CC BY
211
2009.03.004. КУДРЯВЦЕВА ТВ. НАРОДНЫЙ СУД В ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ АФИНАХ. - СПб.: Алетейа, 2008. - 464 с. - Библи-огр.: с. 448-461. - (Серия: Античная библиотека. Исследования).
Ключевые слова: демократические Афины, У1-1У вв. до н.э., афинская демократия, народный суд.
Монография посвящена одному из ключевых институтов афинской демократии - народному суду (гелиэе), возникновение и развитие которого рассматривается в контексте истории афинского государства в У1-1У вв. до н.э. На основе обширного круга всех имеющихся источников автором исследуются как социально-политические, так и процедурно-технические аспекты афинского правосудия, а также роль народного суда в эволюции афинской демократии и сама специфика последней.
Изучение афинского народного суда, отмечает во введении Т.В. Кудрявцева, превратилось в одно из ведущих направлений современного западного антиковедения, что обусловлено той первостепенной ролью, которую гелиэя стала играть в последние десятилетия в спорах по поводу сходства или различия афинской демократии У и IV вв., «века Перикла» и «века Демосфена», а также шире - демократии античной и современной. На фоне обширной западной литературы по данной проблематике отечественная историография выглядит достаточно скромно. Между тем исследование афинской гелиэи, по мнению автора, является наиболее эффективным способом постижения наиболее характерных особенностей афинской демократии (с. 10).
В главе I рассматривается история народного суда в Афинах до конца У в. до н.э. Создателем гелиэи ('п^гага) античные писатели единодушно называют афинского законодателя Солона, архон-та-фесмофета 594 г. до н.э., который, по их мнению, именно этой своей реформой заложил основы демократии. Поскольку участвовать в работе гелиэи могли граждане любого имущественного положения, в том числе и беднейшие (феты), то тем самым был задан вектор движения в сторону демократии. Дальнейшее развитие народного суда, неуклонное возрастание его роли стало одним из решающих факторов трансформации умеренной («праотеческой») демократии в радикальную демократию середины V в. до н.э. (с. 23).
Изначально гелиэя была судом последней инстанции, принимавшим апелляции на судебные решения должностных лиц. При этом, как доказывает Т.В. Кудрявцева, нет достаточных оснований видеть в гелиэе судебную версию народного собрания, которое под именем экклесии выполняло политические функции. Принципиальные изменения в характере народного суда произошли, по мнению автора, в 80-х - начале 60-х годов V в. до н.э., когда гелиэя превратилась в суд первой (и последней) инстанции и была разделена на судебные палаты - дикастерии (та Згкаот^рга). Ко времени реформы Ареопага в 462/61 г. до н.э., когда к гелиэе перешла часть его полномочий, дикастерии уже точно существовали. Вскоре после 451/50 г. до н.э. была введена оплата работы судей, что существенно повысило возможности участия в судопроизводстве беднейших граждан и тем самым усилило реальную власть народа (с. 4749). Благодаря своей массовости и представительности (во второй половине V в. до н.э. количество судей составило 6 тыс. человек) гелиэя стала почти тождественна самому понятию «суверенный демос». Существенно возросла ее контролирующая роль в отношении должностных лиц (докимасия, принятие отчетов); наряду с народным собранием она рассматривала теперь дела по государственным преступлениям (исангелии), а в последней четверти V в. в гелиэе начали проходить процессы по жалобе на противозаконие (графэ параномон). Под афинскую юрисдикцию переходили все судебные дела в союзных полисах, по которым в качестве наказания предусматривались смертная казнь, изгнание, конфискация имущества, лишение гражданских прав или крупный денежный штраф. Это не означало перенесения судебного разбирательства в Афины; гелиэя рассматривала лишь апелляции или утверждала (либо отклоняла) уже вынесенные местными судами вердикты. Устанавливая свой судебный и, как следствие, политический контроль над подчиненными общинами, афинский демос пытался обезопасить своих сторонников-демократов от притеснений местных судов, в которых вполне могли доминировать граждане, сочувствующие олигархии (с. 91-93, 104).
В главе анализируются громкие судебные процессы против известных афинских политиков V в. до н.э. и членов ближайшего окружения Перикла, а в «Приложении» к ней (с. 105-110) рассматривается судопроизводство за пределами народного суда, которое
осуществляли Ареопаг, коллегия одиннадцати, так называемые судьи по демам (SiKaoxai ката Совет 500 (ßouA^).
Глава II «Народный суд и судьи по комедии Аристофана» посвящена главным образом проблеме достоверности изображенной комедиографом картины афинского судопроизводства и анализу его собственных политических взглядов. Аристофан, пишет Т.В. Кудрявцева, блестяще показал как всем известную страсть афинян к сутяжничеству, так и не менее хорошо известные пороки афинских судов - предвзятость, безответственность и склонность к обвинительным приговорам, особенно в отношении состоятельных и знатных ответчиков. При этом судьи, как правило небогатые и немолодые люди, руководствуются не только злобой и завистью к богатым, но, видимо, и вполне корыстными соображениями: зачастую оплата их работы зависит от штрафа или конфискации имущества обвиняемого. Ситуацию усугубляет деятельность так называемых сикофантов (аикофаутп?) - профессиональных доносчиков-шантажистов, появившихся в Афинах примерно в середине V в. до н.э. как следствие (по крайней мере отчасти) усилившегося значения народного суда.
В целом, считает Т.В. Кудрявцева, аристофановское изображение афинского суда и судебных нравов - «бесспорно, карикатура и местами весьма злая», но утверждения некоторых ученых о серьезном искажении действительности у Аристофана, вплоть до откровенной лжи, скорее всего несправедливы. Очевидно также, что афинский комедиограф отнюдь не был «врагом демократии». Демонстрируя пороки афинского судопроизводства, он не призывал уничтожить гелиэю, но лишь улучшить ее, избавив от явных и малопривлекательных недостатков (с. 144-145).
В главе III «Дикасты и сикофанты: основные действующие лица афинской судебной системы» анализируются понятия «гели-эя», «гелиасты» и «дикасты»; исследуются вопросы, связанные с оплатой, численностью и распределением судей по дикастериям, местами проведения заседаний; рассматриваются состав народного суда в «век Демосфена», характер и типы исков. Как показывает автор, высказывавшиеся в литературе предположения о том, что фиксированной численности гелиэи не было вообще и судей было столько, сколько граждан старше 30 лет желали принести судейскую клятву, что членство в гелиэе было чуть ли не пожизненным
(надо было лишь «обновлять» ежегодно клятву), не находят подтверждения в источниках (с. 154).
Численность членов дикастериев, разбиравших частные иски, составляла 200 (201) или 400 (401) человек. Государственные иски рассматривали 500 (501) дикастов, а для особо важных дел мог собираться двойной или тройной их состав. Столь большое количество судей должно было затруднить коррупцию. Однако случаи подкупа (в том числе и дикастерия целиком) отнюдь не были редким явлением, что заставило дважды (в самом конце V в. и, вероятно, в начале 70-х годов IV в. до н.э.) делать систему распределения судей по дикастериям все более сложной. Однако преодолеть коррупцию, судя по источникам, так до конца и не удалось.
Дискуссионной темой остается социальный состав афинских судов в IV столетии. По мнению некоторых исследователей, в «век Демосфена», в отличие от времени Аристофана, судьями были преимущественно представители среднего и даже высшего классов или по крайней мере немалое число состоятельных афинян принимало участие в работе судов. Определенная репрезентативность различных имущественных категорий граждан в афинских дика-стериях, разумеется, была, но, пишет Т.В. Кудрявцева, анализ судебных речей ораторов (Лисия, Демосфена) показывает, что в них, несомненно, доминировали скорее люди скромного достатка (с. 178-180).
Иски делились на две большие категории - 5жа1 и урафа^ что лишь частично соответствует различию между частными и государственными исками. Во всех случаях возбуждение дела являлось частной инициативой и рассматривалось как патриотический и гражданский долг любого афинянина. Впрочем, выигрыш дела в суде часто предполагал и существенное материальное вознаграждение в виде, например, половины стоимости конфискованного имущества ответчика. Результатом такой системы был расцвет деятельности сикофантов. Нельзя сказать, что против них не принимались никакие меры. Но они были малоэффективны, так как слишком трудноуловимой была грань, отделяющая неравнодушного к правонарушениям гражданина от человека, сделавшего доносительство своим ремеслом. Более того, по мнению автора, «профессиональное доносительство удачно вписывалось в контекст социально-политических отношений: демос утверждал таким образом
свою власть над элитой ...» (с. 196). С социально-психологической точки зрения, активность сикофантов давала выход чувству зависти и вражды к знатным и богатым согражданам.
В последнее время, пишет автор, в новейшей западной историографии появилась тенденция к своего рода реабилитации сико-фантства как феномена, якобы искаженного враждебными демократии античными писателями. С точки зрения ряда исследователей (А. Эдкинс, Р. Осборн), сикофантство было важным демократическим механизмом социального регулирования, с помощью которого богачам не давали пользоваться своим богатством антисоциальным образом. Вопреки данным источников они полагают, что сикофанты не были беспринципными шантажистами и терроризировали только тех богачей, которые отказывались принимать участие в демократической работе общества. На самом деле, отмечает Т.В. Кудрявцева, есть все основания считать, что деятельность сикофантов скорее исторгала состоятельных и знатных граждан из демократической политики, чем включала в нее, превращала их во врагов демоса, создавала в государстве атмосферу всеобщей подозрительности и тем самым способствовала раздорам и смутам. Таким образом, заключает автор, вряд ли можно говорить о какой-то позитивной роли сикофантов для афинской демократии, хотя несомненно и то, что профессиональное доносительство в определенном смысле было порождением этой демократии и ее неотъемлемым структурным элементом и подобным образом эта напасть воспринималась античными интеллектуалами (с. 200).
В главе IV рассматриваются особенности судебного процесса в Афинах в IV в. до н.э., его организация и проведение, роль так называемых синегоров (аш"Пуоро1) - своего рода «адвокатов» и платных составителей судебных речей - логографов (^оуоурафог). В ходе процесса использовались такие способы доказательств, как опрос свидетелей, клятвы, показания рабов под пыткой, ссылки на законы и документы (договоры, завещания и т.д.). Впрочем, как отмечает автор, судебные дела в Афинах выигрывались или проигрывались не из-за качества и количества свидетелей и их показаний, а из-за качества произнесенных речей. При этом тяжущиеся стороны обычно не гнушались искажением и фабрикацией фактов, ложью и клеветой, насмешками над внешностью, характером, манерами и одеждой противника. Большой популярностью пользова-
лись приемы эмоционального воздействия на судей (слезы и стенания самих оппонентов, приведенных ими детей, родственников и друзей). Все это придавало судебному процессу сходство с театральным зрелищем. И в том и в другом случае устраивалось представление перед публикой, в котором важно было, кто и как исполнит свою роль (речь). Главное различие состояло в том, что было два сценария, и перед участниками судебной драмы стояла задача убедить судей (зрителей) выбрать из двух именно его вариант (с. 225).
От дикастов, в свою очередь, стороны ожидали, что при вынесении вердикта они, особенно не вникая в тонкости законов и формального права, будут оценивать участников тяжбы с точки зрения общественной морали, политических пристрастий и социальных предпочтений. Не отыскание истины являлось главной целью судебного разбирательства, пишет автор, а реализация права гелиэи, представляющей собой суверенный афинский народ, миловать просящего или того, кого гелиасты сочтут достойным снисхождения, и демонстрация карательной силы демоса в отношении того, кто своим поведением вызвал его недовольство (с. 249).
Впрочем, возможности установить истину у судей были весьма ограничены. Методы расследования находились в зачаточном состоянии, доказательства были малочисленны и ненадежны, не существовало их экспертной оценки. За одно судебное заседание обычно слушалось одно дело по государственному иску и четыре по частным искам. У судей, таким образом, не было времени для изучения материалов дела и обмена мнениями. В этих условиях на их вердикт большое влияние оказывала личность фигуранта (или фигурантов) дела, его репутация, заслуги перед государством, семейное и имущественное положение, преданность демократии и ее ценностям (с. 257-258).
Две следующие главы посвящены двум важнейшим видам политических судебных процессов, которые, как правило, использовались как инструмент политической борьбы между лидерами различных группировок. В отличие от процесса по частному иску (5^ Ч5ш), политический процесс формально происходил по публичному (государственному) иску (5и:п 5пцоаш), хотя и по инициативе частного лица. Главным и самым опасным для обвиняемого видом политического процесса была исангелия (ешаууеМа, «чрезвычайное заявление»), т.е. процесс по обвинению в преступ-
лении, угрожающем безопасности государства (глава V). До 362 г. до н.э. большинство дел по исангелии слушалось в народном собрании, а после этой даты - в народном суде (очевидно, в целях финансовой экономии). В качестве истца выступал сам демос, который назначал общественных обвинителей, действовавших от его имени. Оправдания по исангелии случались нечасто, а в случае обвинения обычным приговором была, как правило, смертная казнь. Главными жертвами подобных процессов чаще всего оказывались афинские стратеги, над которыми постоянно висела угроза обвинения в государственном преступлении в случае неудачи, однозначно трактовавшейся как измена. Для них риск быть казненным согражданами был не менее реален, чем риск гибели в бою. Так, за период 432-355 гг. до н.э. из известных по источникам 143 стратегов 37 были привлечены к суду и 21 приговорен к смерти. В те же годы погибли в сражениях или были казнены врагами 24 стратега (с. 283).
Столь суровое отношение демоса к своим военным лидерам, по мнению автора, объясняется не только спецификой политической борьбы в Афинах или иррационализмом поведения, присущим толпе, но и производными от прямой демократии всевластием и безнаказанностью самого демоса, который не нес ответственности за свои ошибки, но не прощал чужие, и всегда был готов к поиску «козла отпущения». Афинские политики, в свою очередь, фактически культивировали подобные настроения, натравливая демос на своих противников (с. 325).
Однако, если исангелия делала смертельно опасной должность стратега в Афинах, то почти аналогичную роль играли процессы по обвинению в противозаконии (ураф^ лараv6цюv) в отношении афинских политических деятелей (глава VI). Осуждению по графэ параномон подвергался политик, по предложению которого демос принимал решение или закон, противоречивший «конституции» или интересам государства, поскольку считалось, что он ввел народ в заблуждение. Процедура графэ параномон, как полагает автор, появилась скорее всего незадолго до 415 г. до н.э., возможно, в качестве нового, более эффективного инструмента устранения неугодных демосу политиков вместо ставшего неудобным по ряду причин остракизма. Анализ материалов подобных процессов, с точки зрения Т.В. Кудрявцевой, не дает оснований считать графэ параномон неким ограничителем беспредельного народного суве-
ренитета, средством преодоления издержек прямой демократии, как полагают некоторые зарубежные ученые. В реальной политической жизни Афин обвинение в противозаконии решало конкретные задачи межфракционной борьбы. При этом исключительная частота политических судебных процессов обоих видов в сочетании с суровостью приговоров имела весьма негативные последствия для афинской демократии, так как вела к снижению уровня политического и военного руководства (с. 390).
В главе VII «Афины IV в. до н.э. суверенитет собрания и демоса или суда и законов?» - автор обращается к проблеме эволюции афинской демократии и ее типологии. Примечательно, пишет Т.В. Кудрявцева, что греческие мыслители и политические деятели Афин IV столетия крайне критически характеризовали современную им ситуацию как царство распущенности, беззакония и хаоса. Вместе с тем они высоко оценивали «отеческий государственный строй» (латрюд побита) эпохи Солона и Клисфена, рассматривая его как подлинную демократию, при которой народ не принимает решений по наиболее важным вопросам, а выбирает и контролирует тех, кто их принимает. Таким образом, «подлинная демократия» предков понималась как представительная, а не прямая демократия. Соответственно, государственный строй Афин эволюционировал от власти закона к своеволию народа, власть которого стала выше закона и приобрела форму тирании (с. 402-405).
Однако в современной зарубежной историографии мысль о принципиальной разнице между афинской демократией V и IV вв. все настойчивее проводится в совершенно ином, чем у античных писателей, смысле. Ряд исследователей доказывают, что афинская демократия развивалась в «правильном» (с точки зрения современных либерально-демократических ценностей) направлении: от суверенитета народа, осуществляемого через бесконтрольную и безудержную власть народного собрания, к суверенитету закона, подкрепленному усилением роли и независимости народного суда. В Афинах IV в. до н.э. они видят «правовое государство», умеренную («конституционную») демократию, чей облик Аристотель, Платон и другие писатели исказили и очернили.
Данная концепция, как отмечает автор, далеко не бесспорна и не соответствует всему тому, что известно о подлинной (а не декларируемой!) роли закона в афинском судопроизводстве. Ее оши-
бочность, по мнению Т.В. Кудрявцевой, в значительной степени обусловлена тем, что в большинстве современных работ древняя, «прямая», демократия и современная, «представительная», рассматриваются не более чем как два вида одного и того же рода -демократии. А так как представительная демократия с момента своего возникновения в конце XVIII в. шла по пути либерального совершенствования, то и древняя демократия должна была идти в том же направлении.
Между тем, как показывает далее автор, опираясь на теоретические разработки российского философа В. Вольнова, древняя прямая демократия не является ни видом, ни родоначальницей, ни даже несовершенной формой демократии. Исходя из критерия способа воспроизводства и надсмотра за властью, античная прямая демократия трактуется как разновидность автократии, родственная скорее монархии, чем представительной демократии. Подобная оценка кажется парадоксальной лишь на первый взгляд. Действительно, автократия, отмечает Т.В. Кудрявцева, - это государство, в котором власть (правители) воспроизводит и смотрит за собой сама (невыборная и неподнадзорная власть), при демократии власть воспроизводят и за ней смотрят люди, сами властью (т. е. правом на закон) не обладающие (выборная и поднадзорная власть). Этому определению демократической власти представительная демократия полностью соответствует. В современных демократиях народ реально правом на закон не обладает (несмотря на формальные декларации этого права в конституциях). У него фактически есть лишь право на избрание людей, которые будут обладать правом на закон.
В условиях прямой демократии верховная власть (право на закон) принадлежит народу пожизненно и переходит по наследству от одного поколения к другому, как и при автократии - власти невыборной и неподнадзорной. Каждый гражданин - без всяких выборов! - по достижении определенного возраста становится частью верховной власти. Наличие выборных должностных лиц не меняет сути дела, поскольку и монарх выбирает себе чиновников, которые точно так же подконтрольны и подотчетны ему, как и афинские должностные лица - демосу. Неудивительно, заключает автор, что только в условиях прямой демократии мог появиться такой суд, как афинская гелиэя, - массовый орган, состоящий из непрофессио-
нальных судей, неподотчетный никому и ничему, одним словом, воплощение демоса и его власти (с. 440).
А.Е. Медовичев
