CC BY
19
2008.01.009. РОЗЕНБЕРГ А. ДАРВИНИЗМ В СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ МОРАЛИ И СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ. ROSENBERG A. Darwinism in contemporary moral philosophy and social theory. - Mode of access: http://www.duke.edu/%7Ealexrose/ recentpapers.html - (20 р.)
Статья Алекса Розенберга, профессора Университета Дьюка (США), заместителя директора Центра философии биологии, автора десятка книг по философии науки, опубликована на сайте Университета.
Первая часть статьи посвящена общей характеристике дарвинизма как частного случая натурализма. «Натурализм базируется на убежденности в том, что современная естественнонаучная теория в состоянии разрешить философские проблемы. Теория естественного отбора рассматривается как основной источник для разрешения философских проблем, связанных с деятельностью человека, так как эта теория лучше, чем другие сочетает в себе актуальность для человечества и для науки. Другие теории, особенно в химии и в физике, имеют более строгое подтверждение, так как их более точные прогнозы могут быть проверены в реальном времени. Однако эти теории не объясняют человеческое поведение и человеческое общество. Современные социальные и бихевиористские теории могут лучше описать человеческое общество, но они плохо подвергаются проверке по сравнению с дарвинизмом» (с. 1).
Дарвинизм является положением о разнообразии, сложности и, в первую очередь, об адаптивности. Естественное проявление этих трех компонентов есть только удачное следствие процессов естественного отбора и случайных изменений. Понятия «отбор» и «случайность» надо понимать в особом смысле. Строго говоря, дарвинизм разрушает представление о высших целях в природе. Естественный отбор - это метафора. Невозможно ничего предвидеть, когда под действием факторов окружающей среды возникают организмы с новыми признаками и в то же время происходит элиминация организмов, которые не обладают минимальной приспособленностью, достаточной для того, чтобы оставить потомство. С одной стороны, можно полагать, что теория естественного отбора освобождает мир от целей, показывая, что видимые цели, веду-
щие к адаптивности, нереальны. Адаптивность есть результат причин, у которых нет целей. С другой стороны, можно сказать, что теория Дарвина натурализовала цели, показав, как натуралист может принять описание природы в выражении цели («сердце бьется для того, чтобы происходило кровообращение»). Первая интерпретация вообще изгоняет цели из Вселенной, вторая - уменьшает их до механистических сил, которые одобряет натурализм. Обе точки зрения все равно, так или иначе, угрожают «высшим» целям, которым, как это традиционно полагали, и служила мораль.
Автор рассматривает две программы дарвинизма в этике. Неизменная человеческая привычка характеризовать все происходящее как правильное и неправильное, добро и зло, устанавливать стандарты справедливости и законности, настаивать на моральных обязательствах и ответственности представляет собой одну из наиболее сложных проблем натурализма, так как справедливость этих утверждений не зависит от знаний о мире, доступных науке. Действительно, факты, на которые опираются эти утверждения, не могут быть соотнесены с метафизикой натурализма, но эти утверждения могут получить значительную поддержку со стороны работы научных методов, которые поддерживает натурализм. Поэтому натурализм обратился к дарвинизму, чтобы согласовать наши оценки таких нормативных суждений с научной точкой зрения на мир.
В широком смысле существует две «программы», пытающиеся облегчить ношу, которую натурализм возложил на теорию естественного отбора. Первая программа ищет подтверждения принятых моральных суждений и их следствий в свете истории их изменений и отбора, в течение которых они сформировались. Первая программа - часть нормативной этики, которая определяет, что, с точки зрения морали, правильно и неправильно, плохо и хорошо, справедливо и несправедливо в терминах некоторых эволюционных рассуждений. Назовем этот проект дарвинистской моралью. Вторая программа ищет объяснение и понимание моральных суждений как отражения влияния естественного отбора на наследственные изменения в человеческой жизнедеятельности. Это действительно новый поворот в традиционной метаэтике, так как он выражает натуралистические сомнения в разделении значения этических положений от причин этических обязательств, выраженных в этих положениях. Таким образом, если натурализм сможет объяс-
нить, почему мы формулируем именно существующие нормативные требования, то это будет требовать применения настолько полного (точного) их значения, насколько это возможно. Назовем этот проект дарвинистской метаэтикой. Дарвиновская метаэтика и мораль должны объяснить особенности моральных суждений, которые мотивируют нас совершать определенные действия или запрещают их, но не только как заведомо (не)целесообразные, но как правильные (или неправильные) сами по себе. Это одно из особенностей моральных требований, которое философы назвали «этический интернализм». Если мы примем, что моральные требования имеют эту особенность, тогда они не могут быть просто предписаниями благоразумия, делом простой инструментальной рациональности.
Затруднения дарвинистской морали хорошо известны уже на протяжении века. Как философская программа она наталкивается на так называемый «натуралистический фаллибилизм». В «Принципах этики» Дж. Мур сформулировал так называемый «открытый вопрос» против определения нормативных качеств (добродетелей) через ненормативные, «естественные» (удовольствие, радость или те, которые определяют выживание индивидуума или вида). Мур отверг все попытки сделать нормы «естественными». Его аргумент об открытом вопросе и определил направление натуралистического фаллибилизма. Принятие его философами сделало дарвинистскую мораль непривлекательной позицией для многих натуралистов.
Розенберг анализирует новейшую версию дарвинистской морали, получившую название «моральный реализм», на примере взглядов П. Рейлтона8. Согласно Рейлтону, моральное благо отражает рациональность желания не с точки зрения индивида, а с точки зрения социума. Рационально, с точки зрения социума, то, что будет оправдывать объективные интересы всех потенциально задействованных равноправных людей. Социальные соглашения отдаляются от рациональности, когда они не соответствуют интересам отдельных групп, что является потенциалом для недовольства и беспорядка. Последнее, в свою очередь, уменьшает жизнеспособность, т. е. приспособленность этих социальных соглашений и раздробленного социума в целом. Вместе с тем отбираются именно более рациональные социальные соглашения, т.е. такие, которые
8 ЯаШоп Р. Мога! геа^ш // РЫ1о8. геу. - КУ., 1986. - Уо1. 95. - Р. 163-207.
стремятся отражать более полно интересы всех индивидуумов. Общества с нормами, увеличивающими равенство, будут более жизнеспособны.
Автор выдвигает возражение против данного подхода. Рейл-тон рассматривает естественный отбор групп и социумов как противостоящий отбору индивидов. Что, если в более жизнеспособном обществе из-за активно культивируемого равноправия, появляются индивиды, которые игнорируют установленные нормы, когда только могут? В этом случае внутригрупповой отбор по аморальности может быть сильнее, чем межгрупповой отбор по моральности. Эволюция в данном случае не будет идти в направлении увеличения равноправия.
Натурализм в понимании Рейлтона будет отрицать или игнорировать внутреннюю нормативность моральных суждений и рассматривать их как категорические суждения об инструментальной рациональности, которая оправдывается успехом тех индивидов или групп, которые применяют их для достижения своих ненормативных целей. Рейлтон может рассматривать свои декларации как полезные исключительно инструментально, как лишенные внутренней моральной силы. Отказ от внутренней нормативности моральных суждений имеет своей перспективой редукцию дарвинистской морали до дарвинистской метаэтики. Оказывается, что моральные суждения - всего лишь замаскированные высказывания об «инструментальной рациональности», которым мы придаем благоразумную нормативную силу.
Далее Розенберг рассматривает дарвинистскую метаэтику. «Большинство дарвинистских метаэтических теорий относятся к "нонкогнитивистским" теориям из-за того, что они рассматривают моральные суждения не как истинную и не как ложную информацию о мире, а как лишенные "когнитивного содержания"» (с. 6). «Эмотивизм», разработанный А. Айером и К. Стивенсоном (A.J. Ayer, C.L. Stevenson), является одной из ранних нонкогнити-вистких теорий. (Эта доктрина утверждает, что моральные суждения отражают эмоциональное состояние и отношение говорящего к происходящему. - Реф.) Эта позиция не может объяснить спокойных моральных суждений о пространственно и временно отстоящих от нас событиях, но некоторое время эмотивизм был привлекательным для натуралистов.
Более сложная версия нонкогнитивистской метаэтики разработана в рамках дарвинизма Аланом Гиббардом9. В отличие от Рейлтона, Гиббард обосновывает нормы не как морально «правильные», а как адаптивные. Ключ к природе человеческой морали следует искать в широко рассматриваемой кооперации. Животным, таким, как homo sapiens, необходимо согласовывать свои действия, если им нужно выжить и развиваться в конкуренции с мегафауной, а также необходимо сотрудничество в организации раннего сельского хозяйства. Взаимодействия для установки и поддержания скоординированности у homo sapiens в значительной степени усовершенствованы эмоциями (здесь проглядывает нонкогнитивизм Гиббарда). Моральные суждения являются не выражением эмоций, а мнением, какую эмоцию или чувство рационально испытывать. В то же время, рациональные эмоции существуют в том случае, если это допустимо в свете принимаемых ими норм. Возможность принятия норм зависит от языка, поскольку язык необходим для того, чтобы скоординировать нормы нескольких личностей так, чтобы эти нормы усиливали жизнеспособность друг друга. Условия обитания древнего человека способствовали отбору эмоциональных склонностей, которые увеличивают способность к кооперации. Гиббард определил основные моральные чувства: негодование и гнев, вина и стыд. Нормы, описывающие, когда можно испытывать эти чувства, взаимно скоординированы так, чтобы усилить или вновь установить моральное взаимодействие между агентами. Таким образом, то дурное, что делает человек, вызывает у него чувство вины, а у окружающих - негодование и гнев (если это имеет смысл в свете принятых им норм). Вина сцеплена с гневом, стыд сцеплен с негодованием. В случае нескоорди-нированности этих эмоций может возникнуть конфликт; когда эти эмоции скоординированы, возможно признание ошибки и примирение. Гиббард определяет как рациональные те действия или чувства, которые имеет смысл осуществлять в рамках принятых индивидуумом моральных норм. Он отрицает чисто инструменталистский подход к рациональности как из-за классических проблем в теории решений, так и, что более важно, из-за того, что термин «рациональный» имеет оценочный оттенок (отражение
9 Gibbard A. Wise choices, apt felling. - Cambridge (Ma), 1992.
интернализма моральных суждений). Однако назвать чувство или действие рациональным не значит охарактеризовать его. Это лишь означает, что принимаются моральные нормы, которые разрешают это действие или чувство. «Проблема проектирования» соглашений, с которой столкнулись наши человекоподобные предки, была в том, как установить и обеспечить согласованные действия взаимовыгодного альтруизма. Кооперация требует скоординированных ожиданий такого рода, которые возникают во время сделки. Гиб-бард предполагает, что такая функция эмоций, как поддержание кооперации, должна была возникнуть под действием тех же сил, которые сделали речь адаптивной для homo sapiens.
Если моральные суждения не имеют дело с истиной, а просто являются отражением принятия человеком норм, вызывающих чувства гнева, обиды, вины и стыда, тогда откуда появляется явное чувство их объективности, независимости от нас? Норма воспринимается как объективная, если человек считает ее рациональной, даже если сам не принимает, а только придерживается этой нормы. Отсюда следует и иерархия принятых человеком норм. Суждения об объективности берутся из норм вышележащих уровней. В подтверждении этого Гиббард проводит параллель с теорией вторичных качеств. Цвет, как полагают некоторые эмпирики, является вторичным свойством, зависящим от нас, хотя мы присваиваем это качество объекту и считаем его объективным. Сходно с этим, моральные суждения объективны, когда их используют нормальные действующие лица при нормальных обстоятельствах, причем эти лица имеют одинаковые позиции по отношению к нормам гнева, вины, негодования и стыда. В целом, моральные суждения являются рациональными, если они соответствуют принятым нормам. Отбираются именно те нормы, которые решают проблемы кооперации, и восприятие их объективности заключается в их повсеместном распространении в процессе эволюции. Розенберг отмечает, что «развитие антропологии давало основание для некоторых предпосылок дарвинистской метаэтики» (с. 10).
Далее автор пишет о возникновении кооперации. Дарвинистская метаэтика сталкивается с проблемой, обозначенной в социо-биологии: как альтруизм, который по определению снижает жизнеспособность индивидуума, может быть вовлечен в процесс естественного отбора? Некоторые теоретики заключили, что аль-
труизм каждого индивидуума адаптивен, поскольку он приводит к увеличению жизнеспособности всей группы, в рамках которой увеличивается жизнеспособность и конкретного индивидуума. Но «предположим, что все члены группы предрасположены к кооперации и альтруизму, поскольку их генотип программирует такое поведение. Предположим далее, что в процессе мутаций и рекомбинаций появляется индивид, у которого нет генов, ответственных за склонность к кооперации. Наоборот, индивид генетически склонен к халяве, мошенничеству, лентяйству и, более того, пытается при этом быть незамеченным. Халявщику стоит только некоторое время обманывать окружающих, чтобы быть более приспособленным. В свою очередь, его потомки унаследуют гены "халявы" и будут иметь преимущества перед альтруистами, так же как было у предка-халявщика. И так далее, поколение за поколением, до исчезновения генов репроцикного альтруизма в группе, ведь особи-альтруисты имеют приспособленность ниже среднего в новой группе» (с. 11). Генетически запрограммированный альтруизм в группе не является эволюционно стабильной стратегией.
Однако если приспособленность оценивать с точки зрения количества копий генов, оставленных организмом, генетический эгоизм должен привести к неэгоистическим индивидам. Если организм ведет себя альтруистично по отношению к своему потомству, увеличивая его способность к репродукции, в результате может пострадать родитель, но не его гены. Это является родственным отбором.
Групповой отбор в пользу кооперации тоже возможен, и адаптивные условия, при которых кооперация реальна, можно увидеть при анализе человекообразных обезьян и эволюции человека10. Аргументы обезоруживающе просты: родственный отбор не только возможен, но и действительно существует. Также очевидно, что родственный отбор между одним родителем и одним потомком имеет адаптивное преимущество для этой двучленной группы. В дилемме обвиняемого, где задействованы родственники, каждый из них может получить преимущества от кооперации, независимо от действий другого участника, при условии, если выгода, стремящаяся к максимизации репродуктивной приспособленности, удов-
10 Wilson D.S., Sober E. Unto others. - Cambridge (Ma), 1998.
летворяет следующему неравенству: г больше Ь/с, где г - коэффициент родственности (1/2 - в случае потомства и близнецов, 1 - в сдучае однояйцовых близнецов, 1/4 - в случае двоюродных братьев и сестер, племянников и племянниц); Ь - выгода от совместной кооперации; с - цена кооперации с точки зрения эгоизма.
Если жизнеспособность группы является функцией жизнеспособности составляющих ее индивидуумов, то родственная группа, использующая стратегию сотрудничества в «дилемме заключенного», более жизнеспособна по сравнению с группой, состоящей из пар взаимнопаразитирующих индивидуумов, использующих вредительскую стратегию, или смешанной группой из халявшиков и кооператоров. Такой результат распространяется на более многочисленные группы, чем двучленные. Кроме того, поскольку участники могут определить степень родственности, то они могут предпочтительно агрегироваться в такие более приспособленные группы.
Вернемся к проблеме инвазии. Как только группы кооператоров начинают свое существование, они чувствительны к инвазии или мутации, которая приводит к появлению халявщиков. Но можно предположить, что кооперирующие группы сохраняются благодаря вторичному принуждению. Нормы кооперации регулируются нормами принуждения, а действие этих норм - стыда, доносительства, конфискации - обходятся принуждаемым индивидуумам дешевле, чем нарушение норм сотрудничества.
Дарвинистская метаэтика и теория эволюционной игры достигли успеха в объяснении того, как социальные институты кооперации возможны, даже если они не являются плодом специальных усилий их участников. Дарвинизм может иметь и более широкие следствия для социальных теорий. Например, с его помощью становится более понятной «невидимая рука» в экономическом подходе Адама Смита и его ориентированных на рынок последователей. Экономическая теория невмешательства Смита утверждает, что своекорыстный поиск на открытом рынке как бы направляется невидимой рукой так, чтобы непреднамеренно достигнутый результат устраивал бы всех. Эволюционные подходы могут иначе объяснить эту теорию, если поведение участников является, во-первых, результатом естественного отбора, увеличивающего приспособленность, а не результатом рационального выбора и, во-
вторых, результатом агрегации индивидуальных поведенческих стратегий, а не отбора определенных особенностей. Таким образом, можно дарвинистским образом подтвердить выводы теории невмешательства Смита, но не ее доказательство.
Было бы неправильным считать, что дарвинизм поддерживает мнение, иногда приписываемое Смиту и его последователям, о том, что социальные и экономические агенты конкурируют между собой и нежизнеспособные из них вымирают. Как мы уже видели, при некоторых условиях индивидуальный отбор делает более адаптивной кооперацию, а не конкуренцию. Это следствие можно вывести непосредственно из дарвинистской биологии.
«Задачи дарвинистской морали остаются нерешенными, несмотря на традиционность этого направления среди философов. В то же время дарвинистская метаэтика способствовала потоку новых исследований, таких как исследования ХХ-ХХ1 вв. в области теории игр, антропологии и эволюционной психологии. ... Некоторые философы показали, как можно ожидать появления морали среди максимально приспособленных организмов и как природа способствовала отбору кооперативных норм и эмоций, отражающих наши взгляды на такие нормы, что, в конце концов, сделало мораль универсальной» (с. 20).
О.В. Безжонова,П.А. Волкова
