CC BY
23
ДРЕВНИЙ МИР
2009.03.003. ВООБРАЖАЕМЫЙ ПОЛИС, СИМПОЗИУМ, ЯНВАРЬ 7-10, 2004.
The imaginary polis, symposium, January 7-10, 2004 / Ed. by Hansen M.H. - Copenhagen: Roy. Dan. acad. of sciences a. letters, 2005. -444 p. - (Acts of Copenhagen polis centre 4; Vol. 7). - Библиогр. в конце ст.
Ключевые слова: античная Греция, архаический и классический период, греческий полис, симпозиум.
В реферируемом сборнике публикуются материалы очередного симпозиума по проблемам греческого полиса, организованного руководителем Копенгагенского центра по его изучению, известным датским историком, специалистом по античной Греции, доктором Могенсом Херманом Хансеном. Предметом обсуждения участников симпозиума - 17 исследователей из пяти стран - стал на этот раз полис, который никогда не существовал как физическая реальность, но только в воображении греков архаического и классического периодов. Соответственно, представленные доклады, часть которых помещена в данном томе, были посвящены четырем основным темам: (1) полис как утопия; (2) идеализирующие взгляды на исторические полисы; (3) полис в эпосе, трагедии и комедии и (4) планируемый полис как городское поселение.
Полис, как отмечет в вводной статье редактор сборника М.Х. Хансен, был наиболее типичной формой государства в Древней Греции. Неудивительно, что он, как правило, выступает и в роли утопической модели идеального государства в сочинениях греческих мыслителей. Немногими исключениями иного рода являются, в частности, империя Кира в «Киропедии» Ксенофонта и Атлантида в диалоге Платона «Критий». Однако утопия макрогосударства всегда фантастична и не предполагает копирования в реальной жизни. Когда же в качестве утопии фигурирует полис, то, очевидно, целью служит использование его как модели, в соответствии с которой могут быть реформированы действительно существующие полисы (или основаны новые города), с тем чтобы создать лучшее общество.
Понять взаимосвязь полиса-утопии и реального полиса, по мнению автора, позволяет практика колонизации и синойкизма. Каждый четвертый полис греческого мира был колонией, и если не все они, то многие создавались на основе предварительного планирования в своих метрополиях, которое охватывало почти все аспекты нового полиса: численность и социальный состав колонистов, распределение земли между ними, политическое устройство и законодательство, религиозные культы и т.д. В поздний архаический и классический периоды организация новой apoikia планировалась с максимально тщательной проработкой всех деталей, и в каждом конкретном случае организаторы старались сделать это в соответствии со своими представлениями о наилучшем устройстве. Следовательно, пишет автор, на фазе планирования apoikia представляла собой «воображаемый полис», существующий лишь в умах metropolitans, и, как всегда в подобных случаях, его реальное воплощение во многих отношениях должно было не совпадать с идеальной моделью. Таким образом, в основании нового полиса всегда присутствовал элемент утопизма (с. 11-12). Ситуация, сходная с колонизацией, имела место и при возникновении полиса в результате синойкизма, как это происходило, судя по сообщениям Диодора и Павсания, при основании Мегалополя в Аркадии.
Помимо создания чисто утопических моделей идеального полиса еще одним направлением общественной мысли была идеализация некоторых реально существовавших обществ, которые, таким образом, в определенном смысле становились воображаемыми. Среди них особой популярностью пользовались спартанская politeia, созданная Ликургом в IX или VIII в. до н.э.; еще более древняя, с точки зрения греков, политическая система критских полисов; афинская «конституция» Солона и некоторые другие. Эта идеализация исторического полиса, по мнению автора, была вызвана парадоксальным, на первый взгляд, соединением прогресси-стского взгляда на историю со страстным желанием вернуть славное прошлое, обусловленным крайне пессимистической оценкой настоящего как времени радикального упадка. Но именно представление об историческом развитии как долговременном прогрессе, который лишь недавно сменился упадком, порождало иллюзию того, что «золотой век» следует искать не где-то в глубокой древ-
ности, а в не столь уж отдаленном прошлом, и что он может быть возрожден, стоит только вернуться немного назад (с. 15).
Как утопический полис, так и идеализируемый исторический полис представляют собой умозрительную модель, которой реальный полис должен соответствовать. Иной тип воображаемого полиса представляет концепция полиса, рассматривающая то, что такое есть полис вообще. Элементы этой концепции, пишет М.Х. Хансен, имеются уже в поэмах Гомера и в произведениях других поэтов эпохи архаики - от Гесиода до Пиндара. В сформировавшемся виде она содержится в сочинении Аристотеля «Политика», где исследуются все аспекты полиса как такового и предлагаются его дефиниции. Политическая философия Аристотеля основана на его физике и метафизике, в силу чего полис, естественно, выступает как субстанция и как всякая другая субстанция обладает содержанием и формой. Его содержанием являются граждане (politai), а формой - politeia («конституция»), и поскольку в философии Аристотеля форма важнее содержания, постольку в центре его внимания находится именно politeia, различные типы которой он главным образом и рассматривает в своем трактате.
Впрочем, с точки зрения автора, во многих отношениях концепция полиса лучше, чем в «Политике» Аристотеля, представлена в трактате Энея Тактика. Проблема, однако, состоит в том, что Эней описывал полис в состоянии войны. Но, по мнению М.Х. Хансена, это не является недостатком, если вспомнить слова Платона в начале его трактата «Законы»: «В действительности для полиса естественно состояние войны с каждым другим полисом... притом бесконечной; и если посмотреть внимательно, то можно увидеть, что именно это имел в виду критский законодатель; все институты, как частные, так и общественные, были приспособлены им к потребностям войны» (Leg. 626a-b). История Греции архаического и классического периодов показывает, что состояние войны было нормой, а состояние мира - исключением. Следовательно, Normalpolis - это полис воюющий (с. 20).
«Эгалитарная утопия Аристотеля: Polis kat' euchen» - тема статьи Родерика Т. Лонга. Хотя, пишет автор, термины «эгалитарный» и «утопия» не без труда ассоциируются с Аристотелем, его идеальный полис - это полис «наиболее желательный» (кат' euxfív; Pol. 1288b22), обладающий рядом особенностей, почти недостижи-
мых в обычных условиях, и, следовательно, являющийся родом утопии. И если даже Аристотель не предполагал обнаружить свой лоАлд кат' еих^ в реальной действительности, он рассматривал его как определенный идеал, к которому следует стремиться в повседневной политической жизни. Как показывает далее Р.Т. Лонг, аристотелевская теория лоАлд кат' еих^ явилась, по существу, попыткой соединить два идеала: равное участие во власти всех граждан и верховенство доблести/мудрости как главной общественной ценности. Однако если верховенство доблести интерпретировать как необходимость того, чтобы мудрые и доблестные обладали политической властью, и если в то же время равное участие в управлении требует признания равного политического статуса для всех граждан, то единственным способом удовлетворить оба требования является ограничение гражданского коллектива мудрыми и доблестными при всех трудностях выполнения данного условия. Современное либеральное решение вопроса, пишет автор, состоит в применении этих двух идеалов к двум разным сферам - политической и социальной. У Аристотеля же политическая сфера поглощает социальную, и именно в силу их нерасчлененности его лоАлд кат' еихл оказался не в состоянии устранить противоречие между идеалами равенства и доблести (с. 189).
Обзор основных параметров идеального полиса по материалам книг 7 и 8 «Политики» Аристотеля представлен в статье М.Х. Хансена. Наилучший полис Аристотеля, пишет автор, обычно рассматривается как разновидность так называемой роШе1а или как государство, устройство которого представляет собой комбинацию черт аЙ81окгайа и роШе1а. Основанием, не позволяющим отнести идеальный полис к чистой форме политии, с точки зрения автора, является то обстоятельство, что в кн. 2-6 «Политики» Аристотель неоднократно подчеркивает, что роШе1а - это прежде всего «гоп-литская конституция», при которой обладание полными политическими правами обусловлено наличием у гражданина тяжелого вооружения. В некоторых реальных полисах этот принцип применялся столь последовательно, что граждане теряли по крайней мере некоторые из своих политических прав, когда прекращали служить гоплитами. В идеальном же полисе Аристотеля, напротив, гоплиты становились политически полноправными лишь оставив службу по достижении 50 или, возможно, даже 60-летнего возраста. Таким
образом, отмечает автор, аристотелевская идеальная politeia фактически противоположна «гоплитской конституции» и, следовательно, было бы ошибкой описывать ее как политию в точном смысле этого термина. Более того, Аристотель подчеркивает, что в наилучшем полисе военная arête («доблесть») не является главной ценностью (1333а30 - b5). По мнению М.Х. Хансена, рассматриваемая «конституция», скорее, может быть охарактеризована как «аристократия», на что совершенно определенно указывает тот факт, что этот полис описан как сообщество равных, существующее ради достижения наилучшей жизни (с. 201).
Концепцию идеального полиса основателя стоицизма Зенона из Китиона (о. Кипр) - философа эпохи раннего эллинизма анализирует Освин Мюррей. Хотя «Полития» Зенона сохранилась лишь во фрагментах в изложении более поздних писателей и его наследие практически невозможно отделить от наследия его учеников, один из которых, Хрисипп, написал свою «Политию» и был активным защитником взглядов Зенона, имеющиеся данные позволяют реконструировать политическую доктрину раннего стоицизма. Зе-нонова politeia - это одновременно идеальный город-государство и мировое государство мудрых, рассеянных по реальным городам ойкумены, но связанных идеей homonoia и потому образующих подлинный город, критерием гражданства в котором является любовь (eros) к мудрости. Таким образом, cosmopolis Зенона представляет собой универсальный город философов, живущих в гармонии друг с другом (с. 213).
Эта теория в эпоху Средней Стои, несомненно, стала основой представления об общем, универсальном гражданстве для всего человечества. Свое дальнейшее развитие она получила в раннехристианской мысли, главным образом в сочинении Августина «О граде Божьем» (De civitate Dei). Дефиниция города у Августина практически идентична зеноновской: оба города основаны на любви. Различие заключается лишь в объекте этой любви. Сообщество Зенона объединяет любовь к мудрости; Августин заменяет ее любовью к Богу, что естественно для христианского контекста. Более того, оба города сходным образом отличаются от обычных городов тем, что последние локализованы во времени и пространстве и основаны на праве, тогда как «город мудрости» и «город Бога» явля-
ются универсальными и располагаются повсюду, где мудрые люди и последователи Христа находят друг друга (с. 216).
В отличие от остальных статей сборника, посвященных никогда не существовавшему полису, в работе Стефена Ходкинсона рассматривается образ конкретного исторического полиса - спартанской роШе1а в концепциях современников. Эти концепции, как показывает далее автор, несмотря на исторический характер самой Спарты, могут с полным основанием рассматриваться под рубрикой «утопизм», в смысле «социальной мечты»: как представление о полисе, которое, хотя и не без известных оснований, в значительной степени является умозрительной конструкцией внешних по отношению к данному полису комментаторов.
В современной историографии изучаемый феномен справедливо заслужил название «спартанский мираж», под которым обычно понимается идеализация Спарты античными писателями. На практике, однако, ситуация оказывается более сложной. Лаконофи-лы классической Греции не составляли единую группу, и современные исследователи выделяют три разновидности «лаконизма». Во-первых, это социальная лакономания определенной части афинского высшего класса, проявления которой носили внешний, показной характер. Во-вторых, прагматическо-политический лаконизм тех политиков, для которых Спарта служила альтернативной пропагандистской или практической моделью. И, наконец, в-третьих, политико-теоретический лаконизм писателей-философов. К этим трем видам лаконизма, с точки зрения автора, можно добавить четвертый - «ностальгический» лаконизм некоторых писателей-историков IV в. до н.э., таких как Эфор и Феопомп, которые прославляли изначальную Спарту Ликурга, одновременно критикуя подвергшийся разложению современный им Лакедемон (с. 223).
Таким образом, отмечает С. Ходкинсон, даже в рамках одного Афинского полиса существовал целый ряд воображаемых спарт. Состояние источников, однако, таково, что в основном только политико-теоретические работы писателей IV в. до н.э. предоставляют достаточный материал, позволяющий реконструировать образы Спарты в классической Греции. При этом обнаруживается определенная неоднозначность оценок спартанской роШе1а, рассматриваемой в более широком контексте «образа жизни» в целом. Так, у Платона и Аристотеля преимущественно позитивный взгляд на
Спарту часто сменяется критикой многих спартанских порядков, которая вместе с тем служит важным этапом теоретического конструирования ими идеальной роИ1е1а. Более того, пишет автор, есть все основания полагать, что «спартанский мираж» в классический период существовал не только в виде утопии, но и антиутопии. В частности, антиспартанские настроения, заметные в ряде трагедий Эврипида, показывают, что наряду с феноменом восхищения Спартой развивалось и негативное ее восприятие (с. 224).
Отмечая существенное разнообразие оценок спартанской роШе1а у античных писателей, С. Ходкинсон подчеркивает тот факт, что ее типологизация как монархии, тирании, аристократии или олигархии носит исключительно политический характер, в зависимости от ответа на вопрос: кто правит. Описания же ее как демократии совмещают как политические, так и социальные мотивы. При этом наряду с ролью демоса в выборах геронтов и его участием в эфорате акцент делается на демократическом характере сисси-тий и других аспектах повседневной жизни (с. 234). Так, Аристотель, отмечая общее стремление царей, каЫ kagatoi и demos'а в сохранении действующей ро1^а, рассматривал Спарту как положительный пример «максимального единодушия» (homonoia), которое было, по его мнению, следствием равенства в воспитании и образе жизни богатых и бедных спартиатов. Центральное место homonoia в образе Спарты характерно и для Панафинейской речи Исократа. В IV в. до н.э. она, по-видимому, становится главной чертой Лакедемонской po1iteia в умах ее олигархически настроенных поклонников, тем идеалом, в направлении которого, по их представлениям, должно происходить реформирование других находящихся в кризисе греческих полисов. Очевидна, пишет автор, также и взаимосвязь между формированием утопического образа Спарты в IV столетии и нарастанием напряженности в пораженных фракционной борьбой Афинах (в отличие от V в., когда образ авторитарной Спарты часто возникал как негативный пример в идеологии афинской демократии) (с. 261, 262-263).
Паола Перлмэн в статье «Воображаемый Крит» обращается к вопросу о так называемой критской политии. Философы и историки конца классической эпохи рассматривали ее как нечто общее для всех полисов острова. Современные исследователи объясняли сходство институтов критских общин унифицирующим эффектом
дорийского завоевания и даже полагали, что дорийские полисы Крита, возможно, были организованы в некое подобие федерации, создавая тем самым видимость единства перед внешним миром. Между тем, пишет автор, анализ эпической традиции, диалектологических данных, колонизационных мифов, эпитетов божеств и т. д. позволяет заключить, что 49 полисов острова архаического и классического периодов на самом деле не были исключительно (или даже преимущественно) дорийскими. Наряду с дорийским источники фиксируют присутствие ионийского, эоло-ахейского, аркадского и негреческого (минойского, возможно, ликийского) элементов. Эпиграфические материалы свидетельствуют также и о различии общественно-политических институтов островных общин, хотя некоторые черты были свойственны ряду полисов: например, должностные лица, именуемые ко8шо1, фигурируют в ранних надписях девяти городов.
В данной работе П. Перлмэн проводит сравнительный анализ четырех главных источников по критской роШе1а - «Законов» Платона, «Политики» Аристотеля, описания Крита в сохранившихся фрагментах «Истории» Эфора и в эпитомах Гераклида к ликейской «Критской политии». Их изучение позволяет сделать вывод о том, что все четыре варианта сведений происходят из одного источника, каковым, по ее мнению, могло быть сочинение, которое она в дальнейшем обозначает как «Критская роШе1а», созданное в Академии по инициативе Аристотеля. Изображенная в этом труде критская «конституция», с точки зрения автора, является всего лишь философской конструкцией, разработанной в позднекласси-ческих Афинах в ходе дебатов о наилучшем государственном устройстве. В этом дискурсе Спарта занимала привилегированное положение режима вне конкуренции, а поскольку сама спартанская традиция приписывала ему критское происхождение, то данное обстоятельство стимулировало интерес к политическим и социальным институтам острова. Описание государственного устройства одного из критских полисов - спартанской колонии Ликта, возможно, было привнесено в дискуссию как часть спартанской традиции и в дальнейшем послужило основой для позднеклассической конструкции критской политии (с. 318-319).
Грэхем Шипли, анализируя материалы археологических исследований полисов Южной Италии («Великой Греции») и Сици-
лии, приходит к выводу о недостаточной обоснованности существующего в науке предположения о том, что любые из вариантов греческого городского планирования имеют признаки демократического или эгалитарного подхода, несмотря на имевшее место в ряде случаев равенство домовых участков или самих домов. Тем не менее имеющиеся данные, пишет он, позволяют утверждать наличие государственного контроля над городским пространством, устройство которого, несомненно, отражало идею полиса (с. 382-383).
А.Е. Медовичев
