CC BY
34
2006.02.011 С1 - 81
история всемирной литературы
ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ РУСИ
2006.02.011. ТРУДЫ ОТДЕЛА ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом) - СПб: Дмитрий Буланин, 2004. - Т. 55. / Редкол.: Соколова Л.В. (отв. ред.). - 595 с.
Очередной том трудов отдела древнерусской литературы приурочен к 75-летию доктора филол. наук, проф. О.В. Творогова.
Книга открывается поздравлением коллег в адрес юбиляра, списком научных трудов ученого за 1959-2003 гг. и статьей Г.М. Прохорова (С.-Петербург) «Достойнейший в ученых Творогов».
Том состоит из разделов: «Историография, исторические источники», «Слово о полку Игореве»; «Агиография, гимнография, учительная литература», «Переводная литература», «Литература XVII в.: Новые материалы и интерпретации», «Книжные центры, рукописные собрания», «Культура, искусство, фольклор», «К истории науки».
Н.И. Милютенко (С.-Петербург) в статье «К вопросу о некоторых источниках Речи Философа» отмечает, что издание О.В. Твороговым полного текста Летописца Еллинского и Римского 2-й редакции с комментарием открыло новые возможности исследования источников «Повести временных лет» и входящих в нее памятников. Предметом статьи является входящая в «Повесть» Речь, представляющая собой наставление в православной вере, прочитанное князю Владимиру неким греческим учителем - Философом. Памятник относится к эратопокритической литературе -написан в форме вопросов и ответов. Весь исторический материал подобран так, чтобы представить мировую историю как борьбу сатаны с Богом.
Автор выявляет две основные группы источников речи Философа: хронографические сочинения (или одно сочинение, еще нам неизвестное) и толкование святых отцов Писания. Хронографическое сочинение вероятнее всего представляло собой компендиум, составленный на основе еврейских памятников ветхозаветной истории - апокрифического «Малого Бытия» и «Иудейских древностей» Иосифа Флавия, с комментариями и дополнениями, выбранными из различных византийских авторов. Наиболее перспективным Н.И. Милютенко считает изучение второй группы памятников.
Хроника Георгия Амартола, оказавшая ощутимое влияние на древнерусскую культуру, является предметом постоянного и разностороннего научного интереса, однако литературная ее сторона изучалась только в общих чертах, отмечает Л.И. Щербакова (Москва) в статье «Рассказ о происхождении порфиры-багряницы в Хронографии Иоанна Малалы и Хронике Георгия Амартола (сравнительный анализ)». На примере анализа одного сюжета автор статьи стремится показать возможность применения критериев художественности к произведению средневековой хронографии. Рассматривается построение сюжета и признаки цельности, расстановка персонажей и своеобразие точки зрения средневекового автора. Л. И. Щеголева обращает внимание на глубокие ассоциативные связи лексики рассказа с христианскими образами. Современный инструментарий литературоведческого анализа вместе с техникой сопоставления родственных сюжетов позволяет увидеть в средневековой византийской Хронике Георгия Амартола не просто заимствование, но творческие импульсы компилятора, которые обнаруживаются далее в славянских переводах.
А.С. Демин (Москва) в статье «Литературные образцы "Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков"» отмечает, что повесть об ожесточенной осаде города в 1581 г. польско-литовским королем Стефаном Баторием была написана уже в 1580-х годах псковским иконописцем Василием, возможно, состоявшим при канцелярии воеводы И.П. Шуйского. В тексте «Повести» обращает на себя внимание любопытная особенность: наличие одних и тех же формул в рассказах о русских и польско-литовских персонажах, а также развернутое повествование о врагах, порождающее эффект присутствия автора не только в стане русских, но и
в стане их противника. С точки зрения А.С. Демина, автор Повести ориентировался на «Казанскую историю» и хронографы, на новую литературную традицию, возникшую в XVI в.
Статья Н.С. Демковой (С.-Петербург) - «Из комментария к тексту "Слова о полку Игореве": "сего бо нынЬ сташа стязи Рюри-ковы, а друзии - Давидовы..."». Эта фраза входит в состав одного из лирических отступлений «Слова», в котором автор сокрушается о трагической судьбе современной ему Руси, потерявшей свое былое могущество. В смысловом и в композиционном отношении этот текст может быть интерпретирован как «авторский плач», завершающий тему «золотого слова» Святослава - прямого призыва князей к защите Руси, к военному союзу князей-братьев, к прекращению княжеских междоусобиц. В композиции центральной части «Слова» этот «плач» выполняет, по мнению Н.С. Демковой, функцию авторского комментария и заключения к «золотому слову» Святослава, вторя ему и одновременно значительно усиливая обличительный пафос речи великого киевского князя.
С точки зрения автора статьи, не следует «привязывать» емкий, обобщающий события действительности текст «Слова» к тем или иным отдельным летописным известиям. Словом «нынЬ» автор памятника обобщенно обозначил всю современную ему эпоху неразумного княжеского правления, несогласия и кровопролитных войн, противопоставляемую идеализированному времени «первых князей» - прежде всего времени властвования в Киеве «старого Владимира». Обобщенный и монументальный характер противопоставления двух эпох - «первой» и «нынешней», т.е. эпохи созидания и эпохи разрушения, делает значимым и неслучайным упоминание двух князей Ростиславичей, выступающих символом эпохи сегодняшнего дня, подобным образу «старого Владимира» для эпохи «первых князей». В столь же обобщенном смысле автор «Слова» использует и образ стягов как символ власти этих князей.
В статье Л.В. Соколовой (С.-Петербург) «Композиция "Слова о полку Игореве"» отмечается, что памятнику присуща сложная организация входящих в него элементов, расположенных в определенной системе, по определенному плану: в его основе лежит универсальный принцип трехчленности. В «Слове» три уровня композиционного членения текста: внешний, средний и внутренний, что позволяет назвать его также принципом «матрешки».
Памятник состоит из трех частей: вступление (запев), основная часть (повествование) и заключение (концовка). Основная часть также делится на три части: вступление (пролог), основная часть (состоящая из трех разделов) и заключение (эпилог). Третий (внутренний) уровень представляет собой деление каждого из трех разделов на пять подразделов, первый из которых во всех случаях является вводным, а пятый заключительным (резюме). Таким образом, каждый из трех разделов повествования тоже имеет три части: вводную, основную (состоящую из трех подразделов) и заключительную (резюме). Следовательно, наряду с принципом трехуровневой композиции можно говорить о принципе трехчлен-ности каждого уровня композиции «Слова»: вступление, основная часть, заключение, при этом основная часть на втором и третьем уровнях тоже трехчленна.
Несмотря на относительную самостоятельность основных разделов повествования и отдельных фрагментов, текст «Слова» представляет собой единое художественное целое, написанное одним автором и единовременно. Все фрагменты в «Слове» органичны, подчинены единому художественному заданию и занимают строго определенное место в композиции памятника. В связи с этим, по мнению Л.В. Соколовой, следует признать ошибочным предположение некоторых исследователей, что известный нам текст «Слова» создавался в два этапа и что третий раздел, рассказывающий о бегстве Игоря из плена, был дописан позднее. Ошибочными являются и утверждения о фрагментарности «Слова», о его компилятивном характере, о наличии в тексте вставных песен. Цельность памятника подчеркнута кольцевой композицией мотивов в начальной и заключительной частях, зеркально-симметричным построением первого и третьего разделов, а также наличием разного рода повторов, скрепляющих воедино художественную ткань произведения. Авторские отступления от основного сюжета в первом разделе повествования занимают строго определенное место: после завязки действия (отступление о Бояне), после кульминации (отступление об Олеге Гориславиче) и после развязки действия (отступление о деве Обиде), поэтому перестановка их недопустима. При этом первое авторское отступление (о Бояне) связано по теме со Вступлением, второе (о междоусобных битвах Олега Гориславича) - с центральной частью, третье отступление -
с заключительным фрагментом о последствиях похода. Автор «Слова» следует в композиции своего произведения традиции поэтико-риторической школы Киевской Руси Х1-Х111 вв. («Слово» Даниила Заточника, созданное в эпистолярном жанре; трехуровневая композиция торжественных слов Кирилла Туровского и др.).
В статье Т.Р. Руди (С.-Петербург) «"Яко столп непоколебим" (об одном агиографическом топосе)» рассматривается указанная литературная формула в ее различных вариантах и интерпретациях, наиболее часто использующаяся в житиях преподобных. Получившая в христианских текстах широкое распространение метафора «святой столп веры» (или «столп церкви») восходит к библейским корням и заимствована, как и многие другие устойчивые литературные формулы, из византийской традиции. Топос бытовал в агиографической литературе в нескольких вариантах, получая в разное время и у различных авторов новое наполнение, а также контаминируясь с другими родственными устойчивыми литературными формулами.
Литературная формула «святой - столп веры» (или «столп терпения») имеет безусловную генетическую связь с темой столпничества вообще, что нашло отражение и в поэтике житий святых (жития Василия Блаженного, Нила Столбенского, Германа Соловецкого, Иринарха Ростовского, Андрея Денисова, Нифонта Новогородского). Агиографический топос столпа является одной из наиболее устойчивых и авторитетных литературных формул древнерусской книжности, о чем свидетельствует и тот факт, что «непоколебимым столпом», среди прочих похвальных формул, в гимнографической традиции может именоваться и Пресвятая Богородица.
В работе Сон Джонг Со (Сеул) «Житие Кирилла Туровского в составе Пролога» проделан текстологический анализ агиографического памятника древнерусской литературы эпохи Киевской Руси писателя и гимнографа - Кирилла Туровского. Рассмотрен 71 Пролог мартовского полугодия ХШ-Х1У вв., в которых обнаружено 14 списков Жития Кирилла Туровского, входящих в состав Пролога 2-й редакции. Автор приходит к выводу, что в XIV в. в церковном обиходе память о туровском епископе устойчиво почиталась, поскольку процесс установления почитания святого наразрывен с процессом создания его Жития.
Н.В. Понырко (С.-Петербург) в статье «Покаянные каноны Кирилла Туровского (вопросы атрибуции)» полагает, что рукописно-книжная традиция сохранила до наших дней три разных канона с покаянным содержанием, надписываемых именем Кирилла. Текстологическое исследование, анализ поэтики и подробности содержания трех канонов позволяют сделать следующие выводы: Кирилл Туровский был творцом великопостного покаянного канона с буквенным краестрочием, сохранившегося в рукописи XIV в. в РНБ, Софийское собр., № 1052. На основе этого великопостного канона сам он позже составил два разных, но близких между собой повседневных канона с покаянным содержанием. Один из них дошел до нас в составе рукописи 1490 г. в РНБ, Кириллово-Белозерское собр., № 118/375; другой - в составе старопечатного издания «Полуустава» (Вильно, 1622). В Приложении Н.В. Поныр-ко публикует по указанным рукописям три покаянных канона Кирилла Туровского; при этом великопостный канон вместе с сопровождающими его стихирами составляет в совокупности особого рода покаянную службу.
В.И. Охотникова (Псков) в статье «Принципы литературной переработки источника при создании Василием-Варлаамом Жития Евфросина Псковского» отмечает, что о стиле псковского агиогра-фа (одного из самых плодовитых писателей макарьевского времени) написано много нелестных слов. Василия упрекали в исторических неточностях, плохом знании летописей и нежелании разобраться в историческом материале, дословном переписывании целых фрагментов из сторонних источников. Его считали не столько художником, сколько ремесленником, отказывая ему в таланте и мастерстве; в многословии видели отличительную черту его стиля. С точки зрения В.И. Охотниковой, оценки и определения стиля Василия ограничивались замечаниями общего плана и не вытекали из филологического анализа текстов. Сопоставление написанного Василием жития с Повестью об аллилуйе (сочинение неизвестного автора, ставшее для Василия основным источником при создании Жития Евфросина) помогает выявить стилевые пристрастия псковского агиографа, дает возможность проникнуть в его творческую мастерскую.
Житие Евфросина Псковского было написано Василием в 1547 г.; это первое из известных произведений псковского автора,
и, следовательно, по нему можно судить о становлении стилевой манеры агиографа. В модификации Василия текст Повести об аллилуйе, упорядоченный и упрощенный, становится менее экспрессивным и многослойным по значению, более сухим и однообразным. Именно эти черты и станут впоследствии основой стилевой манеры Василия-Варлаама.
В статье «Послание Григория Богослова Филагрию в славянской и русской книжности» И.М. Грицевская (Н. Новгород) анализирует адресованный некому Филагрию известный по древнерусским рукописям XIV-XVII вв. перевод Послания Григория Богослова. В современном научном издании сборника посланий Григория Богослова (осуществленном П. Галле) названное Послание обозначено как 80-е, и, вероятно было написано в Константинополе (379-381), где Григорий Богослов выполнял обязанности главы церкви. Публикация 80-го Послания основана на 12 списках. У славянских книжников это небольшое произведение нашло живейший отклик и имело обширную рукописную традицию. В славяно-русской традиции текст переводился один раз. Наиболее ранние сохранившиеся его списки входят в качестве дополнения ко 2-й редакции переводного собрания гомилий Григория Богослова. Рукописи, содержащие собрание этой редакции, известны с XIV в., однако возможно, что 2-я редакция была создана в Преславе в Х в.
Сравнивая греческий текст и текст перевода, И.М. Грицевская выделяет ряд смысловых особенностей, привнесенных в текст Послания славянским переводчиком. Сначала Послание бытовало в собрании слов Григория без конвоя, что отражено в ранних русских списках. Позднее к тексту стали прибавляться иные статьи, при этом наиболее частый конвой -«О Кесарии». На определенном этапе книжной традиции оба текста стали восприниматься как своеобразный ансамбль, весьма значимый в богословском отношении. Его первый смысловой уровень самоочевиден и обращен к трагическим реалиям жизни - скорбь Григория об умершем брате. Оба текста вместе имеют аллегорическое истолкование, при котором надежда на воскресение брата в день Страшного суда претворяется в скорбь о распятом Иисусе Христе и надежду на его Воскресение. С точки зрения формы оба текста соответствуют друг другу: они основаны на риторическом
приеме градации, благодаря которому Григорий Богослов достигает высокого эмоционального воздействия.
Т.Ф. Волкова (Сыктывкар) в статье «К изучению печорских списков Троянских сказаний (две редакции И.С. Мяндина)» напоминает, что в старообрядческих селах по берегам Печоры и ее притоков - Пижмы и Цильмы в течение нескольких столетий формировалась «рукописная библиотека». «Среди произведений, привлекших внимание печорских переписчиков, наряду с разнообразными произведениями средневековой литературы и старообрядческой публицистики, оказался и ряд средневековых сочинений, в которых нашли отражение события ветхозаветной и ранней новозаветной истории, легенды о знаменитых героях-завоевателях древности (аргонавтах, ахейцах - разрушителях древней Трои, Александре Македонском). Изучение печорских списков показывает, что усть-цилемские крестьяне были не пассивными копиистами старинных рукописей, но скорее соавторами своих средневековых предшественников» (с. 394).
Наиболее известным из печорских книжников, занимавшихся редактированием древнерусских повестей, является усть-цилемец И.С. Мяндин (1823-1894). Проанализировав текст двух печорских списков Троянских сказаний (У-Ц 66, обозначенный как М, и У-Ц 267, обозначенный как А), переработанных И. Мяндиным, О.В. Творогов установил, что они тесно связаны между собой и представляют два самостоятельных варианта особой, созданной на Печоре редакции Троянских сказаний. Общий архетип списков М и А, по мнению ученого, представлял собой компилятивную переработку двух сочинений - «Троянской истории» прозаического романа сицилийского писателя Х111 в. Гвидо де Колумна, переведенного на Руси на рубеже ХУ-ХУ1 вв., и главы 24-й «О златом руне волшебного овна» Хронографа редакции 1617 г., которая, в свою очередь, явилась переработкой одной из глав Хроники Мартина Бельского (русский перевод ее появился в последней четверти ХУ1 в.).
Сопоставительный анализ двух мяндинских списков Троянских сказаний на сюжетно-композиционном уровне показывает, что один из них (список М) отразил целенаправленную редакторскую работу, в результате которой появилась существенно сокращенная версия «Троянской истории». По наблюдению
Т.Ф. Волковой, в разных списках Троянских сказаний И. Мяндин использует разные приемы повествования. В списке А он опирался на сказочную поэтику, хорошо знакомую ему по фольклору, составлявшему неотъемлемую часть духовной жизни усть-цилемов, в списке М - активизировал другую тенденцию, также проявившуюся в его творчестве: стремление к конкретности и зримости повествования, к лаконизму, позволяющему сосредоточить внимание на главном, к прояснению для читателя «реалистических» мотивов тех или иных поступков героев. В Приложении опубликован ранее не издававшийся список Троянских сказаний из сборника У-Ц 267 (л. 288 об.).
Е.К. Ромодановская (Новосибирск) в работе «Повесть-притча в контексте эстетических споров XVII в. (О возможной интерпретации Повести о царе Аггее)» указывает, что древнерусские авторы редко заявляли о своих творческих принципах, так как вплоть до XVII в. писали «по образцам». Поэтому об эстетике русской средневековой литературы можно судить главным образом на основании самих художественных произведений. Лишь в ХVI в. появляются первые специальные филологические труды - азбуковники, включавшие статьи по стиховедению; начало XVII в. отмечено переводами теоретических трудов (предисловие к переводам басен Эзопа Автония и ранние рукописи «риторики Макария»). «С появлением литературы барокко ее представители заговорили о литературной теории вслух и откровенно. Их противники предпочитают традиционные подходы к этим вопросам, и если высказываются по ним, то "прикровенно", "по случаю", не всегда напрямую соотнося этот "случай" с истинными причинами, вызвавшими реплику. Такая система приводит нередко к тому, что в истории общей эстетической системы Древней Руси им (традиционалистам) почти не уделяется места» (с. 415-416).
Расширить знания о скрытых эстетических высказываниях представляется возможным на примере Повести о царе Аггее -одной из самых известных в русской литературе XVII в. и получившей необычайное распространение в рукописной традиции вплоть до середины ХК в. Создавая свою Повесть на рубеже 16701680-х годов в жанре повести-притчи, ее авторы использовали приемы, позволявшие преобразовать международный нравоучи-
тельный сюжет о гордом царе в произведение, отвечающее на животрепещущие вопросы современности.
Важнейшим из этих приемов стало внесение в текст Повести нескольких мотивов, не встречавшихся в других обработках международного сюжета, в первую очередь - это наказание священника за чтение «неправильного» текста Евангелия и трехгодичное испытание героя в виде служения его у нищих. Е.К. Ромодановская считает, что эти мотивы связаны с реальными событиями в жизни русского общества: с конфликтом царя Алексея и патриарха Никона, завершившимся ссылкой опального иерарха, и попытками решить проблему массового нищенства, предпринятыми царем Федором Алексеевичем. Именно это способствовало возможности «прикровенной» критике государя: изменения политической обстановки, как правило, вызывали появление новых редакций памятника вплоть до Х1Х в.
Е.А. Костюхин (С.-Петербург) в статье «К проблеме взаимоотношений между фольклором и литературой в Древней Руси» пишет, что становление русской литературы неправомерно связывать лишь с двумя питавшими ее источниками: христианско-византийской литературой и восточнославянским фольклором, которые принято рассматривать как две обособленные, противостоящие одна другой мировоззренческие и художественные системы.
Детальная картина древнерусского фольклора никогда не будет для нас ясна, однако можно отказаться от нескольких заведомо предвзятых представлений о его сущности, прежде всего от явно устаревшей концепции, согласно которой фольклор рассматривается как художественная система, враждебная литературе. Едва ли продуктивно рассматривать и две резко противопоставленные одна другой системы: правильнее говорить не о влиянии фольклора на литературу и литературы на фольклор, но и об известной их общности. По мнению Е.А. Костюхина, следует отказаться и от явно романтического предрассудка, когда фольклор объявляется культурным наследием национального прошлого: в своем историческом развитии каждый народ вступает в культурные контакты с соседями, в результате чего образуется сложный конгломерат «своего» и «чужого», не обусловленный национальной архаикой.
Связь литературы и фольклора Древней Руси не сводится к обмену отдельными образами и темами; она определяется и фольк-лорно-мифологическим сознанием древнерусского книжника. Современная фольклористика все чаще пользуется понятием «мифологическое сознание», не ограничиваясь привычным понятием «фольклор». В традиционном понимании фольклор - это совокупность конкретных произведений, передающихся, как правило, устным путем; мифологическое же сознание - не только основывалось «на представлениях, восходящих к языческой архаике, но постоянно "подпитывалось" литературными источниками» (с. 562).
Т.М. Миллионщикова
ЛИТЕРАТУРА ХУП-ХУШ ВВ.
Русская литература
2006.02.012. КЛЕЙН И. ПУТИ КУЛЬТУРНОГО ИМПОРТА: ТРУДЫ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVIII В. - М.: Яз. слав. культуры, 2005. - 576 с. - рЫ1о^юа).
Монография немецкого слависта, профессора русской литературы в Институте славистики Лейденского университета (Голландия) Иоахима Клейна объединяет исследования последних двадцати лет по истории русской литературы XVIII в. Сравнительно-исторический подход, анализ механизмов культурного импорта -тех изменений, которым заимствованные жанры, мотивы и идеи подвергаются в новых условиях, и причин, определяющих эти изменения, позволяют ученому выявить национальную специфику русской литературы в контексте европейской, в первую очередь немецкой и французской, литературы.
Многовековая, уходящая корнями в античность, западноевропейская пастораль, замечает И. Клейн (статья «Пасторальная поэзия русского классицизма», 1988), приходит в Россию лишь к 1658 г., когда появляются «Беседы пастушеские» Симеона Полоцкого, продолжающего польскую традицию пастушеских диалогов на религиозные темы. У Полоцкого отсутствует собственно пасторальная топика, налицо лишь отсылки к библейским пастушеским мотивам. Более отчетливы следы пасторальной традиции - в поэтиках того времени, в частности, в трактате «О поэтическом искусстве» Феофана Прокоповича, полагавшего, что пасторальная
