CC BY
97
100 тыс. человек) создала емкий рынок хлеба, остальные поселения городского типа обеспечивались мелкими торговцами и крестьянством прилегающих волостей, большую роль сохраняло собственное приусадебное хозяйство горожан.
Мировой и общероссийский рынки стимулировали складывание региональных рынков, а нередко их искусственно создавали (например, после строительства Самаро-Златоустовской железной дороги). Спрос на хлеб в Европе и центре страны, а также поставки разнообразных потребительских товаров (часто импортного происхождения) на места подталкивали крестьян к продаже зерна, в том числе неприкосновенных запасов общины, к расширению хозяйства среди зажиточных дворов, к занятию предпринимательством. Но в этом заключалась и слабость региональных рынков. «Прекращение спроса и поставок товаров в обмен на хлеб, - заключает автор, - лишало производителя стимулов к реализации выращенного урожая, возвращало его в "натуральную оболочку" традиционного хозяйствования, и вся "пирамида" хлебного рынка рушилась» (с. 234). Это и случилось в годы Первой мировой войны.
С.В. Беспалов
2010.02.020. НОВАЯ ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА ПО ИСТОРИИ СТАЛИНСКИХ РЕПРЕССИЙ. (Реферативный обзор).
Ключевые слова: СССР, 1930-1940-е годы, сталинизм, политические репрессии, ГУЛАГ, спецпоселения, жертвы террора.
История сталинизма по-прежнему остается предметом самого пристального интереса со стороны исследователей. Как отмечает Хироаки Куромия (Университет Индианы) в статье «Сталин и его эпоха» (3), частичное открытие советских архивов после распада СССР, предоставившее в распоряжение историков колоссальный массив ранее недоступных источников, позволило в общем решить ряд важных проблем истории сталинского периода, однако в то же время породило немало вопросов, спровоцировав новые жаркие дискуссии. По мнению автора, это связано отчасти с тем, что многие архивные фонды до сих пор остаются засекреченными, отчасти же - с недостаточно корректным использованием имеющихся источников. Наиболее важные дискуссионные вопросы истории сталинизма так или иначе группируются вокруг трех основных взаи-
мосвязанных проблем: Сталин и террор, Сталин и идеология, Сталин и общество. Куромия отмечает, что отношение Сталина к марксизму было довольно утилитарным: будучи весьма прагматичным политиком, он смело и довольно эффективно подстраивал марксистскую идеологию под свои текущие потребности. Тем не менее влияние марксизма на его оценки складывающейся обстановки не следует недооценивать. Кроме того, Сталин и его ближайшие соратники, прошедшие школу Гражданской войны, были, безусловно, убеждены в допустимости и целесообразности массового террора для решения возникающих перед государством проблем.
Большинство анализируемых в данном обзоре статей, посвященных сталинским репрессиям, были опубликованы в сборнике «Возвращаясь к сталинскому террору» (5) под редакцией Мелани Илич (Шс, Великобритания), посвященном событиям 1937-1938 гг. Их авторы сосредоточились на ряде проблем, которые до сих пор не получили достаточно подробного освещения в западной литературе. Различные статьи сборника посвящены влиянию «Большого террора» на экономические и демографические процессы в стране, региональным и отраслевым особенностям репрессий, «национальным операциям» НКВД, социальному составу жертв террора. В книге использованы многочисленные архивные документы, ставшие доступными для исследователей в постсоветский период (Илич, впрочем, резонно замечает во введении, что «здесь, несомненно, еще многое предстоит рассекретить») (3, с. 3), и разнообразные материалы о жертвах репрессий, собранные и опубликованные различными государственными структурами и общественными организациями (прежде всего «Мемориалом»). Активно используются также изданные в последние годы многочисленные региональные книги памяти жертв политических репрессий: содержащиеся в них поименные списки репрессированных с указанием кратких биографических сведений представляют собою интереснейший материал для статистического анализа. Авторы ставят перед собою цель по возможности отойти от прежнего одностороннего изучения репрессий 1937-1938 гг. лишь в их «номенклатурном» измерении: как показывают вновь введенные в научный оборот источники, террор в этот период носил крайне неизбирательный характер, и под каток репрессий попали тысячи людей, не занимавших до того никаких руководящих постов.
1. Чистки 1936-1938 гг. и хозяйственное руководство
Ход репрессий против руководителей советской экономики на протяжении 1936-1938 гг., используя бывшие партийные архивы, подробно анализирует О. Хлевнюк (ГАРФ) в статье «Хозяйственные руководители в период Большого террора, 1936-1938 гг.» (5, с. 38-67). Чистка хозяйственного аппарата включала несколько этапов. В 1936 г. репрессии были направлены в основном против бывших членов различных оппозиционных группировок внутри партии и имели еще относительно ограниченные масштабы, которые резко увеличились с конца года. Показателен тот факт, что на втором московском процессе в январе 1937 г. значительную часть обвиняемых составляли именно хозяйственные руководители. В этот же период вновь арестованным начали активно предъявлять обвинения во вредительстве. По своему беспрецедентному размаху репрессии в хозяйственном аппарате на протяжении 1937 г. сравнимы с массовыми арестами, проводившимися во второй половине 1937 - начале 1938 г. на основании оперативного приказа НКВД № 00447 от 30 июля 1937 г., несмотря на различия в механизмах их осуществления (дела арестованных служащих экономических наркоматов рассматривала Военная коллегия Верховного суда, тогда как арестованным в соответствии с приказом № 00447 приговоры выносились «особыми тройками»). Чистка продолжилась и в 1938 г., на этот раз значительную часть жертв составили руководители, назначенные в предыдущем году. К этому же периоду относятся многочисленные назначения на руководящие посты (самого разного уровня) в народном хозяйстве бывших чекистов; многие из них, в свою очередь, также подверглись арестам в конце 1938 - начале 1939 г., уже после формального завершения «Большого террора». Результатом подобной «кадровой революции» было обновление хозяйственной номенклатуры примерно наполовину. К началу 1939 г. она представляла собой сложный конгломерат из руководителей старшего поколения и молодых выдвиженцев эпохи террора, многие из которых получили высокие должности практически сразу после окончания учебы.
Как показывает в своей статье «Советская экономика и начало Большого террора» (5, с. 11-37) Роберт Дэвис (Бирмингемский университет), экономические последствия массовых чисток, фак-
тически дезорганизовавших народное хозяйство, сказались очень быстро и были довольно ощутимыми. Заметное снижение темпов роста произошло уже в последнем квартале 1936 г. В последующие годы трудности продолжали нарастать. Тому было несколько причин, включая бедный урожай 1936 г., ошибки в инвестиционной политике и набиравшую обороты с конца 1930-х годов милитаризацию экономики. Дэвис приходит к выводу, что, хотя все эти факторы также необходимо учитывать, именно репрессии являются «сильным кандидатом на роль первопричины» экономических неурядиц 1936-1940 гг. (5, с. 32-33).
В то же время он подвергает сомнению существующее в литературе мнение, будто процессу Зиновьева и Каменева предшествовал в первом полугодии 1936 г. экономический спад или даже кризис. Проанализировав основные показатели народного хозяйства за этот период, Дэвис приходит к выводу, что промышленность и даже сельское хозяйство развивались вполне успешно и отдельные возникавшие проблемы еще не делали ситуацию критической. Урожай, правда, оказался довольно низким, но последствия этого стали ощущаться лишь во втором полугодии. Более того, проведенный Дэвисом анализ публичных заявлений Сталина и его ближайших помощников в первые шесть месяцев 1936 г., а также их переписки показывает, что и субъективно они не воспринимали экономическую ситуацию как неблагополучную. Да и во второй половине этого года, уже после первого московского процесса, направленность начавшихся арестов никак не коррелирует с положением в народном хозяйстве: логично было бы предположить, что, будь аресты реакцией сталинского руководства на экономические неурядицы, репрессиям в первую очередь подверглось бы руководство проблемных отраслей, однако в действительности подобной взаимосвязи не наблюдается. Таким образом, заключает Дэвис, развязывание массовых репрессий не было связано с экономической ситуацией и мотивировалось исключительно политическими соображениями.
Параллельно с чистками в хозяйственном аппарате проводились и чистки профсоюзного руководства. Этот процесс подробно описывает Джунбаэ Джо (Бирмингемский университет) в статье «Советские профсоюзы и Большой террор» (5, с. 68-89). Хотя собственно чистка развернулась лишь весной 1937 г., нагнетание ат-
мосферы террора началось еще в 1936 г. В апреле - мае 1937 г. состоялся VI пленум ВЦСПС, сопровождавшийся резкой критикой руководства организации и завершившийся его перевыборами. Далее последовала аналогичная кампания в отдельных профсоюзах, продолжавшаяся и в 1938 г. Результатом стало значительное обновление профсоюзного аппарата, который пополнился большим количеством выдвиженцев-рабочих, получивших разнообразные поощрения и льготы и призванных гарантировать лояльность профсоюзов политике партии. Параллельно с этим произошло сокращение финансирования профсоюзов и численности штатного персонала. Любопытно, что чистка 1937-1938 гг., таким образом, во многом повторяла сценарий чистки профсоюзов, проводившейся в 1928-1930 гг., при переходе к политике форсированной индустриализации.
2. Родственники «врагов народа»
Преследованию родственников «врагов народа» в сталинский период посвящена статья Голфо Алексопулос (Университет Южной Флориды) «Сталин и отношение к родству: практика коллективного наказания, 1920-1940-е годы» (1). Автор отмечает, что, хотя данный вопрос постоянно находится в центре внимания исследователей, до сих пор не предпринималось попыток изучить репрессии против родственников как систему, существовавшую на всем протяжении сталинского правления, проследить ее корни и оценить ее влияние на советское государство в целом.
Традиция круговой поруки существовала на Руси столетиями; более того, еще Иван IV и Петр I практиковали репрессии в отношении семей осужденных по политическим мотивам. В советский период к такому «культурному наследию» добавилось двойственное отношение большевиков к самому институту семьи, который, с одной стороны, признавался необходимым для нормального функционирования общества и государства, но, с другой стороны, рассматривался как пережиток буржуазного строя, препятствующий развитию нового, советского коллективизма. К тому же семейные отношения в наименьшей степени поддавались государственному контролю, и это постоянно поддерживало настороженное
отношение к семье, родственным узам как к дополнительному потенциальному источнику угрозы.
Как следствие сталинский террор в значительной степени был направлен не столько против индивидов, сколько против семей. С каждой новой волной массовых чисток репрессии в отношении родственников осужденных становились все более жестокими; оперативный приказ НКВД № 00486 от 15 августа 1937 г. - о «женах изменников Родины» - делал преступным сам факт родства. В тесной связи с предубеждением против родственных отношений находятся, по мнению автора, и репрессии против национальных меньшинств, начавшиеся еще в 1930-е годы и достигшие своего апогея в период Великой Отечественной войны, которые также строились по принципу коллективной ответственности.
Симптоматично также, что именно смягчение отношения к родственникам осужденных зачастую становилось сигналом о предстоящем смягчении террора в целом: так, оперативным приказом НКВД № 00689 от 17 октября 1938 г. был отменен п. 36 приказа № 00486 - об обязательном аресте жен «врагов народа» одновременно с мужьями, а 5 июля 1954 г. постановлением Совета министров СССР были сняты ограничения с детей спецпоселенцев в возрасте до шестнадцати; их родителям пришлось ждать своего освобождения еще несколько лет.
Практика коллективной ответственности во многом объясняет также особенности устройства ГУЛАГа, который задумывался для исполнения наказаний и решения экономических задач с применением труда заключенных, но на деле вынужден был тратить массу сил и средств на содержание семей спецпоселенцев.
3. Спецпоселения
Системе спецпоселений - до сих пор сравнительно малоизученной странице истории сталинских репрессий - посвящена монография Лин Виолы (Университет Торонто) «Неизвестный ГУЛАГ. Затерянный мир сталинских спецпоселений» (6). Созданные в 1930-1931 гг. для раскулаченных крестьян, спецпоселения в дальнейшем использовались также для содержания «социальноопасных элементов» и депортированных народов. История спецпоселений оставалась запретной темой практически до самого распада СССР,
активное рассекречивание и публикация документов по этой проблематике началось только в 1990-е годы. Как следствие в поле зрения исследователей оказались прежде всего сталинские концлагеря, тогда как история спецпоселений и сейчас в значительной степени остается в тени. Между тем идея массового принудительного труда была впервые опробована именно в спецпоселениях; сеть исправительно-трудовых лагерей в начале 1930-х годов еще только создавалась. Масштабы «кулацкой» ссылки были поистине астрономическими: на пике своего роста - в конце 1931 г. - спецпоселения насчитывали 1 803 000 жителей. Население лагерей достигло аналогичной численности только к концу 1938 г., на исходе «Большого террора». Таким образом, спецпоселения фактически представляли собою еще одну систему принудительного труда в СССР, основанную на своих специфических методах эксплуатации, сопоставимую по размерам с ИТЛ и существовавшую параллельно с ними. В своей книге Л. Виола описывает возникновение, внутреннее устройство и эволюцию спецпоселений для «бывших кулаков», преимущественно на территории Северного края, на протяжении 1930-1940-х годов. В книге используются как многочисленные документальные материалы из центральных и местных архивов (в публикации некоторых из них Л. Виола ранее принимала непосредственное участие), так и обширный массив источников личного происхождения, включая «письма во власть», воспоминания, материалы устной истории.
В первых четырех главах книги подробно описывается первый этап депортации «кулаков» (1930). Решение о начале массового раскулачивания было принято в январе, в ответ на сопротивление крестьян начавшейся сплошной коллективизации. Поскольку саму коллективизацию планировалось завершить к марту, операцию по раскулачиванию необходимо было выполнить к этому же сроку. Такая спешка делала невозможной сколько-нибудь серьезную заблаговременную подготовку к проведению депортации. Более или менее планомерно проходил лишь сам процесс выселения раскулаченных в отдаленные районы на севере и на востоке страны. По поводу дальнейшей судьбы депортируемых крестьян существовали только самые общие идеи об использовании их труда для освоения труднодоступных территорий. Местная администрация была не готова принять такое количество ссыльных. Никаких кон-
кретных планов по их благоустройству и содержанию в январе 1930 г. не существовало, эти вопросы пришлось решать буквально «на лету», когда эшелоны с выселенными «кулаками» уже направлялись к месту назначения. Только весной - летом 1930 г. было организовано строительство спецпоселений; к осени, когда в спецпоселки начали перевозить членов семей ссыльных, эта работа была выполнена менее чем наполовину.
Вторая часть монографии (пять глав) охватывает период с начала 1930-х по середину 1940-х годов. Несмотря на официально провозглашенную утопическую концепцию «перековки» сосланных «кулаков» принудительным трудом на практике руководство всех уровней относилось к спецпоселенцам в высшей степени прагматически, как к дешевой рабочей силе. События последующих лет показывают, что Сталин и его окружение никогда всерьез не рассчитывали добиться от взрослого населения спецпоселков лояльности по отношению к советскому режиму; определенные надежды связывались лишь с детьми депортированных крестьян. В 1931 г. спецпоселения были переданы в ведение ОГПУ, для управления ими был создан специальный Отдел спецпоселений ГУЛАГа. Предполагалось, что это позволит навести порядок в системе управления, наладить снабжение спецпоселений всем необходимым и организовать должным образом труд ссыльных. На практике, однако, были достигнуты лишь ограниченные успехи. Сыграло свою роль и продолжение депортаций: в течение 1931 г. ссылке в спецпоселения подверглись 1 244 000 человек, в дополнение к 560 000 человек, депортированным в 1930 г. Тем не менее к январю 1932 г. численность спецпоселенцев составляла лишь 1 317 000 человек: смертность от болезней и истощения приняла катастрофические масштабы. Начавшееся было улучшение условий жизни в спецпоселках перечеркнул голод 1932-1933 гг., унесший 241 000 жизней. В условиях голода резко возросло количество побегов: за те же 1932-1933 гг. из спецпоселений сумели вырваться примерно 331 000 человек. Столкнувшись с неудачным опытом раскулачивания, сталинское руководство отказалось от массовых депортаций подобного масштаба и сделало основную ставку на дальнейшее развитие системы исправительно-трудовых лагерей, которые постепенно обогнали спецпоселения по числу узников. Тем не менее население спецпоселений, переименованных в трудпоселения, про-
должало пополняться, в том числе в ходе национальных депортаций накануне и в годы Великой Отечественной войны. За первыми, весьма ограниченными волнами реабилитации «бывших кулаков» в середине 1930-х годов последовали массовые аресты в 19371938 гг. в соответствии с приказом НКВД № 00447; автор не без основания называет эту акцию «вторым раскулачиванием».
Подлинная реабилитация - и то далеко не полная - сосланных «кулаков» состоялась лишь в годы войны. К 1941 г. в трудпоселени-ях проживали около 1 500 000 человек, в том числе 930 000 раскулаченных. 11 апреля 1942 г. ГКО принял решение о начале призыва трудпоселенцев в армию. 22 октября того же года были освобождены семьи военнослужащих-трудпоселенцев (всего с учета были сняты 47 000 человек). Наконец, в январе 1945 г. в гражданских правах были восстановлены все бывшие раскулаченные, однако покидать место ссылки без специального разрешения им по-прежнему не позволялось.
По заключению Л. Виолы в системе спецпоселений отразились многие характерные черты сталинского режима в целом. Сама идея ссылки «кулаков» в отдаленные районы страны была рождена сложным и противоречивым отношением большевиков к крестьянству. С одной стороны, марксистская теория (кстати, имевшая довольно отдаленное отношение к действительности российской деревни) делила крестьян на кулаков, середняков и бедняков, из которых первые рассматривались как сельская буржуазия, а третьи и частично вторые - как потенциальные союзники пролетариата в построении социализма. С другой стороны, в сознании большевистского руководства прочно утвердился стереотип крестьянства как носителя отсталости, имманентно враждебного любым прогрессивным начинаниям советской власти. Как следствие «кулак был немногим больше, чем символ и козел отпущения за всех крестьян в рамках идеологии, которая не могла быть эксплицитно антикрестьянской» (6, с. 187). К этому добавилось представление о крестьянстве как о «внутренней колонии», эксплуатация которой должна была дать государству необходимые средства для осуществления индустриализации. Кроме того, в идее спецпоселений, как и в концепции исправительно-трудовых лагерей, воплотились утопические надежды на «перековку» «классовых врагов» принудительным трудом (в некотором смысле колхозы выполняли ту же функ-
цию для крестьянства в целом). В то же время в истории «кулацкой» ссылки отразилась и общая слабость советской государственной машины, которая при внешнем облике тоталитарного Левиафана зачастую не обладала ни достаточной информацией, ни необходимыми ресурсами (прежде всего кадровыми) для того, чтобы не только на словах, но и на деле удерживать ситуацию на местах под постоянным и прочным контролем. Именно эта аморфность большевистского государства стала одной из причин хаоса 1930-1931 гг. в организации быта депортированных.
Предполагаемая экономическая выгода от раскулачивания оказалась иллюзией: по современным подсчетам стоимость конфискованного имущества едва покрыла половину затрат на содержание спецпоселений в 1931-1932 гг.
Интересно, что сам факт «кулацкой» ссылки держался в секрете практически до самого распада СССР. Здесь сказалось не только осознание неудачи этого эксперимента, но и убеждение в том, что депортированные «кулаки», в отличие от жертв «Большого террора», были настоящими врагами. В результате выжившим «кулакам» и их потомкам пришлось особенно долго дожидаться реабилитации.
4. Женщины и сталинские репрессии
Статья М. Илич «Забытые пять процентов: женщины и политические репрессии» (5, с. 116-139) посвящена судьбе репрессированных женщин. Эта проблема до сих пор привлекает лишь ограниченное внимание исследователей, поскольку подавляющее большинство жертв сталинских чисток составляют мужчины; доля женщин среди репрессированных не превышает 4-5%. Вопреки распространенному мнению это были не только жены арестованных мужчин; как показывает статистический анализ опубликованных книг памяти, значительное число женщин были осуждены за собственные политические убеждения (бывшие члены социалистических партий или оппозиционных группировок внутри ВКП(б)) или в результате гонений на церковь: в списках репрессированных довольно много сектанток, а также бывших монахинь, церковных старост и других женщин, так или иначе связанных с церковью. В статье рассматриваются также механизмы репрессий против
женщин, в том числе уже упоминавшийся приказ НКВД № 00486 о «женах изменников Родины». Особый раздел посвящен арестам членов семей высокопоставленных партийных и государственных руководителей.
5. Региональные проявления «Большого террора»
К числу перспективных направлений историографии сталинских репрессий относится и изучение их региональных особенностей. Как отмечают М. Илич и Кристофер Джойс в статье «Вспоминая о жертвах политических репрессий: чистки в Мордовии» (5, с. 163-190), этот немаловажный вопрос до сих пор по большей части игнорируется исследователями: несмотря на общее смещение интереса от чисток на верхних «этажах» партийного и государственного руководства к влиянию репрессий на судьбы простых граждан наиболее активно по-прежнему изучаются чистки в Москве и Ленинграде. Стремясь проследить влияние «Большого террора» на советскую глубинку, Илич и Джойс избрали предметом своего исследования репрессии в Мордовии - отдаленном от Москвы по преимуществу аграрном регионе с относительно низкими темпами коллективизации. Основу исследования составил статистический анализ изданного в 2000 г. в Саранске мартиролога «Память: жертвы политических репрессий». В статье не рассматривается судьба заключенных, отбывавших наказание в Мордовии, поскольку сведения о них не попали в книгу памяти; авторы связывают это с тем, что необходимая информация, по-видимому, содержится не в местных архивах, а в документах центрального аппарата ГУЛАГа. Илич и Джойс изучают прежде всего социодемографический состав жертв двух основных волн массового террора: 1929-1933 и 1936-1938 гг. Они выделяют также третью волну арестов и казней в 1941-1943 гг., однако записи за этот период в используемом ими мартирологе в большинстве своем (до 60%) не содержат подробной информации. Это заставляет Илич и Джойса констатировать, что данный вопрос нуждается в дополнительном исследовании. Кроме того, в статье анализируется статистика смертных приговоров, вынесенных в Мордовии за 1918-1951 гг., а также состав женщин -жертв террора в республике (14% записей в книге памяти).
Эти же методы Джойс применяет и в статье «Дважды жертвы: Большой террор в Коми АССР» (5, с. 191-220). Как и в случае с Мордовией имеющиеся материалы позволяют выделить третью волну массовых репрессий в 1941-1943 гг., причем в Коми она по своим масштабам даже превосходила «Большой террор» (ок. 3100 арестов против примерно 1600 в 1937-1938 гг.); автор связывает это с тем, что начавшаяся война усилила опасения властей получить «пятую колонну» в концлагерях, а также с восстанием в Вор-кутлаге в январе 1942 г. Социодемографический анализ опубликованных данных о местных жертвах политических репрессий в значительной степени согласуется с данными по СССР в целом: в группу риска входили прежде всего мужчины среднего возраста, по национальности - русские, украинцы или представители местного этноса - коми. Имеется, однако, и важное отличие от общесоюзных показателей. На территории Коми АССР было сосредоточено значительное число концлагерей, население которых к 1 января 1938 г. насчитывало 73 729 заключенных (7,4% населения ГУЛАГа в целом), а к 1 октября того же года - уже 106 390 человек (8,5% от общего числа узников ГУЛАГа). Это позволяло репрессивным органам значительное число уголовных дел фабриковать против заключенных как наименее защищенной группы населения. Заключенные и спецпоселенцы составили наибольшую часть (62,5%) жертв репрессий 1937-1938 гг. в Коми; этим же, по-видимому, объясняется и необычно высокая доля смертных приговоров по республике - 61%, тогда как, к примеру, в Мордовии к расстрелу были приговорены лишь 31,7% лиц, арестованных в годы «Большого террора». Это тем более поразительно, что заключенные по определению уже были изолированы от остальной части советского общества и в силу этого вряд ли могли представлять сколько-нибудь серьезную угрозу для правящего режима. Сотрудники НКВД, очевидно, рассуждали иначе.
Региональным аспектам массовых репрессий посвящена и статья Валерия Васильева (Украина) «Большой террор на Украине, 1936-1938 гг.» (5, с. 140-162). Автор подробно разбирает различные составляющие репрессий 1937-1938 гг. в республике, включая чистку партийных кадров, аресты среди крестьянства (в связи с низким урожаем второй половины 1936 г.), в угольной промышленности, массовые аресты «бывших кулаков, уголовников и других
антисоветских элементов» в соответствии с приказом НКВД СССР № 00447, национальные операции. На конкретных примерах Полтавской и Винницкой областей показан механизм массового террора. Чистки на Украине проводились с исключительным размахом. К началу 1938 г. были арестованы все члены Политбюро КП(б)У, все региональные первые секретари и почти все республиканские наркомы. Наиболее многочисленную группу среди репрессированных (31%) образовали жертвы национальных операций (прежде всего поляки и немцы из пограничных областей), на втором месте (18,2%) оказались «бывшие кулаки», на третьем (16,7%) - «члены буржуазно-националистических организаций». В общей же сложности за 1937-1938 гг. в республике были арестованы 265 669 человек (5, с. 151). По данным последних исследований «почти половину репрессированных составили работники физического труда (44,4%), почти треть - "белые воротнички" и почти одну шестую - колхозные крестьяне (15%)» (5, с. 158).
6. Характер сталинских репрессий
Дискуссии об общем характере репрессий 1930-1950-х годов фокусируются в основном на двух вопросах: о степени планомерности «Большого террора» и об отношении к сталинским преступлениям как к геноциду.
Авторы сборника «Возвращаясь к сталинскому террору» исходят из распространенной концепции репрессий 1937-1938 гг. как планомерной, заранее продуманной серии массовых карательных операций, контролировавшихся и управлявшихся из Москвы на всех этапах ее осуществления. Так, Дж. Джо в уже упоминавшейся статье «Советские профсоюзы и Большой террор» отмечает, что работа VI пленума ВЦСПС в апреле-мае 1937 г. проходила при непосредственном участии наркома путей сообщения Л.М. Кагановича и другого члена Политбюро - А.А. Андреева, т.е. под контролем высшего партийного руководства, а по некоторым данным -лично Сталина. Механизмы чистки хозяйственной номенклатуры, описываемой в статье О. Хлевнюка «Хозяйственные руководители в Большой террор», также подтверждают ее планомерный характер. Достаточно упомянуть о том, что приговоры Военной коллегии выносились по спискам, утверждавшимся в Политбюро; фак-
тически это означает, что «многие советские руководители были приговорены к смерти или значительным срокам тюремного заключения лично Сталиным» (5, с. 62).
В то же время статья К. Джойса «Советская пенитенциарная система и Большой террор» (5, с. 90-115), хотя сам он об этом не упоминает, заставляет усомниться в полностью планомерном характере репрессий 1937-1938 гг. Автор подробно анализирует состояние советских тюрем, исправительно-трудовых лагерей и исправительно-трудовых колоний в описываемый период и прежде всего показывает неготовность ГУЛАГа и тюремной системы к приему колоссального числа заключенных в связи с массовыми арестами. К 1 февраля 1938 г. в тюрьмах всех видов содержались около 545 000 человек (5, с. 93), а в ГУЛАГ с 1 июля 1937 по 1 апреля 1938 г. были направлены св. 800 000 новых осужденных в дополнение к примерно 1 200 000 чел., уже содержавшихся к тому моменту в ИТЛ и ИТК (5, с. 101). Это привело к переполнению тюрем и даже концлагерей, хотя последние, особенно лесозаготовительные, были гораздо лучше приспособлены к резкому увеличению численности заключенных. При этом следует отметить, что еще в июле 1937 г., когда бы издан приказ НКВД № 00447, Политбюро специально распорядилось построить ряд новых лагерей в Казахстане, на Урале, в Сибири и на крайнем Севере. Однако масштаб развернувшихся репрессий быстро превзошел первоначальные цифры, запланированные летом 1937 г. Переполнение тюрем и ИТЛ привело к резкому ухудшению условий содержания заключенных, перебоям со снабжением, росту заболеваемости. Хаос в управлении и низкая производительность труда приводили к недовыполнению производственных планов, а дефицит кадров был настолько острым, что использование заключенных в административном аппарате и даже в охране оставалось обычным делом, несмотря на все попытки НКВД преодолеть эту ситуацию. Положение в ГУЛАГе и тюрьмах стало улучшаться лишь с конца 1938 г., после завершения «Большого террора» и назначения наркомом внутренних дел Л.П. Берии. Началось окончательное превращение НКВД в сверхмощный промышленный концерн.
Вопросу о применимости термина «геноцид» к сталинским преступлениям посвящены статьи Нормана Наймарка (Стэнфорд-ский университет) «Революция, сталинизм и геноцид» (4) и Бернда
Бонвеча «ГУЛАГ и проблема геноцида» (2). Наймарк в своей работе кратко описывает историю самого понятия геноцида и анализирует основные волны массовых репрессий в СССР, включая раскулачивание, голод 1932-1933 гг. на Украине, «Большой террор», расстрелы польских офицеров в 1940 г., депортацию чеченцев и ингушей в 1944 г. С применением к большинству из этих акций термина «геноцид» действительно возникают трудности, поскольку в это понятие не входят репрессии по политическим мотивам. Тем не менее определенные черты геноцида сталинскому террору, в особенности репрессиям против отдельных советских народов, безусловно, были присущи. Наймарк также прослеживает корни сталинской репрессивной политики в политике Ленина в период Гражданской войны и в последующие годы. Он приходит к выводу, что сталинский стиль правления принципиально не отличался от ленинского. Более того, в наследство от Ленина Сталин получил готовую идеологию массового террора и необходимый инструментарий для его осуществления в лице ОГПУ. Таким образом, дальнейшее развитие событий после смерти Ленина было вполне закономерным.
Бонвеч тоже рассматривает историю основных волн массовых репрессий в СССР - в сопоставлении с определением геноцида как действий, направленных на полное или частичное уничтожение определенных национальных, этнических, расовых или религиозных групп. Как показывает такой анализ, ряд акций сталинского руководства действительно имеет определенные черты репрессий по национальному признаку, однако правильнее было бы характеризовать политику Сталина как террор против советского народа в целом, хотя на различных ее этапах на отдельные национальности обрушивались особенно тяжелые удары.
Список литературы
1. Alexopoulos G. Stalin and the politics of kinship: Practices of collective punishment, 1920s - 1940s. // Comparative studies in soc. a. history. - Cambridge; N.Y., 2008. - Vol. 50, N 1. - P. 91-117.
2. Bonwetsch B. Der GULAG und die Frage des Völkermords // Moderne Zeiten? Krieg, Revolution u. Gewalt im 20. Jh. / Hrsg. von Baberowski J. - Göttingen: Vandenhoeck u. Ruprecht, 2006. - S. 111-144.
3. Kuromiya H. Stalin and his era // Hist. j. - Cambridge, 2007. - Vol. 50, N 3. -P. 711-724.
4. Naimark N. Révolution, Stalinismus und Genozid // Aus Politik u. Zeitgeschichte. -Bonn, 2007. - N 44/45. - S. 14-20.
5. Stalin's terror revisited / Ed. by Ilic M. - Basingstoke; N.Y.: Palgrave Macmillan, 2006. - XVII, 236 p.
6. Viola L. The unknown Gulag: The lost world of Stalin's special settlements. -Oxford; N.Y.: Oxford univ. pess, 2007. - XXVI, 278 p.
М.М. Минц
НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
Международные отношения
2010.02.021. ГОТОРП А.Дж. АДМИНИСТРАЦИЯ ФОРДА И ПОЛИТИКА БЕЗОПАСНОСТИ В АЗИАТСКО-ТИХООКЕАНСКОМ РЕГИОНЕ ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ САЙГОНА.
GAWTHORPE A. J. The Ford administration and security policy in the Asia-Pacific after the fall of Saigon // Hist. j. - Cambridge, 2009. -Vol. 52, N 3. - P. 697-716.
Ключевые слова: 1975 г., администрация президента США Дж. Форда, внешняя политика, Азиатско-Тихоокеанский регион, падение Сайгона.
Статья А.Дж. Готорпа (колледж Фицуильям, Кембридж - Великобритания), написанная на основе англоязычных источников и литературы, посвящена внешней политике администрации президента США Дж. Форда в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) после падения Сайгона в мае 1975 г. В этом южновьетнамском городе вместо проамериканского режима была установлена народная власть, после чего он получил название Хошимин. Десятилетняя индокитайская кампания США закончилась полным провалом. В статье показывается, как перемены в региональной ситуации заставили американскую администрацию изменить свою позицию и начать «искать дружбы с коммунистическими странами...» (с. 697). Данная ситуация рассматривается на примере переговоров США с Таиландом и Филиппинами. Цель автора - показать влияние региональных факторов на внешнеполитические решения администрации Форда.
Автор отмечает, что внешняя политика Дж. Форда (годы президентства 1974-1977), ставшего преемником Р. Никсона, хорошо изучена в исторической науке. Некоторые исследователи рассмат-
