CC BY
47
ЭТНОЛОГИЯ И ФИЗИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ
2005.03.038. РУССКИЕ: ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА И СОВРЕМЕННЫЕ МИФЫ. (Реферативный обзор).
Ключевые слова: традиционная русская культура и современные
мифы.
С конца прошлого века особое место в отечественном обществоведении принадлежит «русской тематике». Этнологические публикации начала 2000-х годов в этой области многочисленны и разнообразны, в них представлены различные исследовательские направления - от классической этнографии до современных междисциплинарных подходов.
К жанру этнографической монографии, традиционной для российской научной школы, можно отнести обширные работы сотрудников Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая «Русские» (8) и «Русский Север: Этническая история и народная культура XII - XX века» (11), подготовленные ведущими учеными страны. Первая из работ вышла как один из томов серии «Народы и культуры» (редакторы серии В.А.Тишков и С.В.Чешко), в которой планируется представить новые полные результаты исследований по народам России и зарубежных стран. В целом серия представляет собой один из наиболее масштабных проектов постсоветского этапа развития российской этнологии.
В коллективной монографии «Русский Север» обобщены результаты многолетнего предварительного изучения важнейшего ареала расселения русского народа, основных периодов его этнической истории и развития традиционной культуры.
Народная культура русских получила широкое систематическое освещение в серии специализированных иллюстрированных энциклопедий. Тома, рассчитанные не только на научную аудиторию, но и на широкий читательский круг, наглядно представляют: русскую избу, ее внутреннее пространство, мебель и убранство, домашнюю и хозяйственную утварь (7); русский традиционный костюм (13); русский традиционный быт в будни и праздники (9, 12), в первую очередь, праздники и обряды народного земледельческого календаря (10).
Последняя из публикаций в этой серии - энциклопедия «Мужики и бабы: Мужское и женское в русской культуре» (4) - дает представление о важнейшем принципе, организующем всю систему традиционной куль-
туры, - тендерном (от gender (англ.) - род). Впервые с позиций одного из новых исследовательских направлений - тендерного подхода - собраны воедино и комплексно показаны сведения о взаимоотношении полов, половом символизме, распределении социальных, трудовых, репродуктивных ролей в русской традиционной культуре. Приводится также обширный материал по народной магии, верованиям и фольклору, относящийся большей частью к концу XIX-XX в. Словник энциклопедии включает около 200 терминов.
Авторы - сотрудники Российского этнографического музея и Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого - используют как данные современных исследований, так и неопубликованные материалы из архива РЭМ (фонд Этнографического бюро В.Н.Тенишева). Использованы также этнографические и фольклорные записи, собранные во время экспедиций.
Аналогичные источники использует Т.Б.Щепаньская для исследования культуры дороги в русской мифоритуальной традиции XIX-XX вв. Полевые материалы собирались автором на протяжении 20 лет в поездках по Русскому Северу, Поволжью, Западной Сибири (15).
По материалам экспедиций в казачьи села Оренбургской области (2002-2003) характеризует современное состояние традиционной культуры у русских И.И.Шангина, научный редактор и автор ряда статей названных энциклопедий (5, с. 52-61). Тематике традиционной культуры и ее сохранения уделяется серьезное внимание не только в столичных специализированных исследовательских центрах, но и на представительных общероссийских научно-практических форумах, например, как таких, проведенная в 2004 г. в Оренбурге конференция с участием областной администрации и Ассамблеи народов России (5).
С.Д.Домников, специалист в области истории общественной мысли и философии хозяйства, анализирует традиционную русскую культуру как целостность составляющих ее материальных и духовных явлений. Предложенная автором реконструкция русского цивилизационного процесса основывается на трудах русских и зарубежных историков, философов, специалистов в области исторической семиотики, социальных антропологов, филологов-славистов, историков русского православия (2, с. 14).
Первая часть книги «Россия как традиционное общество: Пространство архаической онтологии» вводит в мир понятий, образов и архетипов традиционной русской культуры. На обширном фольклорном и литературном материале прослеживаются древнейшие представления о
Мире-Космосе: о природе мира и его структуре, о времени и пространстве, о богах и героях, обществе и человеке.
Особое внимание автор уделяет проблеме механизма преемственности мифо-ритуального контекста славянского язычества и христианского сознания. «Христианская антропология умело использует достижения архаической космологии. Образы архаической онтологии христианство переносит на экзистенциальный мир человека. Космогонические представления о вертикальной (трехчастной) структуре Вселенной переносятся на представления о духовной организации личности.
Всемирной религией христианство могло стать лишь через обращение к человеческой индивидуальности и лишь в его индивидуализированных национальных воплощениях: в его синтетической природе, способности контаминирования с местными языческими воззрениями и предшествующими цивилизационными и культурными достижениями народов. В своем историческом пути христианство сопровождает историю человечества со времен архаики до сегодняшнего дня. И на каждом из этапов выступает и как источник традиционности, и как основание развития общества» (2, с. 56).
На Руси христианство утверждалось отдельно как пласт урбанизированной великокняжеской и властной культуры и отдельно как пласт народной крестьянской культуры, обращает внимание автор. Именно в крестьянской традиции связь с архаикой наиболее тесная и устойчивая. В условиях господства аграрно-крестьянской традиции русская религиозность определялась культом Матери-Земли, во многом предопределившим будущие судьбы крестьянской цивилизации и русского православия (2, с. 59).
В традиционном обществе непосредственное восприятие ежегодно повторяющихся в природе сезонных изменений формирует в сознании человека образ кругового движения. Тысячелетия оседлости еще теснее связали весь строй и уклад жизни с природными ритмами и хозяйственными работами. Основной единицей измерения времени выступал годичный круг, в котором связывались воедино астрономические циклы и главные крестьянские занятия. С принятием христианства религиозная символика переплетается с астрально-языческой и бытовой земледельческой, «наделяя дополнительными смыслами семейную и общественную жизнь, разные виды сельскохозяйственного труда; христианские ритуалы наслаиваются на языческие и наоборот. Общность цивилизационных оснований традиционной земледельческой культуры на огромных простран-
ствах Восточной Европы обусловила формирование общерусского земледельческого календаря, имеющего, разумеется, свои территориальные особенности» (2, с. 105).
С образом годового сакрального круга, символизирующего полноту и завершенность, самодостаточную целостность, связаны представления об общественном целом. «Характер архаической социальности раскрывается в абсолютно преобладающем в условиях традиционного общества типе крестьянской локальности. В сельской (деревенской, земельной) общине, локализованной в пространстве уже в силу земледельческого характера общественного производства, находит последовательное воплощение идея единства законов общества и природы. Крестьянская социальность вполне выражается метафорой «крестьянский мир» (2, с. 147).
Для крестьянского мира с его локальной традицией и традиционной социальностью характерно восприятие Мира как сложной системы взаимосвязанных структурированных элементов, включающих человека (общество и культуру) и природу (животный и растительный мир, минералы и т.п.) в единый Космос. «Переход к земледельческой цивилизации расширяет архаическую картину мира и представление человека о его собственном положении в нем, что отражается в культурной (медиальной) ориентации относительно структуры мира и самого себя. Земледелие отодвигает на задний план культ кровного родства, выдвигая на первый план культ земли: на смену космическому антропоцентризму (антро-покосмизму) приходит геоцентризм. Осмысление человеком своего единства с животным и растительным миром отныне обретает земную основу, связь человека с миром воспринимается через общность жизненных сил, порожденных Матерью-землей. В социальных представлениях признание всеобщей связи через землю имеет своим следствием возникновение невиданного прежде идеала общечеловечности, общности людей, связанных единой земной судьбой» (2, с. 150).
Труд пахаря требует смиренного служения земле, здесь не нужны охотничья ловкость, хитрость, резкий бросок; земледелие не удовлетворяется внезапной удачей или случайным везением. Рациональной деятельности человека здесь предшествует, а затем непрерывно ее сопровождает системный учет природных закономерностей. Именно занятие земледельческим трудом обусловливает складывание более высокого типа социальности нежели первобытная родовая община. На смену ей приходит патриархальная семья и территориальный союз с равнозначны-
ми ей семьями соседей. Соседская общность исключает абсолютное единообразие социальной организации: наряду с большими многопоколенными семьями в условиях соседского общежительства повсеместно возникают и малые семьи.
«Так что и формированием типа социальной общности земледельческая цивилизация обязана земле как символу общественной связи. Понятия "земля" и "мир" служат отныне обозначением первичной социальной общности, а в эпоху складывания и развития государства становится также определением отдельных его территорий и административных округов (миров или земель) и государства в целом (Русская земля)» (2, с. 152).
С культом земли непосредственно связан культ предков, покоящихся в земле. Примечательно, что связь с миром предков осуществляется посредством труда (земледелия), сохраняющего ритуальный характер на протяжении всей истории земледельческой цивилизации. Животные, жизненно важные для человека, - конь и корова - становятся не только его постоянными спутниками, но и оберегами, хранителями, посредниками между миром живых и миром мертвых (богатырский чудо-конь из могилы отца; мать, превращающаяся в корову, из костей которой вырастает яблоня с чудесными плодами для дочери).
Медиальный характер земледельческой культуры отражается в половом разделении труда внутри семейного коллектива: здесь мужчина, являющийся олицетворением верхнего мира, становится проводником вертикальной связи Неба и Земли. Женщина служит олицетворением нижнего мира и осуществляет связь человеческого коллектива (Земли) с подземным миром.
Распространенные представления о судьбе-доле изначально были связаны, как считает автор, со сменой возрастного статуса человека. Каждая последующая фаза жизни означала расширение его жизненной доли и соответственно связей, устанавливаемых с окружающим миром.
Механизм трансляции общественно значимого опыта не ограничивался рамками крестьянской семьи, между семьями шел активный обмен и отбор наиболее ценного производственного и социально значимого опыта, выкристаллизованного в местной культурной традиции. Определенная его часть транслировалась помимо семьи по каналам общинной организации и преломлялась через призму интересов общины. К жизненно важным производственным функциям общины относится, прежде всего, ее землеустроительная функция. Она непосредственно связана с усло-
виями хозяйственной самодостаточности общины как первичной локальной социальной организации. К числу традиционных функций общины относится также исполнение ею роли блюстителя норм социального общежития.
Традиционные календарные праздники, во время которых стирались представления об иерархии миров и внутри миров, выражали идеал приобщения общества к небесному состоянию. Таким образом, в динамике развития малого коллектива высвечиваются как бы две модели социальных отношений, накладывающихся друг на друга и чередующихся (2, с. 203).
Этот механизм развития в рамках традиционного общества раскрывается на примере городских субкультур в разделе "Царь"-город: Власть, иерархия, городская социальность, семантические грани городского локуса». С образом города связан целый ряд прямо противоположных суждений, представлений и оценок. С точки зрения архаической онтологии в городском социуме воплощается предельная цивилизационная сосредоточенность: архитектурная, властная, культурная, нравственно-правовая, производственная и т.п.
Выход из рамок локальной аграрной социальности и циклического времени в пространство «большого» общества и исторического сознания автор определяет как движение из «космоса в историю» (2, с. 261), которое разворачивалось на протяжении нескольких исторических этапов: Киевского, удельного и Московского.
В разделе «Россия как аграрное общество: Утопия и рациональность» автор рассматривает «земельный вопрос» как цивилизационное основание эпохи Петербургской империи. Преобразовательная деятельность Петра I, представлявшего себя основателем цивилизации, была ознаменована беспрецедентным огосударствлением земельных имуществ и перераспределением их между представителями нового дворянства. В царствование Екатерины II массовые раздачи земель сопровождаются утверждением дворянских «вольностей» в бедном обществе, живущем понятиями «трудового» права, что оборачивается новым социальным взрывом крестьянской войны. Продолжавшаяся «дифференциация сословных традиций, их умножение и разветвление в рамках традиционного общества требовали от власти выработки универсального законодательства, учитывающего интересы всех социальных групп» (2, с. 384).
К концу 1850-х годов вследствие финансового кризиса и исходя из утвердившихся в среде правительства псевдолиберальных, как определя-
ет их автор, установок, государство отказалось от прежней попечительской политики в отношении крестьянства. «Подмена проблемы модернизации российского общества проблемой индустриализации, требующей для своего решения бесконечного выкачивания средств из деревни, сместила акценты и в осмыслении аграрного вопроса. Сведение аграрной проблемы к наиболее конфликтному ее аспекту, вопросу земельному, было существенным отходом от существа проблемы, отходом, который в будущем обрек страну на серию революционных кризисов, завершившихся в итоге полным государственным крахом», - заключает автор (2, с. 405).
Россия к середине XIX в. продолжала оставаться аграрным обществом; мировоззренческие пласты, составлявшие основу крестьянского сознания, ложились в основание русской интеллектуальной традиции и национальной культуры в целом. «Традиционное сознание, проделав сложный путь от архаической онтологии и космологии к социальной утопии, в области общественной мысли все более отчетливо оформлялось в широкое идейное течение, противостоящее мировоззренческому позитивизму и экономическому индустриализму .<.. .>
Как бы парадоксально это ни звучало, Великая реформа 1861 г., призванная модернизировать общество, обернулась широкой архаизацией его институтов и массового сознания. Большие массы крестьян, обезземеленные в результате земельных переделов и хлынувшие в город, оставались преобладающими носителями архаических мифологем, внедряемых во все сферы общества и культуры» (2, с. 641).
Специальному исследованию русской социальной утопии посвятил свою новую книгу член-корреспондент РАН К.В.Чистов. В монографию вошла его более ранняя работа 1967 г. «Русские социально-утопические легенды ХУП-Х1Х вв.», дополненная обширным разделом по эсхатологическим представлениям старообрядцев и связанным с ними социально-утопическим легендам, а также общим введением и общим заключением. На большом историко-культурном материале (исторические свидетельства, судебные дела, донесения чиновников, памятники крестьянской литературы, художественные произведения, записи устно-поэтических нарративов и т.д.) автором рассматривается развитие легенд «о возвращающемся царе-избавителе» и «о далеких землях» в ХУП-ХХ вв., а также определяются закономерности в повторяемости фольклорных сюжетов утопического характера. Народный утопизм исследуется автором в сопряжении с эсхатологическими идеями русского народа и дви-
жениями эскапизма, в тесной связи с историей элитарно-философского и политического утопизма.
Первая часть книги, написанная уже 40 лет тому назад, была задумана одновременно и как фольклористическая работа, и как исследование исторической психологии русского крестьянства, без знания которой необъяснимы многие проблемы истории фольклора. Одновременно продолжались занятия тем, что можно было бы назвать микроисторией -детальной историей отдельных локальных групп севернорусского крестьянства. Длительная историческая жизнь элементов крестьянского мировосприятия и менталитета, лежащих в основе социально-утопических комплексов, требовала необходимости совмещения диахронического и феноменологического методов изучения.
Автор отмечает, что «книга о русских народных социально-утопических легендах задумывалась и писалась в 1960-е годы, то есть в десятилетие, когда с особенной ясностью обозначился всеобщий (а не только в Советском Союзе) кризис социально-утопических идей, учений и движений. Этот кризис завершал длительный период, отмеченный в истории общественной мысли Европы, Соединенных Штатов и некоторых государств Центральной и Южной Америки повышенной ролью социально-утопических идей. Очень важно было понять, как и почему они неизменно терпят поражение» (14, с. 12-13).
Народная социально-утопическая легенда впервые была выявлена в 1960-1970-е годы, и тогда же были предприняты первые пытки ее изучения. Изучение русских материалов вытекало из логики исследования истории и судеб русского фольклора и русских социально-религиозных движений (старообрядчество, сектантство и сродные им исторические явления). Именно на этих путях были выявлены столь своеобразные и, вместе с тем, органичные для истории русского крестьянства, казачества и городских низов формы существования и развития социально-утопических легенд.
Помимо привычных для фольклористов источников автор уделяет особое внимание довольно сложному слою низовой письменности, созданному в сектантской среде, среди мигрантов, энтузиастов утопических движений. Многие русские социологи, философы и теософы последних десятилетий XIX и начала XX в. предпринимали попытки освоить этот материал, но процесс далек от завершения.
Исторический период, который охватывается исследованием, объединяет несколько этапов истории русского крестьянства. С начала XVII
в. начинается «невиданная ни в одной из европейских стран серия почти непрерывных крестьянских войн, восстаний, волнений, бунтов, то есть открытых столкновений народных масс с крепостниками и крепостническим правительством. Кризис охватил всю общественную систему сверху донизу. Феодальные верхи путем ряда социальных перегруппировок, совершенствования системы управления, жестоких расправ и временных компромиссов еще могли удерживать крестьянскую массу в повинове-нии.<...> В этом ряду следует воспринимать и народные социально-утопические легенды - одну из ярких форм антифеодального протеста. Они, как уже говорилось, есть своеобразное выражение исторического оптимизма и, вместе с тем, они бескомпромиссны по отношению к настоящему» (14, с. 18).
Несомненно, считает автор, что два типа социально-утопических легенд - о «далеких землях» и «избавителях» - не только и не просто отличались друг от друга, но одновременно между ними существовала глубокая внутренняя связь. Это особенно ясно выявляется при сопоставлении наиболее развитых самозванческих легенд (легенды, связанные с Отрепьевым-Лжедмитрием I и Пугачёвым-Петром III) и наиболее развернутых легенд о «далеких землях» (о Беловодье). Одним словом, в основе двух важнейших типов социально-утопических легенд была одна и та же крестьянская утопия о государстве и восстановлении древнего благочестия, право на отвержение никонианства.
Особо выделив проблему «народного монархизма», автор считает ее в значительной степени искусственной, не отражающей реальный клубок противоречий. «Когда речь идет о "крестьянском монархизме", надо иметь в виду, что крестьянам не был известен никакой другой способ управления государством, кроме монархического. Трудно вообразить крестьян, живущих в монархии и теоретически изобретающих республиканскую форму правления. Либо идеальный монарх, либо вообще никакого государства ("суда светского") - так мыслит утопически настроенное крестьянство. Основная проблема связана не с типом государственного управления, а с вопросом конфессиональным», - заключает К.В .Чистов. В плане перспектив дальнейшего исследования очень важны были бы сравнительно-типологические изучения разноэтнического материала.
Сравнение русских народных утопических легенд о «далеких землях» с сочинениями европейских гуманистов-утопистов XV-XVI вв. полезны для уяснения некоторых общих закономерностей генезиса утопических идей, счи-
тает исследователь. Хотя в отличие от ученых утопий народные легенды не рисуют идеальной теоретической модели государства, их сходство в самом общем смысле может быть обозначено как социологическая инверсия. Все позитивное, заключающееся в них, построено на отрицании того, что существовало в действительности.
Утопическое мышление, или утопическое творчество, стремится представить возможные очертания идеального общества, заключает автор. «Не подлежит сомнению, что утопизм (и социальный, и технический, и экономический, и экологический, и этносоциальный) есть неизбежный элемент человеческого мышления вообще, - это одна из типичных черт критического осмысления действительности, выражение неудовлетворенности ею, желание преодолеть вопиющие недостатки, сопоставить действительное и желаемое» (14, с. 474).
Взгляд на историю утопических учений как на «плод измышления ученых умов кабинетной элиты» достаточно распространен. «Однако теоретическое допущение, что утопизм есть неизбежное качество социальной психологии, должно быть подкреплено сознанием того, что утопические идеи, легенды и движения рождались и развивались задолго до появления ученого утопизма, развивались параллельно с ним и независимо от него. И более того, именно народные утопические идеи (обычно в форме легенд) были тем фундаментом, питательной почвой, без изучения которой история утопизма непредставима» (14, с. 475).
Утопическое осмысление современности происходит и в наши дни. «Потрясения, переживаемые нашей страной на сломе недавно еще господствовавшего общественного строя, и глубокий экономический кризис тут же запустили в ход механизм безоглядной идеализации и давнего, и даже, как это ни невероятно, недавнего прошлого и, с другой стороны, идеализации социальных отношений и экономики так называемых цивилизованных стран, то есть стран, давно живущих по законам рынка и рыночных отношений, а также этническую (националистическую и шовинистическую) идеализацию. Создается новый комплекс утопических представлений и легенд, имеющих и бытовой, и политический характер, непрерывно отображающихся в публицистике» (14, с. 474).
Проблеме современной мифологии посвящена специальная глава «Русские мифы в современном пространстве» (Т.Д.Соловей) в коллективной монографии «Базовые ценности россиян: Социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы» (1, с. 97-113). «Отправной точкой рабочей гипотезы, положенной в основу данного фрагмента исследо-
вания "Томская инициатива", послужило весьма распространенное в современной политической социологии и публицистике мнение об интенсивной архаизации русского сознания в последнее десятилетие. Если оно справедливо, следует ожидать реактуализации и соответствующих мифов - устойчивых и глубинных ментальных структур, которые могут более очевидно и зримо, чем ранее, влиять на поведение человека и общества» (1, с. 97).
Автором отобраны мифы, которые, «исходя из русской исторической и культурной традиции, должны влиять на политическое и социальное поведение современного россиянина». Наряду с «архаичными» мифами рассматривались и более «молодые», восходящие к Новому времени: основополагающий миф о Правде и миф о героях, а также миф о государстве и политическая реинкарнация мифа о героях. В основном на материалах социологических опросов Фонда «Общественное мнение», Института социологического анализа (ИСА) и Российского независимого института социальных и национальных проблем (РНИСиНП) рассматривались также миф о нации и сопряженная с ним архетипическая оппозиция «свой-чужой» (там же).
Размывание мифа о единой Правде подтверждается растерянностью русских перед вопросом, кто в современной России выступает носителем этого идеала. Ответ «никто» занял второе место (19,2% респондентов) после довольно неопределенной позиции «русский народ в целом» (23,4%). Рейтинг других позиций - церковь, верующие, социальные группы (рабочие крестьяне, интеллигенция, президент Путин) - меньше в разы. Утратив интеграционную функцию, миф о Правде утерял и свое онтологическое свойство: он не способен придать смысл бытию и не обеспечивает психологического комфорта.
Апокалиптическую позицию разделяют 34,9% респондентов против 30,6% верящих в прогресс и 27,3% полагающих, что человечество будет жить так же, как и раньше. «Катастрофические ожидания связаны с фактическим отказом от представлений относительно линейности времени, на смену которому из тени выходит архаичная концепция его повторяемости и вечного возвращения, в сущности, никогда не умиравшая. Эта темпоральная позиция позволяет дать неожиданную интерпретацию такому социологическому факту, как поддержка 55,8% томичан (в целом по России эта цифра даже несколько выше - в течение 2002 г. она колебалась в пределах 65-70%, по данным мониторинга Российского независимого института социальных и национальных проблем) призыва к кон-
фискации богатств, нажитых неправедным путем. Вполне очевидна связь между этим показателем и пониманием правды как социальной справедливости; особенно активно, что можно было предположить, поддерживают передел "аутсайдеры".
Вместе с тем, в этом требовании большинства населения страны содержится смутная надежда на возвращение "золотого века", в рамках которого будет обеспечена справедливость и социальная реабилитация. В конкретно-историческом плане "золотой век" привязан к брежневской эпохе, ассоциирующейся с такими ценностями, как стабильность, социальный оптимизм, ощущение причастности к великой державе - то есть со всем тем, чего катастрофически не хватает людям, пережившим кризис социального бытия и распад целостной картины мира» (1, с. 100).
Современная русская интерпретация мифа о «золотом веке» лишена палингенетической (от греческого палингенезис - новое рождение) составляющей, что лишает ее мобилизационного потенциала, в отличие от мифологического ядра большевистской идеологии в ее революционной фазе, когда идея палингенезиса сочеталась с представлениями об абсолютной правде.
Прослеживая взаимосвязь традиционной мифологии и актуальной политики, автор локализует мифы о правде и «золотом веке» преимущественно в рамках политической субкультуры левого консерватизма, ценностным основанием которого выступает «традиционалистский» тип сознания. В данном случае речь идет о советском фундаментализме, впитавшем и переварившем дореволюционный фундаментализм. «Но эта группа, "считает автор", не способна к мировоззренческой экспансии, к агрессивному навязыванию своих ценностей, вследствие чего указанные мифы оказываются запертыми в границах "традиционалистского" типа и не могут реактуализироваться в качестве общенациональных» (1, с. 102).
Ядром отечественной версии либеральной мифологии послужила идея абсолютной ценности западного цивилизационного пути развития и, соответственно, отрицание самоценности «российской почвы». Вместе с тем данные показывают, что «либеральная мифология и связанные с ней точки роста не могут задать настолько мощную динамику, чтобы переломить вектор деградации российского социума» (1, с. 105).
Характеризуя дуализм государственнического мифа, автор отмечает, что общественное мнение заметно тяготеет к негативному восприятию этого института. Это вполне закономерно в свете последнего десятилетия, когда государственная политика (или ее отсутствие) оказалась
чуждой и враждебной интересам большинства. Противоположная позиция - характерная для русской традиционной мифологии сакрализация государства - пользуется заметно меньшей, но все же ощутимой поддержкой.
Контекстом мифа нации стали последствия распада СССР и отмены мифа о «едином советском народе»: на смену советско-имперской идентичности пришли русская этническая и новая гражданская идентичности. Успешным процесс нациестроительства может стать лишь при наличии мобилизующего мифа. У русских несомненно существует «подоснова мифа нации - устойчивое представление о национальном характере, о присущих русскому народу чертах и качествах (автостереотип). Однако еще в конце 90-х годов этот автостереотип носил негативную окраску: среди сторонников всех идейно-политических ориентаций, включая националистов, негативные оценки качеств русского народа значительно преобладали над позитивными» (1, с. 107).
У русских в мифе нации слабо проявлены мобилизационные элементы: потребность в героическом самоутверждении, склонность к мессианизму, готовность к самопожертвованию и этническая сплоченность. Теоретически мобилизационные механизмы могут быть запущены через универсальную дихотомию «мы - они», т.е. через трансформацию образа чужого в образ врага. Но русская этничность не перерастает в этнизацию социально-экономических и политических проблем как внутри России, так и по отношению к Западу. Можно заключить, констатирует автор, что современное состояние русского мифа нации (как в этнической, так и в политической версиях) неспособно составить основу масштабной и интенсивной мобилизации.
На общенациональный статус из рассмотренных в проекте «Томская инициатива» может претендовать лишь миф о героях. В массовом сознании он существует в двух версиях: 1) сверхчеловек-триумфатор; 2) страдалец за народ, за правду. Обе интерпретации восходят к архаичному мифу, но второй вариант более укоренен в отечественной традиции, выступая видоизменением и развитием основополагающего русского мифа о правде.
«В целом российское общество переживает глубокий кризис, связанный с распадом привычной картины мира, что служит одной из главных причин социальной и моральной деградации страны. В современных условиях ни старая, ни новая мифология не в состоянии обеспечить мобилизацию общества для достижения стратегических целей», хотя, как
заключает автор, предложенная интерпретация выявленных в исследовании мифов не является единственно возможной и, тем более, бесспорной (1, с. 111).
Психологические особенности, обусловленные традиционными архетипами русской культуры, анализируют отечественные и зарубежные авторы. К.Касьянова в сборник «О русском национальном характере» включила одноименную книгу, написанную еще 20 лет назад. Исследование базируется на эмпирических данных, полученных в результате сравнения усредненных характеристик русских и американцев по шкалам известного психологического так называемого «миннесотского теста».
Вторую часть сборника составили небольшие работы, написанные в 1990-х годах. Некоторые из них, такие как материалы анализа зондаж-ных вопросов о русских ценностях, чертах личности русского человека, которые являются его национальными особенностями, публикуются впервые. В 1997 г. Фондом «Общественное мнение» был проведен опрос экспертов для создания вопросника о главных ценностях современного российского общества. В результате обработки полученных данных было выделено несколько основных тематических блоков.
Первый был сформирован на основании наиболее частотного - чаще всего повторяющегося - понятия «духовность» «духовные ценности» (17 повторов из 200 упоминаний о ценностях). К нему были отнесены также понятия, связанные с религией, моралью и культурой. Таким образом, в целом «нематериальный» блок включил в себя четыре раздела, которые оказались довольно неразвернутыми.
Следующим по частоте упоминаний оказался блок-триада «кол-лективизм-соборность-общинность». В этот же блок были включены и ценности-качества личности, необходимые для установления отношений такого типа (доброта, сострадание, милосердие, терпение, взаимопонимание). Специальный раздел блока составили характеристики социального порядка, необходимые для его стабильности: справедливость, равенство, а также определение типа власти - демократия или авторитаризм.
Особый блок составили объекты лояльности, важнейшие из которых: «Россия-держава-нация-государство-страна» (с патриотическим содержанием)-семья. Только два последних упоминались достаточно часто, при единичных упоминаниях остальных. На уровне ценностного отношения, как отмечает автор, полностью отсутствовали объединения по личным и гражданским интересам, отражая, по-видимому, процесс атомизации общества.
В четвертом блоке разместились ценности материального благополучия, которые как бы отрицают ценности первого блока. Автор отмечает также «разносторонность» понятий, составивших этот блок: здесь не только материальные блага в абстрактном выражении (материальная обеспеченность, достаток, благосостояние), но и конкретные виды благополучия, которые тяготеют скорее уже к социальным: «личная безопасность», «власть» (статус), «свобода» (3, с. 474).
Второй раздел блока составили ценности- качества, которые должны обеспечить благосостояние (деловитость, предприимчивость, инициативность), традиционно не считающиеся самыми распространенными в русской культуре, но неизбежно в ней присутствующие. «И это не парадокс. Понятие "труд" - весьма непростое в нашей культуре. <...> Надо стараться не ругать ценности и не воевать с ними, а попытаться найти правильный подход к человеку, который был бы обоснован другими ценностями нашей же собственной культуры» - заключает автор (3, с. 492).
Из ответов на вопрос о чертах и свойствах характера русских наиболее часто упоминаемыми качествами были: доброта (18), терпение (13), долготерпение (9), терпимость (8), «широта души» (8), открытость (8), бесшабашность (5), щедрость(5), трудолюбие (5), оптимизм (5), гостеприимство (хлебосольство) (4), вера (4), лень (4), безалаберность (4) (3, с. 477-478). Попытка сведения качеств в блоки, как-то их объединяющие, выявляет прямую противоречивость в оценках качеств личности. Особенно широкой амплитуда различий оказалась в характеристиках, связанных с терпением (от долготерпения через непредсказуемость до радикализма) и отношением к труду (от трудолюбия до лени). При оценке результатов исследования, как отмечает автор, необходимо учитывать его зондажный тип.
Зарубежные исследователи русской национальной идентичности гораздо более жестки в применении категорий психоанализа к современным российским реалиям. Показательна в этом отношении работа американского исследователя Д.Ранкур-Лаферьера, основанная на данных конца 1990-х годов. «Современная Россия, - считает автор, - готова воспринимать новые идеи, одной из которых и является концепция русского мазохизма. Однако, по иронии судьбы, это происходит тогда, когда мазохизм в России пошел на спад.
По моему мнению, происходит постепенный отход от мазохистских настроений и обычаев или хотя бы появляется осознание того, что такой отход возможен. Полагаю, наблюдаемым психологическим изме-
нениям способствовало то обстоятельство, что в последние годы советской власти детей стали меньше пеленать, хотя я не знаю, имеются ли какие-либо эмпирические данные по этой проблеме. Возникающая рыночная экономика заставляет индивидуумов больше заботиться о личных интересах, а не подчинять себя интересам общества или коммуны. <. > Мазохизм является элементом русского характера, а не русской идентичности. Русские останутся русскими даже тогда, когда уровень алкоголизма среди них снизится, уменьшится их этническая подозрительность, политические структуры станут более демократичными, экономика оздоровится и т.д. Русскую идентичность надо ценить - она того стоит» (6, с. 243-244).
Список литературы
1. Базовые ценности россиян: Социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы / Отв. ред. Рябов А.В., Курбангалеева Е.Ш. - М.: Дом интеллектуал. кн., 2003. -448 с.
2. Домников С.Д. Мать-земля и Царь-город: Россия как традиционное общество. -М.:Алетейя, 2002. - 672 с. - (Сер. Славян. древности).
3. Касьянова К. О русском национальном характере. - М.: Акад. проект; Екатеринбург: Деловая кн., 2003. - 560 с. - (Сер. Окна и зеркала).
4. Мужики и бабы: Мужское и женское в русской традиционной культуре: Ил. энцикл / Баранов Д.А., Баранова О.Г., ЗиминаТ.А. и др.; Авт. предисл. и науч. ред. Шангина И.И., Щепаньская Т.Б. - СПб., Искусство-СПб., 2005. - 688 с. - (Сер. История в зеркале быта).
5. Проблемы этнокультурного развития русского народа: Материалы всерос. науч.-практ. конф. / Администрация Оренб.обл., Ассамблея народов России; Под общ.ред. Амелина В.В. - Оренбург,2004. - 583 с.
6. Ранкур-Лаферьер Д. Россия и русские глазами американского психоаналитика: В поисках национальной идентичности / Пер. с англ. Кузьменкова А.П.; Науч.ред. Лейбин В.М. -М.: Ладомир, 2003. - 288 с.
7. Русская изба: Внутр. пространство избы, мебель и убранство избы, домаш. и хоз. утварь: Ил. энцикл. /Баранов Д.А., Баранова О.Г., Мадлевская Е.Л. и др.; Авт. предисл. и науч. ред. Шангина И.И. - СПб., Искусство-СПб, 2004. - 375 с. - (Сер. История в зеркале быта).
8. Русские / РАН. Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая; Отв.ред. Александров В.А. и др.; - М.: Наука, 1998. - 828 с. - ( Сер.: Народы и культуры).
9. Русский народ: будни и праздники: Ил. энцикл. / Авт. предисл. и науч. ред. Шангина И.И. - СПб.: Азбука-классика, 2003. - 557 с.
10. Русский праздник: Праздники и обряды нар. земледел. календаря: Ил. энцикл. / Баранова О.Г., Зимина Т.А., Мадлевская Е.Л. и др.; Авт. предисл. и науч. ред. Шангина И.И. -СПб.: Искусство-СПб, 2001. - 668 с. - (Сер. История в зеркале быта).
11. Русский Север: Этнич. история и нар. культура XII - XX века / РАН. Ин-т этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая; Отв.ред. Власова И.В. - М.: Наука, 2001. - 848 с.
12. Русский традиционный быт: Энцикл. словарь / Авт. предисл. и науч. ред. Шангина И.И. - СПб.:
Азбука-классика, 2003. - 684 с.
13. Русский традиционный костюм: Ил. энцикл. / Авт. предисл. и науч. ред. Шангина И.И. - СПб.: Азбука-классика, 1998. - 638 с.
14. Чистов К.В. Русская народная утопия: Генезис и функции социально-утопических легенд. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. - 539 с.
15. Щепаньская Т.Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX-XX вв. / РАН. Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого. - М.: Индрик, 2003. - 527 с. - (Сер.: Традиц. духов. культура славян. Совр.исслед).
Н.А.Моисеева, Т.Б. Уварова
ПО СТРАНИЦАМ ИСТОРИЧЕСКИХ ЖУРНАЛОВ
2005.03.039-052. ЦЕННОСТЬ ИСТОРИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ НА СТРАНИЦАХ ЖУРНАЛА «ИСТОРИЯ СЕГОДНЯ». HISTORY TODAY. - L., 2004. - Vol. 54 (9).
1. ФАРТАДО П. НАСЛЕДИЕ ВАМ ПОЛЕЗНО. FARTADO P. Heritage is good for you. - P. 2.
2. ТАЙЭС П. НАЦИСТ НА СЛУЖБЕ БРИТАНСКОЙ РАЗВЕДКИ. TIAS S. British intelligence and the nazi recruit. - P. 2.
3. ФЕРНАНДЕС-АРМЕСТО Ф. ОЖИРЕНИЕ - ПРЕДМЕТ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИКАМИ.
FERNANDES-ARMESTO F. Fat is a historian's issue. - P. 3-4.
4. УИЛЬЯМС К. ПЕРЕСТАНУТ ЛИ ЖЕЧЬ ИСТОРИЧЕСКИЕ ДОКУМЕНТЫ?
WILLIAMS CR. A. No more bonfires? - P. 4-5.
5. РЕДМОНДЗ ДЖ. НАЗВАНИЕ ИГРЫ. REDMONDS G. Name of the game. - P. 5-6.
6. УОРСЛИ Л. ГАРЦУЮЩИЕ КАВАЛЕРЫ. WORSLEY L. Reining Cavaliers. - P. 9-15.
7. КИРНАН Б. КАМБОДЖА: ПРИМИРЕНИЕ С ПРОШЛЫМ. KIERNAN B. Coming to terms with the past: Cambodia. - P. 16-19.
8. СНОУМЭН Д. ПО ТРОПЕ ИСТОРИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ.
