CC BY
30
зание мальчиков, свадьбы, похороны и т.д.). Это было необходимо, чтобы избегнуть социальной изоляции. В то же время молодежь могла не соблюдать пост или читать молитвы, что не считалось большим грехом, поскольку за них молились старики. Нередки случаи, когда во время засухи председатели колхозов приглашали мусульманских авторитетов молиться о дожде.
Автор заключает, что, таким образом, менталитет махаллы частично укреплялся советской властью. «Этот факт влиял на лояльность местных властей и на их роль в осуществлении официальной антирелигиозной политики»: ее не слишком поддерживали, а иногда открыто саботировали, хотя были и противоположные примеры (с. 110). Она призывает прежде всего анализировать социально-экономические проблемы, чтобы понять перемены в мусульманском обществе.
С.И. Кузнецова
2007.03.031. РАДНИТЦ С. СОПОСТАВЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ И ЭКОНОМИЧЕСКИХ МОТИВАЦИЙ МИГРАЦИИ В ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ: УЗБЕКИСТАН. RADNITZ S. Weighing the political and economic motivations for migration in post-Soviet space: the case of Uzbekistan // Europe-Asia studies. - Glasgow, 2006. - Vol. 58, N 5. - P. 653-677.
Автор (Массачусетский технологический институт, США), ссылаясь на данные МОТ, напоминает, что после распада СССР за 1991-2000 гг. примерно 9 млн. человек сменили место проживания. Большинство российских авторов подчеркивали преобладание в Узбекистане сил выталкивания из республики: например, в одном из исследований прежде всего называлась боязнь этнических конфликтов (89% русских заявили, что испытывают межэтническую напряженность дома, 56% - на работе, 28% - в общении с друзьями, с. 655)1.
Если сравнить положение в постсоветских республиках, то этнический национализм проявлялся в независимом Узбекистане особенно открыто: прославлялось все узбекское, возник культ Тимура. От административных органов потребовали перейти на уз-
1 The new diaspora / Ed. By Schlapentokh V., Sendich M., Pay in M. - N.Y., 1994. Описание здесь и далее по реф. источнику.
бекский язык, по закону 1995 г. датой перехода с кириллицы на латинский алфавит назван сентябрь 2005 г. Экономическое положение ухудшилось для всего населения, трудовая миграция выросла до 6-7% жителей1, но национальные меньшинства ощутили все трудности вдвойне.
Мотивы миграции разделить нелегко, нередко они переплетаются, например, лингвистическая политика может препятствовать профессиональному продвижению или ставить в неравное положение в школе детей. Автор пытался выяснить положение путем репрезентативного опроса в Ташкенте и в фокусной группе в Чир-чике2. В Ташкенте в марте 2003 г. были отобраны 200 человек по демографическим критериям: 1) 30% русских и по 10% армян, евреев, казахов, корейцев, таджиков, татар и украинцев в возрасте старше 30 лет, 2) по 50% мужчин и женщин. Отвечающие не были обязаны сообщать свою фамилию или адрес. В фокусную группу в Чирчике в июле 2002 г. вошли члены Русского культурного центра города по следующим принципам: 1) у них эмигрировали многие члены семьи или друзья, 2) они подробно отвечали на вопросы, аналогичные ташкентским, 3) заявили, что испытывали дискриминацию. Из 10 приглашенных участвовать отобраны 6 человек в возрасте 51-60 лет, в том числе 2 инженера, пенсионерка, учитель музыки, бухгалтер и экономист. Прожив всю жизнь в Чирчике, они не знали или плохо знали узбекский язык (с. 677).
В ходе опроса в Ташкенте отвечающие говорили об ухудшении (но не кризисе) этнических отношений после 1991 г. по сравнению с советскими временами (прекрасные отношения до 1991 г. -32,5%, после - 11%, соответственно, хорошие - 52,5 и 34,5%, плохие - 0,5 и 9%, очень плохие 40 и 0,5%); лица с высшим образованием давали более негативные оценки; большинство отрицали прямое «выдавливание» со стороны властей («да» сказали лишь 15% русских и евреев), но 24,5% говорили о дискриминационных инцидентах в общении с местными жителями (с. 662).
1 Sadovskaya E. Labour migration in Central Asia, Russia and Afghanistan. -Almaty, 2004.
2 Промышленный центр, основанный в 1935 г., жители в основном - русские, с 1989 г. предприятия закрываются, растет безработица, начался массовый исход населения (с. 661).
В фокусной группе Чирчика также говорили об ухудшении этнических отношений в 2002 г., хотя в первые годы независимости они были еще хуже (впрочем, «убирайтесь в свою Россию» можно было услышать уже в годы перестройки); враждебность к русским проявляется особенно открыто молодежью, нарушая восточный обычай уважения к старшим (с. 662-663).
Отдельно задавался вопрос об отношении к национальным меньшинствам в Узбекистане, Казахстане, Киргизии, России, Турции и США: более 50% ответивших назвали наилучшим это отношение в Узбекистане, 48% посчитали, что в Казахстане оно лучше, чем в Узбекистане, 41,5 - в России, 39 - в США и только 16,5% заявили, что отношение в Киргизии к национальным меньшинствам лучше, чем в Узбекистане (с. 664).
Другой вопрос предлагал определить, направлены ли законы, принятые в независимом Узбекистане, на: 1) улучшение, 2) ухудшение положения национальных меньшинств, 3) нейтральны. Первый вариант выбрали 34,5% ответивших, второй - 11 и третий - 41% (с. 664-665). В фокусной группе сетовали на ухудшение своего положения вследствие языковой политики, осуждали культ Тимура.
Следующий вопрос имел целью проверить, заметна ли на рабочих местах разница в отношении хозяев и управляющих к узбекам и национальным меньшинствам: в среднем 71,5% ответивших никакой разницы не нашли, свыше 22% ответили «да», причем чаще второй ответ давали татары (35%), украинцы и евреи (по 30%) (с. 666). Фокусная группа также отмечала дискриминацию по месту работы, поскольку русские не входят в узбекские кланы; этнос стал главным критерием получения или потери работы, «быть узбеком может оказаться более важным, чем уровень квалификации» (там же).
Чтобы оценить изменения в уровне жизни, предлагалось сравнить ситуацию до 1991 г. и нынешнюю: только 7,5% ответили, что их положение улучшилось, 68 заявили об ухудшении и 24% - о неизменности; при этом русские и украинцы чаще отмечали ухудшение (свыше 80%), армяне - улучшение (20%); в среднем более пострадали люди старше 60 лет, поскольку уменьшились пенсии, а стоимость жизни выросла (с. 667). Далее, на предложение сравнить социально-экономическое положение узбеков со своим только 2,5% ответивших признали его выше, чем у узбеков, 44,5 - ниже и 47% одинаковым (там же). Это показывает убеждение, что трудно-
сти серьезнее отразились на национальных меньшинствах. Конкретно указывались неярко выраженные формы дискриминации (чаще говорили о невозможности стать менеджером, реже - о трудности устроиться на работу, только 5,5% назвали первой причиной дискриминацию или плохие отношения с узбеками).
В фокусной группе все говорили о нынешних финансовых трудностях и сожалели о лучших временах в СССР.
Ухудшение материального положения необязательно становится мотивом для эмиграции неузбеков: многие от души привязаны к Узбекистану, здесь они родились, это их родина. Кроме того, их не слишком ждут в России: трудно получить визу, а приехавших на историческую родину обвиняют в заимствовании многих черт национальности той страны, откуда они прибыли.
На вопрос об основной причине эмиграции в 1991-1998 гг. людей, которых они лично знали, опрошенные отвечали: «низкий уровень жизни в Узбекистане» и «ожидание лучшей работы за рубежом» (45,5%), «будущее детей» (23,5%), «нестабильность» (14,5%), «возвращение на историческую родину» (11,5%), знаменательно, что меньше всего называли «языковый барьер», «незнание узбекского языка» (7,5%) или «дискриминацию по национальным причинам» (8,5%) (с. 670-671).
В опросе 2002 г. выяснялось, почему опрашиваемые не эмигрировали. 58,5% ответили, что они «думали об этом» после 1991 г., 41% - «не думали», причем чаще планировали эмигрировать люди в возрасте 30-49 лет (63,5%), чем более пожилые (47,6%), мужчины чаще чем женщины (соответственно 63 и 54%); наконец, 29% опрошенных все еще намеревались эмигрировать (с. 671). Когда у последних спрашивали о причинах этого намерения, они называли в основном экономические мотивы. Те же мотивы (отсутствие денег, неуверенность получения в России жилья и работы) удерживали остающихся. Следовательно, бедность может и подталкивать к эмиграции и препятствовать ей; «факторы притяжения, которые определяли первые волны эмиграции, больше не действуют на тех, кто задержался... Только меньшинство, не признающее компромиссов (12,8%), ответило "Я не эмигрирую ни при каких обстоятельствах". В фокусной группе главной причиной эмиграции оказалась проблема будущности детей» (с. 671).
Автор заключает, что в Узбекистане политические факторы не были определяющими для эмигрантов: опрошенные не обвиняли государство в прямой дискриминации национальных меньшинств, скорее их отчуждала госполитика в области культуры и истории, экономические трудности, связанные с большим использованием узбекского языка в администрации и образовании. «Экономические факторы - коррупция и непотизм - оказались решающими. Национализм влиял на решение мигрировать лишь в той мере, в какой он затрагивал благосостояние людей» (с. 672). К тому же надо учитывать падение уровня жизни всего населения Узбекистана после 1991 г. В ряде мест были протесты против экономических ограничений или политизированных арестов (кульминация -Андижанские события в мае 2005 г.). Но в целом «хотя немногие, получившие преимущества в экономической системе периода независимости, действительно могли быть этническими узбеками, большинство населения обеднело независимо от своей национальности. Разрыв расширился между элитой и массами во многих странах бывшего СССР, этот разрыв оказался шире, чем между титульной нацией и этническими меньшинствами. Политика и экономика тесно переплетены во многих постсоветских правительствах, и действия коррумпированной элиты имели негативное влияние на перспективы всех граждан независимо от национальности» (с. 673).
С.И. Кузнецова
