CC BY
21
2006.03.032-033. ЛИВАНСКОЕ ОБЩЕСТВО: ПОСЛЕДСТВИЯ ЗАТЯНУВШИХСЯ МЕЖДОУСОБИЦ.
2006.03.032. KHALAF S. From a geography of fear to a culture of tolerance: Reflections on protected stifle and the rectories of civility in Lebanon // Conflict resolution in the Arab world: Seterfort essay / P. Salem. - Beirut, 1997. - P. 354-381.
2006.03.033. PICARD E. A l"epreuve de la guerre du Liban // Chretien's du monde arabe. Un archipel en terre de l"islam / B. Heyberger. -P., 2003.- P. 146-159.
С. Халаф (Американский университет, Бейрут) (032) пытается определить. какие внешние и внутренние факторы вызвали политическую нестабильность в Ливане. Как ожидалось, распад СССР и окончание «холодной войны» должны были посредством гомогенизирующего влияния западной потребительской культуры -привести к прекращению войн между национальными государствами. Тем не менее, в результате конкуренции, противоречий между Западом и Востоком, Севером и Югом, ухудшения природной среды возникают новые конфликты, заметен рост реакционных и фундаменталистских движений, все более обостряется борьба за культурную самобытность. «Мы с неумолимой очевидностью наблюдаем резкое увеличение числа конфликтов малой интенсивности, по преимуществу внутригосударственного характера, равно как и случаев борьбы между общинами, источником которой являются идеологические, этнические, расовые, сектовые и племенные противоречия. Еще более важным представляется то обстоятельство, что большая война внутри тех или иных государств получает поддержку извне... что усугубляет и без того сложное переплетение местных, национальных, региональных и международных разногласий. Именно таким образом они превращаются в «грязные войны» - ... битвы посредников, сражающихся вместо реальных сторон конфликта, подставных жертв нерешенных региональных и глобальных противоречий. Одна из основных отличительных черт таких войн (примерами которых могут послужить войны в Ливане и Югославии) - намеренная виктимизация групп гражданского населения и всепроникающий дух непрекращающегося террора. затрагивающего все население той или иной страны» (032, с. 356). На этом фоне вполне очевидна неадекватность тех усилий, которые принимают как отдельные
государства, так и международная система в целом для урегулирования данных конфликтов, что ведет к возникновению негосударственных движений, пользующихся массовой поддержкой, и добровольческих организаций, выступающих в качестве посредников между государствами в деле прекращения циклов обоюдного насилия, своими корнями уходящего в идеологию вражды и мести.
Ливан - один из наиболее впечатляющих примеров такого циклического и подчас абсолютно бессмысленного насилия: недаром слово «ливанизация» произносят тогда, когда хотят обозначить феномен, подобный ливанскому: интернационализация почти всех стадий и эпизодов конфликта (крестьянские восстания, столкновения между сектами, мелкие междоусобицы) способствует нескончаемому продолжению борьбы. Дело в том, что маргинальные группы, легко становящиеся жертвами социально-экономического неравенства, «стремились обрести внешних покровителей ..., а иностранные державы желали закрепить свои позиции в регионе и потому охотно осуществляли вмешательство, что . почти всегда вело к поляризации населения и лишь углубляло те причины, которые собственно и были источником насилия» (032, с. 358).
Именно такую диалектику внутренних и внешних факторов многие исследователи рассматривают как модель конфликтов, характерных для возникающего нового мирового порядка. Несмотря на всю важность и очевидность комплексного влияния внешних и внутренних факторов на затягивание конфликта в Ливане, его урегулирование обычно связывают с институционными и административными реформами, демилитаризацией, вовлечением ООН и международного сообщества, реконструкцией экономики и инфраструктуры. Все это важно, но недостаточно. Необходима широкая поддержка со стороны местного населения, ныне деморализованного изнурительными междоусобицами.
Следует учитывать, что прибегать к политическому насилию местное население почти всегда заставляли не те обстоятельства, что изначально были причиной конфликта. Так, все крестьянские восстания (1820, 1840 и 1857) начинались по причинам социально-экономического характера, однако на определенном этапе они вырождались в конфессиональные войны. Подобным же образом межобщинная борьба, порожденная экономическим неравенством, превращалась в бессмысленные стычки между группами и группками,
выступавшими в качестве представителей тех или иных общин. Немаловажное значение имеет и то, что различные стороны - в зависимости от своей идеологической базы - по-разному воспринимают такие идеи, как, например, «классовая борьба», с энтузиазмом воспринятая христианами сельских районов севера страны, но не нашедшая адекватного понимания у друзов, лидеры которых стремились манипулировать враждебными отношениями, существовавшими между различными конфессиями и группами. Сорок лет междоусобиц (1820-1860) мало что изменили: «друз всегда оставался друзом прежде всего, и лишь затем он был, например, сторонником Джунблата . , а уже потом - феллахом и одним из «амма» (простонародья)» (032, с. 361).
В 1958 г. положение мало чем отличалось от описанного выше. Так, насилие, порожденное социально-экономической и политической неудовлетворенностью различных групп, не имело ничего общего с противоречиями конфессионального характера. Обе стороны представляли собой довольно рыхлые коалиции различных групп, лишь отчасти носивших религиозную окраску. Тем не менее, стычки почти всегда приобретали религиозный характер: лидеры обеих сторон подогревали религиозные чувства, чтобы сплотить своих сторонников и побудить их к насилию. Аналогичным образом ситуация развивалась и в 1975-1990 гг.
Немаловажным фактором, провоцирующим продолжение насилия, является широкое распространение среди воюющих сторон современного оружия. Крестьянские восстания Х1Х в., начинавшиеся как массовые протесты, вследствие плохой вооруженности постепенно превращались в стычки партизанского характера; однако с вовлечением европейских держав насилие приобретало массовый характер -передовые технологии и армии нового образца влекли за собой бомбардировки, морские блокады и артиллерийские обстрелы. К подобным же результатам привело и иностранное вмешательство в 1958 г., лишь усугубившее параноидальные настроения в ливанском обществе, причем в условиях усложненной социальной структуры участниками и жертвами конфликта чаще всего становились совсем не те, кто его начинал. Так, крестьяне, не способные вести борьбу с центральным правительством, свой гнев вымещали на более уязвимых группах населения.
Сплочению той или иной группы часто способствовали особые обстоятельства: наряду с естественным массовым воодушевлением и эмоциональной «заразительностью», важную роль играли такие факторы, как географические особенности (высокая плотность населения), общественное устройство (например, система «икта» со свойственной ей персональной лояльностью группе), препятствовавшие вырождению конфликта в примитивный бандитизм. По этим же причинам насилие часто носило «инструментальный» характер, будучи движимо не столько импульсом мщения, сколько своего рода рациональными соображениями: организация грабежей давала восставшим необходимые ресурсы для продолжения борьбы.
Если идеологическое руководство в большом числе случаев осуществляли маронитские священнослужители, отражавшие недовольство крестьян феодальной системой, то экономические требования восставшим внушали османские власти, заинтересованные в ликвидации привилегированного статуса Ливана.
Участники конфликта охотно прибегали к тактике натравливания одних групп на другие, и в результате противостояние охватывало всю страну и из относительно бескровного «классового» вырождалось в чрезвычайно насильственное конфессиональное, тем более бессмысленное, что, независимо от масштабов насилия и своих потерь, стороны никогда не признавали себя побежденными (подобная ситуация повторилась и в 1958 г.). Как отмечает С. Халаф, «какими бы разрушительными ни были события, им никогда не удавалось развеять надежду на примирение и достижение компромисса ... Точнее было бы сказать ..., что разногласия и взаимное недовольство, приведшие к вооруженной борьбе, не достигали той точки, когда примирение уже невозможно. Лидеры сторон конфликта все еще могли стать членами единого коалиционного правительства. С другой стороны . формула «нет победителей, нет побежденных» . означает, что ливанцам не удается извлечь урок из своей драматической истории. Если бы уже имевшие место эпизоды политического насилия получили более определенное разрешение, когда ясно обозначены и победители, и побежденные, может быть, последующие эпизоды и не произошли бы» (032, с. 366).
Неумение извлекать уроки во многом связано с таким явлением, как коллективная амнезия. Чтобы пережить ужасы войны, ливанцы внутренне ожесточаются. Отделение себя от «другого», «чужака», насилие по отношению к которому представляется «рациональным»,
приводит к рутинизации тех действий, которые в мирное время кажутся немыслимыми для нормального человека. Отсутствие контакта с жертвой позволяет отрешиться от чувства вины. Именно коллективная амнезия, позволявшая людям выжить в тяжелые времена, в мирное время превращается в серьезнейшее препятствие для преодоления социальных травм. В результате разрушения привычного мира жертвы насилия буквально теряют дар речи, и это в значительной мере объясняет тот феномен, что угнетенные часто остаются безмолвными и покорными тем, кто их угнетает.
Поскольку старый мир, с объяснявшими и объединявшими его языком и историей, подвергся разрушению, начинаются поиски новых форм общения. Так - в сочетании с фрагментацией и без того до предела расколотого общества - получает распространение такое явление, которое можно было бы назвать «ретрибализацией», а именно деление на еще более мелкие группы, объединенные общим пространством, идеологией и языком общения. Предохраняя травмированное индивидуальное сознание от аномии общественной жизни, ретрибализация одновременно закрепляет враждебность к иному и неприятие иных «языков» и форм общения.
В настоящее время все большее число ливанцев намеренно демонстрирует свою конфессиональную принадлежность, т. к. без нее и индивид, и группа оказываются лишенными корней, имени, языка. «Человека никто не видит и не слышит, пока он не заявит о своей конфессиональной принадлежности. Лишь после этого он приобретает определенный контекст, в котором его идеи и слова становятся значимыми . Конфессиональная принадлежность . превращается в своеобразный доспех, охраняющий владельца от реальных или воображаемых опасностей. Чем крепче доспех, тем более уязвимыми и подверженными параноидальным настроениям оказываются представители иных общин. Именно эти диалектические отношения - с одной стороны, мелкие общины, которые ощущают собственную незащищенность, и, с другой - индивидуальное стремление обрести убежище в каком-либо замкнутом мирке - и являются той язвой, которая так долго заставляет ливанцев страдать» (1, с. 370).
Ретрибализация - это препятствие на пути у более открытого общества, где доступ в то или иное «пространство» не диктуется этнической или конфессиональной принадлежностью. Если такой процесс, как урбанизация в своем нормальном воплощении ведет к
многообразию, открытости и общению, то происходящее в Ливане может быть обозначено словом «геттоизация». По этой причине призывы к разделению враждующих сторон путем кантонизации или федерализации нужно рассматривать как побочный продукт ксенофобии и духа мстительности. Будучи продиктованы соображениями краткосрочной политической конъюнктуры, они не повлекут за собой культурного расцвета разделенных сторон, а лишь усилят дух догматизма и нетерпимости в отгородившихся одно от другого сообществах. Если речь идет о коллективной амнезии, то противоядием в данном случае является плюрализм и интеллектуальное экспериментаторство. Кроме того, разделенное общество в любой момент может опять превратиться в то поле, на котором станут выяснять отношения соседи и стоящие за ними глобальные интересы.
В качестве возможного пути решения проблемы С. Халаф приводит пример Франции между 1830 и 1930 гг., где общественное недовольство институционным и культурным кризисом вызвало к жизни интеллектуальное движение (аристократы, филантропы, архитекторы, социальные реформаторы, представители власти), которое объединяло стремление разработать технологии общественного умиротворения. В Ливане такая тактика могла бы также привести к плодотворным результатам: «дизайнеры городов, архитекторы, интеллектуалы и гуманисты - вне зависимости от их убеждений и конфессиональной принадлежности - . обладают достаточным потенциалом, чтобы сыграть в Ливане подобную роль. Сознательно или нет, вплоть до настоящего времени они были отодвинуты в сторону и принижены. Им следовало бы отбросить робость и вступить в свои законные права. чтобы побудить общество воссоздать свое опороченное наследие. Еще более важным представляется то, что они могли бы побудить ливанцев покинуть свои замкнутые мирки и преодолеть интересы, диктуемые узкогрупповой принадлежностью. » (032, с. 375).
Подводя итоги своей деятельности на посту президента Ливана, Б. Жмаель некогда заявил: «Будучи атакованы в качестве христиан, мы защищались как ливанцы». Французская исследовательница Э. Пикар (033) воспользовалась данными словами в качестве ключа к пониманию драматической истории христиан в Ливане, которую, по ее мнению, следует рассматривать не столько в конфессиональном аспекте, сколько
в контексте истории страны и общей ситуации в регионе: « Прочтение войны в Ливане в терминах исключительно религиозных . превращает эти события в театр теней. Сложные составляющие идентичности протагонистов и радикальные изменения в позициях тех, кто некогда был союзниками ... при таком понимании совершенно упускаются из виду. Исторические битвы уступают место покорности неумолимой судьбе; насилие приобретает таинственный, даже сакральный характер - как будто оно не было результатом провалов в социальном взаимодействии и в политических переговорах» (033, с. 147).
Чтобы понять, как христиане Ливана пережили войну 1975-1990 гг., необходимо, по мнению Э. Пикар, буквально понимать слова Б. Жмайеля, поскольку именно такое понимание наилучшим образом объясняет, как их «политический проект» был вписан в историю. Ливан - уникальное явление в арабском мире. Так, согласно Севрскому мирному договору 1920 г., здесь было создано на основе автономии в рамках Османской империи государство, в котором было на тот момент более 50% христианского населения; уникальным был и его политический строй - консоциативная демократия. Были достигнуты серьезные успехи в торговле, сельском хозяйстве, образовании, причем ведущую роль во многих областях играли христиане-марониты, что достигалось в значительной мере благодаря французскому покровительству.
Однако среди ливанцев изначально не было согласия относительно того, каким должно быть их государство - национальным очагом для христиан или же для представителей различных конфессий и общин: «Дело в том, что с самого начала ХХ в. искушение смешивать конфессиональную общину (османский «миллет») с общиной политического характера (нацией) представляло серьезную опасность для обитателей Леванта. Именно оно и явилось одной из идеологических причин, приведших к возникновению государства Израиль. Оно же побудило французских колонизаторов к разделу Сирии. Это же искушение позднее подталкивало западные державы к разделу Ирака» (033, с. 148). Мультиконфессиональное понимание государства Ливан взяло всех в среде христианских элит. У православных христиан был к тому времени значительный опыт добрососедских отношений с мусульманами в Бейруте, Сайде и Триполи, равно как и в сельской местности; католиков же к подобному толкованию проблемы привели финансовые интересы и либеральные представления. В результате
конституционно было закреплено преимущество христиан в новом государстве, президентом и главнокомандующим в котором могли быть только христиане, что явилось оформлением финансового и экономического преобладания христиан. Мусульманам, таким образом, предлагалось принять те ценности, которые им предлагали христиане, не участвуя в процессе их выработки.
Хотя на первых порах новое государство процветало благодаря экономическим успехам, особенно заметным на фоне соседних стран и ставшим результатом посреднической роли между индустриальным Западом и нефтью, однако изменения как внутри (прежде всего рост численности мусульманского населения, составившего в 1975 г. 53%), так и вне страны поставили под угрозу амбиции христианских элит, любой ценой стремившихся удержать власть. Их отказ провести перепись населения только подлил масла в огонь. Предупреждением о надвигающейся беде была короткая гражданская война 1958 г., показавшая, что раскол между христианами и мусульманами стал свершившимся фактом. События развивались подобно тому, как это было в 1860 г., когда разногласия между нотаблями на местах привели к столкновению между христианами и друзами. Схема повторилась в 1975 г., когда члены правящего клана, озабоченные дележом важных должностей, не уделили должного внимания арабо-израильским противоречиям. Палестинцы, в 1970-71 гг. проникшие в страну, стали осуществлять вылазки против Израиля, что поставило под вопрос нейтралитет, которого придерживался Ливан.
Попытки найти компромиссное решение путем частичного перераспределения властных полномочий наталкивались на сопротивление элит. Так, маронитское духовенство послужило движущей силой ряда выступлений в 1976 г., целью которых было подтверждение христианской идентичности страны, ее принадлежности Западу и превосходства христианских ценностей над мусульманскими: «В представлении христианских правителей арабо-мусульманская угроза пришла на смену угрозе коммунистической. Политический консерватизм диктовал такое прочтение истории, согласно которому ... финикийская эпоха, первые шаги христианства и современность становились чем-то единым и неподвижным ..., заслоняя от взоров восемь столетий мусульманского владычества! (033, с. 152). Идея гомогенного и компактного христианского Ливана в это время представлялась особенно привлекательной после военных неудач
1983-1985 гг. Такое псевдогосударство, обладавшее всеми соответствующими атрибутами (армия, администрация, порты и аэропорты) за исключением собственной денежной системы, и появилось на территориях к северу от Бейрута, однако внутренние противоречия обрекли и этот проект на неудачу. Отсутствие единства среди христианских элит усугублялось слабостью христианских общин в сельской местности из-за массового исхода населения в города. Урбанизованная молодежь восставала против патриархальных ценностей и выступала за большую социальную мобильность. Так приходила в упадок клановая система, основанная на клиентеллистских отношениях с остальной частью общины. Социальная дезинтеграция приводила к увеличению влияния коммунистических и националистических организаций.
Положение осложнялось еще и тем, что лишь половина христиан проживала в районах, управляемых христианами (в то время как большинство мусульман проживало в районах, управляющихся мусульманами); отказ от переселения часто был вызван как неспособностью государства оказать реальную помощь, так и добрососедскими отношениями на местах.
Серия переворотов в 1983-1988 гг. повлекла за собой большие жертвы, чем тринадцать лет внешних противоречий, и открыла двери для вмешательства Сирии (1989 г.), при молчаливом согласии Запада сделавшей страну своим протекторатом. Племенные репрессии и последовавшее за ними бегство христиан во многих районах вызвали у католиков идею создать новую христианскую идентичность на основе культа мучеников, что еще раз продемонстрировало, насколько политика и религия перемешались в головах представителей христианской элиты. То, что дух крестовых походов, наполняющий ливанских христиан, не был поддержан Западом (в том числе и Ватиканом), лишь усилило настроения самоизоляции, и так весьма мощные вследствие военных поражений, недовольства элитой и оттока населения на Запад. Ливанцы-христиане более, чем мусульмане, склонны ограничивать свой круг общения кварталом и семьей; распространение мистицизма приводит к уходу молодежи в монастыри. Все это в сочетании с бойкотированием общественных институтов (около 60% неявки на выборах 1992, 1996 и 2000 гг.) влечет за собой дальнейший упадок христианских элит.
К.В. Демидов
