CC BY
56
музыки» (1924-1939), «Сквозь огнь скорбей» (1939-1943), «Мышкина дудочка» (1943-1947), однако оно не исторично, а символично, так как Ремизов пересоздает и мифологизирует реальные события. В основе автобиографического метаповествования лежит, по мнению автора монографии, принцип религиозно-мифологического изоморфизма. К разгадке писательского замысла приближают три ключевых культурно-религиозных положения: сакральное восприятие седмеричности в православной традиции; представленные в Талмуде «семь осей» мира; идея семи божеств и семи творений учения Зороастра.
Исследователь соотносит книги-воспоминания А. Ремизова с семью стадиями религиозно-философского учения суфиев, которым был увлечен писатель. Н.Л. Блищ приводит в соответствие каждую ступень пути суфия с каждой книгой автобиографического метаповествования. Признание Ремизова в любви к Востоку, но особенно к Персии, позволяет исследователю предположить, что поэма персидского поэта-суфия Фарида Аттара, в которой изложены стадии мистического «пути познания», явилась источником замысла семикнижия писателя, символизирующего путь автора к творческому совершенствованию.
Н.Л. Блищ рассматривает сложные вопросы мифопоэтики А. Ремизова, включающие автоцентризм в «Легенде о самом себе», принципы ее структурной организации, философию ее мифопоэтики, а также стилевой синкретизм.
В свете представленных в первых двух главах положений далее проводится анализ автобиографического мифоромана А. М. Ремизова «Подстриженными глазами», который автор исследования считает воплощением многолетних эстетических исканий писателя; в нем «отреф-лектированы все созданные за долгие годы мифотексты»: «Именно это произведение открывает пути к пониманию всего творчества писателя и к постижению его мифологизированного образа самого себя в автобиографической прозе» (с. 103).
К.А. Жулькова
2004.03.021. КУДРОВА И.В. ПУТЬ КОМЕТ: ЖИЗНЬ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ. - СПб.: Вита Нова, 2002. - 768 с.
«Путь комет - поэтов путь». К этим словам из цветаевского стихотворения («Поэт издалека заводит речь...») восходит название книги доктора филол. наук И.В. Кудровой. Предлагаемое читателям документальное исследование состоит из трех частей: «Молодая Цветаева» (текст
ранее не публиковался); «После России» - о годах, проведенных Цветаевой в Чехии и Франции; «Гибель» - о возвращении ее на родину, о трагических обстоятельствах, приведших поэта к смерти.
Автор подробно описывает детство и юные годы сестер Цветаевых, очерчивает круг их общения и литературных увлечений, дает портреты их родителей. Характер поэтического становления юной М. Цветаевой вырисовывается в ее первом стихотворном сборнике «Вечерний альбом», вышедшем в 1910 г., посвященном В.О. Нилен-деру и сразу получившем критические отклики. Первым из них был отклик М. Волошина, появившийся 11 декабря в газете «Утро России». В нем отмечалось владение неизвестной поэтессы «импрессионистической способностью» закреплять текущий миг, а также удивительные открытость и искренность интонаций, переходящие в интимность. В. Брюсов и Н. Гумилев были такой интимностью смущены, причем Брюсов счел лирическую интонацию стихов шокирующей, а Гумилев дал им в целом одобрительный отзыв. Только Волошин принял «дневниковую распахнутость» юной Цветаевой с безоговорочной благодарностью. Он был не только проницательным критиком, но и человеком, всю жизнь относившимся с острым интересом к тайне человеческой личности: «малейшие ростки ее самобытности были ему захватывающе интересны» (с. 56).
Сегодняшний читатель, замечает исследователь, почти не узнает в раннем сборнике Цветаеву. Элегичность многих стихотворений, сентиментальность, обилие слов с уменьшительными суффиксами, представляются непривычными. Романтически окрашены мотивы вражды мечты и реальности, усталого разочарования, недоверия к жизни. Но в этой полудетской книге сила неподдельного чувства решительно прорывала пелену «литературности». Цветаева, вслед за Ш.О. Сент-Бёвом, считала, что всякий лирик уже в раннем творчестве непременно являет себя в какой-нибудь строфе, которая могла бы стать эпиграфом ко всему его творчеству, «формулой всей его жизни» (с. 57). В «Вечернем альбоме» для такой роли подходит «Молитва», написанная 26 сентября 1909 г. - в день, когда Цветаевой исполнилось 17 лет. Стихотворение исполнено силы, духовного максимализма, всесокрушающей воли, переполненности чувствами.
Дружба с М. Волошиным, лето 1911 г., проведенное в Коктебеле, праздничная атмосфера волошинского дома и, наконец, знакомство с Сергеем Эфроном, замужество М. Цветаевой, рождение дочери Ариадны - этапы ее молодости. В октябре 1911 г. сдана в типографию вторая
поэтическая книга М. Цветаевой «Волшебный фонарь», а более поздние стихи, датированные 1913-1915 гг., объединены в книге «Юношеские стихи», хотя ей уже было больше двадцати, и творческий рост был очевиден. И все же здесь слышен голос юности, едва вступающей во «взрослую» жизнь, каждый шаг дается непросто - слишком резок контраст между реальностью и привычными фантазиями. Цветаевские стихи 19121915 гг. - импульсивные, эмоциональные, динамичные монологи: горделивый вызов сменяется в них дерзостью, озорство - грустью, кокетство -торжественной декларацией. Резкость и независимость, задор, шутка, розыгрыш, примеривание к себе разных масок, усмешка над собой и самоуверенность - все это было «детской болезнью» собственного величия (по словам Волошина) и данью времени. В начале ХХ в. живуче сохранялся идеал сильной и самодостаточной поэтической личности. Об этом свидетельствуют лирика и манифесты В. Брюсова, И. Северянина, В. Маяковского, З. Гиппиус и др.
С началом Первой мировой войны патриотическое воодушевление писательской интеллигенции, не разделяемое М. Волошиным, М. Цветаевой, в отдельные периоды В. Маяковским, сменилось в предреволюционные годы тревожными настроениями и предчувствиями. Поэтический талант Цветаевой год от года набирал силу, осваивал новые краски, разные регистры. В «Вечернем альбоме» лишь чуткое ухо М. Волошина расслышало первые такты будущих лейтмотивов цветаевского творчества. Теперь же они зазвучали «отчетливее, раскованнее, звонче» (с. 145). Цветаева выходила к собственной интонации, уверенно обретала свой словарь. Социальных тем как таковых в ее стихах не было, лишь иногда их отголоски попадали в ее поэтическую тетрадь: «рев молодых солдат» на улицах пасхальной Москвы, эшелоны новобранцев, уходившие на фронт.
Однако большинство стихотворений, созданных Цветаевой в 1916 г., окрашены тональностью трагического неблагополучия. В ее поэзию впервые ворвалось стихийное начало, возобладавшее в пореволюционные годы. В 1917 г. написаны стихи о Стеньке Разине, вобравшие в себя глубинное бурление революции. Ее Разин особый: он любит персияночку и губит ее своею рукой, казня тем самым и себя. Душа его, над которой совершено насилие, будет болеть, пока он жив. Имя Степана Разина в цветаевских текстах вбирает в себя размышление о глубинной сути русского человека, склонного к гибельным крайностям.
В тяжелые 1918-1919 гг. М. Цветаева сблизилась с молодыми артистами студии Е. Вахтангова. Она бывала на репетициях студии, читала там свои стихи, пьесы, написанные специально для них. Трое студийцев (помимо П. Антокольского, с которым Цветаева сдружилась раньше) стали частыми гостями ее квартиры в Борисоглебском переулке: Ю. Завадский, В. Алексеев, С. Голлидэй - будущие персонажи «Повести о Сонечке», написанной в 30-е годы во Франции. Ю. Завадскому Цветаева посвятила поэтический цикл «Комедьянт» из 25 стихотворений, Софье Голлидэй - одиннадцать изящно стилизованных, песенно-балладных «Стихов к Сонечке». Оставили след в ее творчестве и другие театральные деятели: А. Стахович, князь Сергей Волконский, В. Мчеделов. Цикл «Комедьянт» искрится легкомыслием молодости, откровенным кокетством, озорством. Такая игра и веселость позднее уже не встретятся в ее стихах, возможно, потому, что легкость навсегда ушла из ее жизни. Впрочем, и тогда неотступными были тяготы быта, тревога за мужа, служившего в Белой армии. Отчаяние и чувство одиночества вплотную подступили после смерти младшей дочери Ирины зимой 1920 г. (родилась в апреле 1917). Несколько месяцев Цветаева не могла писать стихов.
В начале 1921 г. она написала поэму «На Красном коне», поразившую ее поклонников: в строе поэмы не осталось и следа прежней стилистики. Ритмика гипнотической силы ведет за собой читателя, «буквально завораживая до и помимо предметных расшифровок» (с. 236). Поэма написана от первого лица как личная исповедь, в ней воссоздается путь героини, цепь страшных отречений от всех земных привязанностей во исполнение воли Всадника, которому безоглядно подчинена ее душа. Однако он не назван никаким именем, только устами бабки-колдуньи поименован: «твой Ангел» и «твой Гений». И по сей день продолжаются попытки дешифровать поэму. Одни настаивают на том, что в образе Всадника следует видеть обожествленного Цветаевой Блока, другие -«мужское воплощение музы», третьи - Гения в античном смысле этого слова, который неумолимо ведет каждого человека по только ему предназначенному пути.
Постепенно Цветаева обретала известность. В Москве появлялись первые номера выходившего в Париже нового русского зарубежного журнала - «Современные записки» с ее стихами. В 1921 г. именно в этом журнале К. Бальмонт опубликовал обширное предисловие к стихам Цветаевой. Восхищаясь ее мужеством и независимым поведением в революционной Москве, он высоко оценил ее лирику, своеобразный
стих, внутреннюю свободу, лирическую силу, неподдельную искренность и настоящую женственность. Летом 1921 г. были написаны стихотворения, вошедшие затем в циклы «Разлука» и «Георгий» с посвящением С. Эфрону. В это же время через Эренбурга она узнала, что муж ее жив и находится в Праге. В начале мая 1922 г. она с дочерью уехала за рубеж. До отъезда ею были созданы шесть пьес, две поэмы, документальная проза (впоследствии из нее получились: «Октябрь в вагоне», «Вольный проезд», «Мои службы», «Смерть Стаховича», «Чердачное») и много лирических стихотворений. В 1921 г. в издательстве «Костры» вышел ее сборник «Версты».
«Берлинский период» М. Цветаевой продлился всего два с половиной месяца, но был насыщен разноликими впечатлениями. В Берлине она познакомилась с множеством литераторов, публицистов, философов. В ряду самых прочных оказалось знакомство с молодым критиком Марком Слонимом, уже дважды с похвалой отозвавшемся о поэзии Цветаевой на страницах эмигрантской периодики. Впечатления от встречи с Андреем Белым впоследствии нашли отклик в ее прозе «Пленный дух». Состояние душевной смуты вызвали у нее отношения с А. Г. Вишняком, возглавлявшим издательство «Геликон». Их переписка, много лет спустя, послужила основой рукописи «Флорентийские ночи» - своего рода хроники любовного увлечения; внешних событий здесь нет, это поток эмоций и размышлений, дневник противоречивых чувств, монолог женщины, почти не рассчитанный на отклик адресата, от которого получено только одно письмо.
В Чехии Цветаева с семьей жила в деревнях под Прагой, С. Эфрон - большей частью в студенческом общежитии в Праге, посещая лекции русских профессоров-эмигрантов на философском факультете Карлова университета. Вскоре после приезда написаны стихотворные циклы «Сивилла», «Деревья», «Бог», «Заводские», поэма «Молодец». Полноправной частью творчества Цветаевой стали ее письма, в частности, к молодому критику А. Бахраху. Литературный шедевр - переписка Цветаевой с Б. Пастернаком, а позже и с Р. М. Рильке, с которым ее заочно познакомил Пастернак. «Подстрочником» «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца» был, по определению И.В. Кудровой, ее роман с К. Родзевичем, чья биография представлена на страницах монографии, равно как сложные семейные перипетии жизни Цветаевой и С. Эфрона.
Вскоре после рождения сына в 1925 г. семья переезжает в Париж. В феврале успешно прошел поэтический вечер М. Цветаевой. Восхищен-
ные отзывы литературного Парижа вызвала «Поэма Конца». Критики отмечали поразительное богатство ритмов, «афористическую сжатость формы» (с. 343), печать подлинного таланта, истинный драматизм. Но участие во вновь вышедшем журнале «Версты» отмежевало Цветаеву от политически активной эмиграции, находившей журнал слишком «левым», даже просоветским. К тому же она написала нелицеприятную статью «Поэт о критике», где бросила вызов Г. Адамовичу - главному критику парижского еженедельника «Звено», Ю. Айхенвальду - выступавшему в берлинском «Руле», а также А. Яблоновскому - постоянному критику газеты «Возрождение».
По мысли Цветаевой, истинный критик всегда провидец; он не плетется в хвосте у вкусов публики, но умеет отличить поиск новых форм и смысла от бездарного оригинальничанья. Статья написана в спокойно-уверенной тональности мастера, размышляющего о своем ремесле. Но, по мнению оппонентов, в роли Мастера Цветаева выступила самозванкой. К этому времени ее поэтическое имя в «русском Париже» едва вышло из небытия.
Год от года нарастала популярность евразийского движения, активным участником которого с 1926 г. стал С. Эфрон. В статьях и книгах ученых-эмигрантов - Н.С. Трубецкого, Г.В. Флоровского, П.Н. Савицкого, П.П. Сувчинского - речь шла об особенностях географического положения России, вобравшей в себя черты Европы и Азии. Поэтому, считали они, национальное возрождение может наступить только через православие и понимание России как «не Европы», и «не Азии», а особого материка - Евразии. Пафос евразийской концепции был открыто антизападническим и сочетался с критикой предреволюционных настроений русской интеллигенции. Все это звучало актуально для людей, вынужденных покинуть свою родину и ощущавших внутреннюю чуждость европейскому укладу.
Советскую власть евразийцы не принимали; они критиковали узкоматериалистическое миросозерцание большевиков, их экономическую программу. Однако они и «устали от постоянного унылого обличительст-ва» (с. 396) большевистских порядков в России, заполнившего страницы эмигрантской печати.
Цветаевские оценки евразийства достаточно прохладны. Она признавала, что среди евразийцев много ярких личностей: Сувчинские, Л. Карсавин; сочувствовали евразийцам Н.А. Бердяев, Г.В. Вернадский. В евразийской среде она встретила писательницу и переводчицу
Е. Извольскую, ставшую ей вскоре близким другом. Время от времени Цветаева посещала лекции и дискуссии евразийцев, но отвлеченные споры всегда ей скоро наскучивали. Люди, целиком погруженные в «общественность», на живую жизнь с трудом реагирующие, были ей чужды. Потом она напишет в эссе «Поэт и время», что почвенность, народность, национальность, расовость, классовость - это поверхность жизни. Земное устройство, по Цветаевой, не главнее духовного, равно как «наука общежития» не главнее подвига одиночества. В ее ценностях первенствуют силы любви, «двигатели жизни духовной» (с. 403).
Тем не менее одним из поводов для скандала в евразийской среде и в правоэмигрантских кругах послужила публикация в газете «Евразия» приветствия Цветаевой В. Маяковскому - в Париже она присутствовала на его чтениях и помогала ему в качестве переводчицы. Определенный вызов эмиграции в этом приветствии был, но не носил ни просоветского, ни антисоветского характера. Поэт протягивал руку поэту поверх политической розни.
С конца 20-х годов семья жила в пригородах Парижа. С 1927 до весны 1932 г. они жили в Медоне, куда осенью 1927 г. приезжала к сестре в гости А. Цветаева, а во время парижских гастролей Вахтанговского театра - П. Антокольский. К медонскому периоду относится и дружба Цветаевой с поэтом Н. Гронским, с художницей Н. Гончаровой. В Медоне написаны трагедия «Федра», «Поэма Воздуха», поэмы «Красный бычок» и «Перекоп», эссе «Наталья Гончарова», французский вариант поэмы «Молодец». Удалось издать книгу стихотворений, написанных после отъезда из Москвы - «После России», куда вошла лирика берлинского и чешского периодов. Эта книга оказалась последней, больше Цветаеву не издавали.
Если нужен пример профессионально пишущего человека, в котором бы исходно отсутствовал «внутренний редактор», - лучшего, чем Цветаева, найти трудно. Она не примерялась ни к издателю, ни к читателю: первым пренебрегала, второму, наоборот, доверяла, как себе самой. Но слишком часто она касалась тем, о которых принято умалчивать, слишком безоглядно обнажала душевные движения. Такова начатая еще в 1929 г. «Поэма о Царской Семье», рукопись которой утеряна; таков очерк «История одного посвящения» (о Мандельштаме), имевший успех у слушателей на одном из вечеров в Париже в мае 1931 г., но не дошедший до читателя.
Летом 1931 г. создан цикл «Стихи к Пушкину» - яростный спор с теми, кто провозглашал поэта эталоном умеренности и «истинной гармонии», а на языке Цветаевой - эталоном «низости двуединой золота и середины» (с. 439). Главное обаяние Пушкина в глазах Цветаевой - его способность к противостоянию и к противоборству; его свершения -плод не только великого поэтического дара, но и великого усилия, мощи духа. Это стихи не только о Пушкине, но и о себе; в них варьировались любимые цветаевские темы: вопреки разлукам, нажиму обстоятельств, непризнанию противоборство творчеством, верность себе и тому высшему, что несешь в себе.
Два года после Медона Цветаева жила в Кламаре, затем в Ванве. В кламарский период созданы такие шедевры, как «Живое о живом», «Дом у Старого Пимена», «Пленный дух», «Хлыстовки»; начата проза об отце и его музее, о матери, о музыке, о детстве.
Мало изучены французские контакты М. Цветаевой. Известно, что она бывала в доме поэта и переводчика Ш. Вильдрака, в салоне богатой американки Натали Клиффорд Барни, имевшей свое издательство. Цветаева хотела издать там переведенные на французский «Флорентийские ночи», но из этого ничего не вышло, рукопись затеряли. Возможно, вместе с Е. Извольской она посещала «воскресенья» супругов Бассиано в Версале, устраивавшиеся для сотрудников журнала «Коммерс». Знакома была Цветаева с Брисом Парэном - французским философом - советофи-лом; он заведовал отделом издательства «Галлимар» и сотрудничал в «Нувель ревю франсез»; с его женой, урожденной Челпановой, Цветаева училась в одной гимназии.
Попытки выйти к французскому читателю (Цветаева написала на французском «Письмо к амазонке» и несколько автобиографических миниатюр в прозе - «Шарлоттенбург», «Мундир», «Приют», «Машинка для стрижки газона») оказались неудачными.
С трудом проза Цветаевой и отдельные ее стихотворения пробивали себе дорогу в эмигрантские издания - «Последние новости», «Современные записки», «Числа». Приходилось выдерживать бои с редакторами, твердившими, что ее произведения недоступны читателю, что надо писать проще.
Чем больше уходили в политику муж и дочь, активно работавшие в «Союзе возвращения на родину», тем меньше принимала политические темы сама Цветаева, исповедуя гуманизм и нонконформизм, обрекающие
«на мужество одинокого поиска» (с. 477). Этот гуманизм позже определял и четкий антифашистский пафос «Стихов к Чехии» (1939).
Весной 1937 г. А. Эфрон уехала в Советский Союз. Вскоре спешно пришлось уехать и Сергею Эфрону: его преследовала французская полиция, связывая его имя с несколькими акциями НКВД за границей: с «делом Рейсса», с похищением генерала Миллера, с предполагаемым убийством Л. Седова. С.Я. Эфрон работал на НКВД, но насколько был замешан в указанных «делах» - достоверно не известно. Оказавшись в трудной ситуации после бегства мужа из Франции, Цветаева подала прошение о советском гражданстве и отъезде в СССР. В 1939 г. Цветаева с сыном приехали в Москву, поселившись вначале в Болшеве, на даче НКВД, вместе с мужем и дочерью, вскоре арестованными.
Следующие годы И.В. Кудрова описывает как неуклонный путь к гибели. В первые же дни эвакуации, в Елабуге, 31 августа 1941 г. Цветаева покончила с собой. Исследователь анализирует возможные причины самоубийства, используя разные документальные версии случившегося и свидетельства немногих очевидцев, полагая все их достаточно достоверными, дополняющими друг друга.
В приложении опубликованы протоколы допросов М. Цветаевой в префектуре Парижа (1937), дневниковые записи 1940 г., варианты ее письма к Сталину с просьбой об освобождении мужа и дочери.
О.В. Михайлова
Русское зарубежье
2004.03.022. ЛИТАВРИНА М.Г. РУССКИЙ ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПА-РИЖ: 20 ЛЕТ МЕЖДУ ВОЙНАМИ. - СПб.: Алетейя, 2003. - 224 с., ил. - (Сер. Рус. зарубежье).
Доктор искусствоведения, проф. М.Г. Литаврина исследует малоизвестную историю драматического театра русского Парижа в период между двумя мировыми войнами. Эта тема долго оставалась в тени, и только в последние годы, когда вышли мемуары выдающихся танцовщиков, материалы о зарубежных выставках, о деятельности художников, мастеров оперы, ситуация начала меняться. Но по-прежнему мало сведений о драматических артистах и самой театральной жизни русского зарубежья. Благодаря архивным изысканиям автор монографии существенно восполняет этот пробел.
