CC BY
38
ПО СТРАНИЦАМ ИСТОРИЧЕСКИХ ЖУРНАЛОВ
2007.01.029-037. ВОЙНА И ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО В ХХ ВЕКЕ. (ПО СТРАНИЦАМ «ЖУРНАЛА СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИИ»).
Journal of Contemporary History. - L., 2006. - Vol. 41, № 1.
1. СТИБ М. Интернирование гражданских лиц воюющими сторонами в ходе первой мировой войны и реакция на это Международного комитета Красного Креста.
STIBBE M. The internment of civilians by belligerent states during the First world war and the response of the international committee of the Red Cross. - P. 5.
2. ТИЛДЕСЛИ М. Немецкое молодежное движение и национал-социализм: некоторые взгляды из Британии.
TYLDESLEY M. The german youth movement and national socialism: Some views from Britain. - P. 21.
3. ГОТЛИБ ДЖ. Как продавалась мегаломания: вождизм, потребительство и развитие политтехнологий в Британском союзе фашистов.
GOTTLIEB J. The marketing of megalomania: Celebrity, consumption, and the development of political technology in the british Union of fascists. - P. 35.
4. ГОТЦ Н., КЛАУС ПАТЕЛЬ К. С оглядкой на фашистскую модель: обсуждение и построение системы трудовой службы в США и Швеции в 1930-1940-е годы.
GOTZ N., KLAUS PATEL K. Facing the fascist model: Discourse and the construction of labour services in the USA and Sweden in the 1930s and 1940s. - P. 57.
5. ЧЕПМЕН ДЖ. Би-би-си и запрещение показа «Маневров» (1965).
CHAPMAN J. The BBC and the censorship of the «War Game» (1965). -P. 75.
6. СЭНФОРД ДЖ. Расстрел в Катыни и польско-советские отношения в 1941-1943 г.
SANFORD G. The Katyn massacre and polish-soviet relations, 19411943. - P. 95.
7. НЕЙМЕЙЕР К. Эскалация политики репрессий немцами в оккупированной Франции в 1941-1942 гг.
NEUMAIER CH. The escalation of german reprisal policy in occupied France, J941-1942. - P. 113.
8. БРАЙАНТ Ч. Язык сопротивления? Чешские анекдоты периода нацистской оккупации.
BRYANT CH. The language of Resistance? Czech jokes and joke-telling under nazi occupation, 1943-1945. - P. 133.
9. ГЁШЕЛЬ К. Самоубийства к концу Третьего рейха. GOESCHEL C. Suicide at the end of the Third Reich. - P. 153.
Ключевые слова: XX в., Первая и Вторая мировые войны, гражданское общество, гуманитарный, этический, идеологический и политический аспекты влияния.
Тема, объединяющая проблемные статьи январского номера известного британского исторического журнала, - влияние двух мировых войн на гражданское общество. Авторы рассматривают гуманитарные, этические, идеологические и политические аспекты этого явления.
В статье Мэтью Стиба (1) анализируется роль и значение Международного комитета Красного Креста (МККК) в оказании помощи и поддержки интернированным лицам в ходе Первой и Второй мировых войн. Отмечается, что к концу Первой мировой войны около 6, 9 млн. солдат и офицеров содержались во вражеских лагерях для военнопленных; из которых не менее 750 тыс. человек погибли, а примерно 1 млн. были выпущены на свободу или обменены вследствие инвалидности. Война привела также к интернированию и (или) депортации нескольких сотен тысяч гражданских лиц, включая женщин и детей (1, с. 5). На конференции обществ Красного Креста в Женеве, состоявшейся в сентябре 1917 г., президент МККК Густав Адор предложил выделить заботу о гражданских военнопленных в особую сферу деятельности Красного Креста (там же).
Пропагандисты воюющих сторон, отмечается в статье, прилагали все усилия, чтобы скрыть истинное положение вещей в лагерях перемещенных лиц и в прочих местах их обитания в своих странах, одновременно стараясь по возможности сгустить краски, описывая положение интернированных на территории противника.
«Таким образом "правда" о положении перемещенных лиц стала новым предметом международных споров и конфликтов» (2, с. 6).
Введение всеобщей воинской повинности в странах континентальной Европы, пишет автор, превратило войны в массовое противостояние населения империй и национальных государств, мужская часть которого автоматически превратилась в резервистов. Тем самым каждый интернированный мужчина означал потерю потенциального рекрута для противника. В добавление к этому, во всех воюющих странах получили развитие широкие пропагандистские кампании против «шпионажа» и «саботажа» со стороны противника, что во много раз усилило предрассудки против национальных меньшинств, евреев, немцев и других «чужаков» (1, с. 8).
Наконец, серьезные потери в личном составе и трудовых резервах таких стран, как Германия, Австро-Венгрия и Россия, понесенные уже в первые месяцы войны, вызвали потребность депортировать рабочую силу из государств-противников. В частности, в Германии использование принудительного труда нескольких сотен тысяч поляков и бельгийцев имело огромное значение для экономики страны и служило необходимым обеспечением ее военных усилий (1, с. 9).
Растущий спрос на информацию о пропавших без вести родственниках побудил МККК в октябре 1914 г. создать гражданский сектор внутри Агентства по делам военнопленных. К концу войны состоялось 524 посещения работниками сектора лагерей перемещенных лиц в 38 различных странах (1, с. 10).
МККК, подчеркивается в статье, была частной организацией, действующей в рамках законодательства Швейцарии. В этом качестве она могла лишь информировать и рекомендовать, но при этом была лишена возможности проводить свои рекомендации в жизнь. Этим она во все возрастающей степени отличалась от национальных организаций Красного Креста, которые оказывали перемещенным лицам реальную помощь и активно участвовали в двусторонних переговорах об их положении (1, с. 17).
Именно поэтому, считает автор, МККК, несмотря на все усилия, не удалось добиться провозглашенной цели: установления равенства в отношении воюющих сторон к гражданским перемещенным лицам (1, с. 17). Только после Второй мировой войны ООН наконец признала необходимость защиты прав не сражающегося
населения во время войн и приняла в августе 1949 г. Женевскую конвенцию по правам человека (1, с. 18).
Майк Тилдесли в своей статье (2) дает анализ эволюции идеологии молодежного движения Германии, как она виделась глазами британских исследователей, придерживавшихся разной политической ориентации.
Отмечая, что независимое молодежное движение в Германии возникло в начале ХХ в. с учреждением Движения «Вандерфогель» («Перелетных птиц»), объединившего молодых людей для занятий туризмом, хоровым пением в Союз (Bund), автор указывает на рано проявившуюся заинтересованность британцев этим движением. В отличие от британских скаутов, пишет автор, движение «Ван-дерфогель» было основано и руководилось не взрослыми, а самими молодыми людьми (2, с. 19).
Среди британцев, не только интересовавшихся движением «Вандерфогель», но и пытавшихся перенести отдельные его элементы на Британскую почву и принимавших в нем непосредственное участие, автор выделяет Рольфа Гардинера и Лесли Поля, «обладавших к 1933 г.наиболее полной в Британии информацией о немецком молодежном движении» (2, с. 20). Автор видит задачу своей статьи в том, чтобы показать, насколько по-разному видели эти авторы причины, процесс и последствия поглощения этого движения нацизмом (там же).
Указывая, что Гардинер и Поль, придерживавшиеся один консервативной, а другой - лейбористской ориентации, написали с 1934 г. целый ряд книг о молодежном движении Германии, полемизируя друг с другом в его оценках (2, с. 21-23), М. Тилдесли замечает, что само движение в период после Первой мировой войны оказалось раздробленным. «Часть его организаций процветала за счет развития той самой идеологии, которая изначально отрицалась "Вандерфогелем": индустриализма, имперских идеалов, милитаризма и космополитизма. Другая же часть продолжала верить в идеалы простой жизни, физического воспитания, отрицания погони за богатством и возрождения основ немецкой культуры» (2, с. 24).
Движение быстро росло количественно, но руководство им переходило в руки взрослых, и, по сути дела, его первоначальный дух начал исчезать. Отмечая, что последователями Гитлера были, в основном, молодые люди, Лесли Поль, в частности, подчеркивал,
что на протяжении одного поколения немецкая молодежь, начав с отрицания одного руководства взрослых, кончила тем, что попала под другое. Глубина трагизма этой ситуации, на его взгляд, не осознавалась в Англии (2, с. 25). По мнению исследователя, ненацистские организации были поглощены режимом, а время независимого молодежного движения прошло (2, с. 26).
В то же время, указывается в статье, Рольф Гардинер высказывал прямо противоположную точку зрения, упрекая Поля в том, что тот недооценил эпическую преемственность идеологии Союза, ее последовательность и приверженность к дисциплине, что помешало ему увидеть близость «Вандерфогеля» к идеологии национал-социализма Союз, подчеркивал Гардинер, никогда не был пацифистским, а целый ряд его членов стали впоследствии адъютантами Гитлера (2, с. 27-28). Третий рейх, считает Гардинер, мог переживать трудности и совершать ошибки, но для жителей Германии его голос был не голосом фашистских руководителей, но обращением социалистов к товарищам-социалистам. Соответственно, по мнению Гар-динера, «нацистский режим олицетворял чуть ли не воплощение и торжество идей молодежного движения Германии» (2, с. 29).
Анализируя диаметрально противоположные выводы, автор приходит к заключению, что их сравнительный анализ во многом помогает, хотя и не напрямую, понять логику формирования и приверженность коммунистической идеологии молодежных организаций ГДР в период после Второй мировой войны (2, с. 31-34).
В статье Джулии Готлиб (3), посвященной анализу начального этапа становления Британского союза фашистов (БСФ), на примере организации Освальда Мосли раскрывается роль фашизма в «театрализации» политики в европейских странах в период между двумя мировыми войнами. Пример БСФ, по мнению автора, «помогает наглядно представить способы, при помощи которых британские фашисты в межвоенный период пытались подать свою идеологию широкой общественности, разрабатывая оригинальные, во многом новаторские политические технологии для создания в обществе тяги к вождизму» (3, с. 35).
Отмечая, что Мосли уже на раннем этапе своей политической карьеры близко познакомился с Голливудом через свою двоюродную сестру, баронессу Ревенсдейл, старшую дочь лорда Керзона, Д. Готлиб подробно описывает связи Мосли с культурной и интел-
лектуальной «модернистской» элитой США и Европы, что, по ее мнению, способствовало популяризации созданной им в 1931 г. недолговечной Новой партии. На той же волне политического модернизма в октябре 1932 г., пишет автор, был основан и Британский союз фашистов (3, с. 38).
БСФ, отмечается в статье, «был изменчивой организацией, в которой смазывались различия между традиционными политическими течениями. В качестве политического движения БСФ удалось ликвидировать границу между "большой" и "народной" политикой, между политическими и духовными воззваниями, между идеологической ориентацией и желанием жить жизнью "чернорубашечника", между осознанными политическими действиями и развлечением, между политическим насилием и эротикой, между политиком и шоуменом» (3, с. 39). Мосли выступал в качестве бессменного «вождя» этого движения, британского кандидата в диктаторы и олицетворения национального фашизма. «Он был представлен общественности в роли необычного политического деятеля, олицетворявшего "новое" своей сравнительной молодостью, своим экзотическим и эротическим обличьем и самоуверенностью» (3, с. 40).
Статус Мосли как знаменитости и его «товарность» как секс-символа британской политики, отмечается в статье, были институ-циализированы и поступили в продажу. В 1934 г. в штаб-квартире БСФ было учреждено фотоагентство, распространявшее портреты Мосли с его автографом со скидкой для членов союза. По замечанию автора, драматургия митингов БСФ сложилась под явным влиянием аналогичных мероприятий в фашистской Италии и особенно в нацистской Германии. Однако привлекательность, так же как и финансовая база организации, оказалась серьезно подорвана заимствованными у континентальных фашистов хулиганскими выходками (3, с. 43). Эта же театральность, привлекавшая на мероприятия БСФ самую широкую аудиторию, в том числе и людей, далеких от фашистских убеждений, считает автор, способствовала созданию в Британии имиджа Мосли как «негодяя и антигероя», проложившего путь на политическую арену для вождизма и массового потребительства идей, для победы стилистики над идеологическим содержанием (3, с. 47). Следствием этого явились маргинализация фашистского движения в Великобритании и постепенное отстранение Мосли и его последователей от национальных средств
массовой информации. В 1934 г. Мосли отказали в эфире на Би-би-си, а в 1936 г. был принят закон, запрещавший ношение черной формы. Местные власти стали отказывать фашистам в аренде залов для собраний и в проведении шествий. Их мероприятия исчезли из сводок новостей и из кинохроники (3, с. 50-51).
В заключение статьи автор приходит к выводу, что крах фашистского движения в Британии не означал провала способов и методов, при помощи которых оно существенно преобразовало британскую политику, во многом сблизив политический процесс с шоу-бизнесом (3, с. 55).
В статье Норберта Готца и Кирана Клауса-Пате (4) анализируется влияние, которое оказала германская модель Добровольной трудовой службы ФАД (Freiwilliger Arbeitsdienst) на построение аналогичных служб в США и Швеции в 1930-1940-х годах.
Отмечая, что с наступлением экономического кризиса 30-х годов, повлекшего массовую безработицу, «политики во всем мире возлагали надежды на единственный инструмент социальной политики - трудовую службу» (4, с. 57), авторы указывают, что главным объектом этой политики стали молодые безработные, преимущественно мужчины. Трудовая служба сочетала в себе труд, как правило, физический, не требующий определенной квалификации, и профессиональное образование. При всем вынужденном характере организации трудовой службы в европейских странах, замечают авторы, она вызывала много дискуссий, в том числе и политических. Противники введения трудовой службы в США и Швеции опасались, что она будет копировать «нацистскую модель» (4, с. 58).
Добровольная трудовая служба была создана в Веймарской Германии в 1931 г. в условиях Великой депрессии. Она ставила перед собой задачу не только снизить напряженность на рынке труда, но и «предупредить полное выпадение молодежи из общества». Эти задачи изменились с приходом в январе 1933 г. к власти Гитлера. Помимо того, что трудовая служба должна была отныне следовать политической линии нацистского руководства, она должна была утратить свой добровольный характер, превратившись в трудовую повинность. Эту вторую задачу нацистское руководство осуществило в 1935 г., превратив ФАД в РАД (Reichsarbeitsdienst) - государственную трудовую службу, имев-
шую как мужское, так и женское отделения. Авторы отмечают, что европейские страны заинтересовались опытом Германии в разрешении проблемы занятости. «Этот интерес, - замечают авторы, -только усилился после 1933 г., по мере того, как нацистский режим начал прославлять трудовую службу как прообраз Volksgemeinschaft ("народной общины")» (4, с. 59).
Подчеркивая, что в США до самого объявления Рузвельтом политики Нового курса в начале 1933 г. не предпринималось никаких попыток создания трудовой службы, авторы указывают, что широкое обсуждение германской модели началось после заявления президента о намерении привлечь в течение трех месяцев более 250 тыс. молодых американских безработных в ряды Гражданского корпуса сохранения природы (Civilian Conservation Corps) - ССС. «Ожидалось, - пишут авторы, - что сочетание тяжелого физического труда, профессионального обучения наряду с общеобразовательной программой и дисциплиной в условиях отдаленности от городских центров поможет молодым людям обрести уверенность в себе, физически окрепнуть, сделает их законопослушными, уважаемыми и полезными гражданами» (4, с. 60). С другой стороны, профсоюзы выступили решительно против организации ССС, считая, что этот путь ведет к созданию в США режима, сходного с режимами Советского Союза, фашистской Германии и Италии (там же). Ведущие американские газеты высказывали опасения, что ССС может превратиться в военизированную организацию, способную поддержать потенциального диктатора (4, с. 61). В конце 1938 г., отмечается в статье, направление этих дискуссий, однако, изменилось. В свете перспективы участия в грядущей войне Соединенных Штатов, военный потенциал ССС начал рассматриваться уже как положительный фактор (4, с. 62).
В Швеции, указывается в статье, в 30-40-х годах существовали две трудовые службы. Первая - это Шведская добровольная трудовая служба, действовавшая с 1933 по 1942 г. и во многих отношениях напоминавшая ССС Америки. В отличие от этой службы, основанной государством, Женская трудовая служба, существовавшая с 1938 по 1944 г., являлась в основе своей частной инициативой и была откровенно скопирована с немецкого аналога (4, с. 66).
В статье подробно рассматриваются особенности обеих шведских служб. Авторы отмечают, что, в отличие от Германии, идеология трудовой службы Швеции основывалась на идее совершенствования личности. «В шведских трудовых лагерях военная организация отвергалась, а ведущими принципами являлись самодеятельность, кооперация и самовоспитание» (4, с. 67). Трудовая служба рассматривалась как гражданская школа демократии (там же).
В заключение статьи авторы указывают, что важнейшие особенности трудовой службы в США и Швеции могут быть поняты только исходя из истории изменения отношения общественности этих стран к трудовой службе Германии, начиная с веймарской ФАД и кончая нацистской РАД (4, с. 71). Деятельность трудовой службы США и Швеции сопровождалась оживленными политическими дискуссиями относительно способов и методов применения германской модели в американских и шведских условиях. Авторы подчеркивают, что интеллектуальная открытость для новых идей, проявленная в США президентом Рузвельтом, а в Швеции основателем местной трудовой службы, лауреатом Нобелевской премии Бертилом Охлином, помогла сделать трудовую службу обеих стран действенным инструментом борьбы против последствий Великой депрессии 30-х годов (4, с. 73).
В статье Джеймса Чепмена (5) на примере фактического запрета в 1965 г. показа по телевидению Би-би-си антивоенного документального фильма режиссера Питера Уоткинса «Маневры» демонстрируются скрытые механизмы британской правительственной цензуры.
Демонстрация по телевидению репортажа Уоткинса о воображаемом ядерном ударе по югу Англии была запрещена Би-би-си под предлогом того, что сцены фильма оказались чересчур натуралистичными и угнетающими. «Решение корпорации о запрете показа фильма, - указывается в статье, - вызвало широкий резонанс в прессе, стало предметом обсуждения в парламенте и привело к демонстративной добровольной отставке режиссера фильма, открыто заявившего о политической мотивации этого акта» (5, с. 75). Впоследствии, пишет автор, Уоткинс неоднократно высказывал мнение, что политический и вещательный истеблишмент подверг его фильм цензуре из опасения, что он может оказать неблагоприятное
влияние на общественное мнение наглядностью своего разоблачения ужасов ядерной войны и неэффективности стратегии защиты от ядерных ударов. Через 20 лет, когда фильм, наконец, был показан по случаю 40-й годовщины нанесения атомных ударов по Хиросиме и Нагасаки, Уоткинс назвал подобное отношение к своему фильму «лицемерным элитизмом» (5, с. 77).
Уоткинс приобрел известность и вес на Би-би-си после того, как снял нашумевший телефильм «Каллоден» (битва при Каллоде-не 1745 г. окончилась жестоким поражением шотландских якобитов, восставших против английского господства, и стала символом бесчеловечных репрессий победителей против населения Шотландии. - Реф.). Своей новой лентой Уоткинс как бы продолжил тему бесчеловечности и бессмысленности войны. По его собственному признанию, пишет автор, он задумал «Маневры» в ответ на замалчивание проблемы «Зачем нам нужно ядерное оружие?». Он хотел, чтобы рядовой англичанин на мгновение задумался о себе и своем будущем. Автор обращает внимание, что все это происходило в контексте широкого движения за ядерное разоружение, начатого в Великобритании по инициативе Бертрана Рассела (5, с. 78-81).
В статье раскрывается тактика Би-би-си по «консультациям с правительством и специалистами» относительно целесообразности демонстрации «Маневров» по телевидению. Таким образом, пишет автор, корпорация надеялась сохранить свой имидж независимости (5, с. 82). Несмотря на то, что в результате организованного для членов правительства и специалистов ограниченного просмотра фильма отдельные лица высказывались о его «несбалансированности», «излишнем сгущении красок», общее впечатление подытожил секретарь Кабинета министров Норманбрук. По мнению этого ветерана гражданской службы, сохранявшего свою должность при четырех премьер-министрах - Этли, Черчилле, Идене и Мак-миллане, - фильм не содержал никаких преувеличений и искажений действительности, поскольку последствия ядерного удара в любом данном месте и в любое время были бы ужаснее всякой картины, нарисованной воображением режиссера (5, с. 87).
В статье отмечается, что, запретив показ фильма по телевидению, Би-би-си, тем не менее, организовала его просмотр для ограниченной аудитории в Национальном театре фильмов, в зале на
500 мест. Фильм был показан в колледжах и аналогичных закрытых кинозалах США. Он завоевал ряд призов, включая специальный приз жюри на Венецианском фестивале документальных фильмов в 1966 г., а также получил «Оскара» за лучший документальный фильм в 1967 г. (5, с. 92).
Автор заключает статью выводом, что запрет телевизионного показа «Маневров» продемонстрировал границы либерализма, существовавшие на Би-би-си в 60-е годы, указав, как далеко корпорация могла пойти и какие пределы она не могла переступать в стремлении донести до широкой аудитории голоса протеста и неудовлетворенности (5, с. 94).
Статья Джорджа Сэнфорда (6) посвящена выявлению роли в отношениях Советского правительства с лондонским правительством Польши в изгнании информации, обнародованной Геббельсом в 1943 г., об обнаружении в Катыни захоронения 15 тыс. польских офицеров и солдат, якобы расстрелянных русскими в 1940 г.
Автор, опираясь на документы, рассекреченные в Великобритании в 1970-х годах и в России в 1990-х годах, пишет, что, согласно решению, принятому Сталиным и утвержденному Политбюро 5 марта 1940 г., было расстреляно около 15 тыс. польских солдат и офицеров, попавших в плен в ходе присоединения к СССР Западной Украины и Белоруссии. Военнопленные, указывается в статье, содержались в трех разных лагерях - в Козельске (недалеко от Смоленска), в Старобельске (на Восточной Украине) и в Осташкове (недалеко от Твери). Те из них, кто содержался в Козельске (около 4600 офицеров), были этапированы в Катыньский лес, где и были после расстрела захоронены в братской могиле. (6, с. 95). После оккупации немцами Смоленска в 1941 г. захоронение было обнаружено, но «рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс, - как пишет автор, - тщательно выбрал момент для объявления об этой находке, сделав это только в апреле 1943 г.» (там же).
Советы с негодованием опровергли сообщение Геббельса, отмечает автор, и после освобождения Смоленска в 1944 г. направили в Катынь комиссию во главе с академиком Николаем Бурденко, пришедшую к выводу, что польские офицеры были расстреляны немцами в ходе оккупации ими Польши осенью 1941 г., что и стало, по словам автора, официальной версией, признанной западными союзниками Советского Союза (6, с. 96).
Заявление Геббельса имело целью, отмечается в статье, осложнить и, по возможности, внести раскол в отношения между западными союзниками, включая правительство Польши в изгнании, с одной стороны, и СССР - с другой. Учитывая, что военные усилия СССР на Восточном фронте в конечном итоге привели к слому нацистской военной машины, сохранив тем самым жизни миллионам солдат западных стран, «после 1943 г. западные союзники решили пожертвовать не только объективной правдой о Катыни, но и самим своим польским союзником времен войны, правда, трудно сказать, насколько умышленно они это сделали» (там же).
В статье анализируется динамика советско-польских отношений в 1940-1943 гг. При этом автор подчеркивает, что их ухудшение совпадало с успехами Красной Армии на фронте. Все это время, подчеркивается в статье, вопрос о 15 тыс. «пропавших без вести» на территории России польских военнопленных и неспособность советских властей дать на него удовлетворительный ответ подрывали доверие к ним поляков в Лондоне (6, с. 97-99).
Судьба военнопленных была ключевым вопросом, определявшим развитие этих отношений вплоть до их разрыва в 1943 г., после чего был арестован ряд польских официальных лиц, находившихся в Советском Союзе, и началась крупномасштабная эвакуация поляков через Персию. Одновременно Сталин проводил политику создания на территории СССР Польской армии, контролируемой Советским Союзом. Впоследствии, когда Красная Армия в 1944 г. вступила на территорию Польши, указывается в статье, это послужило решающим фактором разоружения и ареста офицерского корпуса контролировавшейся из Лондона польской Армии крайовой (АК), рядовой состав которой, по словам автора, был принудительно влит в Польскую армию, контролировавшуюся Советским Союзом (6, с. 97).
Автор приводит многочисленные документальные свидетельства усилий польского правительства в изгнании и его британских союзников наладить отношения с советским руководством. «Возникает вопрос, - пишет Дж. Сэнфорд, - была ли в период максимальной слабости Советского Союза между вторжением немцев и Сталинградом реальная возможность восстановить советско-польские отношения на основе подлинного сотрудничества, чего желал Сикорский и его западные союзники? Если бы это было так,
к полякам относились бы так же, как к чехословакам. Однако перед Сталиным стояла неразрешимая дилемма, возникшая в результате расстрела польских офицеров в 1940 г. Диктатор вроде Сталина, -подчеркивает автор, - не мог себе позволить публично признаться в своих преступлениях, ошибках и лжи, особенно перед союзниками» (6, с. 103).
Характеризуя политику западных союзников, оказавших поддержку Сталину в его противостоянии польскому правительству в изгнании по вопросу катыньской бойни, автор пишет: «Либеральная мораль лондонской элиты сделала психологически невозможным для нее (невзирая на любые национальные интересы) признать, что Советский союзник Британии совершил массовое убийство» (6, с. 109). «Теперь, после падения коммунизма, - подытоживает автор свою статью, - вновь встает вопрос о путях разрешения правительствами Запада дилеммы выбора между правдой и моральными принципами, с одной стороны, и политической выгодой - с другой» (6, с. 110).
В статье Кристофера Неймейера (7) представлена история массового уничтожения населения, осуществлявшегося нацистами на территории оккупированной Франции в 1941-1942 гг.
До недавнего времени, отмечает автор, считалось, что война на истребление мирного населения велась нацистами в основном на востоке. Историки спорили лишь, следует ли отнести ее начало к вторжению в Россию в 1941 г. или к вторжению в Польшу в 1939 г. Однако в последнее время все большее внимание историографии привлекают массовые казни, осуществлявшиеся фашистами в оккупированных странах Запада. В июне 2004 г. Гаель Эйсман создал рабочую группу при Немецком институте истории в Париже по изучению роли вермахта в радикализации насилия в оккупированной Европе. Целью группы, отмечается в статье, было подытожить дискуссию о роли, которую сыграла армия в преступлениях нацистов на Западном и Восточном фронтах. «Работа группы показала, что нельзя сделать различия между "правильным" ведением войны германскими вооруженными силами на Западе и "неправильным" на Востоке» (7, с. 114).
Собранные группой факты подтверждают этот вывод. В 1941-1942 гг. французское Сопротивление было малочисленным, и лишь меньшинство французов поддерживало его выступления
против вермахта, опасаясь возмездия либо будучи убеждено в непобедимости Третьего рейха. В начале августа 1941 г. немецкие солдаты и французская полиция разогнали демонстрацию коммунистов в Сен-Дени в Париже. На следующий день Служба безопасности (8Б) уведомила армейское командование об инциденте и сообщила, что четверо из шести задержанных демонстрантов оказались евреями. «Эта ассоциация коммунистов с евреями была очевидной уже в самом определении задержанных как "участников коммунистической демонстрации" и в замечании, что многие ее участники были евреями. Позднее, отмечается в статье, в документах вермахта появляется устойчивое клише "еврейские коммунисты". Таким образом, - пишет автор, - нацистская идеология отличала не только документацию 8Б, но вошла также и в документы вермахта» (7, с. 115).
Уже 20 августа был организован рейд против граждан еврейской национальности в XI округе Парижа, в ходе которого были арестованы и высланы в лагерь Дранси около 3000 евреев в возрасте от 18 до 50 лет. По заявлению оккупантов, это явилось превентивной мерой против евреев, игравших ведущую роль в массовых выступлениях против вермахта (7, с. 116-117). Политика репрессий, утверждает автор статьи, не была вызвана нападениями на немецких военнослужащих, но являлась идеологически мотивированной. Она была направлена не против обычных французских граждан, но против «еврейских большевиков», на которых возлагалась ответственность за все массовые выступления на оккупированной территории. В сентябре было совершено несколько нападений на немецких военных. В ответ на нападение двух гражданских юношей на сержанта Гофмана в одном из парижских отелей, командующий войсками вермахта во Франции Штульпнагель отдал приказ расстрелять трех коммунистических заложников. Ограниченное число расстрелянных, отмечается в статье, было призвано показать французам, что в случае продолжения нападений на немецких военных число казней заложников будет возрастать (7, с. 119).
В статье описывается противостояние Берлина и командования вермахта во Франции по вопросу о заложниках. В то время как Штульпнагель настаивал на, по возможности, ограниченном их числе, Гитлер возражал, что жизнь немецкого солдата стоит гораздо больше, чем жизни трех коммунистов. Он приказал расстрелять,
вые депортации на восток французских евреев и коммунистов. Таким образом, вооруженные силы Германии наряду с СС и СД должны стать объектами изучения военных преступлений нацистов, делает вывод автор (7, с. 130).
Статья Чада Брайанта (8) посвящена анализу роли и значения анекдота как проявления чешского национального характера и как показателя отношения чешского народа к немецкой оккупации в 1943-1945 гг. Хронологические рамки анализа выбраны не случайно. Как отмечается в статье, после убийства патриотами в мае 1942 г. наместника в Богемии и Моравии Рейнхарда Гейдриха, в ответ на что немцами была стерта с лица земли деревня Лидице, гестапо и СС практически уничтожили вооруженное сопротивление на территории Чехии. В такой обстановке анекдоты являли собой особую форму сопротивления (о^сц - чеш.) режиму, который требовал тотального конформизма и послушания. Не только малейшее действие, направленное против рейха, но любое слово и даже идея могли привести к аресту. Публичные объявления печатали сведения о ежедневных казнях. Целые семьи уничтожались за «проступок» любого из их членов. Самым же ужасающим казалось всеведение гестапо, опиравшегося на целую армию чешских предателей и осведомителей (8, с. 137).
В анекдотах патриотические силы видели свидетельство того, что чешская нация все еще существует, несмотря на попытки «германизировать» экономику, политические структуры и само население протектората (8, с. 136). Автор приводит пример типичного анекдота. В трамвай, являвшийся излюбленным местом, где осведомители улавливали свои жертвы неосторожных высказываний, входит бабушка с тяжелыми тюками и чемоданом. С натуги она портит воздух. Пассажиры-немцы тут же зажимают носы. «Ну вот, - вздыхает бабушка, - рты они нам позатыкали, а ж...ы заткнуть не сумели» (8, с. 139).
В первые месяцы оккупации, замечает автор, чехи с юмором переделывали на чешский лад слово «протекторат». Получалось «протен-тократ» - т.е. «не надолго». Впоследствии же подобная переделка стала носить более конкретный характер: «продектор-крад» (8, с. 143). Когда Геббельс решил украсть у Черчилля его знаменитый жест пальцами «V», и вся Прага украсилась этой буквой, призванной прославлять победу немцев, чехи быстро нашли ей при-
менение. Достаточно было только дописать к ней окончание «en», и получалось «Ven», что по-чешски означает «Вон!» (8, с. 144). Не все анекдоты были направлены против оккупантов. Доставалось и коллаборационистам. Излюбленной мишенью для таких анекдотов был марионеточный президент чешского государства Эмиль Гаха. Так, рассказывали, что когда Гаха был в Берлине, ему пришлось на приеме сидеть рядом с Герингом, который передал ему меню. «Где я должен подписаться?» - угодливо спросил Гаха (8, с. 146).
Анекдоты, рассказывавшиеся чехами на оккупированной территории, не могли заменить вооруженной борьбы против оккупантов, тем не менее, отмечается в заключение статьи, что их изучение позволяет понять способы выражения оппозиции режиму, способы сохранения нации посредством сохранения национального языка и пути накапливания в народе ненависти ко всему немецкому в стране, находившейся далеко от фронтов, в условиях тотальной слежки, под угрозой жесточайших репрессий (8, с. 151).
Заключительная статья журнала рассматривает тему, практически незатронутую современной историографией. Кристиан Гё-шель обращает внимание на то, что анализ мотивов самоубийств в канун крушения Третьего рейха может сказать многое о том, как немцы реагировали на закат и падение нацистского режима и гитлеровской «народной общины» (9, с. 153). При всем личном (индивидуальном) характере мотивов самоубийств накануне капитуляции Германии, всех их объединяет общее ощущение безысходности (9, с. 154).
Предвидя скорое крушение, руководство Третьего рейха готовило почву для создания атмосферы всеобщей гибели. В так называемом «Нероновом» приказе от 19 марта 1945 г. Гитлер объявил о необходимости уничтожить всю инфраструктуру с тем, чтобы она не досталась союзникам. Поражение в тотальной войне также должно было носить тотальный характер. Как известно, пишет автор, многие нацистские лидеры, включая Гитлера, Геббельса, Бормана, Гиммлера, 8 из 41 партийного лидера регионов, 7 из 47 высших руководителей СС и полиции, 53 из 554 армейских генералов, 14 из 98 генералов Люфтваффе и 11 из 53 адмиралов подали личный пример, покончив с жизнью накануне или вскоре после капитуляции, подписанной 8 мая 1945 г. (9, с. 155-156).
Еще одним фактором кампании массовых самоубийств немцев было нагнетание нацистской пропагандой страха перед наступающей Красной Армией. Так, например, в листовке, распространявшейся в феврале 1945 г. в Богемии, говорилось, что если «банда большевиков-убийц одержит победу, немедленно последуют невероятные проявления ненависти, грабеж, голод, расстрелы в затылок, депортации и уничтожение». Немцы-мужчины призывались «спасти немецких женщин и девушек от насилия и убийства кровавыми большевистскими псами» (9, с. 159). Отмечая, что ношение при себе капсул цианида было широко распространено в Германии накануне капитуляции, автор приводит данные о раздаче органами здравоохранения Берлина населению перед окончанием войны таблеток цианида. Многие женщины носили в сумочках бритвы (9, с. 160).
Страх перед террором, который якобы угрожал со стороны солдат наступающей Красной Армии, отмечается в статье, был далеко не единственной мотивацией волны самоубийств. Многие немцы не видели перспективы на будущее, испытывали чувство, что жизнь станет невыносимой после крушения нацистского режима (9, с. 171). Указывая, что первая волна эпидемии самоубийств накрыла Германию в январе 1945 г., когда Красная Армия вторглась или готовилась к вторжению в Восточную Пруссию и Силе-зию, вторая волна последовала вслед за самоубийствами нацистских лидеров в апреле-мае 1945 г., а третья добавилась к ним в связи с действиями западных союзников, автор приводит свидетельства католических священников о том, что запрет религии на самоубийства в конце войны потерял всякую силу перед осознанием страшного политического поражения и страхом перед тем, что неизбежно придется понести ответственность за преступления нацистов (9, с. 172).
Б. Лапшов
