CC BY
18
ТЕОРИЯ И ПРИКЛАДНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ
2009.01.013-014. КОСМОПОЛИТИЗМ И РЕФЛЕКСИВНАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ: ВЗГЛЯД ИЗ ЕВРОПЫ И ВЗГЛЯД ИЗ АЗИИ. (Сводный реферат).
2009.01.013. BECK U., GRANDE E. Cosmopolitanism: Europe's way out of crisis // European j. of social theory. - L., 2007. - Vol. 10, N 1. -P.67-85.
2009.01.014. LEE R. L.M. In search of second modernity: reinterpreting reflexive modernization in the context of multiple modernities // Social science information. - L.; Singapore, 2008. - Vol. 47, N 1. - P. 55-69.
Дискуссия о рефлексивной модернизации, толчком к которой стало появление знаменитой книги Ульриха Бека «Общество риска. На пути к другому модерну», продолжается уже более двух десятилетий. На протяжении этого времени для самого Бека открытая им теоретическая перспектива была неразрывно связана не только с осмыслением судьбы европейской цивилизации, но и с анализом конкретных проблем европейской интеграции. Быстро меняющаяся политическая и социальная реальность в странах Европейского союза служит для Бека важным стимулом дальнейшего развития представлений об обществе риска, рефлексивной модернизации и постнациональной демократии. Однако ярко выраженный европоцентризм этих идей становится и объектом критического анализа. Особый интерес представляют размышления о рефлексивной модернизации тех исследователей, которые способны взглянуть на теоретическую конструкцию Бека с определенной социокультурной дистанции. К числу таких работ относится и представляемая во второй части сводного реферата статья малазийского социолога Раймонда Ли.
Ульрих Бек и его коллега по Мюнхенскому университету Эдгар Гранд обсуждают в своей статье идею космополитической Ев-
ропы как альтернативную концепцию, способную указать выход из глубокого кризиса, в котором оказался Европейский союз после провала референдумов во Франции и Нидерландах о принятии Европейского конституционного договора. Болезнь европейского проекта пришлась на крайне неблагоприятное время, когда институциональные и политические проблемы оказываются крайне отягощенными нарастающими экономическими трудностями. Расширение Европейского союза на восток, состоявшееся в 2004 г., не сняло остроту экономических и социальных проблем, но скорее их пролонгировало. По сути дела, Европа1 втянулась в крупномасштабный эксперимент с весьма неопределенным результатом. Неудивительно, что на фоне растущей экономической, социальной и культурной гетерогенности Европейского союза французы и голландцы отвергли конституционный договор.
Институциональные и экономические проблемы парализовали Европу в тот момент, когда мир оказался перед лицом опасностей, порожденных неуправляемостью и новыми формами гегемо-нистской власти. На смену калькулируемым и управляемым рискам эпохи биполярного мира пришли некалькулируемые и неуправляемые угрозы. «Общество риска» превратилось в «глобальное общество риска». Террористические атаки в Нью-Йорке, Мадриде и Лондоне, равно как и войны в Ираке и Афганистане, указывают на тот факт, что вооруженное насилие вновь переместилось из периферии в центр. Эти перемены стали толчком к формированию нового мирового порядка, хотя контуры его остаются еще весьма неопределенными. Но Европа играет в этом процессе пока лишь маргинальную роль. Она глубоко разделена по основным вопросам мировой политики и безопасности.
Институты объединенной Европы являют собой пример «успешно проваливающейся организации», то есть организации, демонстрирующей способность выживать и даже процветать, несмотря на постоянные неудачи в достижении своих целей. Так происходит уже более полувека, и, казалось бы, вполне может происходить и дальше. Однако Бек и Гранд сомневаются в этой перспективе дальнейшего инерционного развития. По их мнению,
1 В контексте реферируемой статьи «Европа» чаще всего выступает эквивалентом Европейского союза. - Прим. реф.
процесс европейской интеграции достиг критического рубежа, а политическая энергия европейского проекта близка к своему исчерпанию. И даже если конституционный процесс все-таки удастся спасти, он не станет адекватным ответом на исходящие извне фундаментальные вызовы.
Если Европа хочет преодолеть нынешний кризис, она срочно нуждается в новом политическом видении и новой концепции политической интеграции. Европа нуждается в переизобретении. Предлагаемый авторами вариант такого переизобретения связан с идеей космополитической Европы. Подлинная проблема европейской интеграции состоит не в перегруженной политической повестке и неудачном институциональном дизайне, а в ложной самоконструкции объединенной Европы как нации-государства. В политических дебатах Европа все еще по большей части рассматривается как «незавершенная нация» или «незавершенное федеративное государство». Подобная направленность дебатов о европейской интеграции приводит к обсуждению непродуктивной альтернативы: единая Европа или нации-государства. В такой констелляции европейский проект может реализоваться только за счет национальной идентичности и суверенитета государств - членов ЕС. И наоборот, нация-государство может выжить лишь при условии постоянного сопротивления посягательствам европейского «супергосударства». Получается игра с нулевой суммой.
Но является ли космополитическая идея реальным выходом для Европы? Авторы отмечают, что восходящая к античным киникам и стоикам идея космополитизма имеет ряд различных коннотаций. Роль этой идеи значительно усиливалась в те моменты, когда общество претерпевало фундаментальные изменения. В Германии это происходило в эпоху Просвещения, что нашло яркое выражение в философской мысли; совсем недавно (в особенности в англоговорящих странах) о космополитизме вновь начали спорить в связи с проблемами глобализации, причем идея космополитизма рассматривалась в качестве альтернативы неолиберальной концепции глобального рынка. В случае Европы, как представляется на первый взгляд, развитие концепции космополитизма сопряжено с тщетной попыткой соединить несоединимое: идею «мирового гражданства» и принцип континентального, но тем не менее территориально ограниченного политического порядка.
Однако в истории идей можно найти трактовку космополитизма, имеющую совершенно иную логику, исключающую противопоставление мирового гражданства и принадлежности к какому-либо сообществу. Так, Кристоф Мартин Виланд дал в 1788 г. первое в этом роде определение космополита, который «думает хорошо о своей собственной стране; но он думает хорошо также и о всех других странах, и он не может желать основать процветание, славу и величие своей нации на обмане и угнетении других государств»1. Именно развитие этой версии космополитизма авторы считают полезным для европейской интеграции и - шире - для интеграции гетерогенных сообществ. Такая трактовка космополитизма должна отличаться не только от национализма и партикуляризма, но также и от универсализма тем, что в нашем сознании, нашем действии и нашей совместной жизни признание инаковости (otherness) и отказ от эгоистического следования собственным интересам должны быть приняты как максима. Различия не должны выстраиваться в некую иерархию или вытесняться общими нормами, ценностями и стандартами. Скорее, они должны приниматься такими, какие они есть.
Эту версию космополитизма, подчеркивают авторы, не следует путать с постмодернизмом. Принимая и приветствуя инако-вость, космополитизм не должен возводить ее в абсолют, как это делает постмодернистский партикуляризм. Сама космополитическая толерантность базируется на некоторой совокупности повсеместно разделяемых универсальных норм, которые позволяют иметь дело с проявлениями инаковости без нанесения ущерба единству соответствующего сообщества. Иначе говоря, космополитизм являет собой комбинацию единства и многообразия.
Существуют очевидные элементы общности между идеей космополитизма и некоторыми вариантами универсализма, в частности хабермасовской идеей рефлексивного универсализма, основанного на коммуникативном действии. К ним относятся признание роли универсальных норм и принципа толерантности. Но конкретные комбинации этих элементов отличаются друг от друга. Ю. Хабермас в основном полагается на самокоррекцию в рамках универсализма, который должен базироваться на индивиду-
1 Brender I. Christoph Martin Wieland. - Reinbek: Rowohlt, 2003. - S. 105.
альных правах, и, соответственно, не без проблем признает инако-вость сообществ. Космополитизм претендует на признание как индивидуальной, так и коллективной инаковости. Связанный с этим особый подход к индивидуальным и коллективным интересам авторы называют космополитическим реализмом. Суть его - в стремлении сочетать индивидуальные интересы и интересы сообщества. Следование собственным интересам не должно основываться, говоря словами Виланда, на «обмане и угнетении других» - неважно, индивидов или государств. Более того, космополитический реализм предполагает учет легитимных интересов других и включение их в калькуляции своих собственных интересов.
Авторы подчеркивают, что предлагаемая ими концепция космополитизма не определяется в пространственных категориях. Речь не идет о «космосе» или «глобусе», но о применимости этой концепции на любом уровне и в любой сфере социальной и политической активности. Именно такая концепция, по убеждению Бека и Гранда, способствует пониманию новых форм политической власти за рамками нации-государства.
Авторы также указывают на отличие их интерпретации кос-пополитизма от различных проявлений «банального космополитизма», обнаруживающих себя в повседневной жизни. Эта многоцветная смесь напитков, экзотических блюд, ресторанов, музыкальных стилей и т.д. проникает практически во все культурные практики в глобализованном мире, но далеко не всегда осмысливается индивидами и сообществами.
Переизобретение Европы на основе концепции космополитизма связано с новым пониманием интеграции, которая должна ориентироваться не на унификацию правил и устранение национальных различий, но на их признание. Бек и Гранд называют этот подход принципом дифференцированной интеграции. Модель Европейского сообщества строилась и продолжает строиться на том, что национальное регулирование все более вытесняется унифицированными правилами ЕС. Таким образом, единство подменяется унификацией, хотя основанный на принципе консенсуса механизм принятия решений основными институтами ЕС и логика политических компромиссов приводят к тому, что фактически допускаются многочисленные отступления и исключения из общих правил и норм. Бек и Гранд стремятся показать, что в этих исключениях и
отступлениях уже заложен значительный потенциал для осуществления дифференцированной интеграции. Подход дифференцированной интеграции состоит именно в том, что разнообразие рассматривается не как проблема, а как решение. На этой основе можно достичь определенной степени единообразия, в частности единообразия важнейших юридических норм при сохранении автономии участников европейского проекта. Только таким образом можно добиться того, что на первый взгляд представляется неразрешимой задачей: признания различий, с одной стороны, и интеграции различного - с другой.
Авторы обращают внимание на две основные разновидности дифференцированной интеграции: 1) толерантная к различиям интеграция, предполагающая достижение единства таким образом, чтобы обеспечить сохранение национальных, региональных и локальных особенностей; 2) совместимая с интеграцией дифференциация, предполагающая известное ограничение унификационных усилий, обусловленное учетом специфических пространственных, временных и материальных особенностей.
Идея космополитической Европы предполагает также принятие новой логики политической мобилизации. Речь идет о переходе к постнациональной модели демократии, которая порывает с практикой ограничения гражданских прав и, напротив, предоставляет гражданам возможности реального участия в европейском процессе принятия политических решений. Основной проблемой демократизации в Европе - наряду с асимметрией форм членства в ЕС и связанной с этим асимметрией прав - является специфическая организация политической власти. Вопреки гоббсианской концепции абсолютного суверенитета, предполагающей концентрацию и централизацию власти, политическая власть в Европейском союзе рассредоточена на разных уровнях. Но если такого евроскептика, как Ральф Дарендорф, дисперсность власти в Евросоюзе побуждает высказать фундаментальные сомнения в самой возможности функционирования демократии вне рамок нации-государства1, то для сторонников идеи космополитической Европы задача состоит в
1 Dahrendorf R. Europa und die Zukunft des Westens: Ein Gespräch mit Ralf Dahrendorf // Blätter für deutsche und internationale Politik. - B., 2005. - N 3. -
S. 288-300.
развитии модели постнациональной и постпарламентарной демократии.
Бек и Гранд подчеркивают, что наделение всей полнотой властных полномочий Европейского парламента и правление на основе парламентского большинства недостаточны для решения этой задачи. Они убеждены, что магистральным путем восполнения дефицита демократии является не усиление наднационального парламентского представительства, а наращивание возможностей непосредственного влияния европейцев на политический процесс. Существующие институты парламентской демократии могут быть лишь дополнением к такому важнейшему инструменту прямой демократии, как общеевропейский референдум. При соответствующей подготовке такие референдумы могут стать важным фактором укрепления Европейского союза «снизу». Разумеется, это должны быть именно общеевропейские референдумы, а не серия национальных референдумов, на которых, в частности, решалась судьба европейского Конституционного договора. Они могут проводиться по любому вопросу при условии, что их инициаторами является достаточное количество граждан разных стран ЕС, а не национальные правительства и наднациональные институты. Результаты голосования должны быть обязывающими для наднациональных институтов, которые будут вырабатывать на их основе дальнейшую стратегию действий. По мнению авторов, в результате реализации этого подхода европейцы превратятся из пассивных объектов в активных субъектов европейской политики.
Предоставление равных прав участия в процессе принятия политических решений является важным, но недостаточным условием для достижения идеала космополитической демократии. Сами гарантии равноправия не должны использоваться для подрыва разнообразия и отрицания инаковости. Основная проблема здесь связана с фундаментальным проявлением демократии - волеизъявлением большинства. Авторы подчеркивают, что волеизъявление большинства лишь тогда имеет легитимирующую силу, когда само большинство может измениться, а принятые большинством решения могут быть пересмотрены. Если же решения большинства оказываются необратимыми, а меньшинство становится структурным, то возрастают шансы усугубления конфликта. В этом заключается серьезная опасность для космополитической Европы.
Концепция европейской космополитической демократии, основанная на признании инаковости, требует определенных ограничений в отношении принципа волеизъявления большинства. По мнению Бека и Гранда, идеальным вариантом была бы замена принципа волеизъявления большинства принципом консенсусного решения. Опыт показывает, что многие современные демократии стремятся дополнить или даже заменить волеизъявление большинства различными методами разрешения конфликтов на основе консенсуса. Этот тренд должен быть еще больше усилен в случае космополитической демократии, неотъемлемым атрибутом которой является признание и сохранение различий. Только при соблюдении этого условия потенциал европейского гражданского общества может быть использован для построения космополитической Европы.
Если предложенные в статье Бека и Гранда идеи являются развитием представлений о рефлексивной модернизации применительно к кризису европейского интеграционного процесса, то в статье Раймонда Ли (Малайский университет, г. Куала-Лумпур, Малайзия) критически рассматриваются уже сами эти представления как яркая манифестация европоцентризма. Ли подчеркивает, что для Бека и его последователей эпоха модерна не закончилась, но вступила в новую фазу, в которой модерн сам себя радикализирует. Эта фаза - второй модерн - не означает разрыва с принципами первого модерна, но проявляется в важнейших трансформациях таких институтов, как нация-государство и нуклеарная семья. Первый модерн видится неким средоточием четких рубежей (boundaries), тогда как второй модерн ознаменован их коллапсом. «Революция побочных эффектов» разрушила самореферентность первого модерна. Второй модерн не способен обеспечить гарантий определенности и предсказуемости.
Видимая монолитность первого модерна поддерживалась нацией-государством, систематическим разделением труда, индивидуализацией, научным прогрессом и функциональной дифференциацией. Становление второго модерна сопряжено с такими процессами, как глобализация, нарастающая индивидуализация, трансформация гендерных ролей, изменение характера труда в сторону большей гибкости, изменение представлений об окружающей среде. Для Бека и его последователей различение первого и второго модерна является абсолютно европоцентричным, поскольку в их
трактовке специфические условия первого модерна неприменимы ко многим неевропейским странам, исторический опыт которых был принципиально иным. В то же время эти страны открыты для тех дестабилизирующих воздействий, которые способствуют переходу ко второму модерну. Поэтому появляются основания для рассуждений о «других модернах», о «неевропейских путях ко второму модерну и через него»1.
Однако, подчеркивает Р. Ли, разрыв между первым и вторым модерном нельзя считать реальным историческим разрывом. Этот разрыв обусловлен усиливающимся осознанием контингентности и преодолением гегемонии детерминизма, присущей первому модерну. Парадигмальный сдвиг от детерминизма к контингентности, в частности, означает, что отсутствие опыта первого модерна у неевропейцев было обусловлено их неприятием режима детерминизма. Последнее интерпретировалось европейцами как выпадение из общей исторической схемы прогресса. А колониализм в этом контексте рассматривался не только как стремление к эксплуатации, но и как попытка «цивилизовать» покоренных. Что же касается второго модерна, то сутью его является не столько глобализация контин-гентности, сколько усиливающаяся пластичность в интерпретации границ.
В версии Бека второй, или рефлексивный, модерн является дискурсом непредвиденных изменений в европейском обществе, запущенных в рамках самого процесса модернизации. Критическая позиция в отношении этого варианта теории рефлексивной модернизации состоит в том, что различение первого и второго модерна обусловлено стремлением Бека и его последователей дать объяснение фундаментальным трансформациям в европейском социокультурном ареале. В результате дальнейшее развитие концепции рефлексивности идет по пути интерпретации текущих событий в Европе при недостаточном выявлении связи этих событий со вступлением других обществ в эпоху модерна. В прагматическом аспекте теория второго модерна призвана обеспечить защиту идеи европейского центра и тем самым интеллектуально подкрепить нынешние «геркулесовы усилия по европейской интеграции» (с. 62).
1 Beck U., Bonss W., Lau C. The theory of reflexive modernization: Problematic, hypotheses and research programme // Theory, culture & society. - L., 2003. -Vol. 20, N 2. - P. 7.
Как полагает автор, адвокатам второго модерна имеет смысл всерьез рассмотреть концепцию множественности модернов, которая позволит истолковать второй модерн как часть калейдоскопа глобализирующегося мира. Это означает, что анализ и критика модерна не должны более ограничиваться одной Европой. Не меньшее внимание должно уделяться появлению других модернов в самых разных частях мира. Ли ставит вопрос следующим образом: «Как неевропейские общества могут испытывать воздействия второго модерна, если они даже в минимальной степени не подверглись воздействию первой фазы модерна?» (с. 63). По его мнению, если первый модерн был исключительно европейским, а второй модерн оказывает влияние и на неевропейские общества, то здесь, с одной стороны, проявляется стремление затушевать колониальное прошлое, а с другой стороны - обосновать неоколониальную зависимость неевропейского мира.
Подъем ряда неевропейских индустриально развитых стран (в частности в Тихоокеанском регионе) не позволяет ответить на вопрос, идет ли в их случае речь о переходе к первому или второму модерну или о комбинации того и другого. Идея множественности модернов позволяет выйти из этого затруднения. Европейская версия модерна служит выражением многоликости рефлексивной модернизации точно так же, как и все другие модерны. Неевропейский мир не является единым целым - он представляет собой совокупность различных обществ, уникальных в историческом, политическом и культурном отношениях.
Концепция множества модернов была выдвинута Ш. Эйзен-штадтом, который подчеркивает, что структурная дифференциация неевропейских обществ совсем не обязательно воспроизводит европейскую модель. По его мнению, европейская модель стимулирует появление различных институциональных и идеологических паттернов за пределами Европы. Эйзенштадт пишет: «Существенно, что эти паттерны не конституировали простое продолжение в современной эре традиций их обществ. Такие паттерны, несомненно, относились к модерну, хотя и испытывали сильнейшее воздействие специфических культурных посылок, традиций и исторического опыта. ...Идея множественности модернов означает, что наилучший путь понимания современного мира .состоит в рассмотрении его как повествования (story) о непрерывном консти-
туировании и реконституировании разнообразия культурных про-грамм»1.
В представленной Эйзенштадтом концепции плюрализации модерна исходная модель не может оставаться неизменной, поскольку в процессе распространения на весь мир она испытывает воздействие множества культурных программ. Такая плюрализация предстает в виде многократно повторяющегося процесса импорта и реэкспорта модерна, в ходе которого происходят фундаментальные институциональные и идеологические изменения, но результаты этих изменений далеко не всегда в точности воспроизводят характеристики исходного европейского проекта. Вместо этого наблюдается феномен обратной связи, побуждающий к реинтерпретации оригинальной европейской версии модерна в свете новейшего опыта других модернов.
Развивающий идеи Эйзенштадта П. Катценштейн отмечает, что «множественность модернов разочарует тех, кто ищет один доминантный нарратив, например, рост секуляризма или неизбежность столкновения цивилизаций»2. Он указывает на то, что различные культурные программы сами себя модифицируют и адаптируют к таким масштабным историческим процессам, как модернизация, секуляризация, индустриализация и демократизация. Применительно к расширяющейся Европе это, в частности, означает, что она становится местом встречи транснациональных религиозных сообществ, равно как и многообразных констелляций политического контекста. Такие встречи, происходящие, разумеется, и за пределами Европы, размывают имидж модерна как тотальности исходного европейского проекта.
Распространение модерна в глобальном масштабе стало возможным не в результате эволюции одной единственной идеи, а в силу открытости модерна множественным интерпретациям. Вернее, сама эта открытость стала подобием похоронного звона по первому модерну, поскольку ее предпосылкой является разрыв с восходящими к эпохе Просвещения теоретическими основаниями
1 Eisenstadt S.N. Multiple modernities // Daedalus. - Cambridge (MA), 2000. -Vol. 129, N 1. - P. 2.
2 Katzenstein P. J. Multiple modernities as limits to secular Europeanization? // Religion in an expanding Europe / Ed. by T.A. Byrnes, P.J. Katzenstein. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2006. - P. 4.
первого модерна. Множественность модернов нельзя свести к простой симуляции европейского модерна. Основой этого плюрализма являются динамические взаимодействия между культурными традициями и современными инновациями. Результатом такого рода взаимодействий становится появление различных гибридных форм модерна, причем для специального выделения из их числа второго модерна нет достаточных оснований. В эпоху электронных коммуникаций и глобальных потоков товаров и капитала невозможно представить второй модерн в качестве некой закрытой сущности.
Подводя итог своему анализу, автор ставит следующий вопрос: является ли рефлексивность исключительно европейской особенностью или же выступает фактором трансформации, выходящим за европейские границы? По его мнению, в этом случае речь идет не только о том, что рефлексивность есть продолжение и модификация дискурса Просвещения, но и об иной проблематике, с этим дискурсом непосредственно не связанной. Ли приходит к выводу о том, что взаимосвязь второго модерна с другими модернами -это не отношение прецедентности, но совместное становление, в рамках которого влияние динамики неевропейских модернов становится все более значимым.
Д.В. Ефременко
