CC BY
25
2002.04.005. РОМАНОВСКАЯ Т.Б. ОБЪЕКТИВНОСТЬ НАУКИ И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ СУБЪЕКТИВНОСТЬ, ИЛИ В ЧЕМ СОСТОИТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ НАУКИ. - М.: Эдиториал УРСС, 2001. - 208 с.
Исходной задачей книги Т.Б.Романовской является попытка показать, каким образом человеческое входит в научное знание, придавая ему своеобразное субъективное звучание, которое, тем не менее, не искажает объективного характера науки. Автор ищет ответ на вопрос о том, «как конкретно в научном знании проявляются следы человеческого присутствия и человеческого конструирования этого знания и каким образом, несмотря на наличие подобных следов, удается получать научное знание адекватно» (с.19). Книга состоит из пяти глав.
Глава 1 — «Человекоразмерность науки в исторической перспективе и иных интерпретациях». Согласно идеалам и нормам, выработанным за три столетия наукой Нового времени, задача науки состоит в том, чтобы получить объективное знание о мире, из которого человек как действующее начало исключен. Хотя наука по самой своей природе представляет собой человеческую деятельность, тем не менее, ее отличительная черта, ее научность, состоит в сокрытии человеческой составляющей. Подобного восприятия науки как «взгляда извне», безличного источника наблюдения придерживались сторонники позитивистской интерпретации науки, отбрасывая всю «человеческую нагруженность» и историческую специфичность ситуации.
Впервые понятие человекоразмерности введено в работах М.К.Петрова. Специфику науки Нового времени как опытного естествознания он выводит из основ христианской теологии и из церковной догматики, исходя из триады: античная философия -христианская теология - наука как опытное естествознание. О необходимости выявления именно внечеловеческой сущности науки много размышлял и писал М.Планк. Он считал принципиально важным, чтобы новые научные термины были сформулированы в независимых от человека понятиях. С точки зрения М.К.Мамарда-швили, ответ на вопрос о том, каково мыслительное содержание физических законов, состоит в том, что содержание этих законов не зависит от конкретной реализации в данной конкретной среде и
времени или от конкретного человека, их открывшего. Н.Ф.Овчинников рассматривает принципы теоретизации знания как результат коллективной деятельности ученых. При этом у него коллективное синонимично объективному и безличному. Отсюда принципы теоретизации знания как общетеоретические принципы следует рассматривать как внутренние факторы науки, которые логично воспринимать в этом смысле как внечеловеческие факторы.
В противоположность этому, например, социологическая программа Эдинбургской школы включала в описание функционирования и изменения научного знания человеческие факторы самым непосредственным образом. В частности, выбор формулировки теории, характер выявляемых закономерностей и проверяемых экспериментальных данных часто определяются доступностью конкретных экспериментальных установок, степенью овладения определенной техникой и методологией и даже произвольными «житейскими» обстоятельствами. Учитывая все эти аргументы, Т.Б.Романовская предпринимает попытку показать, что «подобная научная практика не исключает сходимости к некоторому конечному результату, соответствующему поиску истины» (с.12). История дает многочисленные аргументы в пользу автономного характера науки, ее подчинения внутренним законам развития научного знания, при этом научные открытия формулируются одинаково в разных культурах и разных регионах. В то же время существуют и вненаучные человеческие факторы изменения приоритетов внутри науки.
Границы между внутренней автономностью науки и зависимостью от вненаучных, чисто человеческих составляющих нечетки и взаимообусловлены. В вопросе о возможности внесубъектного, объективного научного знания как такового возникают дополнительные трудности явного разделения на внутринаучное и человеческое. В книге «внимание сосредоточено на конечном продукте научной познавательной деятельности, на научной теории и выделении в ней следов социального, культурного или цивилизационного, т.е. внеприродного, человеческого и в этом смысле субъектного влияния» (с.13). В качестве особого значения для рассматриваемой темы автор выделяет принцип объяснения, который связан с принципами целеполагания и составляет одну из основных целей науки. Предпочтение «наглядного объяснения
корректному описанию» автор включает в совокупность признаков, характеризующих человекоразмерные составляющие науки.
Автор подчеркивает противоречивый характер понятия человекоразмерности науки. Подобная противоречивость состоит в том, что, с одной стороны, обычно относительно легко показать объективность науки, но почти невозможно ее доказать, обосновать, а с другой — человекоразмерность науки легко обосновать, но почти невозможно показать. Вместе с тем наука формулирует общие фундаментальные законы, при этом существует уверенность в незыблемости этих законов. Однако никакого окончательного и безусловного обоснования справедливости этих законов до сих пор так и не было получено, что вынуждает констатировать, что его просто не существует.
Проблема основания научного знания и его обоснования является ключевой для данной книги. В целом автор следует точке зрения В.С.Степина, согласно которой «включение научного знания в культуру предполагает его философские обоснования», которые, в свою очередь, «обосновывают онтологические постулаты науки, а также его идеалы и нормы». Вместе с тем, осуществляя дальнейшую конкретизацию схемы В.С.Степина, Т.Б.Романовская высказывает предположение, что для обоснования науки можно выдвинуть лишь прагматические модели, в которых успех научной теории может обосновываться как раз наличием человекоразмерной компоненты внутри этой теории, что отражает как бы резонансное саморазвитие науки.
Глава 2 — «Наука XIX века: Механистическая парадигма и человекоразмерность». В рамках заявленной в этой главе темы, прежде всего, рассматривается проблема рациональности и человекоразмерности науки. Уже в определениях природы Кантом содержится противопоставление между человеческим и внечеловеческим, из которого уже должно следовать, что воспроизведенный в логике теории предмет познания является чисто человеческим порождением, и, следовательно, бессмысленно выделять человеческие компоненты в науке. Однако подобное представление не дает ответа на вопрос, почему все же этот воспроизведенный в логике предмет оказывается наделенным свойством изменяться по неким правилам, которые оказываются справедливыми и для мира природного. Ведь природе логика не
свойственна, и в ней отсутствуют математические абстракции. Следовательно, правомерны выделение внеприродных компонентов знания и отделение человеческого от природного, «даже если часто это будет отличие в степени, а не в принципе» (с.28). Наука, являясь прямым порождением человека, отражает природу таким образом, что человек является только ее частью. Другими словами, природа есть нечто, превосходящее человека, но в итоге ее познания создается научная картина природы, которая может быть создана только человеком.
В своем идеале, который был создан наукой Нового времени, подобное содержание науки «бесчеловечно». В истории науки можно назвать вполне определенный период, когда идеал науки, приближающийся к абсолютной истине, к науке объективной и полностью свободной от человеческой субъективности и вообще от человеческого присутствия, казалось, был близок к осуществлению. Это был XIX век — период господства механистической парадигмы и становления классической физики. Идея однозначно определенного достоверного знания обычно трактуется как прямое порождение научной революцией XVII—XVIII вв. Вместе с тем «морально достоверное знание» требовало исключения субъекта из процесса познания и отказа от ценностной нагруженности акта познания.
Уже в XIX в. идеи Просвещения осуществили сдвиг понятия рационального к понятию научного. Рациональное означало нечто, поддающееся формальной, от субъекта не зависящей верификации. При этом рациональное предполагает прежде всего рассудочное, а рассудочность есть то, что необходимо науке, и в этом плане сближение рационального и научного вполне оправдано. Человеческое начало вернулось в науку в последней четверти XIX в., когда произошел парадигмальный сдвиг при использовании редукции к теориям классической физики. Но поскольку эта редукция внутри классической науки с ее идеалами бессубъектности в полном объеме оказалась невозможной, то внутри образовавшегося зазора в науке возникла потребность введения представления о субъекте. Точнее, это представление можно было бы назвать представлением о человеческом характере научной деятельности, которое могло существенно изменить идеалы допустимых теорий.
Отказ от редукции к механике означал отказ от классических идеалов рациональности. В конечном итоге это привело к включению
в содержание науки человеческого присутствия в более явном виде. При этом, хотя отказ от классических идеалов рациональности не тождественен введению человека, человеческого сознания или субъективного фактора в содержание научного знания, он всегда приводит к росту человекоразмерности науки. Под влиянием изменений исходных требований к конечной интерпретации научной теории пришло иное понимание образцов научности: возникли элементы нового, неклассического мышления, в которые увеличение человекоразмерности науки входит как одна из важнейших составляющих.
«Человеческие» компоненты не входят в тело теории явным образом, однако они используются в качестве дополнительного аргумента для обоснования теоретических положений. При этом математический аппарат теории и соответствующие формулы рассматриваются как независимые явления специфического «бесчеловечного» попперовского третьего мира — мира идей. При рассмотрении теории обращение к человеческим компонентам в явном виде «возникает только тогда, когда происходит отказ от наглядно интерпретируемых визуализируемых моделей, при попытке заменить эту визуализацию чем-то столь же понимаемым, а отнюдь не просто объясняемым и рационализируемым. Очень часто этим "чем-то" становится новая попытка визуализации конечного результата, новая стратегия понимания» (с.63).
В рамках идеи о возможности множественных интерпретаций, о которых говорил еще Максвелл, человеческие компоненты выражаются не в факте наличия этой множественности, а в критериях отбора из нее необходимой интерпретации. Процесс математизации уменьшает степень человекоразмерности науки. Вместе с тем формализация внутринаучного хода рассуждения сопровождалась увеличением апелляций к человеческим компонентам, связанным, в частности, с требованием целесообразности получаемых результатов, выбором принятой интерпретации из условий соответствия законам мышления, ограничениям на характер задаваемых вопросов. При этом человек рассматривается не как носитель сознания или выразитель культурных или других ценностей, а как некое когнитивное приспособление, обладающее «законами мысли», способностью к
осознанию пользы и целеполаганию, и является своеобразным приложением к науке.
Глава 3 — «Физика как парадигмальная наука ХХ века и человекоразмерность». Изменение парадигмальной науки современного естествознания, т.е. переход от механики к физике, означало, считает автор, конец классической науки в ее традиционном понимании. Однако в подобном утверждении содержится внутреннее противоречие, поскольку, сохраняя представление о некоторой парадигмальной науке, нельзя говорить об отходе от классических представлений о науке как таковой. Отход от требований классической науки может происходить, например, когда в данной науке невозможно отыскать описание теории, независимое от типа и характера измерения. «Однако характеристика науки как парадигмальной подразумевает сохранение неизменным в своей основе как раз идеала классической науки, сохраняется при этом и традиционная проблема классического естествознания — проблема редукционизма» (с.66).
Проблема редукции анализируется на примере попыток редуцировать к физике традиционно близкую к ней науку — химию. Мнение о том, что «окончательное» решение химических проблем лежит в области физики — одно из наиболее распространенных. Автор полностью разделяет точку зрения М.Най о том, что квантовая химия так и не стала физикой и при близости методов химия и физика так и не стали единой физической наукой. Редукция не состоялась, но Т.Б.Романовская предпринимает попытку рассмотреть вопрос в более широком контексте: имеет ли под собой редукция гносеологические основания или она определяется свойствами или особенностями мира природы и ее истоки онтологичны?
Эта проблема также связана с вопросом о наличии «человеческого следа» в научном знании. Однако эта связь не прямая, а косвенная. Если возможна всеобщая редукция к основаниям какого-либо, например, физического знания, то это означает наличие униформированного, претендующего на всеобщность знания. При анализе способов обоснования внутри этой выделенной науки можно рассмотреть, каково значение собственно человеческого, субъективного присутствия при построении этого обоснования, но оно будет иметь в некотором смысле дополнительный, уточняющий характер. Если же подобной редукции построить нельзя, то
усложняется и проблема обоснования объективности науки, а следовательно, возникает вопрос об онтологических или гносеологических корнях отсутствия подобной редукции. Причем в случае наличия лишь гносеологических истоков обоснования значительно облегчается задача выделения человекоразмерных факторов в этом процессе в явном виде.
В главе 4 «Наука как вид субъективной деятельности» рассматриваются проблема человекоразмерности с точки зрения соотношения между искусством и наукой, а также проводится анализ национальных и религиозных компонентов науки. В научной деятельности особую роль играет интуиция. Она является необходимым компонентом в системе доказательности и обоснования в науке и в искусстве. При этом если «искусство можно представить себе как нечто целиком на ней базирующееся, то наука скорее представляет собой систему сложных и крепких конструкций, соединенных, однако, в местах, где положено стоять опорам, связками из интуитивных обоснований и метафизических спекуляций. Вместе с тем удивительная надежность этой странной, "кусочно-гладкой" конструкции убеждает в правильности ее построения» (с.128).
Анализ показывает, что «национальные особенности в теории конкретной науки, как правило, можно выразить в ретроспекции историко-научным путем, либо путем контент-анализа. Для этого, помимо собственно научного анализа, требуется найти еще конкретные инварианты того, что можно соотнести с национальными особенностями» (с.136): своеобразие применяемых аналогий и метафор, особенности использованного метода доказательств, иерархию обоснованности доказательств и т.д. С определенной степенью доказательности национальные особенности могут быть выявлены только для большого или, во всяком случае, определенного числа теорий и ученых. Попытки выявления национальных особенностей для одного конкретного ученого или одной конкретной теории неизбежно приводят к субъективности и произволу. Несомненное наличие оригинальных стилевых характеристик в творчестве ученых одной страны «как раз и демонстрирует внеприродный, человеческий характер науки, позволяет обнаружить прямую связь способа деления науки с
культурными и цивилизационными особенностями региона, где она делается» (с.146—147).
Глава 5 «Виртуальные миры, границы и человекоразмерность науки» посвящена эпистемологическим и онтологическим проблемам множественности миров, а также анализу границ науки в конце ХХ в. в сопряжении с наличием человеческих аспектов. Рассматриваются концепции возможных миров, виртуальных миров, некоторые аспекты многомировой и других интерпретаций квантовой механики. Существуют контексты, в которых виртуальность не следует рассматривать как «недовоплощенную реальность». «Исходя из анализа понятия "виртуальная частица" и делая попытки убрать человека из концепции виртуальности, предложенной Хоружим, мы пришли к ситуации, когда уже не виртуальность определяется через человеческое присутствие, но сама реальность определяется по отношению к человеку как прямо зависящая от него» (с. 170). «Обратив» понятия виртуальности и измерения, сделав последнее «нормальным» физическим процессом, мы получаем в итоге реальность, определяемую из человеческой деятельности в сфере сознания. Например, реальность можно определить как то, что дается решением уравнения.
Ряд исследователей видят в качестве идеала физической теории классическую объективную безличностную физику. В связи с этим и в наши дни вполне можно ожидать появления принципиально новой картины мира, подчиняющейся только стохастическим закономерностям, мира случайного в самой своей основе. Это может произойти, если, например, будет подтверждена адекватность GRW-метода (Ghirardi, Rimini, Weber), который направлен на объективистское реалистическое описание реальности, при котором в теле теории от человека удается избавиться. По существу, это будет новый эпистемологический переворот. Но в подобном случайном мире особо существенным становится личный выбор, поскольку никакие законы и закономерности ему более не противостоят. В попытках разрешить проблему непротиворечивой интерпретации квантовой механики человек играет роль принципа отбора одного из физических миров. Но это означает также, что в результате попыток избавиться от присутствия наблюдателя в интерпретации теории приходят к необходимости обращаться к нему же при отборе решения.
В современной физике с ее интерпретационными сложностями особенно остро встает проблема границ науки в прямой связи с ее человекоразмерностью. Результаты анализа этой проблемы приводят автора к выводу о том, что увеличивающиеся концептуальные трудности науки можно связать с возникновением внутренней противоречивой ситуации, когда меняются приоритетные задачи науки: меньшее внимание уделяется технологическим возможностям науки и именно тогда, когда эти технологические возможности возрастают. «Важной становится не наука как предсказательная способность, как магический инструмент, выдающий ответы непонятным и недоступным для понимания образом, но наука как способ расколдовывания мира, наука как способность объяснить и понять мир, но истоки этого понимания, цели науки следует искать все же не в мире современной науки, а в науке начала нашего века» (с.188).
В настоящее время происходят своего рода герменевтическая экспансия внутрь научного знания, а одновременно с этим и объективизация и сциентизация знания гуманитарного. Поскольку в трактовке современных философов-постмодернистов объективность уходит из науки и переходит во вненаучные области — искусство, магию, развлечения и т.п., для сохранения идеала науки следовало бы ввести своего рода закон сохранения степени объективности. «Отказ от традиционного классического или фундаменталистского, как бы его ни называли, стремления получить обоснование научного знания все же есть свидетельство бессилия, есть позиция вынужденного, а не свободного выбора» (с.193). Автор убеждена, «что внутри самой науки идеал, соответствующий естественнонаучной парадигме, остается неизменным со второй половины Х1Х в., что наиболее близко в философском плане этот естественнонаучный идеал воплощает прагматический подход, который позволяет включать в рассмотрение и парадоксы, и противоречия, и задачу обоснования» (там же).
В.Д.Эрекаев
