CC BY
56
ДРЕВНИЙ МИР
2003.03.001. ВОЙНА КАК КУЛЬТУРНЫЙ И СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТОР: ОЧЕРКИ ПО ИЗУЧЕНИЮ РОЛИ ВОЙНЫ В АНТИЧНОМ МИРЕ. WAR AS A CULTURAL AND SOCIAL FORCE: ESSAYS ON WARFARE IN ANTIQUITY / Ed. by Bekker-Nielsen T., Hannestad L. — Copenhagen: Kgl. danske vid. selskab, 2001. — 215 p. — Библиогр. в конце ст.
Реферируемый сборник включает ряд материалов международной научной конференции, проведенной в январе 1998 г. Датской Королевской Академией Наук и Литературы по проблеме воздействия войны на античное общество и его культуру. В публикуемых работах рассматриваются такие вопросы, как взаимосвязь военных и социально-политических преобразований, военного и социально-политического статуса граждан греческого полиса; взаимоотношения армии и гражданского общества в поздней Римской республике и ранней империи в контексте профессионализации военной деятельности; тема войны в греческом и римском изобразительном искусстве (в плане изучения эволюции отношения к войне, а также соотношения стилизованного и реалистического в изображении батальных сцен). Ряд представленных в сборнике исследований ставят под сомнение некоторые прочно утвердившиеся в науке идеи и теории.
Одной из таких «великих идей» классической науки является теория так называемой «гоплитской революции», согласно которой возникновение в VIII-VII вв. до н. э. фаланги тяжеловооруженной пехоты (гоплитов) оказалось важнейшим фактором тех социальных перемен, результатом которых явилось формирование греческого полиса как относительно сплоченного сообщества граждан. Идея о тесной взаимосвязи между гоплитским способом ведения боя («гоплитской войной») и становлением греческих poleis, а также ее логическая конверсия — отсутствие гоплитской тактики и соответствующих социальных институтов в так называемых ethne (образованиях племенного типа) Средней и Северной Греции, анализируются в
открывающей сборник статье К.Морган — «Символические и прагматические аспекты войны в греческом мире VIII-VI вв. до н. э.». Указанная концепция, пишет автор, казалось бы находит поддержку в литературных источниках (Фукидид). Однако, отмечает она, необходимо иметь в виду тот факт, что большинство греческих писателей V в. до н. э. стояли на откровенно афиноцентристских позициях и были склонны изображать своих периферийных соотечественников «отсталыми». В то же время, изучение обширного комплекса археологических материалов периода раннего железного века и ранней архаики не показывает сколько-нибудь явного различия в распределении погребений с оружием между еШпе (Фессалия) и роЫБ Средней Греции, островов и побережья Малой Азии (с. 22-24).
В целом, отмечает автор, в настоящее время представление о возникновении гоплитской фаланги как о своего рода поворотном пункте в греческой истории уже не находит всеобщей поддержки. Разумеется, оно имело решающее значение в развитии греческого способа ведения войны, но применительно к данному феномену речь, скорее, может идти об эволюции, достаточно протяженной и неравномерной во времени и пространстве (с. 34-38).
Х. ван Веес в статье — «Миф об армии среднего класса: военный и социальный статус в древних Афинах» — доказывает неправомерность традиционного взгляда на гоплитскую фалангу как на социально-гомогенную военную силу, объединявшую в своих рядах почти исключительно представителей «среднего класса» — так называемых зевгитов (7е^11а1) — третьего, по солоновской имущественной классификации, разряда афинских граждан, в которых большинство исследователей видят главным образом широкий слой более или менее состоятельных крестьян, способных приобрести тяжелое вооружение. Между тем анализ имеющихся количественных данных и собственные подсчеты автора показывают, что по объему богатства зевгиты не слишком уступали «всадникам» (Ырре1Б) и вместе с ними, а также с пентакосиомедимнами (высшим разрядом), принадлежали к категории «богатых» (р1ошю1), т.е. людей, свободных от необходимости лично трудиться для своего пропитания, в отличие от «бедняков» (репе1еБ). Последние идентифицируются автором исключительно с фетами (Ше1еБ) — низшим имущественным классом «конституции» Солона, который был ограничен в своих политических правах тем, что его представители не могли претендовать ни на какие государственные должности.
Таким образом, по мнению Х.ван Вееса, зевгиты в некотором смысле являлись частью афинской элиты, «праздного класса», и, соответственно, сравнительно немногочисленной категорией населения. По расчетам автора, в общей массе афинских гоплитов накануне Пелопоннесской войны их было вряд ли больше половины, а скорее всего — меньше (около трети). Остальная часть тяжелой пехоты (вероятно, до двух третей) комплектовалась за счет тех фетов («трудящегося класса»), которые были в состоянии приобрести гоплитскую паноплию (с. 52-54).
Признание этого внутреннего деления, пишет Х. ван Веес, имеет серьезные последствия для понимания истории Афин (и не только Афин) архаического и классического периодов. До недавнего времени считалось, что создание в VII в. до н. э. гоплитской фаланги со временем заставило аристократию уступить часть своей политической власти влиятельному, благодаря его военной роли, «среднему классу», в результате чего и возникла некая первоначальная форма демократии. Тем самым война приобретала облик движущей силы в формировании социальных и политических структур. Теперь, отмечает автор, приходится признать, что в постсолоновских Афинах военный статус индивида сам по себе не определял его цензовый рейтинг и, следовательно, политический вес, который зависел главным образом от уровня богатства. Отсюда следует, что большинство «демократических» прав были гораздо менее широко распределены, чем это обычно представляется, и, соответственно, нет оснований полагать, что усиление военного значения тяжеловооруженной пехоты вело к созданию в Афинах (или где-либо еще) «гоплитской демократии». Точно так же усиление в дальнейшем роли военного флота, который обслуживал низший разряд граждан, вряд ли способствовало становлению «радикальной демократии», полагает Х. ван Веес. Гораздо более важное значение имело, с его точки зрения, введение начиная с 450-х годов до н. э. практики оплаты государственных должностей, открывшей более широкие возможности участия в политической жизни общества представителей «трудящегося класса». И если целью олигархического переворота 411 г. до н. э. была отмена этой практики и ограничение круга полноправных граждан группой лиц, в основном совпадающей с «классом» зевгитов, то это было лишь реставрацией прежней формы правления, участие в которой еще недавно было доступно не всем гражданам, или даже не всем гоплитам, но только элитарному «праздному классу» (с. 61-62).
Статья В.Габриельсона посвящена экономическим и социальным аспектам морской войны в Древней Греции. На примере двух крупнейших морских полисов — классических Афин и эллинистического Родоса — автор реконструирует фискальные системы, применяемые греческими городами-государствами для финансирования военных флотов и проведения морских операций, а также исследует воздействие этих систем на социальную структуру полисов. Как показывает В.Габриельсен, в начале V в. до н. э. афиняне покончили с древней традицией ведения боевых действий на море с помощью частновладельческих военных кораблей, заменив их флотом, финансируемым государством и управляемым триерархами, которые теоретически возлагали на себя эту обязанность добровольно, а фактически часто оказывались вынужденными исполнять эту почетную, но весьма обременительную литургию. Напротив, Родос остался верен прежней практике, поддерживая свое морское могущество благодаря индивидуальным усилиям богатых граждан, финансирующих строительство и эксплуатацию собственных кораблей, которые они использовали не только в государственных, но и в личных целях. Соответственно, в течение эллинистической эпохи большая часть родосского флота оставалась в руках ограниченной, но крайне влиятельной группы семей, которые, монополизировав почти все более или менее значительные функции государства, образовали замкнутую и могущественную морскую аристократию, тогда как их афинские коллеги-триерархи в течение IV в. до н. э. все более выступали в роли простых налогоплательщиков. Различие афинского и родосского подходов к морским вооружениям отражалось также на тактике их флотов и типе кораблей. Классические Афины предпочитали «формализованные» морские сражения и специализированный военный корабль — триеру, тогда как для родосцев морские операции сводились преимущественно к рейдам с использованием легких многофункциональных триемолий (с. 76-80, 84-85).
М.Остин в статье «Война и культура в державе Селевкидов» подчеркивает тот факт, что из всех монархий посталександровского мира государство Селевкидов, очевидно, имело наиболее ярко выраженный военный характер. Что же касается культурных достижений, то Селевкиды, по-видимому, стояли далеко позади всех других монархий своего времени, особенно египетских Птолемеев и пергамских Атталидов. Среди причин этого автор выделяет: 1) несклонность
селевкидских царей устанавливать личные контакты с интеллектуалами и деятелями искусства и привлекать их ко двору, как это делали первые Лагиды или Эвмен II; 2) сравнительную слабость связей Селевкидов с Грецией, особенно с Афинами, вплоть до конца III в. до н. э., отчасти обусловленную слабостью их военно-морского присутствия в Эгеиде и Восточном Средиземноморье; 3) отсутствие в течение длительного времени в державе Селевкидов того, что можно было бы назвать подлинно столичным городом, подобным Александрии или Пергаму, в котором могла бы концентрироваться политическая, интеллектуальная и культурная жизнь. Это, в свою очередь, объясняется отсутствием сколько-нибудь постоянного центрального региона селевкидской империи (в качестве такового выступала как Вавилония, так и Северная Сирия), а также мобильностью самих царей и их окружения, вынужденных постоянно перемещаться по обширной территории своей державы в целях ее обороны и подавления проявлений сепаратизма. В целом, заключает автор, в отличие от Египта или Пергамского царства, государство Селевкидов на протяжении всего эллинистического периода оставалась зоной перманентной войны и нестабильности, отличаясь крайне рыхлой и разнородной структурой с постоянно меняющимися границами. Отсутствие безопасности, с его точки зрения, явилось главной причиной того, что интеллектуальная и культурная элита греческого мира предпочитала оседать в Александрии, а не в Селевкии или Антиохии (с. 100-103).
В любом греческом государстве война была регулярно повторяющимся фактом общественной жизни точно так же, как и картины боя являлись постоянным мотивом в греческом изобразительном искусстве. Л.Ханнестад исследует их с точки зрения реалистичности отражения современной этим художественным сценам подлинной идеологии и практики войны. Хорошо известно, пишет она, что в греческом искусстве батальные сцены из реальной жизни, показывающие фаланговый бой, крайне редки, тогда как мифологические сюжеты на тему героических поединков явно преобладают и достаточно стереотипны, как принято считать. Тем не менее, полагает автор, даже в таком виде они вполне достоверно передают многие характерные особенности боя гоплитов и поведения индивида перед лицом смерти, которые были хорошо знакомы по личному опыту большинству мужского населения греческих полисов архаического и классического периодов, в том числе и самим художникам и скульпторам (с. 111).
Вместе с тем анализ аттических погребальных стел УН-ГУ вв. до н. э. демонстрирует постепенное снижение популярности образа воина-гоплита как центральной фигуры гражданского общества, что, однако, с точки зрения автора, свидетельствует не о снижении роли войны в повседневной жизни, но о серьезном сдвиге в системе ценностей к концу классического периода (с. 117).
Проблему использования «академической науки» в военном контексте в древнем мире на протяжении классического и эллинистического периодов истории Греции, а также в ранней Римской империи, рассматривает Т.Беккер-Нильсен. На примере геометрии автор показывает отсутствие взаимосвязи между чистой наукой и практикой войны не только у греков, но и у римлян. Наиболее очевидным случаем практического применения геометрии в римской армии была разбивка лагерей, но даже здесь ее военное использование, считает автор, имело вторичный характер и было инспирировано гражданской практикой планирования городской территории (с. 127).
В статье Л.Кеппи «Армия и общество в поздней республике и ранней империи» прослеживается трансформация римской армии в течение II в. до н. э. из ополчения землевладельцев в войско добровольцев-профессионалов, а также последующая смена моделей рекрутирования в эпоху Августа и императоров династии Юлиев-Клавдиев. Как отмечает автор, значительное увеличение срока службы в начале раннего принципата, расположение легионов далеко за пределами Италии, вдоль границ империи, а также сами условия службы, делали ее мало привлекательной для римских граждан — италийцев, доля которых в составе легионов неуклонно падала: при Августе и Тиберии — до 62%, при Клавдии и Нероне — до 50% (без учета данных по восточным провинциям, для которых эпиграфические свидетельства такого рода отсутствуют). Их место постепенно занимали провинциалы: отчасти потомки италийских эмигрантов и колонистов, но во все возрастающем числе и представители местных общин, которые стремились получить римское гражданство через зачисление в легион. В результате к рубежу I—II вв. н. э. Рим и Италию на дальних подступах обороняли армии неиталийцев, надежность которых обеспечивалась возможностью повышения социального статуса благодаря военной службе (с. 135).
Впрочем, верность провинциалов империи подкреплялась различными путями, часто объединяемыми в науке под общим термином «романизации». И, разумеется, ветераны легионов и вспомогательных
частей являлись мощным фактором укрепления лояльности и связей между провинциями и Римом. После отставки ветераны не только получали крупные денежные премии, но и освобождение от многих местных налогов и литургий. Этот иммунитет был подарком императора, который делался фактически за счет менее удачливых сограждан ветерана. Как показывает С.Линк в статье «Ветераны и munus publicum», первые императоры ясно осознавали это и предпринимали усилия к тому, чтобы поддерживать число подобных исключений на разумном уровне, тогда как ветераны стремились освободиться вообще от всех повинностей. И эта идея, по-видимому, отчасти была воспринята правительством к концу II в. н. э. Но даже тогда императорские рескрипты устанавливали четкие лимиты как на количество, так и на длительность исключений, неизменно оговаривая при этом, что под них не подпадают семьи ветеранов (с. 140-142).
Со времени Э.Гиббона период ранней империи, особенно II в. н. э., часто оценивается как «Золотой век». Однако Н.Ханнестад в статье, посвященной теме войны в римском имперском искусстве доказывает, что сами императоры не всегда разделяли этот благодушный взгляд на свою эпоху. Сравнительный анализ рельефов колонн Траяна и Марка Аврелия показывает, с точки зрения автора, растущую озабоченность ужасами войны и безжалостной жестокостью как врагов Рима — варваров, так и самих римских воинов. В отличие от простых обывателей, живущих вдали от границ империи, императоры ясно осознавали растущее давление извне и непрочность римского военного превосходства над варварами. К III в. н. э. их гражданские подданные также стали понимать это; и портретный образ идеального императора претерпел существенные изменения: лицо бородатого философа сменила физиономия воина, выражающая агрессивность и жестокую эффективность, которая должна была внушать мирным обывателям уверенность в несокрушимой мощи империи (с. 149-153).
Военные и социальные изменения на севере Европы рассматриваются в статье К.Рандсборга «От бронзы к железу: возникновение европейской пехоты». Анализируя материалы ряда археологических комплексов Северной и Центральной Европы (в частности обширной болотистой местности в Хьертспринге на юге Дании), автор приходит к выводу о том, что развитие пехотного боя в этих регионах в раннем железном веке обнаруживает как тактические, так и социальные параллели в гоплитской фаланге классического
средиземноморского мира. Причем на севере, так же как и в Греции архаического периода, переход к способу боя копьем и щитом в тесно сплоченном построении массы пехоты коррелирует с определенным упадком аристократических ценностей и стиля жизни и распространением более эгалитарной системы (с. 160-163).
Сборник заключает работа К.Г.Х.Халлингсо, которая представляет собой краткий общий обзор эволюции военного дела и войны в Европе в период от античности до эпохи викингов. Как отмечает автор, эволюция сухопутной тактики не является однонаправленным процессом, а изменения военных доктрин не обязательно выступает как логическое развитие в сторону более высокой боевой эффективности. В качестве характерного примера он приводит деградацию тяжелой кавалерии и связанной с ней тактики боя в период после походов Александра Македонского.
А.Е.Медовичев
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
2003.03.002. «MEDIUM AEVUM QUOTIDIANUM»: ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА И ПОЛИДИСЦИПЛИНАРНОСТЬ. «MEDIUM AEVUM QUOTIDIANUM». - Krems, 2002. - 168 p.
Реферируемый выпуск данного периодического издания содержит публикацию материалов 4-й конференции Археологической рабочей группы по изучению средневековых ремесел, проходившей 23-25 марта 2001 г. в Кремсе-на-Дунае. Организатором конференции (как и трех предыдущих) являлся Институт изучения реалий Средних веков и раннего Нового времени Австрийской академии наук. Тема конференции - исследование средневековых ремесел в Австрии. В данном случае речь идет о «заготовках, фрагментах, но также и полноценных изделиях, обнаруженных в ходе археологических изысканий в производственных отходах, колодцах, канализационных системах и т.п.» (с. 5-6). Ценность и значимость этих находок, как подчеркивает в «Предисловии» Ральф Рёбер, руководитель группы археологических исследований, трудно переоценить.
Современная историография многоаспектна. Выдвигая сегодня на первый план изучение интеллектуальных процессов, она одновременно стремится к познанию того, как конструируется социальное - общности,
