CC BY
37
2009.03.022. Г.Р. ДЕРЖАВИН И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА / Отв. ред. Курилов А С. - М.: ИМЛИ РАН, 2007. - 296 с.
Юбилейный сборник, приуроченный к 190-летию со дня смерти Г.Р. Державина (1816) и к 265-летию со дня рождения (1743), открывается статьями ответственного редактора А.С. Курилова «Г.Р. Державин и мировое значение русской литературы XVIII в.» и «Начало державиноведения в России». В них представлены выписки из статьи Е. Болховитинова в «Друге Просвещения» за 1806 г. и заметки П.И. Шаликова «Министр, Поэт, доброй человек, Патриот» в октябрьской книжке «Аглаи» за 1810 г. - ранних и, по мнению автора публикации, всеми забытых опытов биографии Державина. В статье А.С. Курилова «Творчество Г.Р. Державина и начало формирования понятия о народности русской литературы» анализируются рассуждения о поэте критиков 1820-1830-х годов.
В посмертно опубликованной статье Ю.В. Стенника «Композиция и план державинского "Водопада"» (1993) рассматривается проблема плана оды «Водопад», поставленная А.С. Пушкиным в черновике замечаний на статью В.К. Кюхельбекера 1824 г.: «плана в оде нет и не может быть», т.к. ода зависима от «восторга», противостоящего «уму». Белинский в детальном разборе «Водопада» списывал невыдержанность стиля и «смесь реторики с поэзиею» на общий характер всей поэзии Державина; Гоголь настаивал на «эпичности» этого текста. Ю.В. Стенник предлагает учитывать эволюцию канона торжественной оды: если в одописи Ломоносова, прокламирующей программы государственного строительства, вдохновение черпается вне земных пределов, а мысль всегда движется ввысь, то пафос Державина - показать «земные пределы отпущенной монархам власти» (с. 44). Ломоносовская возвышенность у Державина сменяется «доверительной исповедью певца», обретающего добродетель, и человека «на троне», как в «цикле» о Фелице. «Водопад» подобен развернутой эпитафии типа «На смерть князя Потемкина» (с темой смерти в духе горацианской традиции), но благодаря масштабу, заданному образом водопада, в нем меняется ощущение времени и смерти, осмысляемых теперь на фоне вечности-истории: «только после смерти наступает время беспристрастных оценок содеянного», «величие сильных мира обнажает свою истинность или мнимость в глазах потомства» (с. 45). Если в предвосхищающем оду
стихотворении «На смерть князя Мещерского» символом необратимости времени был бой часов, то здесь - водопад; меняется историческая перспектива, отсюда композиционная масштабность и многообразие интонаций: одическое сочетается с элегическим, а «пафос трагического провиденциализма, свойственный философским медитациям Юнга, смешивается с мотивами скальдической поэзии Ос-сиана» (с. 46). Единство обеспечивается идеей непрерывности исторического времени: внешний, сюжетный план (панегирик князю Потёмкину: дескриптивная экспозиция в 1-7 строфах, центральная часть, распадающаяся на строфы 8-38 о Румянцеве и 69-74 о Потёмкине) составляет повод для внутреннего - медитативно-историософского. Образ «ниспадающего в вечность водяного потока», т.е. нисходящей устремленности, замечает Ю.С. Стенник, антитетичен одической композиции одописи Ломоносова (с. 50).
В статье Ю.В. Шеиной «Г.Р. Державин и В.К. Тредиаков-ский: Из истории "соображения с российскими нравами" идиллического эпода Горация» «Похвалы сельской жизни» Державина сопоставлены со «Строфами похвальными поселянскому житию» Тредиаковского с целью выяснить степень оригинальности этих переложений горацианского эпода. Отказ от деталей римского быта в пользу быта русского (у Горация - кабаны, журавль, зайцы, дрозды, у Тредиаковского - медведи, волки, лисы, зайцы) (с. 88), описание обеда сельского жителя (у Горация - рябчик, оливы, мальва, у Тредиаковского - щи, хлеб, квас) и проч. (с. 89), а также призыв к простоте вместо горациевской сатиры на ростовщика определяют своеобразие «Строф...». Державин, не знавший латыни, заимствует детали у Тредиаковского (в том числе силки, гумно), дополняя и переосмысляя их (например, «ябеда» в «Строфах. » -клевета, наговор, в «Похвалах» - образ клеветника, сутяги).
Т.А. Коломийченко в статье «Застольные песни Г.Р. Державина и городской фольклор» выделяет в творчестве поэта тексты, которые можно определить как застольные песни («Кружка», «Разные вина», «Заздравный орел», «Пирушка англичан в Петербурге.», «Солдатский или народный дифирамб по торжестве над Франциею») и песни о застолье («Пикники», «Хмель», «Мореходец»), развивающие темы вина и пиршества. Фольклорные застольные песни, т.е. хоровые, поющиеся на праздник, делятся на гражданские и военные и разбираются в статье с точки зрения их
тематики и жанровых особенностей (куплетное строение, призывы к пирующим и пр.); параллельно устанавливаются песенники ХУШ-Х1Х вв., в которые были включены тексты этих песен.
О.Р. Газизова в эссе «Космогонические мотивы в поэзии Г.Р. Державина и православная догматика» разбирает стихотворение «Успокоенное неверие» (1779) как «архетип последующей христианской поэзии как богословия в стихах» (с. 51), по отношению к которому ода «Бог» лишь один из его вариантов. «Успокоенное неверие» начинается с обозрения в духе Екклезиаста скоротечной жизни, где смерть - «подлинная владычица жизни, потому что только ей принадлежат концы и начала» (с. 52). Этот философско-религиозный пессимизм, по мнению автора статьи, оказывается тем «неверием», которое предполагается «успокоить».
В статье О.К. Герлован «О жанре и литературных источниках "Царь-девицы" Г.Р. Державина» утверждается, что «Царь-девица», определенная Державиным как «романс» и созданная как иллюстрация к дефиниции романса в «Рассуждении о лирической поэзии» (романс - «всякая всячина», «старинное» приключение, описанное простым слогом), имеет источником «Сказку о Любиме Царевиче и прекрасной Царевне, его супружнице и волке крылатом» из сборника «Дедушкины прогулки, или Продолжение настоящих русских сказок» (1786): один из ее эпизодов, «связанный с похищением чести царевны и последовавшим за этим мщением, почти полностью совпадает с событийной частью "Царь-девицы" Державина» (с. 178), - полагает автор статьи, подтверждая этот тезис сопоставлением текстов. Персонажи Маркобрун и Полканов навеяны «Сказкой о Славном и храбром витязе Бове Королевиче и о прекрасной Королеве Дружневе» из того же сборника.
А.Н. Пашкуров в статье «Русская элегия XVIII - начала XIX в.: Г.Р. Державин и М.Н. Муравьёв» пытается оценить вклад писателей в развитие элегии, которая постепенно эволюционировала в русской поэзии от «эротической» (любовной) к «тренической» (описывающей печаль и несчастья), если пользоваться терминологией В.К. Тредиаковского и Н.Ф. Остолопова. Оду Державина «На смерть князя Мещерского» автор статьи определяет как «философскую элегию», сочетающую «космические абстракции и обобщения» со «скорбно-патетическим» обращением к умершему адресату и лирической зарисовкой в конце (с. 133). Если Державин более
философичен, то Муравьёв более лиричен. Муравьёв ставит на первое место в «великом потоке времени» человеческое сердце (с. 134). Он создает «лирическую треническую элегию», вводя раздумья о своей судьбе, своем назначении как поэта («Мои стихи, мой друг...»). При сопоставлении преромантических элегий «Ночь» Муравьёва и «Задумчивость» Державина выясняется, что общий для них мотив «отъединения непонятого поэта от людей» решается различно: Державин ближе подходит к романтической трактовке с ее концепцией трагедии и одиночества непонятого героя, страстей, исключающих радость и гармонию (с. 135); у Муравьёва под воздействием чувствительного сентиментализма манифестируется просветленное, «приятное» уединение как философия жизни; здесь нет замыкания в себе, а в мечтах «уединенного героя» «нет печали и тем более - скорби» (с. 136). «Ночь» предвосхищает «Мои пенаты» К.Н. Батюшкова. Разность между поэтами показывают стихотворения «Уж я стою при мрачном гробе.» Державина и «Оборот на себя» Муравьёва, названные тут «элегиями итога»: у Державина - это изложение «программы жизни» в назидание потомкам, у Муравьёва - «признание-исповедь» поэта, сознательно отказывающегося от «гордой славы», образец простоты и искренности в поэзии (с. 137).
К.П. Ковалёв в статье «О музыкальной эстетике Г.Р. Державина: Звукопись и "язык сердца" в творчестве поэта» выявляет кругозор поэта в сфере музыки. После 1802 г. Державин меньше использует музыкальные (а точнее - звуковые) образы в стихах. Исследователь разделяет звуки по категориям: живые («природа», «человек»), «неживые» («смерть», «война») и - «тишина» («блаженная», «мертвая»), на этой основе анализируя музыкально-эстетические понятия в творчестве Державина.
С.В. Панин в статье «Автобиографическая дилогия Г.Р. Державина» анализирует державинский замысел дилогии, где должны были быть представлены две ипостаси его жизни - служебная и литературная - разделенные впоследствии на «Объяснения на сочинения Державина» и «Записки». Первичным проектом автор статьи считает написанные Державиным по просьбе Евгения Болховитинова (переданной поэту Д.И. Хвостовым) материалы для его словаря «Нечто о Державине» и «Примечания на сочинения Державина» (1805), которые показывают, как сам Державин хотел
объяснить потомкам свою жизнь поэта и политика. В 1809 г. Державин продиктовал племяннице Елизавете Николаевне Львовой «Объяснения» на свои сочинения, где он построчно анализует фрагменты своих сочинений. Второй частью «дилогии», по реконструкции Панина, стали «Записки» Державина, в которых находит «подтверждение внутреннее единство его автобиографических произведений» (с. 209) и утверждение творчества как продолжения государственной службы. На этом основана «дилогия», распознанная, по мнению Панина, еще П.И. Бартеневым (с. 213).
Е.А. Морозова («Басни Г.Р. Державина») рассматривает несколько басен, пересказывает их с комментариями Якова Грота и делает вывод, что басни - «не побочный продукт творчества нашего поэта, а его полноценная составляющая» (с. 168). В.И. Глухов в статье «Поэтические прозрения позднего Державина» смиряется с тем, что попытки прикрепить к Державину ярлык «сентименталист», «классицист» и даже «предреалист» неудовлетворительны (с. 116), и заканчивает свой анализ эволюции поэта от одописи 1779-1794 гг. к «Анакреонтическим песням» констатацией некоего уникального «поэтического прорыва» Державина к «искусству будущего» (с. 117). А.В. Фёдоров в работе «Иоанн Грозный в изображении Г.Р. Державина и А.К. Толстого», сравнив образ монарха в либретто оперы «Иоанн Грозный, или Покорение Казани» (1814) Державина и в романах «Князь Серебряный» (1861) и «Смерть Иоанна Грозного» (1866) А.Н. Толстого, приходит к выводу, что разница (идеальный монарх - у Державина, тиран - у Толстого) продиктована различными творческими задачами (классицизм versus реализм) и историческими источниками (древнерусская «Казанская история» у Державина и карамзинская «История государства Российского» у Толстого). Н.Д. Блудилина пишет об интересе к Державину Л. Н. Толстого в связи с замыслом повествования об Александре I («Г.Р. Державин и Л.Н. Толстой»). Н.В. Грязнова исследует перепланировку Тамбова в годы губернаторства Державина («Г.Р. Державин и Тамбов: из истории архитектурного переустройства города»).
В «Приложении» публикуется статья «Памяти Е.Н. Лебедева» - литературоведа, специалиста по русской литературе XVIII в., умершего в 1997 г., и список его трудов.
М.Ю. Осокин
