CC BY
13
2009.02.014. ЯКОБСОН А. С. КОМПЛЕМЕНТАРНОСТЬ
КОЛЛЕКТИВНОГО И ИНДИВИДУАЛЬНОГО: РОЗЕНФЕЛЬД И ИСТОРИЯ НАУКИ В ПЕРИОД «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ». JACOBSEN A.S. The complementarity between the collective and the individual: Rosenfeld and cold war history of science // Minerva. - L., 2008. - Vol. 46, N 2. - P. 195-214.
Ключевые слова: Леон Розенфельд; история науки; марксистская историография; интеллектуальная историография; Дж. Бернал; Борис Гессен.
Наибольшую известность бельгийский физик-теоретик Л. Розенфельд (1904-1974), по словам автора - голландского историка науки, получил благодаря работам, посвященным эпистемологическим проблемам современной физики, а также своей роли защитника и пропагандиста идей Н. Бора и принципа дополнительности. Помимо этого, Розенфельд увлекался историей науки, а также проблемами ее отношений с обществом. Автор анализирует взгляды Розенфельда на науку и общество, а также его место в споре между марксистской и интеллектуальной историографией науки.
Розенфельд родился в Бельгии, в 1926 г. окончил Льежский университет, а затем переехал в Париж, где в 1926-1927 гг. продолжил изучение физики. Именно в Париже он заразился социалистическими и марксистскими идеями. На лекциях П. Ланжевена, Л. Бриллюэна и Л. де Бройля Розенфельд встретил физика Ж. Соломона, чьим близким другом он вскоре стал. Соломон сам увлекался политикой и ввел Розенфельда в круг ведущих парижских ученых, разделявших левые убеждения, к которому, в частности, принадлежали Ланжевен, супруги Жолио-Кюри и Ж. Перрен.
На протяжении последующих десяти лет Розенфельд вошел в число ведущих физиков-теоретиков Европы, работал в университетах Гёттингена, Цюриха, Копенгагена и Льежа. Марксистские убеждения Розенфельда проявлялись в основном в его подходе к историографии науки. Его знакомство в начале 1930-х годов с известным британским научным обозревателем, социалистом Дж. Кроутером (Crowter), имело большое значение для последующей общественной деятельности Розенфельда. Вторая мировая война укрепила его желание, как и многих других ученых, участво-
вать в международной научной политике и влиять на нее. Сразу после войны он много публиковался в бельгийских, датских и английских газетах и журналах левого толка. Благодаря Кроутеру он вошел в круг британских ученых, интересовавшихся вопросами политики.
В 1946 г. Розенфельд стал членом голландской Федерации научных работников (ФНР) (Federation of scientific workers), которая опиралась на явно левую идею о социальной ответственности ученых. И в этом же году он стал представителем Голландии во Всемирной федерации научных работников (World federation of scientific workers), президентом которой был Ф. Жолио-Кюри, вице-президентом - Дж. Бернал, а секретарем - Кроутер. Это была неправительственная организация, которая исходила из необходимости управлять международной научной политикой и подчеркивала ответственность ученых перед обществом. Эта организация пыталась доказать, что ученые не должны, а в реальности и не могут изолировать себя от политической борьбы.
Розенфельд принадлежал скорее к философски ориентированному крылу этой организации, а не к ее политически активному крылу. В 1948 г. он представлял ФНР на конференции, посвященной памяти Ланжевена и Перрена, проходившей в Париже. В своем выступлении он говорил о философских, нравственных и исторических аспектах научных исследований, приводя в качестве примера работы по теоретической физике. Он критиковал позицию антимарксистской организации, основанной в 1941 г., - Общества за свободу науки (ОСН) (Society for freedom of science). ОСН объединяло ученых (наиболее известным его членом был М. Полани), для которых была неприемлема сама идея о том, что научные исследования должны учитывать потребности общества. Их точка зрения состояла в том, что наука по своей сути - это поиск истины ради нее самой. В отличие от марксистов, члены ОСН проводили четкую границу между наукой и технологией. Они соглашались, что технология имеет легитимную социальную функцию, которая определяется обществом, однако наука должна оставаться саморегулируемой сферой.
Розенфельд в своей речи ссылался на исторические примеры, показывающие, сколь тщетны усилия ученых хранить «чистоту науки», насколько тесно наука была переплетена с социальными и
политическими институтами даже в викторианской Англии. В частности, Розенфельд привел пример, когда классовые различия между промышленной буржуазией Манчестера и представителями старой английской аристократии в Лондонском королевском обществе повлияли на то, что Общество отказалось публиковать первую важную статью манчестерского физика Дж. Джоуля, касавшуюся открытия закона сохранения энергии. Другой пример - это приход фашистов к власти в Германии. Позиция немецких ученых, которые придерживались все тех же идеалов «чистой науки» и полагали, что они выше всякой политики, в итоге легитимизировала нацистскую идеологию. Таким образом Розенфельд пытался доказать, что понятие социальной нейтральности науки, которое отстаивали члены ОСН, не только обманчиво, но и опасно.
Еще будучи студентом, Розенфельд начал писать небольшие статьи по истории науки. Чуть позднее он стал публиковаться в появившихся журналах по истории науки, а также в научно-популярных изданиях. Отталкиваясь от марксизма, Розенфельд много размышлял об историческом методе. Он верил, что история превратится в науку, когда ученые смогут объяснять ход исторического развития, опираясь на определенные законы или принципы. В частности, Розенфельд полагал, что наука, как и общество, развивается диалектически; это стало лейтмотивом большинства его работ. Он, например, доказывал, что принцип дополнительности Бора стал кульминацией прогрессивного диалектического развития квантовой физики, происходившего в начале XX в. (с. 199).
Розенфельд был убежден, что вопросы социального контекста развития науки требуют самого пристального внимания со стороны историков. На протяжении 1930-х и 1940-х годов он разработал теорию научной эволюции, которая отталкивалась от представлений марксистской философии о взаимоотношениях науки и общества. Согласно Розенфельду, эволюция науки - это не просто последовательность отдельных открытий, вытекающих более или менее логически одно из другого (как представлял себе это Э. Мах, например), но скорее - это переход от одной стадии к другой. Этот переход осуществляется тогда, когда общество достигает необходимого уровня развития.
Научные открытия не являются актом отдельного индивида, но всегда это, в большей или меньшей степени, плодотворное
взаимодействие между личным вкладом ученого и обществом, в котором он живет, а также идеологических и экспериментальных «техник», сложившихся внутри научного сообщества. Хотя наука по своей сути и является социальной деятельностью, тем не менее ее прогресс, как подчеркивал Розенфельд, невозможен без прорывов, совершаемых отдельными учеными (с. 199). Он считал, что взаимоотношения между индивидуальным и коллективным носят диалектический характер. Примечательно, пишет автор, что свою теорию научной эволюции Розенфельд иллюстрировал преимущественно на примере развития термодинамики. Тогда как его подход к истории квантовой физики оставался чисто интеллектуальным, или интерналистским.
Розенфельд пытался понять механизм научного открытия. Однако его не интересовала природа творческой одаренности отдельного ученого, он хотел понять, почему одни открытия сразу ассимилируются обществом, а другие - нет. Он исходил из того, что «научные идеи и принципы в некотором смысле вечные и универсальные, и поэтому они готовы к тому, чтобы быть открытыми в любое время и в любых обстоятельствах. Но в реальной истории все происходит иначе. Законы природы будут открыты только тогда, когда появятся стимулы, заставляющие заниматься их поисками» (цит. по: с. 200).
В подтверждение этой точки зрения Розенфельд обращается к феномену предшественников в науке - преждевременным открытиям, которые не получили известность. В качестве примера он приводит средневекового механика Николу Орезма, который предвосхитил закон свободного падения Галилея, а также Марко Мар-чи, которого считают предшественником Ньютона в создании физической теории цвета. По мнению Розенфельда, невозможно понять феномен предшественников, если не учитывать их взаимоотношений с обществом. Общество, достигшее определенного уровня культурного развития, всегда будет сопротивляться новым идеям.
Точно так же и в науке новые идеи должны пробивать себе дорогу, поскольку их автору необходимо преодолеть консервативные традиции сообщества ученых. Исход этой борьбы зависит от двух факторов: с одной стороны, степени сопротивления общества новым идеям, а с другой стороны, личностных качеств ученого, его умения убеждать. По мнению Розенфельда, ученый обязан обеспе-
чить жизнеспособность своей идеи, или же он останется простой статистической погрешностью в поступательном движении науки. Благоприятные обстоятельства способны ускорить рождение новой идеи, но даже если ее время еще не пришло, она неизбежно будет открыта позднее.
Кампания Розенфельда по отстаиванию принципа дополнительности Бора вполне отвечала этой его теории. Бор, безусловно, был очень активен, пытаясь убедить физическое сообщество в правильности своих идей, кульминацией чего стал его знаменитый спор с А. Эйнштейном в 1930-е годы. Но затем в 1940-1950-е годы он увлекся другими материями: ядерной физикой, а позднее научной политикой, более или менее устранившись от продолжающихся споров в квантовой теории. Тем временем идеи Бора продолжали подвергаться критике, особенно со стороны американского физика Д. Бома, предложившего в 1952 г. свою интерпретацию квантовой механики. Поэтому Розенфельд взял на себя роль защитника и пропагандиста идей Бора и добился серьезных успехов.
Любой ученый, считал Розенфельд, независимо от своего классового происхождения, инстинктивно встает на материалистические позиции в своей исследовательской практике. Объясняя причины, по которым ученые подчас декларируют свою приверженность идеалистической философии, Розенфельд использовал марксистскую идею о том, что общество определяет образ мыслей человека.
В качестве примера он обращается к датскому натурфилософу Х.К. Эрстеду (1777-1851), испытывавшему сильное влияние немецкого философа идеалиста Ф.У. Шеллинга. Вся академическая элита Копенгагена в первой половине XIX в. в той или иной степени была заражена немецким идеализмом. Тем не менее, как показывает Розенфельд, хотя Эрстед утверждал, что «суть всей природы ... духовная», в своей реальной научной практике он исходил из материалистических представлений о природе (с. 201). Розенфельд заключает: «Это лишь один из многих примеров раскола, который происходил в XIX в. в умах большинства ученых между их классово детерминируемыми духовными верованиями и их научной философией... идеологический конфликт, символизируемый этими двумя словами (идеализм и материализм), происходит в социальной сфере, но не в науке» (цит. по: с. 201).
Точно так же Розенфельд развенчивает мнимый идеализм Вернера Гейзенберга. Гейзенберг рассматривал уже сформировавшиеся физические теории как закрытые системы, которые начинают работать независимо от их оригинального эмпирического контекста и выступают как чистые ментальные конструкты. В качестве примеров таких «закрытых систем» Гейзенберг упоминает механику Ньютона, теорию Максвелла, специальную теорию относительности, термодинамику и статистическую механику и, наконец, нерелятивистскую квантовую механику.
Особое внимание Розенфельд обращает на используемый Гейзенбергом термин «ментальный». «Слово "ментальный", которое он постоянно повторяет, не имеет эпистемологического смысла: это модное словечко, тайный пароль того класса, к которому он принадлежит. Идеализм Гейзенберга касается только социологии, но не теории знания. В этой последней области богатство его творческого мышления побеждает нищету его философских принципов, которые отражали идеологию немецкой культурной элиты» (цит. по: с. 202).
Таким образом, согласно Розенфельду, идеалистическое мировоззрение ученого - это, как правило, результат влияния общества и класса, к которому он принадлежит. Тогда как в своей реальной научной практике, где главная роль принадлежит Природе, ученые инстинктивно принимают материалистический подход. Ро-зенфельду необходимо было это разделение на социальное и природное для того, чтобы обосновать деление на интеллектуальное содержание научной теории и социальный контекст, в котором она создавалась, и, соответственно, провести границу между наукой и идеологией.
В знаменитой статье русского физика Б.М. Гессена «Социально-экономические корни механики Ньютона» (1933), считает автор, решалась та же проблема, а именно: как, с одной стороны, выявлять социальный контекст науки, а с другой стороны, отделить когнитивное содержание физической теории от идеологии. Работа Гессена порывала с вульгарной марксистской критикой, доминирующей в Советском Союзе, и стала первым марксистским, экс-терналистским анализом науки (с. 203).
В основу статьи Гессена лег его доклад, сделанный на II Международном конгрессе по истории науки, проходившем в Лондо-
не в 1931 г. Кроутер, а также ряд других британских ученых, разделявших левые убеждения, прежде всего Дж. Бернал и Дж. Нидхам (Needham), высоко оценили доклад Гессена, который послужил мощным толчком для их собственных размышлений. Гессен, помимо прочего, предложил рассматривать достижения научного гения в рамках социально-экономического контекста его времени. Он выдвинул идею о том, что социальные потребности определяют те научные проблемы, за которые берутся ученые в данном обществе и в данный исторический момент. Он также утверждал, что генезис научной теории зависит от идеологических, религиозных, социальных и экономических факторов.
Розенфельд не присутствовал на Конгрессе 1931 г., и складывается впечатление, что он не обратил особого внимания на работу Гессена. Гораздо позднее, уже в 1971 г. он оценил его теорию как чрезмерно редукционистскую. Тем не менее, по утверждению автора, в целом подход Розенфельда был очень близок методологическим принципам, описанным Гессеном. В конце 1940-х и начале 1950-х годов Розенфельд использовал этот подход в своих работах по истории термодинамики, прежде всего, рассматривая научные труды Дж. Джоуля и Н.Л. Карно. Он попытался проанализировать генезис и развитие идей этих ученых в связи с экономическими и социальными особенностями периода, в котором они жили и работали. Используя тот же рецепт, что и Гессен, Розенфельд гораздо больше внимания уделял индивидуальному и теоретическому содержанию науки и меньше социальному контексту.
После того как в 1947 г. Розенфельд переехал в Англию и стал профессором Манчестерского университета, Кроутер привлек его к работе незадолго до этого созданного Британского общества истории науки (British society for the history of science). Розенфельд работал в этом Обществе до тех пор, пока в 1957 г. не переехал в Данию. Однако чаяниям Розенфельда в гораздо большей степени отвечал другой форум. В 1946 г. по инициативе ЮНЕСКО была создана Комиссия по истории социальных отношений науки (Commission for the history of social relations of science), которая подчинялась Международному союзу истории науки (International union of the history of science). Розенфельд стал председателем этой Комиссии. Ее цель состояла в объединении историков науки, «которые признают, что направление развития науки прежде всего опре-
деляют экономические и социальные факторы» (цит. по: с. 206). Розенфельд надеялся, что совместными усилиями этих ученых будет разработана четкая и ясная политика, касающаяся отношений науки и общества.
Надежды Розенфельда не оправдались. Работа Комиссии так и не привела к единству взглядов и консолидации исследователей, занимавшихся социальной историей науки. В 1953 г. Розенфельд писал: «Вариативность наших подходов к этим проблемам отражает современное состояние нашей области» (цит. по: с. 206). Тем не менее, полагает автор, эти исследования могли бы оказаться весьма плодотворными, если бы не «холодная война». Интеллектуальные историки науки в основном игнорировали роль социальных и экономических факторов, не в последнюю очередь потому, что экс-терналистский подход все больше ассоциировался с марксизмом, а в конечном итоге с коммунизмом.
И в кругах промарксистски настроенных историков науки существовали разногласия, о чем свидетельствует спор между Бер-налом и Розенфельдом, развернувшийся в 1956 г. в связи с выходом в свет книги Бернала «Наука в истории» (1954). Несмотря на сходство их методологий, Розенфельда раздражали симпатии Бер-нала по отношению к Советскому Союзу и его идеологии, что, в частности, заставило Бернала выступить с критикой философских идей Бора относительно квантовой механики (с. 208). В наибольшей степени Бернала поддержал английский историк науки Ф. Фаррингтон (Farrington). Он писал: «Мое сердце принадлежит Берналу, потому что он не колеблется, на чьей он стороне, не только в узкотеоретическом, но и в политическом смысле. Он верит, и я верю вместе с ним, что коммунистический мир способен использовать и реально использует науку в интересах человечества» (цит. по: с. 209).
Становилось все более очевидным, что сохранить экстерна-листский подход к истории науки, который был бы свободен от догматизма и советской идеологии, к чему стремился Розенфельд, невозможно. Параллельно нарастала маргинализация коммунистов как в политическом, так и в культурном отношении, что в итоге привело к быстрой и эффективной дискредитации программы социальной истории науки.
Интеллектуальная или интерналистская история науки, напротив, процветала и имела большой успех. Об этом, помимо прочего, свидетельствовало укрепление ее академических позиций. Так, в Кембридже, где в 1920-1930-е годы среди гуманитариев преобладали ученые с левыми настроениями, в 1940-е годы атмосфера резко изменилась. Именно в Кембриджском университете в 1948 г. сторонник интерналистского подхода А.Р. Холл возглавил первую кафедру истории науки.
Наряду со своим увлечением марксистской историографией, Розенфельд никогда не терял интереса к интеллектуальной истории современной физики, что особенно проявилось в 1960-е годы. В это время он активно работал в ряде комитетов, призванных развивать это направление и историю науки в целом, под эгидой Международного союза истории и философии науки (International union of history and philosophy of science). Помимо этого, в 1963 г. он основал Архив Нильса Бора в Копенгагене и оставался его директором до самой своей смерти в 1974 г.
Розенфельд был марксистом, но не был коммунистом. И возможно, в этом главная причина его разногласий с Берналом и Фар-рингтоном. На методологическом уровне подход к истории науки Розенфельда напоминал во многом взгляды Бернала и Гессена. Но в отличие от Гессена, Розенфельд гораздо больше внимания уделял научному содержанию открытий и теорий, чем их социальному контексту. А в отличие от Бернала, Розенфельд большее значение в развитии науки придавал отдельным выдающимся ученым.
Идеи Розенфельда относительно предшественников в науке, пишет в заключение автор, вполне применимы и к нему самому, поскольку он предвосхитил столь популярные сегодня подходы, делающие упор на социокультурном контексте научных исследований.
Т.В. Виноградова
