CC BY
21
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2008.03.032-043. ИРАН В НАЧАЛЕ XXI В.: СТРАТЕГИЧЕСКИЙ ВЫЗОВ И ВОЕННАЯ УГРОЗА.
2008.03.032. GNESOTTO N. Preface // Iranian challenges / Ed. by Posch W. - P., 2006 (Chaillot paper / Inst. for security studies; N 89). -P. 7-8.
2008.03.033. POSCH W. Introduction // Ibid. - P. 9-16.
2008.03.034. KAPISZEWSKI A. Iran's presidential elections a. their impact on the Republic's politics // Ibid. - P. 17-28.
2008.03.035. AMIRPUR K. The future of Iran's reform movement // Ibid. - P. 29 -40.
2008.03.036. Hourcade B. Iran's internal security challenges // Ibid. -P. 41-58.
2008.03.037. Halliday F. Iran's regional a. strategic interests // Ibid. -P. 59- 72.
2008.03.038. EHTESHAMI A. The future of Iran's defence a. nuclear policy // Ibid. - P. 73-86.
2008.03.039. BEEMAN W.O. After Ahmadinejad: the prospects for US-Iranian relations // Ibid. - P. 87-98.
2008.03.040. Posch W. The EU a. Iran: a tangled web of negotiations // Ibid. - P. 99-114.
2008.03.041. REISSNER J. EU-Iran relations: options for future dialogue // Ibid. - P. 115-126.
2008.03.042. POSCH W. Conclusion: a triple-track policy for the EU? // Ibid. - P. 127-132.
2008.03.043. EKOVICH S. Iran a. the new threats in the Persian Gulf a. Middle East // Orbis. - Philadelphia, 2004. - Vol. 48, N 1. - Р. 71-89.
Директор Института проблем безопасности ЕС (Париж, Франция) Н. Ньезотто, открывая сборник очерков ведущих европейских и американских специалистов по современной иранской политике, отмечает: «В течение последних трех десятилетий международный статус Ирана претерпел огромные колебания - то лучший союзник, то возможный враг, государство-ось или государство-пария» (032, с. 7). Всего только пять лет назад США и мировое сообщество высоко оценивали негласное сотрудничество Тегерана при подавлении «Талибан». Но через два года имидж
Ирана стал стремительно ухудшаться, что было вызвано, прежде всего, откровениями относительно иранской ядерной программы, эскалацией противоборства суннитов с шиитами в ходе иракского кризиса и внешним ужесточением дипломатического курса Исламской республики.
«Если нераспространение ядерного оружия бесспорно и представляет собой важнейший элемент международной безопасности, то иранский вопрос тем не менее несводим к экстремистскому или безответственному поведению того или другого руководителя. Двадцать пять лет исламской революции вылепили чрезвычайно сложное общество со столь же брутальной, сколь и непрозрачной политической динамикой на фоне катастрофической ситуации в экономике, ложащейся на фон национализма, столь же вирулентного, сколь конформистского» (032, с. 7).
Исламская Республика не первый год вызывает первостепенную озабоченность мирового сообщества. В то время как европейцы считают приоритетным акцент на ядерные риски, американцы все больше настаивают на «глобальной угрозе», которую ИРИ представляет для международной безопасности (расползание атомных технологий), стабильности на Среднем Востоке (терроризм и вмешательство в дела соседей), демократии и правам человека (подавление недовольных внутри страны). Рискуя идеологически де-монизировать целое государство, западному миру удалось противопоставить ядерным амбициям Тегерана единый фронт, которого так и не удалось создать в отношении Ирака; РФ и КНР также отвергают саму мысль о ядерном Иране, даже если эта общность целей не исключает расхождений в методах принуждения - дипломатических или военных. ЕС добился лидирующих позиций в управлении ситуацией, исход которой станет решающим для всей системы региональной и глобальной безопасности.
«Если в 2005 г. на международной арене все еще доминировал продолжающийся кризис в Ираке, то 2006-й стал настоящим годом Ирана. Циники и вещуны могли утверждать, что иранский кризис уже давно перезрел, во всяком случае, после рассекречивания тайной ядерной программы в 2002 г. Но "Иранский кризис" длится с самого дня провозглашения Исламской Республики Иран» (033, с. 9), - считает научный сотрудник В. Пош (Институт иранистики и исследования арабо-мусульманского мира, Вена, Австрия).
С этого времени ИРИ регулярно бросала вызов Вашингтону на многих фронтах по всему Среднему Востоку, сначала активно пытаясь экспортировать исламскую революцию вплоть до Судана, а с 90-х годов - выступая как враждебная региональная держава.
В ближневосточном контексте Европа никогда не отрицала важности Ирана; существовали и существуют мотивы как позитивного, так и негативного взаимодействия с Тегераном: в качестве примера первых может быть названо поощрение эмбриональных демократических тенденций, которые стали бы провозвестниками установления подлинной исламской демократии. Однако их в данный момент перевешивают непредсказуемость нового правительства и растущая озабоченность по поводу иранской ядерной программы. «В любом случае европейцы должны дать свой ответ. Ясно, что спустя более десяти лет европейцы и иранцы так и не научились по-настоящему доверять друг другу, хотя взаимные выгоды, проистекающие из тесного сотрудничества, очевидны» (033, с.
9).
Любой ответ на вопрос о причинах проблем во взаимоотношениях с ИРИ выявит слишком большую роль субъективного начала во взглядах того или иного наблюдателя на ислам, исламизм, революции как таковые, природу международных отношений в целом и взаимосвязей третьего мира и развитых стран в частности. Однако все аналитики сходятся на том, что речь идет об «особом случае», не вписывающемся в какие-либо заданные категории. «Никакая другая мусульманская страна - будь то исламская республика или нет - не обладает подобным набором демократических и теократических структур» (033, с. 10).
Уникальность Ирана подкрепляется, по мнению Поша, непрерывностью его исторической традиции на протяжении трех тысячелетий. Дополнительным фактором изоляции становится четкая ограниченность его географическими рубежами, а также пятисотлетнее господство шиитской деноминации, выделяющей страну из суннитского окружения, но неспособной, в то же время, преодолеть отчужденность по отношению даже к единоверцам в Ираке, которые, несмотря на свое численное превосходство, все еще ведут себя как преследуемое меньшинство. Кроме того, более тысячелетия персидский язык (ныне существующий в трех формах: фарси, несколько более архаичный афганский дари и подвергшийся серьез-
ному тюркскому влиянию таджикский), наподобие французского в ХУШ-Х1Х веках, выступал как средство общения образованных элит и грамотности в пределах культурного ареала, простиравшегося от Османской империи до Средней Азии и Индии. «Все это способствовало выработке мощной, чуть ли не шизофренической, национальной идентичности иранцев, отмеченной, с одной стороны вызывающей самоуверенностью, а с другой - глубоким ощущением жертвенности» (033, с. 10), унаследованным от опыта колониализма и империализма и породившим подозрительность в отношении России, Великобритании и США, не говоря уж об Израиле.
«Чувство культурного превосходства, переплетающееся с сознанием испытанных на протяжении национальной истории несправедливостей, суть основные элементы, лежащие в основе общего для иранцев представления о своем праве на исключительность» (033, с. 10-11). Его приметы Пош усматривает уже в дореволюционной державе Пехлеви, где монарх официально титуловался не только «царем царей», но и «солнцем арийцев»; Исламская же республика «даже перещеголяла шаха», доведя традиционные претензии до превращения своей страны в «международного парию» - статус, на преодоление которого потребовалось не менее четырех президентских сроков. При Мохаммаде Хатами вопрос ставился следующим образом: «Насколько Иран готов переступить через свои притязания на исключительность, или в какой степени международное сообщество готово принять эти притязания ради того, чтобы вновь интегрировать Иран» (033, с. 11), однако 20042005 годы поставили результаты намечавшегося компромисса под сомнение. Инициаторами изоляции страны могут стать либо мировое сообщество, которое окажет на Тегеран давление методами прямого принуждения или санкций, либо национальное руководство, которое само вынесет решение свернуть контакты с Западом. Ту или иную часть иранской элиты подобный сценарий может вполне устроить, но это не значит, что ИРИ перестанет играть роль раздражителя в глобальном масштабе.
Выпуск «Иранские вызовы» разделен на три тематические части, освещающие внутренние дела Ирана, проблемы Исламской Республики в сфере безопасности и взаимоотношения страны с Западом. Не претендуя на исчерпывающее освещение актуальной про-
блематики, составители не включили в него материалы, касающиеся, например, позиций Ирана на глобальном рынке энергоносителей.
А. Капишевский (Ягеллонский университет, Краков, Польша), анализируя президентские выборы 2005 г., приходит к выводу, что если они и не могут рассматриваться как вполне свободные (в подсчете голосов имели место подтасовки), то, по крайней мере, стали самой либеральной избирательной кампанией из тех, что когда-либо проводились в регионе. Можно, например, говорить о таких элементах подлинной демократии, как беспрепятственная агитация и непредсказуемость исхода. Поражение реформистов было вызвано несколькими причинами, одна из которых - отсутствие внушающего доверие кандидата; сыграло роль отстранение от участия в кампании лидера запрещенного Движения за свободу Ирана Эбрахима Йазди. Сыграл свою роль и обратный эффект от критики, которую накануне первого тура обрушил на иранскую электоральную систему Дж. Буш-младший. «Она попросту обозлила множество иранцев, которые ранее уже готовы были бойкотировать выборы, но... могли передумать и отправиться голосовать», причем большинство - за претендентов-консерваторов, предполагает польский политолог (034, с. 19).
Сразу же после выборов некоторые из числа проигравших забили тревогу о рождении в Иране «фашизма» и выразили опасения, что новый президент покончит с гражданскими свободами.
Но несмотря на трения между различными группами верхушки иранской элиты, страна в настоящий момент представляется достаточно стабильной. «Студенчество спокойно, уличных демонстраций и движений массового протеста нет. Хотя иранцы уже не питают никаких иллюзий относительно мулл, восставать они не собираются. Демократическое течение пребывает в спящем режиме и не выйдет из него в обозримом будущем» (034, с. 26).
Победа Ахмади-нежада, по сути, означает, что реформистская риторика более не воздействует на иранский народ. Рассуждения о политических преобразованиях, правах человека и гражданском обществе мало что сделали для решения таких проблем, как высокий уровень безработицы или инфляция. «Реформаторы слишком поздно поняли, что работают "за закрытыми дверями" и их посылы не доходят до адресата» (034, с. 26). Лишь по окончании выборов кандидат от Фронта политического участия Ирана Моста-
фа Моин вместе с членами Иранского движения за свободу (религиозными националистами) объявил о формировании нового Фронта за демократию и права человека и изложил план работы на местах. Замыслами создания Партии национального доверия, а также спутникового телеканала для популяризации своих идей поделился и выдвинутый Ассоциацией борющихся духовников бывший спикер меджлиса худжжат ал-ислам Махди Карруби. Как пишет Ка-пишевский, «теперь они говорят: "Консерваторы дадут вам хлеба. Но они отберут у вас свободу". Но как много иранцев предпочтет свободу хлебу?» (034, с. 26).
В то же самое время среди иранцев сохраняются крайние националистические воззрения, которые исключают возможность перемен, навеянных зарубежным опытом; презирая правящий режим за коррумпированность и репрессивность, они в то же время готовы сплотиться вокруг него в случае давления или военной атаки с Запада. Будущее ИРИ при Ахмади-нежаде в краткосрочной перспективе вряд ли предсказуемо.
Реформисты потерпели поражение еще до выборов, когда началась консервативная реакция, указывает Катаюн Амирпур (Боннский университет, ФРГ). Парадоксально, но существует прямая корреляция между спадом религиозного рвения в иранском обществе и ростом влияния радикалов, так как большинство населения ощущает свою отчужденность от механизмов определения собственной судьбы, что выражается в электоральном абсентеизме.
Парламентские выборы февраля 2004 г., совпавшие с 25-й годовщиной иранской революции, были призваны ознаменовать триумф исламской системы. В некотором смысле так и произошло: Совет стражей исламской революции, где доминируют консерваторы, отклонил выдвижение более 1000 кандидатов, включая 80 членов меджлиса предыдущего созыва, в т.ч. внучки аятоллы Хомей-ни. Несмотря на то, что призыв исключенных из избирательных списков реформаторов бойкотировать выборы не был услышан, явка в 50% стала самой низкой за все время существования республики. И это при том, что, по заявлениям оппозиции, многие иранцы принуждались к участию в голосовании (абсентеистов в ИРИ могут не принять в вуз или на рабочее место в государственное учреждение).
Акции, подобные описанной, стали уже привычными для Совета стражей, который выступает как орудие для устранения с по-
литической арены соперников консервативного крыла иранского духовенства. Еще в 1992 г. он не допустил преобладания в меджлисе представителей лево-исламских течений - лагеря, откуда впоследствии и вышли многие сегодняшние реформаторы. Удивление вызвал как раз массовый допуск последних к избирательному марафону в 2000 г.
Все это свидетельствует в пользу невозможности преобразования Исламской Республики изнутри, на которое надеялись сторонники Хатами. Вместе с тем страна, безусловно, располагает некоторыми базовыми элементами республиканской демократии. Президент избирается не более чем на два срока, в парламенте еще задолго до победы реформаторов в 2000 г. «всегда царила поразительно зрелая культура дебатов», «невообразимая в подобной форме нигде более в исламском мире» (035, с. 30). Однако «каждый республиканский институт в отдельности подчинен соответствующей клерикальной инстанции», что на практике означает: «народ выбирает реформаторов, но неизбранные власти ставят препоны преобразованиям, которые жаждут провести избранные представители» (035, с. 31). Так, меджлис подчинен Совету стражей, которому доверено одобрение обсуждаемых законопроектов и который, как правило, отклоняет 90% законов как «нарушающие исламские основы государства»: реформистам за 2000-2004 гг. удалось продавить не более 50 проектов. Что касается президента, то он даже не вправе определять основные направления внутренней политики; Иран - единственная страна в мире, где глава исполнительной власти не является главкомом ВС. Он неспособен ничего предпринять без опоры на верховного руководителя, позиция которого во всем, что касается активного политического участия граждан, весьма недвусмысленна и описывается словами, произнесенными Али Хаме-неи в январе 2004 г.: «В исламской демократии принимается лишь та власть, что поручена Богом руководителю. Власть руководителя революции есть дар Божий» (цит. по: 035, с. 31).
Следует принимать в расчет и экономический баланс, фундирующий исламский режим. В хозяйственной жизни страны властвуют организации, статус которых не оговорен конституцией: «Генеральный секретариат пятничных проповедников Кума», «Организация исламской пропаганды», «Ансар Хизбаллах» (по характеристике К. Амирпур, «головорезы на службе у консерваторов»,
035, с. 32) и, прежде всего, многочисленные революционные и религиозные фонды (бонйад). По неофициальным оценкам консервативный истеблишмент контролирует 80% иранской экономики через фонды, первоначально учрежденные Хомейни для управления бывшими шахскими имениями и официально не зависимые от государства. Так как они подотчетны исключительно верховному руководителю, официальных данных об их деятельности нет. Приходящаяся на такие фонды доля государственного бюджета оценивается в 25-58%; они занимаются воздушными перевозками через собственную авиакомпанию, ведут широкомасштабную внешнюю торговлю, организуют туризм и производят популярную замзам-колу.
За годы со времени революции страна оказалась не только интеллектуально обескровленной в результате утечки мозгов, но и должна была справиться с наплывом миллионов беженцев из Афганистана и Ирака. Даже по данным Торговой палаты ИРИ, за чертой бедности живут 40% граждан. «Есть и еще один момент, особо серьезным образом повлиявший на население: коллективный опыт смерти и отчаяния, вызванного ее бессмысленностью. Много иранцев заглянули ей в глаза на демонстрациях или на поле боя. И почти каждая семья оплакивает погибших родных, т.н. мучеников, мучеников революции, мучеников войны, мучеников сопротивления шахскому режиму, мучеников борьбы с контрреволюционерами. И чего ради? Большая часть иранцев живет не лучше, чем 25 лет назад, и пользуется не большей свободой. Без толку пролитая кровь, без толку принесенные жертвы, без толку затраченные усилия в борьбе, - чувство, что они зря прожили свою жизнь, характерно сегодня для многих иранцев. И это находит свое выражение в поистине ужасающих цифрах: 28% населения страдает от депрессии. Иран находится на первом месте в мире по числу самоубийств женщин, а потребление наркотиков здесь самое высокое в мире: наркоманией страдает 2,8 млн. жителей» (035, с. 38).
Однако вторая революция стране не грозит. Система доказала свою замечательную прочность. Несмотря на частые упоминания о многочисленных фракциях внутри правящей верхушки и ожесточенном противоборстве духовных авторитетов, сплоченность и солидарность духовенства в конечном итоге торжествует. «Междоусобные распри заканчиваются, как только оказываются под угрозой властные интересы всего братства... веками в этой
среде складывались семейные связи. Этот класс обладает специфическими моделями поведения и уникальными структурами. Все знают всех; все отлиты в одном тигле. Последствий этого нельзя недооценивать» (035, с. 39).
Несмотря на распространяющееся чувство безнадежности, вызванное неспособностью осуществить реформы, существует, по мнению К. Амирпур, достаточная причина для конечного успеха реформаторов - «истекает время, предоставленное историей для теократической модели государства в Иране: власть уже потеряла общество» (035, с. 40). Неудача политических преобразований не означает автоматически провала преобразований социальных. Все большее количество иранцев убеждается в том, что правовое государство просто не имеет альтернатив. Идет складывание хорошо информированной, политически чувствительной общественности, налицо зачаточные признаки гражданских организаций, раздаются требования либерализации общественной жизни. «Вот причины того, что надежда на рождение демократической Исламской Республики Иран все еще жива» (035, с. 40).
Б. Уркад (Национальный центр научных исследований, Париж, Франция), пишет о проблемах внутренней безопасности Ирана. Главные из них он объединяет в три группы. Во-первых, последние выборы привели к власти новый тип молодых политиков, ярким представителем которого является Ахмадинежад. Трения прослеживаются среди новых власть имущих, большинство которых - выходцы из «Пасдаран» или, по меньшей мере, ветераны ирано-иракской войны, уже оспаривающие некоторые решения действующего президента. Во-вторых, этническое многообразие против центрального персидского государства. Здесь внимание обращено на неопределенный статус суннитов, численность которых в Иране оценивается в 9 млн., а также на положение национальных меньшинств как главный источник нестабильности. В-третьих, очевидна необходимость смягчить ограничения, навязанные иранскому обществу исламистами, и открыть экономику для западных вложений; режиму это нужно, прежде всего, для того, чтобы задействовать образованную молодежь. Комбинация этих трех факторов не обязательно приведет к следующей революции; перемены, скорее всего, произойдут в ходе длительного и трудного внутреннего процесса.
Стратегически важное геополитическое расположение, нефтяные ресурсы, исламская политическая идеология и, с недавних пор, ядерная программа ставят ИРИ в центр внимания не только ООН, США и ЕС, но и РФ, КНР, Индии, мусульманского мира, Израиля и неприсоединившихся государств, которые (каждая страна по собственным мотивам) желают видеть ее интегрированным членом мирового сообщества. Однако нахождение Ирана в международном фокусе внимания имеет эффект, прямо противоположный тому, которого ожидают все эти игроки, делая Тегеран более независимым, а исламское государство - более самоуверенным в надежде на баланс сил, исключающий какие бы то ни было прямые враждебные действия, направленные извне против действующего режима.
Исламская Республика выстроила прочные и надежные отношения с различными странами, организациями, экономическими объединениями и нефтяными лобби, которые эффективно защищают ее от тяжелых санкций. Главными партнерами страны являются Россия, Китай и Индия. При таких обстоятельствах переворот по сценарию, сработавшему в 1953 г. против Мосаддыка, обречен; вооруженный удар также может лишь сплотить иранцев, как то было в годы ирано-иракской войны.
Положение усложняется тем, что международный консенсус в данном вопросе труднодостижим. Не только смена режима, а любая модификация политического курса не может быть навязана внешними силами или активным меньшинством, но должна быть инициирована в рамках дискуссий внутри страны, что ограничивает роль международных деятелей созданием позитивного контекста для подобных процессов.
В этом плане все внутренние проблемы ИРИ, будь то хозяйственное положение, культурно-идеологические дебаты, образование, вопросы пола и наркобизнес, превращаются в проблемы безопасности. Две последние президентские кампании продемонстрировали как реальность действующих политических рычагов в иранской системе, так и политическую незрелость молодой республики. Перед наблюдателем простирается новый ландшафт, характеризующийся приходом к власти поколения, молодость которого прошла в революционных бурях и кровопролитных боях с иракской армией.
Расколотая на идеологически взаимоисключающие фракции роялистская, либеральная и левая оппозиция в изгнании, ранее хотя бы способная бросить вызов Исламской Республике, теперь в огромной степени ушла в историю. Но внутри Ирана все быстро меняется. Духовенство, четверть века правившее страной, более не пользуется поддержкой общенародных исламских сил, новые шиитские мыслители переформулируют принципы отношений с суннитами и прочими религиозными меньшинствами, а в некоторых этнических группах жажда образования (особенно среди женской части населения) перевешивает традиционные чаяния. Транзитная наркоторговля и контрабанда подрывают международный авторитет государства. Все это реально ставит под сомнение выживание исламской системы с многочисленными влиятельными кликами внутри нее и обусловливает укрепление и растущую самостоятельность спецслужб, что грозит сползанием к диктатуре.
Озабоченность иранского руководства внутренними проблемами сыграла серьезную роль во взаимоотношениях страны с внешним миром. Ф. Хэллидэй (Лондонская школа экономики, Великобритания) полагает, что региональные и стратегические интересы Тегерана следует рассматривать на фоне конфронтации страны с Вашингтоном.
По сути, идет борьба за право решать судьбы региона между США и их союзниками (в особенности Израилем) и Ираном. Конфликт уже дважды выливался в вооруженное противостояние, в частности, во время гражданской распри в Ливане 1982-1984 гг. и морской войны в Персидском заливе 1987-1988 гг.
Если в первом случае Иран взял верх, то во втором проиграл, а наиболее драматичное, хотя и косвенное, столкновение во время ирано-иракской войны зашло во взрывоопасный тупик и окончилось вничью. Но все эти эпизоды бледнеют перед конфронтацией, которая в настоящее время разворачивается по всей Юго-Западной Азии, где иранцы и американцы вовлечены, с разной степенью поддержки своих сателлитов, в цепь конфликтов, протянувшуюся от Тель-Авива до Кабула.
В этом плане 11 сентября скорее ожесточило, чем перенаправило противоборство, уходящее корнями в 1979 г., отмеченное 444 днями содержания американских дипломатов в качестве заложников в Тегеране, активностью «Хизбаллах», уничтожением
сотен военнослужащих США в Бейруте и продолжающимся соперничеством в Палестине. Смерть Хомейни в 1989 г., казалось, дала сторонам передышку. Иран постепенно наладил отношения со своими арабскими соседями. В Ливане с 1990 г. водворился, пусть даже под надзором Сирии, мир. Переговорный процесс в Осло, по видимости, успокоил ситуацию в Палестине. Тегеран уже не так покровительствовал международному терроризму, а США не пытались больше разжечь восстание в Иране. В Средней Азии, где на первых порах опасались экспорта исламской революции в бывшие советские республики, Иран быстро взял на себя роль модератора и проявил не меньшую осторожность в Закавказье. Следует воздерживаться от упрощенных заключений: умеренность во внутренней политике не обязательно естественно обусловливает умеренность внешнеполитического курса - соратниками Хатами были многие радикальные революционеры, вовсе не отрекавшиеся от своих взглядов.
Наподобие прочих революционных режимов, иранские чиновники лишь недавно осознали, что еще в первые годы Исламской Республики им пришлось заплатить большую цену не только за репрессивную политику внутри страны, но и за экспорт революции в другие государства. В частном порядке они признают три серьезные ошибки того времени: захват посольства США в ноябре 1979 г., отказ заключить на выгодных условиях мир с Ираком в 1982 г. и покровительство оппозиции кабульскому режиму в Афганистане, которое в конечном итоге привело к иранским границам талибов. Компаунд американского посольства в Тегеране по-прежнему занят стражами революции, а его стены покрыты антиимпериалистическими плакатами. Такое понимание пределов своих возможно -стей и промахов революционной поры оказывало отрезвляющее воздействие на внешнеполитическую линию Хатами, но правительство Ахмади-нежада «угрожает прокрутить стрелку часов назад, к более идеологической и конфронтационной эре» (037, с. 71).
Однако смена главы государства мало меняет базовую стратегическую значимость Ирана, делающую его неотъемлемой частью переднеазиатской геополитической арены, где он сохраняет высокий авторитет и способен решающим образом повлиять на перспективы урегулирования конфликтов не только в Ираке, но и в Афганистане и даже Ливане. Вооруженный конфликт с таким иг-
роком, возможность которого всерьез рассматривается определенными кругами в США, будет дорого стоить слишком многим странам в регионе.
Со всем этим выработка Брюсселем и Вашингтоном новых позиций в торге и взаимопонимании с ИРИ станет труднее. Несмотря на некоторые голоса, призывающие к диалогу с Ираном, улучшению двусторонних отношений противится сильное лобби в Конгрессе, в спайке с которым действует Израиль, встревоженный палестинской политикой Тегерана и постановкой на вооружение иранской армии ракет среднего радиуса действия. Кроме того, Дж. Бушу нужен образ врага, который оправдал бы войну с терроризмом, и, хотя между Исламской Республикой и «Аль-Каидой» существует совершенно очевидная дистанция, лучше всех на эту роль подходит именно Иран. Развертывание боевых действий в Ираке, где ставки как Вашингтона, так и Тегерана, велики как никогда, также рискует привести к прямому вооруженному противостоянию двух государств. Наконец, люди, ставшие у кормила власти в ИРИ после 2005 г., сами стремятся раскрутить стратегическую и идеологическую конфронтацию до предела, чтобы поддержать в сознании иранцев набор революционных иллюзий относительно внешне- и внутриполитической линии режима. Это значит, что компромисс будет достигнут еще нескоро.
Противостояние с Вашингтоном делает приобретение какой бы то ни было современной военной техники на Западе невозможным для ИРИ. Невзирая на это, как пишет Ануширван Эхтешами (Высшая школа управления и международных отношений Дарем-ского университета, Великобритания), иранцам удалось заменить значительную долю своего стареющего американского оборудования китайской или российской продукцией и закрыть, кое-где успешно, многочисленные бреши своей оборонной системы при помощи национального ВПК. Однако впечатляющая в количественном отношении военная мощь ИРИ не выглядит столь внушительной ввиду ее технической отсталости. Именно поэтому, по мнению ряда наблюдателей, Тегеран форсирует разработку ракет типа «земля - земля» и ядерную программу. Несмотря на разворачивание кризиса в отношениях между Ираном и мировым сообществом, автор полагает, что США вполне могут не быть столь уж заинтересованы в его эскалации.
Всеохватывающие изменения политического курса многого стоили Ирану: ВС страны так и не оправились от революционных потрясений 1978-1979 годов и ирано-иракской войны, а также более чем двух десятилетий военных санкций со стороны Запада, которые опустошили склады вооружений и косвенно способствовали «исламизации» армии с точки зрения культурной доктрины и структуры офицерского корпуса. В сферу интересов регулярных вооруженных формирований (прежде всего в вопросах обеспечения и распределения бюджетных средств) начала вторгаться новоявленная военизированная организация - Стражи исламской революции (численностью св. 100 тыс. человек), располагающая вполне функциональным командованием, действующими наземными, морскими и воздушными соединениями. С избранием Ахмади-нежада в 2005 г. роль Стражей обрела вдобавок и политическое измерение.
Невзирая на традиционное партнерство с Ираком в сфере торговли оружием, СССР в 1989 г. заключил первую масштабную сделку с правительством Хашеми Рафсанджани, положившую начало довольно интенсивному военно-экономическому сотрудничеству Москвы и Тегерана. За последнее десятилетие XX в. российский ВПК, в числе прочего, поставил ИРИ три подводные лодки класса Кило, 25-30 истребителей Миг-29А, несколько бомбардировщиков СУ-24, свыше 400 танков Т-72. В качестве дополнения к ним Иран закупает в КНР боевые суда и ракетные системы, истребители F-7M и танки PRC T-59, а с КНДР тесно сотрудничает в сфере обустройства системы ПВО, поставок ракетного топлива и высоких военных технологий.
Все это способствовало всестороннему изменению облика ВС Исламской Республики, но курс на замещение западной технологичной продукции из альтернативных источников имеет свои слабости, которые Тегеран, видимо, хорошо осознает. Однако цены на евро-американское военное оборудование представляются запретительными с учетом среднего объема иранского оборонного бюджета ($ 5 млрд. в год), который, впрочем, хоть и незначительно, но превышает в относительном измерении аналогичные показатели других государств региона (8% против в среднем 6%).
«Парадоксальным образом, те самые страны Европейской тройки, которые в ноябре 2004 г. заключили с Ираном Парижское
соглашение, возбраняющее ему развивать технологии ядерного цикла, могут, с течением времени, оказать первое содействие Ирану в преодолении военно-технологического разрыва путем новых оружейных сделок с Евросоюзом. Если этот сценарий осуществится, что кажется в данный момент весьма маловероятным, оборонная стратегия Ирана совершит полный разворот со времени революции, но с одной большой оговоркой: при таком раскладе Соединенные Штаты окажутся как никогда далеки от партнерства с Исламской Республикой в области безопасности» (038, с. 76-77).
Новый президент, полагает Эхтешами, все же не станет «слишком раскачивать международную лодку» (038, с. 83): он настаивает на необходимости добрососедства с близлежащими странами и мусульманским миром в целом, включая государства ССАГПЗ. Перестановки в дипломатическом ведомстве минимальны, и внешняя политика, в сущности, продолжает направления, намеченные еще при Хатами. Поправкой является то, что Ахмадинежад более откровенно отстаивает право ИРИ на обладание технологиями мирного атома в рамках Договора о нераспространении ядерного оружия с формальным соблюдением норм МАГАТЭ. Но неожиданная позиция Индии, в которой Тегеран традиционно видел если не союзника, то надежного партнера, при голосовании о передаче иранского ядерного досье в СБ ООН остудила пыл нового кабинета в выстраивании стратегии по принципу «Азия - прежде всего».
Эхтешами не исключает возможности прямого вооруженного противостояния Ирана и США в регионе, однако, по его мнению, трудно представить себе «непосредственную смертельную схватку между Тегераном и Тель-Авивом». С обеих сторон звучат воинственные комментарии, но и той, и другой в равной степени выгодны поляризация и продолжающаяся фрагментация арабского мира, позволяющая им утвердиться здесь в геополитическом плане.
У.О. Бимэн (университет Брауна, США) ставит своей целью осветить «внутреннюю рациональность и властные уравнения» в политике главы ИРИ. Ему представляется, что исход выборов 2005 г. оказался неожиданностью, прежде всего, для руководящих страной муджтахидов. «Те, кто ненавидит мулл в Иране и хотел бы их исчезновения, должны были бы радоваться новому президенту. Духовники слишком поздно открыли, что держат тигра за хвост. Ах-мади-нежад вполне может намечать их искоренение. Как минимум,
он, скорее всего, ускорит правительственный кризис в 27-летней Исламской Республике Иран. Плохой новостью для Запада станет то, что г-н Ахмадинежад штурмовал иранское правительство с правого фланга» (039, с. 87).
Хотя новоизбранный глава государства, по сути, отвергает как реформистский курс Хатами, так и духовный истеблишмент во главе с аятоллой Али Хаменеи, администрация Дж. Буша-младшего и ее приверженцы из лагеря неоконсерваторов обманывались, видя в нем ставленника шиитского духовенства. Этот просчет рискует привести к дальнейшему ухудшению американо-иранских взаимоотношений, ибо руководство обеих стран находится в плену заблуждений относительно политической организации своих контрпартнеров, усугубляемых полным непониманием соответствующего культурного контекста.
Триумф Ахмадинежада, в принципе, увенчал успехом борьбу за власть иранского аналога неоконсерваторов - движений «Абад-гаран-е эслами» (Исламских благоустроителей) и более раннего «Джамийат-е исаргаран-е энгелаб-е эслами» (Общество беззаветных поборников исламской революции), объединяющих революционеров второго поколения, чаще всего непосредственно участвовавших в событиях 1979 г., а также ветеранов ирано-иракского фронта. Разочарованные в духовных авторитетах Тегерана, они, посвятив себя восстановлению революционных идеалов, политически росли последние два с половиной десятилетия и накануне выборов доминировали почти в каждом крупном муниципалитете. «Действуя, как и во время первоначальной революции, с опорой на мечети, они пролетели под радаром СМИ, создав, таким образом, видимость сюрприза, когда Ахмадинежад прорвался к победе с популистской платформы, обещая экономическую реформу и финансовую поддержку и равные возможности для иранской бедноты» (039, с. 88).
Таким образом, новый глава Республики может оказаться фигурой неоднозначной даже для правящего духовенства. Его приоритеты носят прежде всего внутриполитический характер. Главной задачей Ахмадинежада должна стать экономическая реформа, ибо «его вылазки во внешнюю политику были неудачны» и стоили ему серьезной критики внутри страны; существующая элита неоднократно пыталась обуздать его, и если он проявит упорство в по-
пытках расширить президентские полномочия, то спровоцирует кризис, который поставит под сомнение устойчивость господства духовных авторитетов.
Экзистенциальной угрозы Израилю или США ИРИ не представляет, антиамериканская же и антисионистская риторика Тегерана в первую очередь предназначена для внутреннего потребления, а в случае с Ахмадинежадом имеет и особое дополнительное значение для его сторонников, отмечая возврат к идеалам революции 1979 г.
Перспектива того, что режим станет более гибок со сменой лидера, не просматривается, и Бимэн считает, что только европейцы смогут примирить Иран с США. Со стороны американцев, завязших в Ираке и Афганистане, было бы весьма неразумно приступать к реализации планов по смене режима в Тегеране, располагающего мобилизационным потенциалом в 10 млн. молодых мужчин, которые, вне зависимости от своего отношения к правящим кругам, окажут ожесточенное сопротивление любому вторжению иностранной державы. «Смехотворные попытки некоторых лиц в Соединенных Штатах реставрировать монархию или создать суррогатные интервенционные силы при посредстве "Моджахедин-е халг" и групп, ориентированных на этнический сепаратизм (азербайджанский, курдский, арабский) никогда не дадут эффекта» (039, с. 97). Почти все пропагандисты восстановления шахской власти -в большинстве своем политэмигранты, бежавшие от революции, -живут за пределами страны и поддерживают с родиной весьма ограниченные и спорадические связи. «Моджахедин» в Иране презирают как предателей за поддержку, которую они длительное время оказывали саддамовскому Ираку, куда переместились, спасаясь от чисток 1978-1979 гг. Этнорелигиозные меньшинства, имеющие свои вопросы к иранским властям, тем не менее, прочно идентифицируют себя с иранской нацией и иранской культурой и вряд ли поддержат внешние силы.
США и ЕС давно пора понять, что будущее стабильности на Среднем Востоке связано с развитием устойчивых контактов с Ираном, важнейшим элементом в котором станет возобновление дипломатических отношений с Вашингтоном. «Между двумя нациями по-прежнему много разногласий, но пока они не найдут в себе сил непосредственно говорить друг с другом, абортивный и
непродуктивный затор в их взаимоотношениях останется червоточиной в мировом политическом климате» (039, с. 97).
Две главы посвящены исключительно ирано-европейским отношениям. Автор одной из них, В. Пош (040), рассматривает всевозможные форматы диалога, в которые Брюссель пытался вовлечь ИРИ. Противоречивость ирано-европейских отношений характеризует хотя бы тот факт, что контакты между государствами-членами и различными структурами ЕС, с одной стороны, и Тегераном - с другой, развиваются с 90-х годов несмотря на отсутствие соответствующей договорной базы. «Вне всякого сомнения, если бы единственным фактором, мотивирующим связи ЕС и Ирана, был прагматизм, соглашения о торговле и сотрудничестве и прочие нормативные акты были бы уже давно подписаны, ввиду очевидной экономической выгодности сплочения между богатым энергоресурсами Ираном и страдающей от энергетического голода Европой» (040, с. 99). Однако главным источником осложнений является сама природа революционного исламистского режима: во-первых, появление доморощенных демократических структур внушило надежды на то, что интеграция Ирана приведет к демократизации Исламской Республики; во-вторых, положение на месте далеко не удовлетворительно. Эти противоречия Евросоюз и пытается примирить: путь диалога отражает методику, диаметрально противоположную той, которой руководствовались для решения иранской проблемы США, несмотря на общие цели Брюсселя и Вашингтона, важнейшая из которых - заставить Иран отказаться от своей ядерной программы.
Пош приходит к заключению, что при всей ограниченности влияния ЕС в стране на протяжении некоторого времени ему удавалось успешно поддерживать иранских реформистов. Лишь специальный формат с участием нового субъекта - Европейской тройки - обеспечил слаженность и оперативность действий Союза в быстро меняющейся обстановке. Вместе с тем переломив иранские позиции по вопросу об обогащении урана при посредстве Парижского соглашения, эти рамки дали сбой в августе 2005 г. и январе 2006 г., когда иранцы вернулись к работе с радиоактивными материалами.
В то же время ни иранцы, ни европейцы не готовы признать переговоры окончательно проваленными. И те, и другие подчерки-
вают свое желание продолжать переговоры, как минимум, в принципе. «Для трезвой оценки необходимо различать контакты ЕС и Ирана в целом и Европейскую тройку, которая была, по крайней мере первоначально, временным форматом, выкроенным ввиду исключительного кризиса, охватившего взаимоотношения ЕС с Ираном» (040, с. 111).
Упрощенную точку зрения о том, что диалог всего лишь служил прикрытием эгоистичных экономических интересов некоторых европейских государств в Иране, нужно отбросить. Вместе с тем различия в стратегии ЕС и США неизбежны хотя бы в силу географической близости (а после интеграции Турции - даже соседства) Европы с Ираном. В этом плане релевантны два примера: борьба с наркоторговлей, где сотрудничество с ИРИ является для Брюсселя приоритетом, а для Вашингтона - лишь смутной перспективой, и поставки природного газа, которыми Иран мог бы смягчить зависимость европейских стран от России. В процессе кооперации Союз создал мощнейший корпус институциональной информации по иранским делам. «Как следствие, лучшее понимание внутренних властных структур Ирана, т. е. обретение нужного опыта как через дипломатическое представительство в Тегеране, так и через изучение чувствительных для иранцев моментов благодаря многолетним переговорам, полностью демистифицировало Исламскую Республику; сегодня иранская политика может вызывать озабоченность, но определенным образом не вызывает у европейцев такого страха, как в дни кризиса, спровоцированного вынесением Хомейни смертного приговора британскому писателю Салману Рушди» (040, с. 112).
Формат Тройки отличался от формулы диалога в трех отношениях. Во-первых, он вызвал гораздо большее общественное внимание и оказался, таким образом, более уязвим для общественного мнения. Во-вторых, увязывание ирано-европейских отношений с исходом ядерного кризиса создавало риск компрометации интересов ЕС или государств-членов. В-третьих, с учетом трансатлантической перспективы, политика Тройки в отношении Ирана распадалась на две фазы. Первая (2003 г. - февраль 2005 г.), ознаменовалась самостоятельной, изобретательной и инновационной инициативой Брюсселя, осознавшего напряженность ситуации, обеспечившего Европе свободу действий и предотвратившего
внутриевропейский раскол, действуя совершенно независимо от Вашингтона. Однако вторая фаза (от европейского визита Буша в феврале 2005 г. до резолюции МАГАТЭ в феврале 2006 г.) была отмечена предельным сближением с США, что объясняется не только безапелляционностью заявлений Тегерана по ядерному вопросу, но и переформулированием отношений с Вашингтоном со стороны участников самой Тройки.
Однако подход Европейской тройки доказал свою успешность, т. к. иранцы опасались, что, вступив в переговоры и заморозив на определенный период программу ядерного развития, они потеряют контроль над процессом и позволят европейцам обойти себя. «Таким образом, возобновление обогащения урана можно интерпретировать и как нечто вроде панической реакции. Формула Тройки, возможно, и не дала ожидаемых результатов, но определенно произвела впечатление на иранцев и, возможно ненамеренно, заставила их совершить те самые ошибки, которые послужили катализатором для событий, завершившихся рассмотрением иранского досье в Совете Безопасности» (040, с. 113).
Теперь, даже при том, что атомный вопрос не является единственным аспектом двусторонних отношений, его разрешение остается единственной возможностью возвращения к формуле диалога под эгидой Еврокомиссии. Евросоюз очутился в неловком положении, т.к. его процветающие экономические отношения с Ираном резко контрастируют с усугубляющейся политической конъюнктурой. Масла в огонь подлили и известные высказывания Ахмади-нежада о холокосте, изначально предназначенные для удовлетворения его радикальных приверженцев. «Иранский президент оказал своей стране большую медвежью услугу, так как политическая атмосфера представляется ныне полностью отравленной. Его возмутительные замечания также до основания уничтожили всю мотивацию доброй воли и уважения, над созиданием которой Исламская Республика трудилась в Европе в течение двух десятилетий» (040, с. 114). Вдобавок в начале 2006 г., по причинам первоначально не связанным с событиями в Иране, разразилась «карикатурная война», которой тегеранский режим воспользовался для инсценировки демонстраций против австрийского, а позднее датского и прочих посольств, очевидно, желая таким образом послать первое предупреждение ЕС.
Однако это не означает, что все шансы реабилитироваться в европейском контексте для ИРИ потеряны. Тем не менее проблема будущих взаимоотношений Тегерана с Брюсселем осталась в подвешенном состоянии, а политическая воля с обеих сторон видится весьма слабой.
Й. Рейснер (НИИ международных отношений, Берлин, ФРГ) детально разбирает сомнения Тегерана в искренности намерений ЕС относительно режима. Крайняя натянутость в ирано-европейских отношениях после того, как Тегеран отверг предложенный ЕС проект долгосрочного соглашения в августе 2005 г., а в марте 2006 г. ядерное досье страны пошло на рассмотрение ООН, ставит под сомнение саму вероятность будущего диалога. Антиизраильские эскапады главы иранского государства следует рассматривать на фоне внутреннего противостояния в руководстве страны, где поджигательская риторика радикального толка уже давно служит право-консервативным силам для обструкции усилий либеральной оппозиции.
С самого начала переговоров по ядерному вопросу с Францией, Великобританией и ФРГ иранская сторона «всегда смотрела через их плечо на Вашингтон», лелея надежду на то, что проблема такой стратегической важности заставит США сделать первые примирительные шаги в сторону Тегерана.
В декабре 1992 г. Совет Европы решил вступить с ИРИ в «критический диалог», который должен был послужить политическим эквивалентом торговым переговорам между Брюсселем и Тегераном, затрагивая четыре главных узла противоречий: ОМП, терроризм, арабо-израильский конфликт и права человека. Очень скоро он попал под волну критики со стороны администрации Клинтона и Израиля, а также общественного мнения самой Европы, которое обвиняло свои правительства в заигрываниях с жестоким режимом и торговле демократическими принципами ради собственных экономических интересов. «Критический диалог» был свернут после т.н. Миконосского вердикта берлинского суда в апреле 1997 г., осудившего иранское руководство за организацию убийства оппозиционных курдских лидеров в германской столице в 1992 г. Хотя Евросоюз на семь месяцев отозвал своих послов из Тегерана, приход к власти в мае того же года Хатами открыл новую фазу в международных отношениях ИРИ.
Встречи представителей Европейской тройки и Ирана возобновились в июне 1998 г. под названием «конструктивного (или всеобъемлющего) диалога». В ноябре 2001 г. Еврокомиссия одобрила предложения, связанные с соглашением о торговле и сотрудничестве с ИРИ, а осенью 2002 г. министры иностранных дел ЕС договорились о начале диалога с Ираном о правах человека без предварительных условий. Первая встреча за «круглым столом» произошла в Тегеране в декабре 2002 г.
Однако как международный, так и внутрииранский контекст этих многообещающих инициатив становился все менее благоприятным для намерений Брюсселя. Если в январе 2002 г. Дж. Буш-младший включил Иран вместе с Ираком и КНДР в «ось зла», то летом того же года выявился трансатлантический разлом по вопросу свержения Саддама Хусейна. В то же самое время правительство реформистов в Иране резко теряло общественную поддержку по причине своей неспособности урегулировать самые злободневные экономические проблемы и продолжить курс преобразований из-за махинаций консервативной оппозиции, занимавшей ключевые посты во властных структурах. В августе 2002 г. базирующийся в Париже Иранский национальный совет сопротивления (прикрытие «Моджахедин-е халг») выдал местонахождение двух секретных атомных реакторов, строящихся в Иране, видимо, пытаясь вернуть себе расположение США и ЕС, которые рассматривали «Моджахе-дин» как террористическую организацию. Сделанные самим Хатами в феврале 2003 г. признания в том, что Иран стремился к обладанию полным ядерным циклом, заслонили собой американские приготовления к войне с Ираком.
«Иранская внешняя политика всегда преследовала две фундаментальные цели: укрепить свой международный статус и получить как можно больше. Обе эти задачи вполне законны. Однако иранская политика часто смешивает эти цели таким образом, что наблюдателям извне трудно понять, о чем в действительности идет речь. С 1979 г. "признание революции" стало главной мантрой, символизирующей требование уважения к себе со стороны ИРИ. Когда в 1998 г. президент Хатами на саммите глав государств ОИК в Тегеране призвал к "диалогу цивилизаций", под этим также подразумевалось требование уважения. Инициатива Хатами была хитрым внутриполитическим ходом против иранских ястребов, выдви-
гавших против реформ и непродуманного тезиса Сэмюэла Хантингтона о столкновении цивилизаций лозунг борьбы с культурной агрессией Запада (сформулированный верховным руководителем Хаменеи весной 1992 г.)» (041, с. 120). В то же время слова иранского президента отражают чаяния, что не только его страна с ее богатой доисламской и исламской культурой и цивилизацией, но и ислам вообще станет восприниматься Западом исходя из принципа равноправия. Однако в своих контактах с Европой Тегеран нередко упоминает об уважении просто, чтобы придать больше веса тем или иным требованиям. А применительно к США настойчивые рассуждения на ту же тему используются преимущественно, чтобы отвергнуть или избежать прямых встреч или переговоров, а также чтобы замаскировать нерешительность, связанную с внутренними противоречиями и базовыми политическими расхождениями. Так, в ходе переговорного процесса по поводу ядерного досье призывы к уважению нашли свое отражение в отказе принять какие-либо условия.
Важнейшее значение для тегеранских дипломатов имеет и вопрос статуса, который они обязаны отстаивать, даже если не способны добиться уступок в переговорах по существу. В противном случае сильнейшее давление и политическое соперничество внутри страны, которое опять-таки выражается в терминах статуса и чести, делает жизнь сотрудников иранского дипломатического ведомства и переговорщиков невыносимой. Так, летом 2005 г. член Верховного совета национальной безопасности и бывший глава этого органа, руководившие переговорами с Тройкой, утверждали, что Иран выиграл время для строительства обогатительного завода, что должно было, с одной стороны, задеть европейцев, которых Тегеран обвинял в затягивании процесса, а с другой - продемонстрировать высоко оценивающуюся хитрость (зеренги) переговорщика.
Европа как часть Запада вполне может быть объектом того же недоброжелательства, что и США; в особенности это касается Великобритании с ее историей имперского владычества в регионе. «С иранской точки зрения, двусмысленная позиция Европы по вопросу смены режима, неспособность Европы помочь преодолению разрыва между Ираном и Америкой и бессилие ЕС оказать своевременную и мощную поддержку движению реформ - все эти фак-
торы заставляют иранцев задуматься, на что, собственно говоря, им нужны европейцы» (10, с. 121).
Правительство Ахмади-нежада возвело пренебрежение к Европе как маргинальному для ИРИ игроку в полуофициальный статус, и для этого есть основания. Диверсификация внешнеэкономических связей страны в Азии выразилась в том, что в списке ее торговых партнеров Япония, КНР и Корея занимают следующие после ЕС места (хотя доля Европы составляет 35%, в то время как на Японию, например, приходится 12%). Страна восходящего солнца, но чаще Китай, видятся как модели развития, которым можно подражать, не подвергаясь опасности вестернизации. Эти тенденции коренятся еще в конце 80-х годов, а теперь новое руководство в Тегеране планирует сокращать импорт из Европы (для поисков альтернатив учреждена специальная комиссия), переориентируясь на азиатские рынки. Иранцы склонны переоценивать тот факт, что с концом «холодной войны» стратегическая значимость Европы для США упала, и часто уличают европейцев в эксплуатировании ядерной проблематики в торге с заокеанскими партнерами.
Европейцам, считает Рейснер, следовало бы не только формулировать свои интересы как можно внятнее, чтобы не дать ИРИ ни малейшей возможности играть на внутриевропейских трениях, но и разъяснять США, что видение Брюсселем стабильности в регионе неизбежно отличается от американского. При этом энергетическая безопасность и насаждение эффективной управляемости и уважения к правам человека в Иране остаются предметом принципиальной озабоченности ЕС.
Сборник подытоживает обзор В. Пошем (042) перспектив нормализации ирано-европейских взаимоотношений. Избрание Ахмади-нежада на пост президента открыло новую главу в истории ИРИ, для которой характерно возвращение революционного исламизма в иранскую политику и, в меньшей степени, общественную жизнь. Несмотря на это, резкие изменения были очень незначительны: страна по-прежнему находится в геополитическом «одиночестве», а экономика - под контролем государства и во власти кумовства, будучи не в силах создать рабочие места, в которых отчаянно нуждается стремительно растущее население, в особенности образованная молодежь. Революционный пыл и исламское рвение среди населения испаряются, а связь между национальным
престижем и ядерными амбициями страны только осложняет взаимоотношения ИРИ с Западом вообще и с ЕС в частности.
К власти пришло поколение, закаленное боями 1980-1988 гг., представители которого не только убеждены, что, повидав все вообразимые ужасы на фронтах войны с Ираком, они смогут оказать сопротивление давлению любого рода, тем более военному, но и находятся вне контекста международной дипломатической культуры, лелея замкнутое ирано-шиитское мировоззрение. «Это не означает автоматически того, что новое правительство будет искать конфронтации любой ценой, но совершенно очевидно, что оно не только не склонится, но и не поступится национальными стратегическими интересами или исламской идентичностью страны» (042, с. 127).
«С европейской точки зрения, военные действия США против Ирана столь же нежелательны, сколь и появление иранского ядерного оружия. Это оставляет санкции единственным реалистическим выходом, доступным для ЕС. Так ли это? Здесь надо принимать во внимание два факта: во-первых, санкции уже действуют, во-вторых, их результат как минимум спорен» (042, с. 128). Американское экономическое эмбарго против ИРИ действует уже более четверти века: «Акт о санкциях против Ирана и Ливии от 1996 г.» воспрещает иностранные капиталовложения в иранскую нефтяную промышленность; однако, каковы бы ни были его реальные последствия для экономики, режим широковещательно отрицает их. Выполненный в социалистическом стиле план «исламской экономики» сам по себе, согласно экспертам, нанес по хозяйству ИРИ и перспективам его развития гораздо более чувствительный удар, чем какие-либо санкции, которые, кроме того, неизбежно в конечном итоге превращаются в самоцель: как для ЕС, так и для ООН их куда легче наложить, чем снять. Ни внешнеэкономические ограничения, ни военный прессинг не заставят Иран отказаться от проектов ядерного вооружения, а в долгосрочном плане приведут к разложению материального базиса демократически мыслящего иранского среднего класса и остановке процесса реформ; асимметричное же вооруженное противостояние будет иметь непредсказуемые, а то и катастрофические последствия. В обоих случаях ведущая задача ЕС - создание окружения из эффективно управляемых государств у своих границ - окажется провалена.
По мысли В. Поша, Европа не должна дать ситуации перерасти в «горячую фазу» и одновременно избежать апатии и политической капитуляции перед тегеранским режимом. Для этого нужно: 1) ввести санкции в рамки ирано-европейских отношений, создав побудительные мотивы негативного характера; 2) закрепиться на Ближнем Востоке, решительнее интегрируя Турцию как «регионального европейского игрока»; 3) предотвращать возможные кризисы, сохраняя открытой перспективу дипломатического решения.
Во-первых, «отношения ЕС с Ираном все время сводятся к диалогу; обе стороны должны в обязательном порядке продолжать переговоры, даже если порой диалог принимает форму "переговоров о переговорах"» (042, с. 129). Разрыв в линии коммуникации не в интересах ни одной из сторон. Это верно даже в случае с тупиковой ситуацией по вопросу о ядерных мощностях ИРИ, когда ЕС регулярно выдвигал побудительные мотивы позитивного порядка, чтобы убедить своего партнера пойти на уступки. Столь же нужны и стимулы негативного характера, которые, не ставя перед собой, наподобие санкций, цель уничтожения иранской экономики или сокрушение режима, оставались бы политическим инструментом. Речь уже не идет о том, чтобы покарать Иран или сменить правящий класс; но, поскольку власти предержащие в стране довольно чутки к проявлениям озабоченности на международном, особенно европейском, уровне, таких стимулов будет достаточно, чтобы дать им почувствовать недовольство ЕС их позицией и вынудить к конструктивному ответу. При этом параллельно всегда должны задей-ствоваться позитивные стимулы.
Примером такого отрицательного стимула может стать запрет на въезд отдельных фигур, принадлежащих режиму, который изначально применялся бы к служащим разведки и аппарата безопасности, чья виновность в серьезных нарушениях прав человека на настоящем или предыдущих постах представляется несомненной. В зависимости от ухудшения или улучшения отношений они могут распространяться, например, на ученых-атомщиков и других лиц, связанных с ядерной программой ИРИ; однако такие запреты должны быть тщательно калиброваны, дабы избежать дополнительных затруднений при получении легальных въездных виз для рядовых иранцев. В том же самом русле будет работать вето на со-
трудничество с какими-либо конкретными секторами экономики Исламской Республики, в первую очередь с предприятиями, работающими в сфере ядерных и военных технологий. Такие стимулы могут прогрессивно расширяться и постепенно вводиться в действие, а в случае конструктивной реакции иранских партнеров - ликвидироваться, являясь скорее неким сигналом в адрес Тегерана, нежели карательными мерами. Однако они будут недостаточны в плане более широких региональных вызовов.
Во-вторых, ЕС требуется полностью пересмотреть свой перспективный курс в отношении зоны Машрика. В случае негативного развития событий волна нестабильности может захлестнуть Турцию, существенное ослабление которой, выразится ли оно в расшатывании все еще хрупкой национальной экономики или нагнетании этнорелигиозной напряженности, может, через многочисленные сообщества турецких экспатриатов, иметь серьезные последствия для государств - членов ЕС. Однако у Брюсселя куда больше причин стремиться к превращению Турецкой Республики в непосредственного представителя Европы в регионе. Хотя евро-пейско-турецкие отношения сводятся в данный момент к переговорам о вступлении страны в Союз, даже наиболее оптимистические сценарии не предусматривают их результативного завершения ранее 2014 года, но в следующем десятилетии двусторонние контакты не могут сводиться к скрупулезному обсуждению условий европейской интеграции. Страны у восточных и южных рубежей Турции переживают один из наиболее драматичных периодов своей новейшей истории и массированную иностранную интервенцию. Важность позиции Турции для этой зоны часто недооценивается, невзирая на то, что она, как и Иран, претендует на роль региональной сверхдержавы и значительно выделяется на фоне своего ближневосточного окружения с точки зрения стабильности, экономического процветания, военной мощи и демократических традиций. Ее двойственное лицо (как страны одновременно европейской и мусульманской) по всему Машрику вызывает доверие к ней как в Тегеране, так и в Тель-Авиве, дипломаты которых имеют опыт неровного, но устойчивого взаимодействия с Анкарой. Многовековое сосуществование Турции и Ирана, отмеченное сменой войны и мира, вылилось в стойкое равновесие, базирующееся на принципах взаимоуважения и невмешательства. Это не исключает
и наличия предрассудков в представлениях иранцев и турок друг о друге, но они несравнимы с предубеждениями, которые обе стороны питают к арабам. Дополнительным преимуществом нынешнего турецкого кабинета в глазах ИРИ представляются его исламистские симпатии. Именно поэтому Турецкая Республика выглядит как многообещающий посредник при возможном отсутствии взаимопонимания между Ираном и Западом.
В-третьих, почти все в настоящий момент зависит от гибкости нынешнего иранского руководства, которое, по крайней мере, все еще заинтересовано в самом переговорном процессе, хотя увеличивающееся международное давление ставит его во все более неудобное положение. Желая убедить мировое сообщество в мирном характере своей атомной программы, оно проявляет недостаточную серьезность в стремлении завоевать надлежащее доверие. Признаком более взвешенного подхода послужило бы приглушение агрессивной пропаганды и зачастую оскорбительной риторики, направленных против соседей по региону и ЕС: именно Ахмади-нежад отвечает за исчезновение важнейшего двигателя ирано-европейских отношений - взаимоуважения.
Как отмечает Ст. Экович (Американский университет, Париж), специфическая природа угроз, исходящих из зоны Персидского залива, в последние годы существенно изменилась. Распространение военных технологий (ядерных, биологических и химических) и совершенствование способов их доставки ведет к тому, что в опасности окажутся весь Ближний Восток, Европа и Южная Азия.
11 сентября показало, что силы, базирующиеся в районе Персидского залива, способны использовать открытость демократических обществ для нанесения по ним сокрушительных ударов, даже не прибегая к особой ядерной или биологической технологии. Эффективный терроризм ныне может направляться не государствами, а ранее неизвестными негосударственными движениями, подрывая возможность классических ответов в сфере безопасности и сдерживания.
Несмотря на новые источники нефти и транзитные пути, прокладывающиеся в Атлантическом бассейне, России и на Каспийском море, зависимость от ближневосточной нефти вряд ли уменьшится в ближайшем будущем: она составляет по-прежнему 70% разведанных запасов в мире. По прогнозу издаваемого еже-
годника Annual Energy Outlook, в 2025 г. импорт нефти составит 65-70% общего объема внутреннего спроса США (в 2001 г. - 55%), а 51% мировой нефти будет добываться странами ОПЕК (в 2001 г. -38%). Международный спрос вырастет до 123 млн. баррелей в сутки (в 2001 г. - 76 млн. баррелей), что означает значительное повышение цен, с учетом прогнозируемого на 2001-2025 гг. экономического роста США в 2,5-3,25% в год (другие экономики, например КНР, будут расти еще быстрее).
После энергетического кризиса начала 70-х годов Вашингтон сфокусировал свою политику обеспечения стабильности в зоне Персидского залива на Иране и Саудовской Аравии, усиление которых виделось как препятствие на пути советского экспансионизма и амбиций Багдада, избавлявшее США от необходимости широкомасштабного присутствия в регионе. Однако революция 1979 г. в одночасье изменила расстановку сил. «Саддам Хусейн при помощи умеренных арабских государств, Соединенных Штатов и Европы стал защитником арабов Залива от фундаменталистского Ирана и агентом реальной политики для тех, кто нуждался в нефти Залива» (043, с. 72). Его спонсоры смотрели сквозь пальцы на нарушение им международных границ, развязывание химической войны и попытки разработать ядерное оружие (с использованием военных технологий, которыми его снабжали СССР, ФРГ и Франция). В ирано-иракской войне США держали то одну, то другую сторону, заботясь, прежде всего, о том, чтобы ни одно из этих государств не пало под ударами другого.
Аннексия Кувейта в 1990 г. положила конец этому балансированию. После 1991 г. Ирак стал объектом американской политики сдерживания, которая была также распространена и на Иран. «Двойное сдерживание» заключалось в «предотвращении угрозы, которую Саддам Хусейн представлял для своих соседей и собственного народа, и препятствовании Ирану в приобретении и разработке ОМП и необходимых для его доставки баллистических ракет» (043, с.73). Политика в отношении к Ираку ужесточалась при Клинтоне по мере того, как США убеждались в том, что Хусейн никогда не подчинится резолюциям СБ ООН, и их целью стала смена режима. Ирану также следовало выполнить ряд необходимых условий, от чего он до сих пор уклонялся: ограничить обычные военные возможности во избежание гонки вооружений в ре-
гионе, доказать свое неучастие в распространении ОМП и прекратить финансирование международного терроризма. «Нелегко оценить, требует ли решение этих задач смены режима» (043, с. 73). С недавнего времени в странах Персидского залива (за исключением Ирака) наблюдается хрупкая тенденция предпочтительного решения межгосударственных споров путем переговоров, обращения к третейскому суду и юридическому урегулированию.
Что касается ИРИ, то ее обычные военные возможности весьма широки, но на данный момент вызывают серьезную озабоченность только для непосредственных соседей страны. Все удары, которые Иран наносил за пределами региона, осуществлялись при посредстве подшефных террористических групп - от атак на Израиль до взрыва Еврейского культурного центра в Буэнос-Айресе в 1994 г.
Вооруженные силы ИРИ включают регулярные соединения (сухопутные войска, ВВС, ВМФ) и Корпус стражей исламской революции («Пасдаран»); последнему, однако, недостает профессионализма и военных навыков.
Потеряв 40-60% своей техники в войне с Ираком, иранская армия смогла восстановить свой сухопутный потенциал, но все же испытывает дефицит в средствах дистанционного поражения. Она с легкостью громила курдские отряды и прочие вооруженные группировки внутренней оппозиции, но оказалась бы не в силах вести решительные действия против Совета сотрудничества государств Персидского залива (ССАГПЗ), даже если бы в регионе не присутствовали американцы. Немаловажная опасность может исходить от военного флота, который вполне может затопить несколько судов американского ВМФ или, как минимум, минировать коммуникации в Персидском заливе. ИРИ может похвастать многочисленными ВВС, которые, не обладая значительной ударной силой, будут эффективны в действиях против большинства стран ССАГПЗ, но уступят не только американскому или британскому, но и турецкому, пакистанскому и даже саудовскому воздушным флотам.
Наиболее важной частью обычных вооружений Ирана являются ракетные войска. Соответствующие технологии не предполагают существенной зависимости от других стран в плане поставок, обучения персонала, поддержания и усовершенствования. Ввиду относительной автономии национальной оборонной индустрии в
этом аспекте ракетные войска Ирана в целом отвечают требованиям, которые ставит перспектива противостояния американской авиации. На вооружении у Стражей исламской революции стоят 50-60 китайских ракет Silkworm, некоторые из которых размещены у Ормузского пролива и покрывают вход в Персидский залив. Иран обладает собственной ракетостроительной индустрией (его Скад-Б и Скад-В имеют радиус действия 300 и 500 км соответственно, потенциально поражая цели на территории Ирака и Саудовской Аравии) и стремится приобрести и приспособить к своим потребностям северокорейские ракеты «Нодон», радиус действия которых -1000 км - даст ему возможность «поставить на мушку» Израиль. Летом 2003 г. прошла испытания созданная при помощи российских фирм ракета «Шехаб-3», которая позволит иранскому командованию нанести удары не только по еврейскому государству, но и по американским войскам, размещенным по всему Среднему Востоку, включая Афганистан. Есть данные, что Тегеран ведет работы над Шехаб-4, с радиусом действия до 2000 км. По докладу, представленному в марте 2002 г. Конгрессу, США не позже 2015 г. столкнутся с угрозой межконтинентального ракетного удара со стороны Ирана.
«Такое постоянное расширение радиусов действия иранских ракетоносителей возбуждает тревожную неуверенность: станет ли Тегеран использовать их в строго оборонительном плане, как средство устрашения на региональном уровне, а возможно, и в более впечатляющем масштабе - всего арабского и исламского мира, как минимум, с пропагандистскими целями... Ракетная программа Ирана не поддается благожелательной интерпретации мотивов этой страны» (043, с. 75).
Перед Ираном - выбор из трех возможных методов наступательных действий: 1) удары баллистическими ракетами и ОМП, т.к. неполноценность дистанционных средств поражения и присутствие ВМФ США не дадут ему шанса вступить в крупномасштабные наземные бои; 2) война на истощение против американского флота, нефтепромыслов и торговых судов в Персидском заливе -единственный доступный способ ведения боевых действий обычными способами; 3) терроризм.
Чтобы справиться со значительным оборонным потенциалом Ирана, потребуется наземная сила, состоящая из множества диви-
зий, чего США себе в настоящее время позволить не могут. Следовательно, они должны будут ограничиться достижением довольно скромных целей, которое Тегеран также постарается сделать максимально дорогостоящим, не задумываясь о тяжелых потерях в личном составе или существенном ущербе национальной инфраструктуре. Действия ВМФ США затруднит сложность локализации и уничтожения ракетных установок противника, а также закрытые и мелкие воды Персидского залива, однако блокада залива Ираном вполне может быть снята техническими контрмерами со стороны американцев.
Применение Пентагоном военно-воздушного потенциала на практике не выйдет за рамки акций возмездия, так как ракетные удары не смогут полностью уничтожить иранские объекты, и даже в случае их полной ликвидации война обойдется Вашингтону дороже, чем Тегерану. Эффективным может стать лишь ограниченный военно-морской десант для захвата территории противника (например, Ормузского пролива), которая станет своего рода залогом в последующем торге. Единственная альтернатива - применение ядерного оружия - весьма маловероятна, особенно с учетом риска возмездия с использованием ОМП.
Не исключено, что ИРИ прибегнет к баллистическим ракетам, возможно с ядерными боеголовками, для ударов по региональным целям, учитывая опыт ирано-иракской войны; однако ввиду их низкой точности серьезный ущерб будет нанесен лишь при использовании ОМП. Организованная США система противоракетной защиты, покрывающая монархии ССАГПЗ, снизит разрушительность этих атак. Бесперспективным для Тегерана станет полномасштабное противостояние с Вашингтоном, исход которого, при отсутствии у первого надежных союзников среди великих держав, будет определяться лишь желанием или нежеланием американской стороны действовать в полную силу. Агрессию способны отразить совместными усилиями и страны ССАГПЗ, которые вполне могут потягаться с Ираном в военной мощи, однако нуждаются в координации своих действий со стороны Запада.
Являясь членом Договора о нераспространении ядерного оружия и МАГАТЭ, Тегеран развивает технологию изготовления ОМП, не без соучастия РФ и КНР. В начале 80-х годов Хомейни отказался от атомной программы шаха, но в 1991 г. Иран полно-
стью возобновил связанные с ней работы, используя собственные крупные месторождения урана.
США, ссылаясь на то, что Иран обладает достаточными запасами нефти и природного газа для обеспечения своих энергетических потребностей и не нуждается в дорогостоящих атомных реакторах, яростно противостоят ядерному проекту и неоднократно поставляли России разведывательные данные о наличии у Тегерана ОМП. Однако Москва, коммерчески заинтересованная в хороших отношениях с ИРИ, продолжает помогать в строительстве реактора на легкой воде (1000 МВ) под Буширом, одновременно признавая, что содействие иранской ядерной программе происходит по частным каналам в обход российского законодательства. Вместе с тем отношение Тегерана к ОМП не отличается последовательностью: Иран неоднократно призывал к созданию безъядерной зоны на Среднем Востоке, а президент Мохаммад Хатами (1997-2005) и ряд министров в его правительстве заверяли, что у их страны нет ядерных амбиций.
Истоки программы химического вооружения в Иране восходят к войне 1980-1989 гг., когда иранские ВС оказались перед необходимостью адекватного ответа на химические атаки иракцев; с начала 90-х годов такая программа стала одной из приоритетных. По оценкам американских чиновников, в распоряжении Исламской Республики - до 2 тыс. тонн отравляющих и удушающих веществ, типологически соответствующих поколению Первой мировой войны. Иран, невзирая на факт ратификации им конвенции по биологическому вооружению, обвиняют и в работе над проектами, связанными с наступательной биологической войной. Тем не менее ничто не доказывает, что уровень разработок в этой области выше подготовительного.
Классическим мотивом, обосновывающим притязания на ОМП, служит возможность его использования в качестве сдерживающего средства против ядерного или даже произведенного обычными видами вооружения нападения извне. В условиях пост-саддамовского Ближнего Востока Тегеран особенно нервируют ядерные арсеналы США, Израиля и Пакистана, поддерживающего в настоящее время хорошие отношения с Саудовской Аравией.
Союзники США последовательно поддерживали политику сдерживания коммунистического блока, но не двойное сдержива-
ние Ирана и Ирака. «Россия и Китай даже воспользовались случаем, чтобы глубже проникнуть в созданный американцами вакуум... Самым стойким приверженцем сдерживания оставался Израиль, но это не способствовало распространению доктрины на арабский мир» (043, с. 82). Двойное сдерживание так и не создало достаточных стимулов, чтобы изменить поведение режимов, ставших его объектами, оказавшись бессильным как в отношении Саддама (пришлось прибегнуть к прямому военному вмешательству), так и в отношении Ирана; санкции вызывают лишь незначительные экономические трудности. Это заставило бывших советников по национальной безопасности З. Бжезинского и Б. Скаукрофта предложить концепцию «дифференцированного сдерживания», которая заключается в сужении эмбарго до определенного набора предметов ввоза (компоненты ОМП, ракеты и технологии двойного использования) и даже позволяет американским компаниям заключать с Ираном сделки, что увеличивало бы потенциал для диалога. Не случайно администрация П. Бремера в Ираке была достаточно приветлива с иранскими бизнесменами, заинтересованными в иракских контрактах и будущем местного рынка. «В более широком смысле можно поставить вопрос о принципиальной возможности приостановить распространение ОМП и баллистических ракет. Если нераспространение есть всего лишь временная мера, а не достижимая в конечном итоге цель, то в долгосрочной перспективе было бы вернее воздействовать на намерения обладателей этого оружия и даже привлечь их на свою сторону в качестве союзников» (043, с. 83).
Сдерживание не позволяло Вашингтону воспользоваться шансом на улучшение своих позиций, в то время как другие державы (Франция, Россия, Китай, Малайзия), без колебаний вступив в соглашение с саддамовским Ираком об эксплуатации его нефтяных месторождений после неизбежного снятия санкций ООН, параллельно приступили к разработке энергетических ресурсов Ирана. Европейская и азиатская продукция теснят американскую на иранском рынке. Саудовская Аравия находит, что политика США сдерживает ее попытки наладить отношения с Тегераном. «Короче говоря, сдерживание сдает Иран другим. Оно также потребовало широкого военного присутствия США в Заливе, что заставляет регион чувствовать иностранное доминирование. И конечно, элемен-
ты, по природе своей враждебные США, эксплуатируют это чувство, чтобы добиться поддержки для террора и свержения режимов ССАГПЗ. Представляется, что сдерживание изолировало не только Тегеран от Вашингтона, но и Вашингтон от Тегерана» (043, с. 83).
Потенциально Иран, экономическое состояние которого, несмотря на санкции, улучшилось, получит больше выгод от мира, нежели от войны, тем более что он только оправляется от конфликта 1980-1989 гг., сокращая внешнюю задолженность и повышая показатели долгосрочного роста. Изоляция даже стала фактором развития национальной промышленности, хотя экономика страны еще не достигла дореволюционного уровня.
Имея на руках выигрышные карты благодаря своим военным возможностям, Тегеран вполне может поддаться искушению свободой торговли и нормализацией внешнеполитических отношений, что позволит США ухватиться за мирную инициативу. «По мере того, как отечественные производители оказывались вынужденными занимать нишу, оставленную сокращающимся импортом, рождалась новая уверенность в собственных силах. Иранские предприятия будут естественно заинтересованы в поисках внешних рынков» (043, с. 84). Кроме того, Иран заинтересован в использовании американских технологий в нефтегазовой области для дальнейшего развития своей нефтедобывающей индустрии. «Если сдерживание не наносит такого уж вреда Ирану, США для политического торга понадобятся козыри иные, нежели просто прекращение сдерживания. Они должны со всей очевидностью дать понять, что важнейшим толчком для иранской экономики станут именно экономические и политические реформы, даже демократизация, которые создадут благоприятный для иностранного капитала инвестиционный климат» (043, с. 84-85).
Сближению могут положить начало только шаги в сторону разрядки, возможно, через прямой диалог. Открытая поддержка со стороны США либерально-демократического переворота в Иране подтолкнет сторонников жесткой линии к массовым репрессиям и, возможно, также к возобновлению терроризма в зоне Персидского залива. Осторожное сближение, основанное на общих национальных интересах, просматривалось уже в ограниченном неформальном сотрудничестве с Тегераном после 11 сентября и военной интервенции в Афганистан (обмен разведывательными данными и
открытие Ираном своего воздушного пространства для американских спасателей и транзита американской помощи, предназначенной афганцам). Такая кооперация коренилась в общем стремлении к уничтожению режима «Талибан» и по сути усиливала реалистическое направление в иранской дипломатии. В многочисленных конфликтах поблизости от своих границ, в том числе на территории бывшего СССР, Тегеран воздерживается от покровительства движениям, которые могли бы, как исламские, стать его потенциальными клиентами. Не случайно единственной из числа бывших советских республик, вступившей в альянс с ИРИ, была Армения, которую в Иране рассматривают как противовес союзу двух мусульманских, хотя и светских, государств - Азербайджана и Турции. Аналогичную роль играют и тесные контакты с Индией, противостоящей мусульманскому Пакистану, причем Исламская Республика последовательно избегает быть вовлеченной в спор вокруг Кашмира.
Модификация военных позиций США в регионе наверняка позволит Ирану чувствовать себя не в такой плотной осаде. Устранение «Талибан» Тегеран приветствовал, в то же самое время болезненно реагируя на иностранное (пусть даже международное) присутствие там: иранские спецслужбы дестабилизировали обстановку в стране, дабы воспрепятствовать закреплению там американцев. Вместе с тем Иран не хотел бы усиления пакистанского влияния в тех областях Афганистана, где оно было заметным до падения талибов.
Жизненно важные последствия для ИРИ будет иметь и характер нового иракского режима. США следовало бы радикально перестроить схему своего военного присутствия в Персидском заливе, чтобы подчеркнуть ее строго оборонительный характер, с большей опорой на соединения ССАГПЗ, включая региональные ВВС. На повестку дня должен также встать пересмотр принципов размещения американского ВМФ. С урегулированием ситуации в Ираке существенная доля военных рычагов должна быть передоверена дружественному режиму в Багдаде, при условии его тесного взаимодействия с другими региональными игроками.
«Все военные, дипломатические, политические и экономические меры, принятые для успокоения иранского режима, станут, несомненно, эксплуатироваться сторонниками жесткой линии для
легитимации своего правления. Тегеран, скорее всего, истолкует эти позитивные демарши как проявление желания со стороны Вашингтона наладить контакты, что внушит радикалам мысль о возможности требовать более высокой цены за сотрудничество, - предупреждает Экович. - Узость маневра, которая налицо в отношениях с Ираном, и составляет на данный момент главный источник новых угроз в Персидском заливе» (043, с. 87).
Т.К. Кораев
