CC BY
57
Русское зарубежье
2008.03.036. РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ В ПАРИЖЕ: ВЗГЛЯД НА ФРАНЦУЗСКУЮ ЛИТЕРАТУРУ, 1920-1940: Междунар. науч. конф., Женева, 2005 / Сост., науч. ред.: Жаккара Ж.-Ф., Морар А., Тассис Ж. - М.: Русский путь, 2007. - 488 с. - (Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»: Материалы и исслед.; Вып. 8).
Проблематика конференции, состоявшейся в Женевском университете 8-10 декабря 2005 г.1, по материалам которой составлен данный сборник, продиктована темой исследовательского проекта, осуществленного кафедрой русской литературы университета и финансированного Швейцарским национальным фондом научных исследований, а также Генеральным фондом и фондом Боненки Женевского университета и Женевского академического общества. Цель конференции - определение места французской литературы в эмигрантской прессе и выявление авторов, вызвавших наибольший интерес.
«Некоторые авторы сборника вслед за большинством эмигрантов считают, что встреча русской эмиграции с французской литературой не получила должного развития»; тем не менее крайне важно, что уникальная встреча «двух литератур, создававшихся в одной европейской столице», состоялась (с. 8), отмечают составители и научные редакторы сборника - зав. кафедрой русской литературы Женевского университета, профессор Жан-Филип Жаккар и его коллеги Жервез Тассис и Аника Морар.
В нескольких статьях сборника анализируются публикации эмигрантской прессы о новинках французской литературы. Н.А. Богомолов в статье «Современная французская литература на страницах газеты "Последние новости" (1921-1923)» обращает
1 Решение издать сборник в научной серии Библиотеки-фонда «Русское зарубежье» составители объясняют концептуальным совпадением с общим направлением этой серии. Важно также учесть и то, что конференция проводилась в дни годовщины смерти Шимона Маркиша, которого женевские русисты считают своим учителем, и то, что эти дни были отмечены другими тяжелыми утратами в литературоведении - М. Гаспаров, Е. Мелетинский, В.Н. Топоров, А. Чудаков. «Им и их поколению и была посвящена эта конференция» (с. 3). - Прим. реф.
внимание на то, что на первых порах существования газеты в ней печаталось мало материалов о современной французской литературе. И объяснялось это слишком большой близостью газеты русским читателям: «... необходимо было отыскать возможности для существования культуры собственной, временно изгнанной с родины»; французская культура «использовалась для того, чтобы подчеркнуть те или иные качества и особенности русской» (с. 30). Два разряда современной словесности привлекали постоянное внимание сотрудников газеты: книги о современной России и переводы русской литературы на французский язык. Своеобразие публикаций в «Последних новостях» состоит в том, что «французская литература словно бы непроизвольно оказывается точкой отсчета для литературы и культуры вообще», и этот семантический пласт должен быть очевиден для постоянного и внимательного читателя газеты (с. 38).
В статье «Освещение европейской (преимущественно французской) литературы в газете "Последние новости" в 1932— 1933 гг.» А.А. Добрицын (Лозанна) в многочисленных рецензиях, опубликованных в газете, выявляет общие черты, свойственные критикам - Г. Адамовичу, В. Вейдле, Ю. Сазоновой, при всем различии их индивидуальных подходов и стилей.
«Французская литература на страницах журнала "Звено"» находится в центре внимания Жервез Тассис (Женева). В журнале регулярно возникали имена М. Пруста и А. Жида, наиболее часто встречавшиеся в эмигрантской печати в 30-х годах. Если бы не усилия редакции «Звена», полагает исследовательница, «младшее поколение» эмигрантских писателей «едва ли открыло бы для себя этих двух авторов. И даже шире - новейшую литературу той страны, где они жили» (с. 362). Именно благодаря публикациям в «Звене» (а позже в журнале «Встречи») русский читатель-эмигрант осознал, что французы считали в то время первыми писателями не А. Франса, А. де Ренье и Ги де Мопассана, а Пруста, Жида, Мон-терлана и Мориака. Журнал «Звено» дал читателю достоверный и богатый путеводитель по французской прозе 20-х годов.
По мнению Р.М. Янгирова, автора статьи «"Новая газета": К истории печатного диалога молодой эмигрантской литературы с художественной культурой Франции», двухнедельник был задуман М. Слонимом «как площадка для диалога эмигрантской, советской
и западной литературы и - шире - как медиатор между русским и европейским культурными контекстами» (с. 431). В каждом номере газеты публиковались статьи и эссе французских авторов, обзоры литературно-художественной жизни, рецензии на новые книги (Ж. Кокто, А. де Ренье, Ж. Дюамеля, А. де Ришо, П. Морана, А. Моруа, П. Доминика, А. Тэрива и др.), аннотировалась периодика (в частности, журнал «Муа» - «Mois») и т.д. Особое место отводилось мэтрам - А. Моруа и Ф. Мориаку. История «Новой газеты» (издание прекратилось после пятого номера) стала «важным катализатором литературной и общественно-политической эволюции Слонима и, по сути, предопределила его отход от эмиграции» (с. 453). В приложении к статье дана роспись содержания двухнедельника (1931, № 1-5).
Т.В. Викторова (Страсбург) в статье «"Говорить о частном, личном и случайном": Французская литература в восприятии К. В. Мочульского» характеризует три особенности названного критика в подходе к французской литературе: приближение к жанру эссе; выявление параллелей между литературами (элементы сравнительного анализа); религиозно-философская ориентация, обусловившая выход к жанру «духовной биографии» в 30-40-е годы, к пониманию критики как своего рода жизнетворчества.
«Георгий Адамович о взаимоотношениях французской и русской литературы» - тема статьи О.А. Коростелёва. В 1910-е -начале 1920-х годов «литературное западничество» критика «сочеталось с прогрессистскими представлениями о едином мировом литературном процессе, который в разных литературах различался лишь степенью приближения к идеалу» (с. 153). Эта точка зрения впоследствии вызвала в эмиграции длительную дискуссию о «столичной» и «провинциальной» литературе. В эмигрантские годы Адамович продолжал считать французскую литературу одной из первых в мире, но все больше «приходил к убеждению, что русской литературе нечего у нее позаимствовать», что это сферы «лишь соприкасающиеся, но не способные оказывать существенное влияние друг на друга»; они развиваются «по собственным внутренним законам» (с. 154-155). Со временем осознание критиком принципиальной разницы литератур и национальных менталитетов еще более укрепилось.
Главное отличие русской литературы Адамович видел в том, что ее тема оставалась «христианской». При этом критик внимательно следил за французской литературой, выделяя все интересное для русского читателя. Он сразу заметил и высоко оценил Л.Ф. Селина; наблюдал за опытами сюрреалистов и дадаистов, за нападками авангардистской молодежи на классиков. После Второй мировой войны он одним из первых начал писать о французских экзистенциалистах и переводил А. Камю, почувствовав близость нового течения умонастроениям «русского Парижа». Постепенно изменилось отношение критика к славянофильству, в котором он стал находить определенную правоту. Приложение к статье содержит библиографию - «Георгий Адамович об иностранной литературе».
В статье «Владимир Вейдле и французская литература» Мишель Окутюрье (Париж) характеризует «замечательного эссеиста», писавшего на французском. Об этом свидетельствует самая значительная его книга, написанная на французском, - «Умирание искусства»; она вышла в 1936 г. и затем (увеличенная втрое) была переиздана в 1954 г. под заглавием «Пчелы Аристея» («Les Abeilles d'Aristée»). В этой книге сходятся «нити» почти всех статей В.В. Вейдле, разбросанных в периодике 20-30-х годов. Главное место в его обширном литературно-критическом наследии принадлежит, по мнению исследователя, не столько русской, сколько французской литературе, в которой критик находил блистательные примеры для своих размышлений о судьбе искусства в современном мире (с. 295). Так, у М. Пруста критик наблюдал «разрушение образа человека, его распыление на отдельные мгновения», вследствие чего исчезала его цельность; главная книга писателя - «книга отчаяния, а не спасения от проклятия времени, пожирающего бытие: не поиски утраченного времени, а поиски утраченной личности» (с. 298). Его творчество, как и творчество А. Жида или П. Морана, - свидетельство глубокого недуга, более того - признак «умирания искусства» - так М. Окутюрье толкует основной тезис книги Вейдле. Критик возлагал надежду на возрождение искусства через духовное, религиозное возрождение человечества; проявлением этой тенденции в западных странах, прежде всего во Франции, он считал развитие «мощной католической литературы».
Истоки размышлений В. Вейдле исследователь находит в русском Серебряном веке и религиозном ренессансе (Н. Бердяев,
С. Булгаков, П. Флоренский и др.). Здесь нашла свое продолжение «славянофильская критика западного рационализма и индивидуализма, ведущих к разрушению человеческого общества и к гибели человечества» (с. 301). М. Окутюрье видит оригинальность литературно-критического наследия В. Вейдле в его стремлении перенести на французскую почву русскую эстетическую мысль, в «своеобразной попытке синтеза двух культур» (там же). Статью сопровождает библиографическое приложение «Владимир Вейдле о французских писателях: Статьи и рецензии».
В статье «К изучению участия русской эмиграции в интеллектуальной и культурной жизни межвоенной Франции» Л. Ливак (Торонто) исследует французскую периодику и издательское дело за двадцать лет. Собранные им материалы франкоязычной библиографии эмигрантских авторов позволяют выделить три периода интенсификации эмигрантской франкоязычной активности: 19201924 гг.; 1929-1934 гг.; осень 1938 - лето 1940 г.
«Формула поколения», данная в книге В. Варшавского, как замечает М.А. Васильева в статье «К проблеме "Незамеченного поколения" во французской литературе», - это определение (задним числом) ушедшей в историю эпохи: «. мы имеем дело с литературным пространством, развернутым между задуманным и состоявшимся. Само это пространство оказывается "зажатым" в исторический промежуток, продиктовавший .новые, нетипичные условия становления литературы» (с. 45). Несовпадение творческой воли («стратегии») и внешнего диктата истории во многом помешало самопроявиться поколению младоэмигрантов в полной мере. Этому трагическому «несоответствию», заложенному в самом понятии «литература русской эмиграции», мы и обязаны, отмечает автор, появлением «незамеченного поколения» как уникального литературного и исторического феномена, оказавшего влияние на облик не только русской, но и французской литературы. Феномен творчества младоэмиграции состоит в том, что «незаме-ченность, ничто, исчезновение, по словам Б. Поплавского, перевоплощаются в "пластический медиум становления". Образ жизни, заданный историей извне, не только не дезавуируется, но оборачивается философией» (с. 47).
Незамеченность, исчезновение, минимализм становятся частью текста и отличительной чертой поэтики «парижской ноты».
Именно за ней и шире - «парижской школой» закрепляется статус одной из наиболее органичных и чутко отреагировавших на требование времени неформальных школ в литературе, привлекших лучшие молодые писательские силы эмиграции. Этому успеху она во многом обязана французскому контексту.
Одним из наиболее ярких подтверждений «тайного присутствия» во французской литературе русской эмиграции (эмигрантский герой, эмигрантское мироощущение, эмигрантская поэтика) М.А. Васильева считает прозу Патрика Модиано (р. 1945), лауреата Гонкуровской премии (повесть «Незнакомки», 1999; роман «Маленькое Чудо», 2001). Наряду с «бегством», «бездомностью» в прозе Модиано присутствует и лейтмотив «незамеченности» или исчезновения (в повестях «Улица Темных Лавок», 1978; «Вилла Грусть», 1975; «Утраченный мир», 1984). «Вырванность» из жизни, драматические «пустоты» в прошлом, амнезия, двойничество также воспринимаются французским писателем как звенья одной цепи (с. 56).
В повести «Улица Темных Лавок» русская диаспора играет роль своеобразной путеводной нити в лабиринте прошлого героя, направляя ход его воспоминаний. Она же становится и камертоном его душевной драмы. «Утраченный мир» русского беженца «обретает символическое значение, русский эмигрант оказывается собирательным образом, драма "незамеченного поколения" выходит за рамки русского изгнанничества и становится объединяющей» (с. 59).
Как пишет Т.Н. Красавченко в статье «Л.-Ф. Селин и русские писатели-младоэмигранты первой волны (В. Набоков, Г. Газданов, В. Яновский и др.)», «скандальный» роман «Путешествие на край ночи» (1932) поразил экзистенциальным отчаянием, предельной откровенностью, своеобразием стиля, разговорным языком, ненормативной лексикой, неологизмами, арготизмами, т.е. разрывом с традицией «прекрасного» французского языка. В русской эмигрантской литературе «путь Селина» избрал В. Яновский, работавший в бесфабульной манере и разрушавший, как и Селин, «причинно-следственные связи, т.е. традиционный романный канон» (с. 184-185). Хронологически Яновский (натуралистичные рассказы «Тринадцатые», 1930; «Документ», 1931; роман «Мир», 1931) опередил «эстетические искания» Селина, однако из-за недостатка таланта оказался в его «тени». В «селиновском ключе» и вместе с
тем в русле прокламированной Г. Адамовичем эстетики литературы «человеческого документа» написан роман Е. Бакуниной «Тело» (1933). Попытки в духе Селина наблюдались и в романе Б. Поплавского «Домой с небес» (1935, опубл. 1993), но и его, несмотря на талант, смелость эксперимента, ждала неудача в «попытке натурализма» (с. 186).
Эстетике Селина близка «поэма в прозе» Г. Иванова «Распад атома» (1937, опубл. 1938), где монолог лирического героя - это, в сущности, своеобразный монолог «руссифицированного Бардамю», героя романа Селина, а «само произведение, нарушающее... канон традиционного романа. это путешествие на край ночи, построенное по принципу музыкального произведения (фуги), сочетающее повторяющиеся и переплетающиеся между собой темы и приходящее в конце концов к "краю" - неизбежному финалу: самоубийству героя» (с. 186-187). Распад атома у Г. Иванова - синоним духовной и телесной смерти, а причина этого у Иванова, как и у Селина, -«безобразие мира», где прежние духовные ценности низложены, а искусство невозможно. Повествователь Г. Иванова, как и Бардамю Селина, - «герой» экзистенциальный, предельно одинокий, «чувствующий запах тлена этого мира»; оба «писателя обнажают темную, теневую сторону природно-смертного бытия»; их эпатажно-шокирующие произведения талантливы, но вызывают чувство отвращения (с. 187).
Г. Газданова как автора «Ночных дорог» (1939) «сближает с Селином стремление внушить читателю чувство абсолютной правдивости изображаемого - без искажающих культурных мифологем, склонность к изображению маргинальных персонажей, создание образа Парижа как одного из кругов ада и воссоздание "потока жизни" как жестокого "экзистенциального приключения в мире", где бездействуют аксиомы морали» (с. 188). Однако в отличие от Селина, «создавшего мрачную прозу человеческого ничтожества», у Газданова «неизменно сохраняется способность видеть в человеке человека, его душу, загнанную существованием "на край ночи"» (с. 189).
У Селина и Сирина (Набокова) как автора рассказа «Ужас» (1926), романов «Камера обскура» (1932-1933), «Отчаяние» (1934), «Приглашение на казнь» (1935-1936), несмотря на кардинальное различие характеров и масштаба дарований, исследовательница
находит общий исток, ведущий к тому, что образно определимо как «черный квадрат», не без оснований ассоциирующийся с картиной К. Малевича (1915), открывающей XX в. и таящей в себе глубокие смыслы, многозначную символику вне «контекста Малевича» и супрематизма. «Черный квадрат» можно толковать «как рамку мира, заполненную пустотой, тьмой, как полную деструкцию, провал, ничто, или же как пустоту, рождающую метафизический Абсолют», как границу, отделяющую ХХ в. и его искусство от искусства минувших эпох, как «черную дыру одиночества» (с. 190). В этом амбивалентном значении «черный квадрат» присутствует и у Г. Иванова, и у Селина, и у Сирина. Т.Н. Красавченко обыгрывает в статье и параллель между Селином и Набоковым, которую проводил П. Бицилли1.
Подводя итоги, автор статьи пишет: «Трудно при исследовании "селиновского эха" в русской эмигрантской литературе четко обозначить границы "влияния" или "типологического параллелизма" - видимо, "сработало" и то, и другое», хотя во всех случаях (даже Яновского) важнее представляется роль типологии. «Сопоставление выявляет существенные элементы общности европейского модернистского художественного сознания, в частности формирующегося феномена литературного экзистенциализма, и вместе с тем демонстрирует специфику его русского варианта, обусловленную различием пережитого русскими и французскими писателями исторического опыта, принадлежностью их к разным литературным и культурно-цивилизационным традициям. Литературная традиция Селина... идет от Франсуа Рабле» (с. 195), Э. Золя, а путь от него ведет к Ж.-П. Сартру и А. Камю. «Очевидно, что натурализм, традиции которого так талантливо развил Селин, не дал ярких плодов в русской эмигрантской словесности, ибо... не был органичен для русской литературы» (там же). «Крайне важно и то, что Селин - писатель, презирающий человека» (что не свойственно для русской литературной традиции, сохраняющей христианские нравственные императивы). «Более того, он - писатель сухой, неэротичный, и, возможно, отсутствие этого "измерения", обозначенное
1 См.: Бицилли П.М. Возрождение аллегории // Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования. Статьи. Рецензии. - М., 2000. - С. 445-450.
Л. Кельбериным как отсутствие любви в его мире, и есть главное, принципиально важное отличие его от русских писателей» (там же).
В сборнике опубликованы статьи, связанные с творчеством:
М. Цветаевой - «Французская поэма Марины Цветаевой "Le Gars": Взаимодействие языка и художественного мира» (Г. Армаганян-Ле Вю, Лион), «Марина Цветаева и французские писатели» (Л.А. Мнухин; в приложении - «Список продаваемых книг. Составлен М. Цветаевой, 1940. Французская часть»);
А. Ремизова - «Французский сюрреализм и произведения "большой формы" Алексея Ремизова» (А.М. Грачева, С.-Петербург), «"Магнитные поля": А.М. Ремизов и французский сюрреализм» (Е.Р. Обатнина, С.-Петербург), «Двойное сознание и двуязычие в рассказе А.М. Ремизова "Индустриальная подкова" в контексте журнала "Числа"» (Г. Слобин, Мидлтаун, Коннектикут, США);
Б. Поплавского - «Сюрреалистический Париж Бориса Поплавского ("Аполлон Безобразов" и "Парижский крестьянин" Луи Арагона)» (О.А. Каменева, Женева), «"Демон возможности": Борис Поплавский и Поль Валери» (Д.В. Токарев, С.-Петербург), «"Роман с Богом", или о двух литературных шутках в "Аполлоне Безобразо-ве" Бориса Поплавского (Борис Поплавский и Альфред Жарри)» (В. Хазан, Иерусалим);
С. Шаршуна - «Сергей Шаршун и французские дадаисты» (А. Морар, Женева; в приложении - «Список текстов французских дадаистов, предположительно переведенных Сергеем Шаршуном»).
В сборнике также опубликованы статьи: «"Воздух свободы": Воспоминания русских эмигрантов первой волны о жизни во Франции» (О.Р. Демидова, С.-Петербург), «Пути языковой ссылки писателя-эмигранта» (Ж. Нива, Женева), «Состоявшийся альянс: Французские писатели в творчестве Юрия Анненкова (Книжная иллюстрация, кино, портреты, литература)» (И.В. Обухова-Зелиньска, Варшава), «Случайные неслучайные встречи: Зинаида Гиппиус о Шарле Деренне» (М.М. Павлова, С.-Петербург), «Средневековые французские сюжеты в сборнике Эллиса "Крест и Лира"» (Ф.Б. Поляков, Вена), «Французская литературная культура и русская эмиграция: Случай Вячеслава Иванова» (А.Б. Шишкин, Рим), «Ссылка в центр мира, или Рецепция как метод борьбы: Заметки об Илье Эренбурге» (Л.М. Геллер, Лозанна).
Т.Г. Петрова
