами (что действительно может быть социально детерминировано и описательно), ни в коем случае не нивелирует самого факта существования этих объектов, т.е. объективной реальности как таковой.
В заключение главы Богоссян отмечает то, что мы так и не увидели сколько-нибудь серьезных аргументов в поддержку зависимости фактов от их описания, но у нас возникли куда как более серьезные претензии к самой концепции факт-конструктивизма: «Во-первых, [...] несомненно то, что большинство объектов и фактов, о которых мы рассуждаем, - горы, реки, динозавры, жирафы -своим существованием предшествуют нам. Каким же, в таком случае образом их существование может зависеть от нас? [...] Не заставит ли это нас придерживаться уродливой конструкции обратной причинности [...]? Мы охарактеризуем эту ситуацию как проблему причинности. Во-вторых, даже если мы предположим то, что Вселенная существует ровно столько, сколько и мы, не является ли то, что некоторые вещи не созданы нами, частью самой концепции электрона или горы? Возьмем, к примеру, электрон. Не является ли то, что он существует независимо от нас, его существенным атрибутом? Исходя из Стандартной модели физики, электроны являются фундаментальными кирпичиками материи. Каким же образом их существование может от нас зависеть? Если же мы будем настаивать на том, что они были созданы нашим описанием, не получится ли, что мы высказываем не столько ложное, сколько концептуально несогласованное положение, коль скоро мы явно противоречим тому, чем электрон должен являться? Мы назовем это проблемой концептуальной компетентности. И наконец, существует и, возможно, наиболее значимая проблема несогласия. Мы отмечали то, что социальный конструктивизм указывает на зависимость любых фактов от наших социально значимых потребностей и интересов, но что произойдет, если наши потребности и интересы окажутся иными - изменятся и соответствующие факты?» (с. 39).
Действительно, ведь исторически существовало и существует огромное количество различных социальных организмов. И все они, согласно концепциям социального конструктивизма, фабриковали факты исходя из своих прагматических интересов. Но ведь интересы у них неизбежно были различными, значит ли это, что и
факты будут иметь качественно отличное содержание? По мнению Богоссяна, «социал-конструктивистский подход к фактам прямо нарушает логический закон непротиворечия. И не важно, существовали ли когда-нибудь два сообщества, в действительности сконструировавшие несовместные факты. Достаточно лишь того, что их существование возможно. Проблема несогласия, безусловно, основная конструктивистская проблема во всех отношениях» (с. 40).
Четвертая глава «Релятивизация фактов», как и большая часть последующих, посвящена подробному разбору весьма специфических взглядов Ричарда Рорти. Специфика концепции Рорти состоит в том, что, называя себя антирепрезентационистом и эпи-стемологически прямым последователем Канта, он сомневается не в объективности фактов как таковых, а лишь в нашей способности объективно, не вчитывая в факты субъективное и социальное, эти факты познавать. И, следовательно, «единственный осмысленный вывод, следующий из этой концепции, состоит в том, что реальность является таковой исходя из инструментария, каковым мы ее описываем, относительно той или иной теории» (с. 44). И единственным основанием выбора нами той или иной теории является наш прагматический интерес. Таким образом, как отмечает Богос-сян, рортианский релятивистский конструктивизм избегает столкновения с проблемой несогласия, коль скоро факты теперь не фабрикуются обществом, а лишь интерпретируются. А интерпретаций может быть неограниченное количество, и они вполне могут друг другу противоречить, не меняя при этом самих фактов. Рортиан-ский релятивизм буквально воспринимает тезис Протагора о том, что «человек есть мера всех вещей» - тезис, вполне применимый в эстетике и этике. Рорти же стремится использовать этико-эстетическую концепцию релятивизма, вводя его в эпистемологическое измерение. Подобный подход опять же не нов - он использовался еще софистами, и уже в рамках античной философии была ясна его порочность. Классический аргумент против глобального (или же эпистемологического релятивизма) - это так называемая «петля софиста». Коль скоро софист утверждает то, что все относительно, это утверждение само по себе не может быть абсолютно верным. Богоссян знает о подобной ловушке для софистов - но она его не удовлетворяет, коль скоро «возможно, что релятивизм объективно верен относительно некоей универсальной, и к релятиви-
стам, и к нерелятивистам применимой теории» (с. 54). И именно поэтому вместо классического антирелятивистского аргумента он формулирует еще один, на его взгляд, более корректный.
Выглядит этот аргумент следующим образом. Допустим, что мы действительно, как того требует Рорти, не можем постулировать истинность одной теории, одной эпистемологической системы относительно другой, факты, как мы помним, могут быть лишь относительно истинными, они всегда должны оцениваться лишь в рамках определенной выбранной нами системы. Однако «означает ли это, что теперь мы должны считать, что абсолютные факты все-таки существуют - пусть и в особом виде, в виде фактов о том, какую теорию мы выбираем?» (с. 54).
В случае положительного ответа абсолютный релятивизм перестает быть и абсолютным, и релятивизмом, коль скоро, единожды попав (хотя бы и вследствие социализации в определенной социокультурной среде) в определенную эпистемологическую «сетку», в ее рамках мы будем обязаны признавать абсолютные факты. А значит, и сам тотальный релятивизм становится абсурдным, коль скоро мы будем вынуждены сомневаться в абсолютных фактах применительно к горам, электронам или жирафам, но свято веровать в абсолютные факты, касающиеся наших собственных убеждений. И, наконец, выходит, что наша психологическая организация, диктующая нам ценностную шкалу, более упорядочена и познаваема, чем наша физическая организация, коль скоро в ее рамках мы можем постулировать абсолютные истины, а в рамках биологии - нет. Если же релятивист ответит на эти вопросы отрицательно, то он попадет в логический порочный круг. Действительно, в таком случае каждое рассуждение будет выглядеть следующим образом: «Согласно теории нами принятой, существует теория, которую мы приняли, и согласно этой теории, существует принятая нами теория, в рамках которой... и т.д. и т.п. существует электрон или же жили динозавры» (с. 56). Таким образом, абсолютный релятивизм, как показал Богоссян, сталкивается с неразрешимой дилеммой - либо он не является последовательным релятивизмом, либо является логически несостоятельной конструкцией.
Пятая и шестая главы книги бинарны. В пятой главе автор формулирует возможные аргументы в защиту эпистемологического релятивизма, а в шестой приводит его возможную критику. Аполо-
гия релятивистских конструкций строится вокруг трудов Ричарда Рорти.
В качестве примера, иллюстрирующего сущность и обоснованность эпистемологического релятивизма, Рорти приводит печально знаменитый суд над Галилеем. Как мы помним, в рамках этого процесса столкнулось два мировоззрения: нарождающееся научное, в лице отстаивавшего не только коперникову модель Вселенной в частности, но и - шире - научный метод Галилея, и традиционное, на тот момент религиозное мировоззрение, базирующееся на авторитете священных текстов, в лице обвинителя -кардинала Беллармина. Последний отказался посмотреть в окуляр телескопа, тем самым принципиально отвергая эпистемологическую состоятельность наблюдения, эксперимента и практики, то есть столпов научного мировоззрения. «Рорти соглашается с тем, что приняв Галилееву систему мы тем самым отвергли Белларми-нову и признали ее "ненаучной" и "алогичной". Однако, с точки зрения Рорти, это всего лишь рафинированная форма ругательства, и все, что мы тем самым выражаем, - это согласие с Галилеем и несогласие с Беллармином, и что? по сути, тут не может существовать каких бы то ни было объективных стандартов, опираясь на которые мы можем указать, что Галилеева система лучше Беллар-миновой, что она более полно соответствует объективным маркерам достоверности» (с. 61). Действительно, ведь во времена Галилея научное мировоззрение еще только формировалось, и как же мы, его нынешние носители, можем требовать того, чтобы его в начале XVII в. разделяли католические кардиналы. Как мы вообще что бы то ни было можем требовать в рамках эпистемологии?
Возможная критика эпистемологического релятивизма анализируется в шестой главе. В ее рамках воспроизводятся классические аргументы, являющиеся лишь вариантом «петли софиста». Действительно, ведь «утверждение, согласно которому "не существует ничего объективно достоверного, но существует лишь достоверное относительно той или иной эпистемологической системы" является бессмыслицей, коль скоро данное утверждение должно быть либо объективно верным, либо лишь относительным» (с. 83). Как и в четвертой главе, Богоссян указывает на то, что подобная критика релятивизма не вполне продуктивна, коль скоро релятивистский подход может предполагать то, что «релятивизм подкрепля-
ется совокупностью принципов, разделяемых как сторонником релятивизма, так и его опонентом» (там же). Однако, как считает Богоссян, существуют и неклассические и при этом куда как более основательные аргументы против эпистемологического релятивизма. Как мы могли убедиться выше, релятивисты склонны четко разграничивать конкретные факты или суждения - каковые вполне могут быть достоверны и истинны, пусть лишь в рамках конкретной мыслительной системы, которая сама по себе никакой достоверностью относительно окружающей реальности не обладает и принимается нами совершенно субъективно - в лучшем случае прагматически. Но, как демонстрирует Богоссян, формализуя высказывания о фактах и о системах и сводя их к логическим силлогизмам, «эпистемологические принципы, формирующие ту или иную эпистемологическую систему, являются лишь более общей версией каждого конкретного (в ее рамках находящегося) эпистемологического суждения». А значит, «совершенно бессмысленно требовать нашего отказа от постулирования суждений о достоверности в конкретных, частных случаях (как, например, в случае с гелиоцентризмом), при этом прямо постулируя достоверность общей (релятивистской) эпистемологической системы [...]. Эпистемологический релятивизм представляет собой алогичный ответ на мнимое открытие невозможности абсолютных фактов в рамках эпистемологических суждений» (с. 85). Схожим образом Богосся-ном отвергается и плюральный аспект релятивистской эпистемологии - утверждения возможности существования различных, но одинаково верных эпистемологических систем. Что же, по мнению автора, должно из этого следовать?
Ответу на этот вопрос посвящена седьмая глава «Парадокс снят». В ней автор, теперь вооружившись критическим антирелятивистским инструментарием, рассматривает приводимые адептами релятивизации эпистемологии примеры, иллюстрирующие состоятельность и обоснованность этой концепции. В частности, в случае с Галилеем и Беллармином Богоссян указывает на то, что последний в общем находился в рамках ровно той же эпистемологической системы, что и Галилей. Они оба использовали индукцию и дедуктивную логику для формирования собственной мировоззренческой системы, и проблема не в этой системе, а в качестве фактов, на которых они оба ее выстраивали (с. 110).
И хотя принятие объективистской эпистемологической системы оставляет неразрешенными ряд существенных вопросов - как то, например, требует ли та или иная система фактов единственно возможной систематизации, или же она оставляет пространство для рационального несогласия, - тем не менее, с точки зрения автора, только объективистский взгляд на проблему является целостным и позволяет избегать парадоксов.
Восьмая глава «Эпистемологическая рациональность и сущность убеждений» рассматривает конструктивистскую интерпретацию рационального объяснения. Напомним, что эта концепция постулирует то, что «невозможно объяснить, исходя исключительно из наличия и доступности релевантных фактов, причину того, во что и почему мы верим. Для объяснения требуется учитывать наши потребности и интересы». Этот тезис может существовать в «жестком» и «мягком» вариантах. Первый считает, что рациональное в эпистемологии в принципе не влияет на выбор нами мировоззренческой системы, второй считает, что если и влияет, то лишь отчасти.
«Жесткий» вариант представляется автору совершенно абсурдным. Рассуждая о изменении представлений человека о форме Земли, в частности сравнивая представления доаристотелевой эпохи и аргументы самого Аристотеля, Богоссян отмечает, что даже представление о том, что Земля есть плоскость, всегда основывалось пусть на неполных, но объективных и рациональных данных.
«Мягкий» вариант представляется, разумеется, гораздо более правдоподобным. Его возникновение Богоссян связывает с выдающейся работой Томаса Куна «Структура научных революций». Описывая «нормальную» науку и науку в ее «революционной фазе», Кун указывает на то, что смена одного состояния науки (парадигмы) на другое обусловлена не только рациональными и объективными, но и субъективными и относительно науки нерелевантными мотивами - до биографии и психологии ученых включительно. Однако даже согласившись с аргументацией Куна, мы не сможем на основании лишь нескольких конкретных примеров сделать обобщенный вывод о фундаментальных эпистемологических принципах. Да и конечная формулировка этого тезиса будет заметно отличаться от той, которой любят оперировать конструктивисты и которую употребляет сам Кун. Вместо «двух различных миров» (предшествовашего и последовавшего за сменой парадигмы) мы
получим то, что «иногда, или же в ключевые моменты, или даже достаточно часто в истории науки наших доказательств оказывается недостаточно для обоснования воспринятых нами убеждений» (с. 123).
Существует и еще один тезис, пытающийся иначе обосновать схожие с куновскими положения. Это тезис «Дюгема-Куайна», согласно которому исследователь, столкнувшийся с противоречием в общепринятой теории не имеет существенно значимых рациональных оснований для выбора варианта преодоления этого противоречия. Однако пример, с помощью которого Дюгем пытается иллюстрировать свой тезис, совершенно несостоятелен, а значит, и тезис совершенно необоснован.
Таким образом, рассмотрев три важнейших тезиса о том, что мы не в состоянии основывать наши убеждения исключительно на рациональных основаниях, Богоссян делает вывод об их несостоятельности.
В эпилоге Пол Богоссян пишет о том, что у нас нет никаких рациональных оснований отказываться от классических взглядов на эпистемологию. Большая же часть критики и критиков рационализма и объективизма оперируют не научными, а политическими и идеологическими аргументами.
В.В. Плотников
