CC BY
60
ЛИТЕРАТУРА XX в.
Русская литература
2004.03.020. БЛИЩ Н.Л. АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОЗА
A.М. РЕМИЗОВА: (ПРОБЛЕМА МИФОТВОРЧЕСТВА). - Минск: ЕГУ, 2002. - 116 с.
В монографии доктора филол. наук Н.Л. Блищ (Минск, Европейский гуманитарный ун-т) дана интерпретация автобиографической прозы одного из самых «загадочных» русских писателей ХХ в., чье творчество впитало в себя идеологический и эстетический потенциал русской культуры Серебряного века и русской эмиграции, а также элементы традиционной культуры Востока.
Во введении автор дает ретроспекцию мемуарных и исследовательских работ о жизни и творчестве А. Ремизова, выделяя среди них воспоминания современников - Вл. Пяста, Н. Берберовой, В. Яновского,
B. Морковина, Г. Газданова, Г. Чулкова; художественно-документальные биографии, написанные Н. Кодрянской, Н. Резниковой; литературнофилософскую критику А. Блока, А. Белого, М. Гершензона,
C. Адрианова, С. Городецкого, Р. Иванова-Разумника, А. Закржевского,
В. Кранихфельда, М. Кузмина, К. Чуковского, А. Измайлова и
М. Волошина, который впервые заметил «мифологичность» ремизовско-го мышления.
Важную роль в развитии ремизоведения Н. Л. Блищ отводит первой научной конференции, состоявшейся в 1985 г. в американском Амхерсте (Центр русской культуры). Почвой для дискуссии послужило, в частности, эссе русского философа И. А. Ильина, впервые отметившего, что все произведения А. Ремизова автобиографичны. Вслед за М. Волошиным он также отметил «мифологичность» художника1.
Определяя в первой главе структуру мифотворчества
А.М. Ремизова, автор книги указывает на то, что оно представляется «в виде единой гармоничной системы, в которой условно выделяются взаимодействующие структурные компоненты». Каждый из пяти компонентов: символистский, научный, театральный, философский и религиозно-мифологический, - «представляет собой своеобразный сплав мифоло-
1 См.: Ильин И.А. О тьме и просветлении. - М., 1991. - С. 87.
гически переосмысленных эстетических положений, в соответствии с которыми вырабатываются принципы мифотворчества и оттачиваются приемы мифологизирования поэтики произведений» (с. 9). Н.Л. Блищ последовательно рассматривает каждый структурный компонент.
Исследуя символистский компонент, автор книги указывает на хронологическое совпадение творческого самоопределения Ремизова со становлением модернистской литературы в России. «Именно символизм с такими его основополагающими принципами, как крушение культа разума в философии (начало ему положили еще А. Шопенгауэр и Ф. Ницше) и признание особой роли интуиции в познании, оказался наиболее близким мировоззрению писателя» (там же), - считает исследователь.
Во многом повлияла на творческую судьбу писателя ссылка (18961903) в Усть-Сысольск: сильные трагические переживания, знакомство с интереснейшими людьми были чрезвычайно важны для его творческого формирования. Период ссылки писатель впоследствии мифологизировал в книге воспоминаний «Иверень».
Состояние одиночества и отверженность, испытанное во время ссылки, сменилось при возвращении в столицу жаждой активности. А. Ремизов увлекся художественными экспериментами, связанными с эстетикой модернизма: мистико-диавольским символизмом, мистическим анархизмом, мистериальной театрализацией быта, жизнетворчеством.
Предложенные немецким исследователем А. Ханзен-Лёве три модели русского символизма («диаволический символизм» - негативная диаволика эстетизма и позитивная диаволика панэстетизма; «мифопоэтический символизм» - позитивный и негативный; «гротескно-
карнавальный символизм» - позитивная де- и ремифологизация и разрушение и аутомифологизация разнородных символов)1 Н.Л. Блищ считает наиболее адекватно отражающими эстетическую позицию раннего Ремизова. Автор полагает, что основой мифотворчества писателя стала модель «диаволического символизма», сформировавшаяся под влиянием поэтизации дьявола в декадентских вещах В. Брюсова, Ф. Сологуба, Д. Мережковского, З. Гиппиус, которую можно проследить в таких
1 См.: Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. - СПб.,
1999.
произведениях Ремизова, как роман «Пруд», в повестях «Часы», «Чёртик».
Символистский компонент в структуре мифотворчества А. Ремизова представлен двумя моделями: «диаволическим символизмом» и «мифопоэтическим символизмом», в то время как модель «гротескно-карнавального символизма» претендует на более широкое рассмотрение и исследуется автором в качестве самостоятельного структурного компонента - театрального, который в свою очередь тесно связан с культурой ХХ в.
Н.Л. Блищ впервые обращает внимание на связь эстетических установок писателя с положениями, выдвинутыми театральными деятелями начала века. «Если сравнить содержание и направленность творчества
А.М. Ремизова и литературно-театральной жизни России начала века, то улавливается своеобразная игра мотивно-образных сюжетных и семантических отражений и поглощений» (с. 15), - пишет исследователь, и сопоставляет «Пруд» А. Ремизова» с «Мелким бесом» Ф. Сологуба, «Пятую язву» с «Серебряным голубем» А. Белого, «Бесовское действо» с «Балаганчиком» А. Блока.
Театральный компонент вбирает в себя мифологическое переосмысление писателем эстетических идей Н. Евреинова, сказавшееся наиболее полно в трехтомном труде А. Ремизова «Театр для себя», в котором прослеживается выдвинутая театроведом концепция описания мира через метаморфозы телесности.
«Метаморфизация человеческой телесности пронизывает на энигматическом уровне все мифотексты Ремизова и реализуется в двух моделях: “бестиаризации” и “обезображивании”», - считает Н.Л. Блищ. Модель «бестиаризации», по ее мнению, представлена как в ранних, так и в поздних мифотекстах специфичными образами-символами.
Образ-символ собаки означает высвобождение низменных страстей. Этот символ встречается во многих произведениях художника: «Чёртик», «Пятая язва», «Пруд», «Подстриженными глазами», где «бес-тиаризация» персонажа основывается на сходстве внешности («заросший весь, поджарый, зубатый, и не голос, а глухой лай») и на аналогии психических состояний («какой-то собачий вой подымался в груди»). Образ-символ птицы в ремизовском творчестве подвижен, он употребляется то в значении жертвы (рассказы «Пожар», «Петушок»), то связан эротикодемоническими мотивами («Пруд», «Часы», «Неуемный бубен», «Кре-
стовые сестры»). Особенно значим для Ремизова образ-символ обезьяны, так как, прежде всего, это литературно-театральная маска самого автора.
Высокой степенью парадоксальности обладает модель «обезображивания» человеческой телесности. Автор книги полагает, что в одном случае она строится на противоречии «телесного» и «духовного» начал, а в другом - на единстве «низа» и «верха» человека. Парадокс заключается и в том, что «обезображенные герои у Ремизова болезненно эротичны, а эстетически благообразные лишены чувственности и пребывают в объятиях смерти» (с. 17). Такая парадоксальность обусловлена сказочными схемами (Иван-дурак, карлик, горбун или прокаженный пылают страстью к принцессе, находящейся в тенетах смерти - в царстве Кощея, в подземном заточении) и популярными в этот период психоаналитическими концепциями.
Н. Л. Блищ объясняет интерес Ремизова к темам телесности и эротики влиянием не только Н. Евреинова, но и Вс. Мейерхольда. Его теория нового театра основана на первостепенности «сценария движения», на акценте, сделанном на пластике, ритме, «смысловой наполненности жеста». Экспериментируя с мейерхольдовскими новациями, Ремизов приходит к заключению, что «миф может рождаться не только из ритуала, символа, слова, но из жеста» (с. 18).
Представления Ремизова о новом театре нашли отражение в сборнике «Крашеные рыла: Театр и книга» (1922). Подчеркивая, что «театр не забава и развлечение», а «культ» и «обедня», писатель начал экспериментировать с новой эстетической формой, которую назвал «Русалия»; при этом «мистерию» он трактовал как «вечное, религиозное, безумное».
В мифотворчестве Ремизова исходными были идеи синтеза искусств; эталоном для него стал балет, так как только в нем обнаруживается единство «музыки - живописи - танца», которое он пытался воплотить в своей «русалии». «Таким образом, - делает вывод автор книги, - реми-зовская эстетическая форма “Русалия” тяготеет к коллективному действу, мистериальности, экстатичности, дионисийности, оргиастичности. Следовательно, “Русалия” Ремизова созвучна “карнавалу” М. Бахтина, “дионисову действу” Вяч. Иванова, а также хлыстовскому радению» (с. 21).
Важной особенностью мифотворчества писателя явилось ярко выраженное игровое начало, обусловленное свойственным этому времени тяготением к стилизациям и мистификациям. Он оказался чрезвычайно
восприимчивым к формам артистической мимикрии, вследствие чего его «литературная поза становится жизненной ролью» (там же).
Важное место в структуре ремизовского мифотворчества Н.Л. Блищ отводит научному компоненту. Она упоминает черту, замеченную еще историком литературы А. Измайловым (главным критиком Ремизова, не раз упрекавшим его в плагиате), - это «старательность, добросовестность страстного ученого». Теоретической основой для мифотворческих принципов Ремизова послужили работы, посвященные изучению духовных стихов, П.И. Бессонова, И.П. Сахарова,
A. Н. Веселовского, А. А. Потебни. Техника мифосложения писателя напрямую связана с традициями русского духовного стиха, а также с традициями апокрифической древнерусской литературы.
Философский компонент, по мнению автора, играет приоритетную роль в структуре мифотворчества А. Ремизова. В этом аспекте наиболее важными явились философские идеи и построения Л. Шестова и
B. Розанова (с. 29).
Образцом литературно-художественной формы для А. Ремизова становится эссеистическая манера философствования, свойственная Л. Шестову: образность, перегруженность афоризмами в соединении с психоанализом. На содержательном уровне мифотворчество вобрало в себя такие черты шестовских философских произведений, как реминисценции, парафразирование, подсознательные аллюзии, пародийные интерпретации. Н.Л. Блищ полагает, что подтекст многих мифотекстов Ремизова может быть осмыслен только в контексте идей Шестова -именно на его способе построения умозаключений зиждутся ремизовские установки на интуитивный способ познания.
Чрезвычайно важна в смысловом пространстве Ремизова шестов-ская идея об «оригинальных личностях», в основе которой - превращение недостатка в достоинство, если нет возможности искоренить его или скрыть. «Эта мысль Шестова, адресованная Ницше и Достоевскому, может быть, и явилась для Ремизова импульсом к созданию оригинального “мифа о самом себе”», - предполагает исследователь, приводя в доказательство мифологему писателя, символом которой стало «волшебное» зрение (прогрессирующая близорукость), как показатель приоритета «внутреннего видения над недостоверным физическим зрением» (с. 31).
Ярко проявилось особенно в ранних произведениях А. Ремизова влияние литературно-философского творчества В.В. Розанова. Это и характерный «юродствующий стиль», и доминирующая литературная
маска «комедианта», «юродивого», за которой скрывалось отчаяние. Ремизовское семантическое пространство пронизано «розановским смыслом», народно-эротическим мифомышлением (с. 35).
Автор книги подчеркивает повышенную философичность мифотворчества писателя, который переводил эстетические идеи философов, их творческий и духовный опыт, мировоззренческие положения на свой мифологический язык.
Самым сложным и спорным в структуре мифотворчества А.М. Ремизова Н.Л. Блищ считает религиозно-мифологический компонент, в котором отразились мировоззренческие симпатии к стригольничеству. Для писателя стригольничество не просто легенда, сказка, но основа его религиозного представления, источник лейтмотивов и смыс-лообразов мифотворчества. Уже первый мифотекст «Посолонь» (1907) представлял собой образец синтеза славяно-языческих, иудаистских и христианских представлений. Автор монографии выделяет три основных образа личной мифологии писателя, отразивших существенные черты его мировоззрения: Это - Илия-Пророк, Иоанн Креститель и Николай Чудотворец. Важное место в сфере религиозно-мифологического компонента занимает философское понятие - «горняя духовная высота», оно отражает нравственный идеал Ремизова: «Свою жизнь Ремизов пытается приравнять к “подвижнической”, потому что он “с пороком”, а его человеческая судьба “связана с вечным страданием”» (с. 45).
Автор книги разбирает также понятие мономифа как первоосновы творчества писателя, дает его идеограмму и структуру, в основу которой заложена модель мироздания («небо - земля - гармонизирующее движение»), обозначенная в соответствии с традицией многих культур квадратом, вписанным в круг: «Круг, сохраняя все свои символические значения, мыслится как память, а Квадрат означает материализованную творческую память, т.е. Текст» (с. 49).
Во второй главе рассматривается «мифопоэтика автобиографического метаповествования» в ремизовской «Легенде о самом себе», включающая семь книг-воспоминаний, подчиненных строгой внутренней хронологии. Н.Л. Блищ считает семивозрастность автобиографической хронологии понятием не мемуарным, а символическим. Метаповествование представлено книгами-воспоминаниями, отражающими конкретные периоды жизни Ремизова: «Подстриженными глазами» (1877-1897), «Иверень: Загогулины моей памяти» (1897-1905), «Встречи: Петербургский буерак» (1905-1917), «Взвихренная Русь» (1917-1924), «Учитель
музыки» (1924-1939), «Сквозь огнь скорбей» (1939-1943), «Мышкина дудочка» (1943-1947), однако оно не исторично, а символично, так как Ремизов пересоздает и мифологизирует реальные события. В основе автобиографического метаповествования лежит, по мнению автора монографии, принцип религиозно-мифологического изоморфизма. К разгадке писательского замысла приближают три ключевых культурнорелигиозных положения: сакральное восприятие седмеричности в православной традиции; представленные в Талмуде «семь осей» мира; идея семи божеств и семи творений учения Зороастра.
Исследователь соотносит книги-воспоминания А. Ремизова с семью стадиями религиозно-философского учения суфиев, которым был увлечен писатель. Н. Л. Блищ приводит в соответствие каждую ступень пути суфия с каждой книгой автобиографического метаповествования. Признание Ремизова в любви к Востоку, но особенно к Персии, позволяет исследователю предположить, что поэма персидского поэта-суфия Фарида Аттара, в которой изложены стадии мистического «пути познания», явилась источником замысла семикнижия писателя, символизирующего путь автора к творческому совершенствованию.
Н. Л. Блищ рассматривает сложные вопросы мифопоэтики А. Ремизова, включающие автоцентризм в «Легенде о самом себе», принципы ее структурной организации, философию ее мифопоэтики, а также стилевой синкретизм.
В свете представленных в первых двух главах положений далее проводится анализ автобиографического мифоромана А. М. Ремизова «Подстриженными глазами», который автор исследования считает воплощением многолетних эстетических исканий писателя; в нем «отреф-лектированы все созданные за долгие годы мифотексты»: «Именно это произведение открывает пути к пониманию всего творчества писателя и к постижению его мифологизированного образа самого себя в автобиографической прозе» (с. 103).
К.А. Жулькова
2004.03.021. КУДРОВА И.В. ПУТЬ КОМЕТ: ЖИЗНЬ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ. - СПб.: Вита Нова, 2002. - 768 с.
«Путь комет - поэтов путь». К этим словам из цветаевского стихотворения («Поэт издалека заводит речь...») восходит название книги доктора филол. наук И.В. Кудровой. Предлагаемое читателям документальное исследование состоит из трех частей: «Молодая Цветаева» (текст
