CC BY
57
прогресс науки как абсолютный, поскольку «окончательная» теория — предмет не знания, а веры.
С Солсоном согласны К.Вильсон и К.Барски («За пределами социальной конструкции»), которые также считают идею «окончательной» теории утопической.
В «Заключении» отмечается, что главная цель сборника, а также материалов предшествовавших конференций достигнута: ученые и социологи перешли от «научных войн» к диалогу. Открытыми остаются многие вопросы, которые нуждаются в дальнейшем обсуждении. Наиболее существенные среди них: 1) нужно ли и в каком объеме привлекать современное научное знание к анализу истории развития науки; 2) важны ли для истории науки неразрешенные проблемы; 3) является ли «методологический релятивизм» методом и связан ли он с философским релятивизмом; 4) нуждается ли экспериментальная наука в поддержке со стороны метафизических концепций;
5) каковы политические последствия социологии научного знания;
6) зависит ли непонимание учеными и социологами друг друга от использования разных дисциплинарных языков.
О.Е.Столярова
2003.02.005. СОКУЛЕР З.А. ЗНАНИЕ И ВЛАСТЬ: НАУКА В ОБЩЕСТВЕ МОДЕРНА. - СПб.: РХЕИ, 2001 - 240 с.
В монографии исследуются структуры отношений власти, в которых существует современное научное познание, рассматривается возможное влияние этих отношений на методологические нормативы науки. Книга состоит из семи глав.
В главе 1 представлено многообразие интерпретаций истины, исследуется связь организационных форм и понимания истины в познавательной деятельности. В современной философии рассматриваются различные понимания истины, главными из которых являются корреспондентное, когерентное и прагматическое. Но, прежде всего, необходимо выделить два принципиально различных типа понимания истины: а) истина как истинное бытие; б) истина как соответствие некоторому мерилу или эталону. Согласно первому пониманию, истина есть особая сверхценная сущность; «Сама по себе, и независимо от соответствия чему бы то ни было, она есть истина, а потому для людей выступает как сверхценность» (с. 11). Познание есть непосредственное прикосновение к ней. Согласно второму понима-
нию, истина есть характеристика суждений, указывающая на соответствие какому-то внешнему эталону. Все основные полагания истины (корреспондентное, когерентное и прагматическое) принадлежат второму типу. Если истина выступает как особая сверхценная сущность, то стремление к истине понятно и оправдано само собой и может принимать различные формы. «Особенностью европейской духовной традиции является то, что одной из основных форм стремления к истине считалась рациональная познавательная деятельность» (с. 12). Основной формой, в которой осуществлялась познавательная деятельность, являлась философская школа. Такая организационная форма была наиболее адекватна для античного понимания истины и античных познавательных традиций. Но если в классической античной традиции познание преимущественно преследовало цель усовершенствования души, ее излечения либо освобождения, то в средние века такая цель перестает быть частной заботой отдельных людей. «Забота о своей душе и ее спасении становится всеобщей и обязательной задачей каждого христианина. Она реализуется не самодеятельно, а под контролем высокоорганизованного авторитарного социального института — церкви. К тому же в деле спасения души познание занимает подчиненное и второстепенное место» (с. 13—14). Для средневекового сознания истиной признается прежде всего истинное бытие, т.е. Бог. «Будучи конечной целью всех стремлений человека, Он является также и высочайшей познавательной целью, от величия и сакральности которой получает свою ценность и все знание вообще, в том числе направленное и на другие объекты» (с. 14). В средние века фактически принимался когерентный критерий истинности суждений. Истинным признавалось знание, соответствующее догматам католической церкви и учениям церковных авторитетов. Наиболее характерной для средних веков формой организации познавательной деятельности был университет. «Он являлся институтом, наиболее соответствующим... "когерентной" установке в понимании истины, так что познавательные цели и форма организации взаимно поддерживали друг друга» (с. 16).
В главе рассматривается изменение познавательных целей в эпоху Возрождения. Движение гуманизма и становление классической науки явились решительным разрывом с предшествующими традициями. Здесь можно наблюдать переориентацию познавательного идеала с когерентного понимания истины на корреспондентное.
Переориентация на корреспондентное понимание истины была связана с новым отношением к природе и с понятием «Книга природы», а также с утверждением Г.Галилея о том, что «философия записана в "Книге природы", являющейся более надежным откровением, чем Библия». «Книга природы» представилась надежной, свободной от искажений, а ее язык — недвусмысленным. «Поэтому в изучении "Книги природы" многие интеллектуалы той эпохи увидели выход не только из бесконечных споров философских систем... но и из конфессиональных конфликтов, потрясавших Европу. В результате, когерентное понимание истинности суждений сменяется корреспон-дентным (суждения истинны, если соответствуют независимым от человеческих мнений фактам природы). Рождается понятие объективности, а вместе с ним — объективной истинности как истины, не зависшей от мнений, представлений или страстей людей» (с. 23).
Вместе с тем нельзя сказать, что в то время уже сложилось корреспондентное понимание истины, вполне аналогичное современному: «Главное отличие возрожденческого и нововременного понимания истины от того, которое сейчас обозначается как "корреспондентная теория истины", заключается в признании связи между истинными высказываниями и особым источником, делающим истину ценностью, т.е. со сверхценным Бытием, о котором свидетельствуют истинные высказывания. Ценность истинных высказываний связана с тем, что от них ожидали восстановления связи души с Истинным Бытием» (с. 25)
Для познавательной деятельности, ориентированной на новые познавательные цели, была характерна и новая форма ее организации. На смену средневековым университетам пришли академии. По сути дела, они являли собой возрождение античных традиций. Они возникали с середины XV в. на основе неформальных кружков интеллектуалов, группировавшихся вокруг известных гуманистов. Существенным обстоятельством было наличие у этих кружков патрона: «Наличие патрона и его роль объединяющего и структурообразующего начала являются существенным отличием от античной философской школы, показывающим, что такого рода кружки, перераставшие впоследствии в первые академии, лишь по видимости были возрождением античной традиции» (с. 26), а в действительности выражали иные познавательные ориентации и цели. Если в античной философской школе группа учеников объединялась вокруг руководи-
теля, чтобы искать правильный путь личной жизни, то в ренессанс-ном кружке или академии деятельность такой группы касается вещей, представляющих также общественный интерес. И эта общественная значимость была неразрывно связана с патронажем. Описанию особенностей этого явления посвящен § 4 первой главы.
Глава 2, рассматривая специфику науки XVII в., исследует понятия «наука полезная» и «наука эмпирическая». Тема пользы науки звучит в XVII в. как никогда актуально. Наука, рождающаяся в это время, в противоположность античной или средневековой науке, активна, а не созерцательна. «Ее целью было установление господства человека над природой для улучшения жизни человечества» (с. 35). Но сама по себе полезность науки может пониматься по-разному. В главе обсуждается специфика этого понимания в XVII в. Весьма часто речь шла не столько о практическом, сколько о символическом характере пользы. Представленный в главе краткий экскурс в историю академий эпохи Возрождения и раннего Нового времени показывает, что эмпиризм и утилитаризм XVI-XVII вв. существенно отличаются от позитивизма XIX в.: «Эмпиризм Нового времени — это не ранний, еще незрелый этап науки, из которого якобы должен был развиться поздний и зрелый, характерный для XIX в. Нет, это был самобытный и в своем роде законченный этап познания природы, который явился результатом уникального переплетения исторических обстоятельств» (с.57).
Глава 3 посвящена исследованию концепции дисциплинарной власти Мишеля Фуко в ее применении к анализу истории позитивизма. Автор стремится показать, «как конкретное и исторически уникальное сочетание событий, которые принято относить к "внешним" факторам развития познания, повлияло на возникновение данных тенденций» (с. 59). Отношения власти не сводятся к государству и его функционированию. «Они охватывают и существенным образом конституируют деятельность воспитания, семейные отношения, познание человека и общества» (там же). Согласно М.Фуко, с начала XVII в. складывается система власти, которая «выражает себя не через право, а через определенную технику власти, с помощью не закона, а нормы, посредством не наказания, а контроля, и осуществляет себя на таких условиях и в таких формах, которые выходят за пределы государства и его аппарата» (там же). Под властью, как считает Фуко, надо понимать, прежде всего, многообразие отношений
силы, внутренне присущих областям, в которых они существуют, и являющихся конституирующим элементом данных областей. Власть вездесуще. Она воспроизводится в каждый момент и в каждой точке, вернее в каждом отношении, связывающем какие-либо точки общественной системы. Она «осуществляет себя преимущественно не посредством стратегий последовательного достижения заранее предусмотренных целей, а в принятии отдельных частичных решений» (с. 60). Начиная с XVIII в. власть переходит «от ярких символических проявлений и подтверждений своего могущества к постепенной методичной и систематичной, мелочной и кропотливой работе над телами своих подчиненных» (с. 63). Дисциплинарная власть контролирует не только пространственное размещение, но и время индивидов. «Все большей детализации дисциплинарного времени соответствует все большая и большая детализация жестов и действий, которые должен совершать помещенный в это пространство индивид. Это создает возможности для непрерывного контроля не только за результатом действия, но и за всеми его фазами и составляющими» (с. 67). Дисциплинарная власть распоряжается не только временем и пространством. Она осуществляет также сложение сил. Так, если в XVII в. пехота была довольно беспорядочной массой, то уже в XVIII в. воинское подразделение становится чем-то вроде сложного механизма, состоящего из множества частей, взаимное расположение которых тщательно рассчитано и организовано.
Для этой эпохи характерно возникновение власти над жизнью. Власть над живым требует укрепления тел и увеличения популяции одновременно с ростом их полезности и управляемости. «Для этого необходима выработка новых методов и приемов, пригодных для управления силами, способностями и склонностями» (с.79). Изменение характера власти проявилось также в том значении, которое обрело понятие нормы по сравнению с понятием закона. «Власть, взявшая под свой контроль процессы жизни, нуждается в механизмах непрерывного воздействия, чтобы регулировать и корректировать данные процессы. Для этого уже не подходят прежние институты законов и наказаний... Власть над живым управляет, распределяя живое в пространстве ценности и полезности. Для нее важно не столько отделить законопослушных подданных от враждебных суверену, сколько распределить их относительно нормы» (с.78-80). Развивая свое учение о принципиальном отличии власти эпохи модерна — власти
над живым — от предшествующих систем и форм властных отношений, Фуко объясняет происхождение и многие важные черты наук о человеке, например клинической медицины, социологии, психологии.
В главе 4 рассматриваются ряд сюжетов развития эмпирической науки во взаимодействии с дисциплинарной властью: 1) ранняя история Парижской академии наук: первые шаги дисциплинарной власти в управлении наукой; 2) наука и власть в горниле испытаний Великой французской революции. Франция не случайно выбрана в качестве примера, поскольку именно здесь «начинается наиболее тесное взаимодействие научных академий и государственной власти» (с. 83). В свете концепции Фуко это легко объяснимо: именно во Франции власть ранее всего и в наибольшей мере становится «дисциплинарной», т.е. стремится к непрерывному и эффективному управлению всей жизнью общественного организма. «Учитывая распространенное к тому времени представление о материальной полезно -сти экспериментальной науки, мы поймем, что власть описываемого типа не может обойти своим вниманием объединения, занимающиеся развитием такой науки» (там же). При этом речь шла не просто о спонсировании, а о придании отношениям власти и интеллектуалов устойчивого институционально оформленного характера. «Их зависимость от власти и обязанности по отношению к ней должны были стать постоянными и закрепленными. Решить эти вопросы, реализовать все это переплетение целей была призвана Парижская королевская академия наук» (с. 86). В XVII в. королевская власть учредила целый ряд структур для развития познания и покровительства наукам и искусствам.
В главе 5 рассматривается становление профессиональной науки в XIX в. § 1 описывает рождение новых организационных форм научной дельности на рубеже XVII—XIX вв. Речь идет о становлении научного образования и переносе центра тяжести научно-исследовательской деятельности из академий в высшие учебные заведения. Причем, если для деятельности ученых средневековых университетов главным было сохранение традиционного знания, то для деятельности преподавателя высшего учебного заведения в XIX в. главной задачей становится выработка нового научного знания. Такая организация научной деятельности впервые складывалась именно во Франции в революционные и послереволюционные годы.
§ 2 главы 5 посвящен описанию деятельности Парижской политехнической школы. В § 3 «Нормальная наука и дисциплинарная власть» отмечается, что власть, финансирующая науку и пытающаяся ею управлять, в той или иной форме признает автономию научного сообщества и предоставляет ему свободу творчества, оцениваемую внутренними критериями. «Однако все это вовсе не значит, что отношения власти простираются лишь до порога научного сообщества, внутри которого якобы царит один лишь императив объективного исследования. Централизованная государственная власть способствует структурированию научного сообщества. Под ее воздействием последнее само пропитывается отношениями власти и подчинения, только теперь это — власть научной элиты» (с. 145).
§ 4 главы 5 описывает становление научно-исследовательской деятельности как профессии в Германии. В § 5 «Власть и истина» отмечается, что профессионализация научной деятельности, начавшаяся в XVIII в., осуществлялась постепенно на протяжении ХК—ХХ вв. Она оказывает свое воздействие на понимание цели научного познания. В частности, окончательно утверждается провозглашенный Ф.Бэконом императив роста знаний. «Знание является не самоцелью или ценностью в себе. Оно значимо как средство для получения нового, более могущественного и эффективного знания. Наука становится специализированным институтом, направленным на производство все нового и нового знания» (с. 168). Однако воздействию этой тенденции будет противостоять традиция, идущая из глубины веков и связывающая познавательную деятельность с поиском истины, направляющей душу по должному для нее пути.
Глава 6 представляет позитивизм в аспекте проблемы власти. По словам О.Конта, позитивизм слагается, по существу, из философии и политики, которые по необходимости нераздельны. Автор приходит к выводу, что во второй половине XX в. социальное бытие науки существенно изменилось по сравнению с временами О.Конта и Парижской политехнической школы. Изменилась также и философия науки.
Глава 7 посвящена рассмотрению проблемы истины в философии модерна и постмодерна. В ходе эволюции позитивизма произошел сознательный отказ от понимания истины как цели познания. Постпозитивизм продолжил эту традицию, что нашло отражение в концепциях Т.Куна, И.Лакатоса, П.Фейерабанда и Л.Лаудана.
Правда, К.Поппер сохранял понятие объективной истины как цели познания. Что же касается Л.Витгенштейна, то он ставил перед собой цель преодолеть традиционный философский скептицизм относительно достоверности нашего познания, в частности нашего знания о существовании внешнего мира. В целом в современной философии складывается довольно парадоксальная ситуация: «С одной стороны, философия науки отказывается от понятия истины как неработающего при анализе процессов познания. С другой стороны, философия, отворачивающаяся от теории познания, связывает понятие истины с сокрытостью, тайной или невыразимостью. В одном случае — анализ познания без понятия истины, в другом — понятия истины без процесса познания» (с. 226).
В заключение отмечается, что отношения власти являются конститутивным элементом нормального хода исследовательской деятельности в науке модерна.
И.И.Ремезова
2003.02.006. РЕГТ Х.В. де, ДИКС Д. КОНТЕКСТУАЛЬНЫЙ ПОДХОД К НАУЧНОМУ ПОНИМАНИЮ.
REGT H.W. de, DIEKS D. A contextual approach to scientific understanding // http://philsci-archive.pitt,edu/documents/di (2000) (Henk W. de Regt: email: h.w.de.regt@ph.vu.nl; Dennis Dieks: email: d.g.b.j.dieks@phys.uu.nl).
В статье Хенка В. де Регта (факультет философии университета Врие (Vrije), Амстердам, Нидерланды) и Дэнниса Дикса (институт истории и оснований науки университета Утрехта, Нидерланды) утверждается, что основная когнитивная цель науки — стремление к пониманию природы. Однако философы науки так и не могут достичь единой точки зрения на природу научного понимания. Поэтому нужна более глубокая теория, которая не просто удовлетворительно описывает реальную научную практику, но и учитывает все многообразие концепций научного понимания.
Прежде всего, нужно учесть, что понимание является прагматическим понятием в смысле его изменения от индивидуума к индивидууму. Кроме того, взгляды на то, что считается понятным, а что — нет, зависят от исторической ситуации и сообщества, в котором работает ученый. Так, сегодня не найдется ни одного научно образованного человека, считающего закон инерции Ньютона непостижимым,
