CC BY
12
2009.03.012
64 -
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ
УЧЕНОГО
2009.03.012. ЛО Дж. О СОЦИОЛОГИИ И НАУКЕ, ТЕХНОЛОГИИ И ОБЩЕСТВЕ.
LAW J. On sociology and STS // Sociol. rev. - Keele, 2008. - Vol. 56, N 4.- P. 623-649.
Ключевые слова: социология; методы; Т. Кун; исследования науки и технологии; реальность.
Автор - английский социолог науки, задается вопросом: как исследования науки и технологии соотносятся с различными традициями британской социологии?
Любая социология, которая имеет марксистские или веберов-ские корни, ставит технологию в центр социальной сферы, поскольку не может не задумываться над последствиями индустриализации и промышленного развития. Существует много специальных социологических подходов, которые непосредственно занимаются технологиями и техническими знаниями. Но и в целом можно сказать, что проблемы технологии вписаны в социологию.
То же самое, хотя и чуть менее очевидно, касается науки. Начиная с 1950-х годов и особенно после работ Р. Мертона, естественная наука стала самостоятельной темой социологических исследований. Но гораздо важнее для социологии как дисциплины ее собственные длительные размышления о методе. Приемлем ли «научный метод» для социологии? Что на самом деле означает научный метод? Как можно отличить «хорошую» практику в социологии от «плохой»? Эти вопросы занимали еще классиков социологии, но ив дальнейшем никогда не снимались с повестки дня. А начиная с 1970-х годов, когда произошла постмодернистская
эрозия эпистемологических принципов, они вновь вышли на первый план.
Итак, социологию всегда интересовали и продолжают интересовать и технология, и наука, включая ее собственный научный статус. В то же время примерно с 1970 г. социальный анализ науки и технологии стал главным предметом дисциплины, которая лишь частично пересекается с социологией. Эта дисциплина, которую автор обозначает как «наука, технология и общество» (НТО), возникла на базе широкого спектра дисциплин: антропологии, географии, истории науки, организационного анализа, философии науки и социологии. Она имеет несколько названий: «исследования науки», «исследования науки и технологий», «социология научных знаний» и «социальные исследования науки и технологии». Но как бы она ни называлась, эта академическая дисциплина сильно отличается от социологии. Автора интересуют различия, равно как и пересечения между НТО и социологией.
Институционализация НТО частично была связана с растущим стремлением политических элит западных стран понять и контролировать науку и новые технологии, а также отношение общества к ним. В книге «Малая наука, большая наука» Д. Прайс де Солла (1963)1 описал резкий экспоненциальный рост науки в развитых странах, особенно в США в послевоенный период. Он также показал, что наука стала чрезвычайно затратной, как для промышленности, так и для государства. В связи с этим перед послевоенными элитами встала серьезная проблема: как управлять этим чрезвычайно дорогим монстром, который способен не только привести к процветанию, но и разрушить весь мир? Сейчас к этой проблеме добавились новые: как легитимизировать технонауку перед лицом растущего общественного скептицизма и разочарования в ней?
Западные страны реагировали на эти вызовы по-разному. В Великобритании важную роль сыграла лекция Ч. Сноу по поводу «двух культур», прочитанная в 1959 г. Он доказывал, что неграмотность ученых в области гуманитарных и социальных проблем сопровождается столь же вопиющей неграмотностью в области естественных и точных наук гуманитариев и социальных ученых, а также политической элиты. Сноу считал, что такое положение дел чревато серьезными последствиями. Одним из предложенных ре-
1 Price de Solla D. Little science, big science. - 1963.
шений стало создание в начале 1960-х годов нескольких отделений «исследования науки» (в Суссексе, Манчестере и Эдинбурге). Предполагалось, что поскольку представители естественных и точных наук, с одной стороны, а гуманитарии и социальные ученые -с другой, нуждаются в расширении своего образования, эти отделения способны сыграть свою, пусть скромную, роль, предоставляя пространство для этого.
Итак, что же должны были представлять собой эти «исследования науки»? Этого никто не знал, поэтому эти исследования пошли в разных направлениях. Одно было связано с изучением инноваций и возможностей управлять ими; второе - с анализом научной политики. Но наибольшее значение для ранних исследований науки в Великобритании имели третье и четвертое направления. Третье состояло в критике науки как идеологии, инспирированной преимущественно марксизмом (феминистская критика вышла на первый план в 1980-е годы). Это направление институционализировалось частично вокруг «Радикального научного коллектива» (Radical science collective) и издаваемого им журнала «Радикальный научный журнал» (Radical science journal); впоследствии он был переименован в «Науку как культура» (Science as culture). И наконец, четвертое направление - это формирование «социологии научного знания» (СНЗ), которая видела свою цель в том, чтобы дать «натуралистическое» объяснение научной практики, т.е. объяснить, как на самом деле создается наука в лабораториях, конференц-залах, офисах и пр., без сведения своего описания к какому-либо заранее заданному основанию. Это направление исходило из того, что стандарты и практика любой группы ученых исторически условны и культурно специфичны. Частично оно опиралось на подходы и методы микросоциологии, включая символический ин-теракционизм. Главным центром, где развивалась СНЗ, стало Эдинбургское объединение исследований науки (Edinburgh 's science studies unit), а основным печатным органом - журнал «Исследования науки» (Science studies); позднее «Социальные исследования науки» (Social studies of science).
История исследований науки (или НТО) в 1968-1980 гг. в Великобритании - это преимущественно история взаимодействия между этими двумя подходами: марксистской критикой, с одной стороны, и социологией научного знания - с другой. Примечательно, что каждое из этих направлений опиралось на ресурсы, которые
не имели отношения к социологии. Возможно, наибольшее значение для них имела (философская) история науки, представленная рядом авторов, самый известный из которых Т. Кун. Работы Куна и его коллег имели решающее значение для исследований науки в трех отношениях.
Их можно было использовать в качестве лицензии на право понимать науку как форму культуры, а не как специфическую разновидность истины, лежащую вне обычной социальной практики. Если посмотреть на подход Куна глазами социальной науки, то легко заметить, что его подход не слишком отличается от verstehende социологии или, скорее, от культурной или социальной антропологии. Таким образом, несмотря на оговорки и возражения Куна, СНЗ было легко трактовать его парадигмы в качестве вариантов культуры, т.е. как пакеты культурных, когнитивных и практических ресурсов, которые используются для осмысления мира. И коль скоро этот шаг был сделан, далее последовал радикальный вывод: «Все ресурсы социальной науки могут быть мобилизованы и использованы для создания того, что раньше невозможно было себе и представить, - социологии научного знания» (с. 626).
Это направление оказалось очень продуктивным, но в то же время оно подразумевало определенную форму релятивизма. Одним из основателей СНЗ Д. Блуром (1976) был сформулирован принцип симметричности. Этот принцип предполагает объяснение всякого знания из порождающих его социальных условий и вне зависимости от его оценки познающим субъектом, иными словами, истинные и ложные верования должны анализироваться симметрично с помощью одного и того же концептуального аппарата. Принимая принцип симметричности, следует согласиться, что ва-лидность рассматриваемого научного факта не имеет значения, если цель состоит в проведении обобщенного и натуралистического анализа роста научного знания.
Но как проводить подобный анализ? Авторы, работающие в рамках СНЗ, в основном используют метод анализа отдельных случаев (case study), рассматривая эпизоды из истории науки или современные спорные исследования. При этом они активно эксплуатируют возможности социологии знания Э. Дюркгейма, прежде всего в интерпретации антропологии Мэри Дуглас. Они также доказывают, что способы, с помощью которых ученые, решающие головоломки, используют свои культурные ресурсы, отражают
природные и социальные условия, включая общественные интересы. Таким образом, по мнению автора, этот подход носит преимущественно дескриптивный и объяснительный характер, но не критический.
СНЗ порвала с двумя главными занятиями британской социологии. Во-первых, признание того факта, что наука - это форма культуры, означает, что непосредственная политическая критика внутренних искажений научных знаний и их идеологизированно-сти невозможна. Во-вторых, категории, которые всегда были чрезвычайно важны для макросоциологии, переместились на периферию. В СНЗ класс и его корреляты, такие как профессиональный статус, а позднее гендер и этническая принадлежность, играют более или менее случайную роль при анализе решения научных головоломок.
Критически мыслящих авторов «Журнала радикальной науки» такое положение категорически не устраивало. Поскольку они ломали голову над своей версией культурно сложного и социально ситуативного научного знания, они гораздо активнее пытались исследовать структурирующую и ограничивающую функцию широких общественных интересов. В результате они охотнее обращали внимание на формы доминирования и искажения в науке. Это означает, что в противоположность Эдинбургской школе СНЗ, они пытались проводить критический анализ науки и связывать его с макросоциальными категориями.
Работы Куна обратили внимание на неформальные характеристики науки и на реальную практику проведения научных исследований. За редким исключением (Полани, 1958), в то время, когда Кун начал публиковаться, большинство историков и особенно философов науки пытались трактовать науку как когнитивный и формально рациональный набор деятельностей. Основное внимание уделялось символам, законам и теориям, тогда как роль сложившихся навыков (включая восприятие), ремесленной работы, лабораторных манипуляций и ученичества в науке почти полностью игнорировалась.
Благодаря книге Куна сместился «эпистемологический центр гравитации». В картине науки, созданной им, символы, законы и теории по-прежнему занимают важное место, но формальное содержание науки осмысливается в контексте неформальных видов деятельности и способов видения. Отталкиваясь от позднего
Л. Витгенштейна, Кун доказывает, что правила, такие как научные законы, не включают возможные способы своего применения. Поэтому начинающего ученого учат воспринимать феномен, созданный в тщательно срежиссированной экспериментальной ситуации, как имеющий сходство с тем, что он уже знает, - и поэтому как расширение символических генерализаций. Деятельность по решению головоломок, которую Кун называет «нормальной наукой», следует понимать как искусное распространение существующих правил на тщательно сконструированные новые экспериментальные ситуации. Это тяжелая, чрезвычайно творческая и материальная по форме работа. Еще и поэтому научная подготовка, предполагающая умение видеть и работать руками, имеет так много общего с ученичеством, практикующимся при обучении ремеслу.
Этот подход плохо сочетается с «нормативной», функциона-листской социологией таких авторов, как Р. Мертон, но он хорошо согласуется со многими другими формами социологии, например с критической социологией и символическим интеракционизмом.
Кун строил свою аргументацию в форме анализа отдельных случаев. Теория науки, говорит он, не может быть отделена от конкретных примеров. Эта модель была заимствована НТО и превращена в основополагающий метод исследования. В принципе НТО способна строить свою аргументацию в абстрактной манере (есть определенные признаки движения в этом направлении), но главный способ ее самовыражения, открытий и интерпретаций - это ситуативные исследования. Отсюда следует, что существует большая опасность непонимания со стороны традиционных направлений социологии. Например, сторонники НТО, как правило, очень осторожно относятся к теориям в форме больших нарративов. Их интересует, что на практике означают такие масштабные генерализации или теории, если они вообще что-либо обозначают, и где они могут быть применены. Они также не склонны доверять делению на теорию и «объективные» данные, поскольку теория и эмпирические данные создаются одновременно. Сколь бы эмпирическим не было исследование, оно всегда несет на себе отпечаток теории.
В 1980-е годы в рамках НТО возникло еще одно направление -этнографические исследования повседневной жизни лаборатории. Первым таким исследованием стала книга «Жизнь лаборатории»
Б. Латура и С. Уолгара (1979)1. В этой книге, по словам автора, чувствуется влияние антропологии, постколониализма, этномето-дологии. Еще важнее подчеркивание Латуром и Уолгаром материальности лаборатории, ее приборов, ее физической организации и ее практик, что может расцениваться как влияние постсруктура-лизма. Но прежде всего это исследование остается анализом отдельного случая. И за исключением этнометодологии, незаметно, чтобы эта работа заимствовала что-либо еще из базовых социологических традиций. Хотя в некоторых других этнографических исследованиях влияние классической социологии более заметно.
В те же самые 1980-е годы многие представители НТО переключились на изучение технологий. Они двигались от рассуждений о социальном формировании научных знаний к тому, что стало известно как социальное конструирование технологий (СКТ). Предполагалось, что технологии можно рассматривать как формы материальной культуры, которые создаются при посредничестве социальных интересов.
Как этот сдвиг связан с развитием социологии? Ответ все тот же: никак. Гораздо важнее, по крайней мере на первом этапе, были работы, посвященные созданию больших технологических систем; пионерами этого направления стали историк техники Т. Хьюз (Hughes, 1974; 1983) и его ученики. Отличительным признаком подхода Хьюза была его системность. Наука, технологии, экономика, право и политика - все они должны структурироваться в определенную систему, чтобы была, например, построена атомная электростанция. Этот системный подход был гораздо важнее для НТО, поскольку в данном случае работает логика отношений (relational logic). Логика эта проста: элементы в системе получают значение (и на самом деле приобретают свою форму и характер), только вступив в определенные отношения друг с другом (с. 631).
Именно этот момент служит причиной разногласий как внутри, так и за пределами НТО, поскольку касается объяснительного статуса «социального». Вопрос состоит в том, действительно ли социальные интересы или структуры (например, имеющие отношение к классу или гендеру) формируют технологии. Некоторые из представителей СКТ убедительно доказывают, что дело обстоит именно так. Было показано, например, что гендер оказал влияние и
1 Latour B., Woolgar S. Laboratory life.-1979.
вписался в технологии печатания. Однако любое движение к системной логике подрывает статус социальных оснований как объяснительного ресурса. Поскольку системы обладают своей логикой отношений, они придают иную форму не только технологиям, но и социальным процессам. Это говорит о том, что в НТО в 1980-е годы наметился уход от редукционистских способов объяснения.
В наибольшей степени такой отход был свойствен так называемой «акторно-сетевой теории» (actor-network theory). Эта теория отталкивается от системной логики (как и Хьюз) и прослеживает, как элементы в сети приобретают определенную форму в процессе более или менее случайных взаимодействий друг с другом. «Люди, технологии, "природные" явления, документы, знания, социальные факторы, коллективы и феномены - все это продукты отношений, факты, которые создаются в интеракциях. В сети все изменчиво, все неопределенно, все реализуется в отношениях. В ней нет ничего фундаментального» (с. 623).
Эта теория напрямую не связана с теориями социальных сетей. Однако в целом ее можно понять как проявление тренда, который стал заметен в последнее столетие, но особенно с 1945 г., в сторону использования системных и интеракционных моделей для объяснения природных, социальных и технологических процессов. Поэтому, по мнению автора, акторно-сетевая теория не может считаться одним из вариантов социологии. Неудивительно, что она не устраивает сторонников сильной программы в социологии, поскольку вместо того, чтобы спрашивать, почему происходят те или иные события, она спрашивает, как они происходят.
Еще одно изменение произошло в 1980-е годы: гендер стал играть заметную роль в исследованиях, проводимых в рамках НТО, и одновременно значимую роль стала играть феминистская эпистемология. Феминистская эпистемология представляет собой один из вариантов позиционной эпистемологии. Наше положение в системе властных отношений определенным образом влияет (но не детерминирует) на наше познание. Человеческое мышление не может не быть парциальным, оно всегда ограничено социокультурным контекстом, т.е. содержит допущения, которые становятся «видимыми» лишь тем, кто находится вне этой культуры. Поэтому позиционная эпистемология предполагает, что, отталкиваясь от опыта маргиналов (женщин, например), можно достичь большей объективности в описании природного и социального миров.
Но более значимым в современном контексте автор считает аргументы, которые «ставят с головы на ноги понятие объективности» (с. 633). В данном случае имеются в виду работы феминистского философа и социолога Д. Харауэй (Haraway, 1988; 1989).
В 1985 г. С. Шейпин и С. Шеффер опубликовали центральный текст для новой НТО. Он касался истории возникновения экспериментирования как парадигмы естественных наук в Англии XVII в. Эти авторы доказывали, что научный эксперимент стал возможен, потому что практики разработали способы, позволявшие доверять способности друг друга надежно описывать и сообщать о проведенных экспериментах. Это доверие возникло благодаря одновременному появлению трех новых технологий: 1) литературной -формирование специфического, предельно сдержанного стиля изложения фактов, без выражения личного мнения; 2) технической -создание общепринятых правил проведения и фиксации лабораторных экспериментов; 3) социальной - выделение класса людей, которые считались надежными, потому что они были «независимыми» свидетелями этих экспериментов; в XVII в. в этот класс не могли входить женщины и слуги, и по существу он был ограничен мужчинами с независимыми источниками доходов (с. 633).
Шейпин и Шеффер доказывали, что появление этих трех технологий стало решающим моментом в создании науки, где ученый выступает лишь в качестве «скромного свидетеля» и фиксатора происходящего. Они правильно предположили, что этот набор технологий с некоторыми вариациями структурирует науку и в XXI в. и объясняет, почему в научных статьях используется обезличенная форма изложения, а фигура автора максимально нивелируется. В результате создается впечатление, что природа сама раскрывает свои тайны и говорит от собственного имени.
Харауэй придерживается иной точки зрения. Она показала, что позиция «скромного свидетеля» гендерно нагружена. Более того, эта позиция крайне далека от идеалов скромности и нейтральности, поскольку автор претендует на объективность и фактически выступает от имени природы. Харауэй и другие феминисты подчеркивают иллюзорность жесткого разграничения «субъекта» и «объекта», а также говорят о потребности в рефлексивном, социально-локализованном подходе к знанию. «Феминистская объективность, - пишет Харауэй, - подразумевает социальную локализованность и ситуативность знания» (цит. по: с. 634). По-
добная объективность избегает «уподобления себя богу», когда ученый, находясь здесь и сейчас, претендует на всеохватывающее видение. И поскольку знание всегда сопряжено с действиями, оно подразумевает принятие на себя ответственности, которое приносит с собой знание. Таким образом, этот новый тип критического проекта, считает автор, носит преимущественно политический, а не фундаменталистский характер.
Таким образом, социология - всего лишь один из источников, которые питали НТО. Эти источники включают: историю и философию науки; марксистскую критику идеологии; философию Витгенштейна; историю техники; этнометодологию; социальную и культурную антропологию; семиотику; постструктурализм; феминистскую эпистемологию. Характеризуя современное состояние исследований, проводимых в рамках НТО, автор отмечает, что в большинстве направлений НТО «социальное» как объяснительная и фундаментальная категория практически полностью упразднено. Кроме того, социальный конструктивизм, который в первые годы существования НТО был среди ее представителей достаточно популярным, также отошел на второй план.
НТО в ее современной материально-семиотической форме находится в том же концептуальном пространстве, что и археологии М. Фуко или феминизм Ю. Батлер, а также большая часть современных политических теорий, исследований культуры и география человека. Все они переместились в реальный мир действий. НТО стремится понять не только как разного рода реальности (включая объекты и субъекты) репрезентируются, но и как они создаются.
НТО отражает и преломляет более крупное интеллектуальное движение. Эрозия фундаментальных категорий - фундаментальных эпистемологических средств - в последние 40 лет характерна для многих направлений социальной науки, включая социологию. Это движение проявляется, например, в частичном переходе из мира по Марксу в мир по Фуко. НТО и родственные ей дисциплины опираются на следующее базовое положение. Реальность задается отношениями, сложившимися между различными практиками, соответственно, если эти практики изменяются, то и реальный мир будет строиться по-другому. Фуко говорит об этом. Он говорит об исторических условиях возможности медицины, биологии, гуманитарных наук, задаваемых эпистемой, или познавательным полем.
С «археологической» точки зрения существенны не вызревание одной идеи, а сосуществование многих, не причинные связи между элементами знания, а разделяющие их пределы и пороги.
В то же время Фуко вопреки всему своему радикализму предполагает, что мы по-прежнему существуем в рамках современной эпистемы, которая начала распространяться и организовывать практики, действительность и знания в XVIII в. Автор считает такую позицию проигрышной и уязвимой для критики. Ряд постструктуралистских направлений в НТО настаивает на том, что не существует эпистемологических и онтологических стратегий, общих для целой огромной эпохи. Гораздо продуктивнее выглядит отказ НТО от больших нарративов и макросоциальных и прочих макроисследований и объяснений и ее обращение к анализу отдельных случаев во всей их конкретности и специфичности.
Исследования, проводимые в самое последнее время, позволяют сделать парадоксальное предположение, «что мир не просто эпистемологически сложен, он еще и онтологически множественный» (с. 637). Так, А. Мол (Mol, 2008) изучала практики обращения с атеросклерозом нижних конечностей в четырех медицинских учреждениях в одном из городов Нидерландов. Она обнаружила, что, поскольку практики в каждом из этих учреждений разные, различны и реальности, которые они задают. «В теории (если верить учебникам) болезнь одна, но на практике - нет. На практике болезней больше, чем одна, но меньше, чем много» (с. 636).
Это положение противоречит здравому смыслу, и его часто неверно понимают, особенно те (включая социологов), кто разделяет идею о том, что существует множество точек зрения на реальность, но тем не менее существует только одна реальность. Однако поворот к жизненным практикам приводит не только к эпистемологической, но и к онтологической множественности.
После 2000 г. НТО включила в сферу своих интересов помимо науки и технологий еще и эмпирические области, важнейшими из которых стали здравоохранение, медицина и исследования генома. Помимо этого, идеи и подходы, разработанные представителями НТО, можно найти в исследованиях, проводимых в области экологии, географии, образования, рынков, информационных технологий и организационного поведения.
НТО ставит ряд вопросов перед социологией. Например, что социология потеряет, если выбросит за борт свою склонность к
большим нарративам? Еще более важный вопрос касается методов. Методы - это не сумка с инструментами. Методы - это более или менее (всегда более или менее!) рутинные практики, которые создают реальности и репрезентации реальностей. Эти практики выходят далеко за пределы лаборатории или любого формального научного аппарата. Ключевое заявление НТО состоит в том, что технонаука создает свои реальности, равно как и репрезентации этих реальностей; что технонаука, во всей своей сложной множественности, строит мир, который отвечает ее методам. Но что произойдет, если применить этот тезис к социальной науке и особенно к социологии? «Возможно, социология в таком случае будет пониматься как набор средств для создания реальностей, отвечающих ее (теоретически нагруженным) методологическим практикам» (с. 639).
Если взгляд на мир, предлагаемый современной НТО и некоторыми родственными ей дисциплинами, имеет смысл, тогда реальность имеет сложный и множественный характер. Однако понимание этой сложности - не просто техническая задача, нечто, к чему мы можем приблизиться по мере совершенствования нашего метода. Любая такая надежда - это химера, потому что мы сами часть этой сложности, и мы помогаем ее создавать.
Что из этого следует? Автор полагает, что методы, которые исходят из того, что мир относительно логичен и упорядочен, и пытаются представить его таковым, ошибочны. Социология не одно столетие старается упорядочить действительность, вписать ее в определенные схемы и общие закономерности, но она постоянно ускользает. И это серьезный вызов для социальной науки XXI в.
Т. В. Виноградова
