CC BY
55
ОБЩИЕ ВОПРОСЫ
ПО МАТЕРИАЛАМXIXМЕЖДУНАРОДНОГО КОНГРЕССА
ИСТОРИЧЕСКИХ НАУК (ОСЛО, 13-16 АВГУСТА 2000)1
2001.04.001. ИСТИННАЯ И ФАЛЬСИФИЦИРОВАННАЯ ИСТОРИЯ И ПРОБЛЕМА ОТВЕТСТВЕННОСТИ ИСТОРИКОВ. ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ.
Работа пленарного заседания развертывалась по трем направлениям: а) "использование исторических знаний и злоупотребление ими в доиндустриальных обществах: роль историка в формировании исторических представлений"; b) "инструментализация истории и профессии историков в современных обществах, с) "критическая функция истории в период Модерна". В данном обзоре основное внимание уделяется выступлению руководителя пленарного заседания Джорджа Дж.Иггерса (США)2).
Вопрос об использовании исторических фактов далекого прошлого, пишет во введении к теме Дж.Иггерс, так же как и их неверное толкование, является для нас исключительно важным. Вызывают беспокойство два аспекта данной проблемы.
1)1 Редколлегия РЖ продолжает публикацию рефератов по ключевым темам пленарных заседаний специализированных сессий и круглых столов XIX Международного конгресса исторических наук на основе сборника его рабочих документов (докладов, выступлений экспертов, дискуссий): Proceedings actes: reports, abstracts and round table introductions/ 19th International congress of historical sciences, 6-13 August, 2000. - Oslo, 2000. -
464 p. Далее см.: Proceedings actes...-.
2)
Iggers G.G. The uses and missuses history and the responsibility of the historians, past and present // Proceedings actes... - P.83-100.
Первый относится к тому, каким образом на протяжении многих веков во всех культурных сообществах использовали историю в различных целях, будь то политические, религиозные, этнические и т.п. Й.Рюзен говорил об этом как об антропологической константе. Такой подход повлек за собой воссоздание событий прошлого на основе представлений о коллективной идентичности, что, в общем и целом, не соответствует реальному прошлому, т. е. тому, что происходило в действительности. В XIX и XX вв. подобное "выдумывание прошлого" сыграло важную роль в формировании национализма. Э.Ренан удачно сформулировал этот подход к истории более ста лет назад, когда он дал определение нации "как группе людей, объединенной ошибочным представлением о прошлом и ненавистью к соседствующим представителям других народов" (цит. по: с. 83). Однако подобные ошибочные взгляды прошлого были не просто перенесены из прежних времен, но постоянно воспроизводились интеллектуалами, многие из которых были историками, художниками и политиками, убежденными в истинности своего понимания прошлого.
Помимо этого, начиная с Античности, существовали методы сознательного контроля за написанием истории, а также манипулирования историческими фактами в политических, религиозных и иных целях. Ф.Хартог (Франция)1-1, В.Ку (Тайвань)2) и Х.Гетц (Германия)3-1 рассматривают данное явление в том виде, в каком оно существовало до наступления Нового времени; С.Журавлев (Россия)4), Ф.К.Да Сильва (Бразилия), Лим (Южная Корея)5) и С.Антохи (Венгрия)6-1 - на примере диктаторских режимов XX в.; Ю.Шеррер - в условиях постсоветской России.
Hartog F. Le témoin et l'historien // Proceedings acts...- P. 90
2)
Ku W. Baobian and Janghshi, on the role of the traditional Chinese historians //Ibid. -
P. 93-94.
3)
Goetz H.W. Historical consciousness and institutional concern in European Medieval historiography (XIth and XlIth centuries) // Ibid. - P. 94-95.
4)
Zhuravliev S. Creating a Stalinist model of Russian history in the 1930s. Maxim Gorky's historical initiatives // Ibid. - P. 95-96.
5) Lim J.-H. The Nationalist Message in Socialist Code: On the Court Historiography in People's Poland and North Korea // Ibid. - P. 96.
6) Antohi S. Blurred narratives: Romanian historiography before and after 1989 // Proceedings acts. - P. 90.
Второй аспект касается ответственности историков. Эта проблема, считает Иггерс, должна стать центральной темой дискуссии. Фальсификации (априорно) предполагают использование и искажение событий прошлого ради политических или иных целей. Они также означают, что существует реальное прошлое, которое не должно быть искажено.
История сыграла решающую роль в формировании и поддержании различных видов коллективной самоидентификации. Почти все люди -будь то на Западе или на Востоке, в Европе или в Африке южнее Сахары, северо- или южноамериканские индейцы, жители островов Тихого океана - идентифицируют себя на основе исторического опыта, уходящего корнями в далекое прошлое. Подобная самоидентификация часто находила концентрированное выражение в форме эпических произведений. На протяжении веков самоидентификация евреев немыслима без истории Исхода; греков - без поэм Гомера; индусов - без Вед. Однако вопрос о том, являются ли эти эпические произведения изложением реальных событий или поэтическим вымыслом, на протяжении длительного времени, не только не поднимался, но даже не считался важным. Четкое разграничение между историей и мифом является относительно новым подходом к анализу подобного исторического источника. Обычно античные ученые Запада (Фукидид), Китая (Сыма Цань), исламские историки (Ибн Хальдун), пытавшийся исследовать историю Моисеева Исхода, пользовались в своем повествовании определенными стандартами достоверности (с. 83-84).
Когда мы говорим об историках сегодня, мы, прежде всего, имеем в виду историков-профессионалов. "Исторические науки" ("Historical Sciences ") - не совсем точный перевод на английский язык французского названия такой отрасли знания, как "sciences_historiques", т.е. "науки, изучающей историю", которое более точно соотносится с английским понятием "исторические исследования". "Как бы то ни было, -подчеркивает Иггерс, - само участие в данном итоговом конгрессе подразумевает, что мы считаем себя учеными, получившими специальную подготовку в области историографии исторического знания. Это, конечно, не только присутствующие здесь исследователи, но также во вторую, и даже в первую очередь, учителя и, возможно, ряд непрофессиональных историков, по большей части, краеведов и антикваров. Тем не менее, несмотря на столь разнородный состав ученых и исследователей-любителей, причисляющих себя к историкам, все
согласятся, что история - строгая дисциплина, а отнюдь не преимущественно литературный жанр, каковой она была для Гиббона и Вольтера" (с. 84).
Сама идея определения истории как научной дисциплины, как Науки (Wissenschaft) является относительно новой. Кладениус говорил об исторической науке (Geschichtswissenschaft) в середине XVIII в.; члены французской Академии рукописей (Académie des inscriptions et des Belles Lettres) начали мыслить историю в понятиях, аналогичных тем, в которых ее рассматривали некоторые историки Геттингенского ун-та в конце XVIII в., однако история как профессия обрела свой теперешний научно-профессиональный статус только после 1825 г., что связано с именем Л. фон Ранке и его деятельностью в Берлинском ун-те. Впервые историография была четко отграничена от литературы. Ранке объявил, что следует показать "историю в собственном виде", свободную от любых "приукрашиваний". Центральной для профессиональной истории стала идея или идеал научной или присущей именно ученому объективности изложения и оценки материла, что предполагало строгую приверженность истине. Иггерс соглашается с мнением П.Новика, что "концепция, в основе которой заложена эта идея (т.е. идея объективности), включает приверженность реальности прошлого и истине, соответствующей этой реальности, а также четкое разграничение между познающим и познанным, между фактом и ценностью, и, кроме того, между историей и вымыслом. Исторические факты следует рассматривать как предшествующие их интерпретации и независимые от нее... Объективная роль историка состоит в том, чтобы высказать нейтральное или беспристрастное суждение" (цит. по: с. 90). Иггерс, констатируя, что историки, в частности, на протяжении двух предыдущих столетий, внесли вклад в формирование коллективной памяти и коллективной идентичности, вместе с тем отмечает, что академическая история являлась лишь частью процесса формирования памяти людей, которая конкретизировалась во множестве различных форм (с. 84).
Профессионализация исторических исследований должна рассматриваться в контексте взаимоотношения общественных институтов и власти, в недрах которого она зародилась и в условиях которого продолжает существовать. П.Новик намеревался способствовать установлению таких взаимоотношений в Америке,
У.Килор и П. ден Бер - во Франции, Ф.Рингер и автор доклада - в Германии, и недавно Э.Гази - в Юго-Восточной Европе.
В 1971 г., через несколько дней после того, как вышло из печати немецкое издание книги автора доклада, просвященной профессии историка в Германии, Т.Ниппердей написал Иггерсу о том, что научная история {\Wissenschaftgeschichte) не может представлять собой критику идеологий, лежащих в основе историографии, что историков следует оценивать по тому вкладу, который они внесли в знание прошлого (с. 91). Разъясняя свою позицию, Дж.Иггерс подчеркивает, что, не отрицая подобного вклада, он видел цель своего монографического исследования в том, чтобы показать, "в какой степени их научная работа и сделанные ими открытия оказались окрашенными идеологиями, которых они придерживались". Писатели, поэты, политики-демагоги и многие другие внесли свой вклад в создание национальной идентичности, покоящейся на патриотическом мифе. Отсюда главный вопрос, который ставит перед собой Дж.Иггерс, сводится к следующему: "в чем заключается та роль, которую историческая наука играла в подкреплении влияния этих мифов?" (с. 84-85).
Главное, что интересует Дж. Иггерса в этом вопросе, относится не к методам контроля над историографией и манипулирования ею в условиях диктаторских режимов, хотя эта важная тема и предложена на обсуждение участников конгресса, а манипулирование историей в тех обществах, которые были относительно открытыми. к таковым Дж.Иггерс относит не только общества, сложившиеся в демократических государства в XX в., включая в эту категорию (после 1945 г.) Японию, индию, а в более позднее время - южную Корею и Тайвань, но также и большинство европейских обществ XIX в., в том числе германские княжества, монархию Габсбургов и даже - российскую империю, в которой, несмотря на автократические или полуавтократические институты власти, существовали сферы, в которых допускалось свободное выражение мысли.
По мнению Иггерса, наиболее яркое проявление непосредственного контроля над историографией наблюдалось в Советском Союзе; уже в Восточной Германии этот контроль никак нельзя было назвать тотальным, так же как, в частности, и в таких странах, находившихся в Советском блоке, как Польша, Венгрия и Чехословакия, где значительная часть проводившихся в них исторических исследований выходила за рамки коммунистической
идеологии. Это же относится и к Китаю после "культурной революции". То, что интересно для исследования в нацистской Германии, относится не столько к историографии Рейхсинститута истории новой Германии Вальтера Франка, осуществлявшего "научную" поддержку официальной идеологии, сколько к подавляющему большинству исследований тех историков, которые "не были ни членами нацистской партии, ни строгими приверженцами ее доктрины, однако, тем не менее, будучи свободными в своих интерпретациях истории Германии, они по своей воле оказывали поддержку нацистскому режиму или, по крайней мере, курсу на проведение войны" (с. 85).
Классическая модель профессионализации может быть прослежена на примере протестантских ун-тов Германии XIX в. Именно здесь был рожден исследовательский императив с его приверженностью идее и идеалу объективности и беспристрастности, непредвзятости научного поиска. Но и оно, считает Иггерс, не оказалось ни в коей мере ни беспристрастным, ни нейтральным, "почти во всех случаях обнаруживая определенную идеологическую склонность".
При этом важно иметь в виду, полагает Иггерс, что подавляющее большинство историков были убеждены, что они были предельно объективны и беспристрастны в своих суждениях, "хотя фактически их выводы были весьма тенденциозны". Со времен Ранке они были уверены, что критическое осмысление источников вскрыло действующие на протяжении долгого времени тенденции, некое метаповествование, итогом которого явилось установление современного западного общественного строя и западной цивилизации.
Дройзен, на которого ссылаются даже в наше время как на крупного теоретика исторической науки, возникшей в XIX в., провел четкое разграничение между теми аспектами прошлого, которые он считал историческими (т.е. относящимися к истории как к научной дисциплине) (Geschichte), и теми, которые он снисходительно классифицировал просто как Geschäfte (частные отношения) (с. 86). Первые касались сферы политики, в той мере, в какой она соответствовала общему повествованию о деяниях элиты и могущественных личностей, последние - многообразных сторон жизни простых людей, которые не имели значения для этого общего повествования, при этом они неизменно исключали из своей сферы женщин. Вызывает удивление, пишет Дж.Иггерс, что каждый раз, когда проводилось ориентированное на строго научный и, следовательно, на
беспристрастный подход исследование, оно оказывалось крайне политизированным. Новый интерес к истории и поддержка, которую она получила от государства и даже из других источников, был непосредственно связан с ростом национализма. Исследовательская задача историка состояла в том, чтобы помочь процессу формирования национальной идентичности, и это именно то, что весьма откровенно сделали историки, причислявшие себя к так называемой "прусской школе". Историки направились в архивы не столько для того, чтобы руководствоваться текстами источников, сколько для того, чтобы найти в них поддержку своим аргументам, которые предшествовали их исследованиям.
Но немецкие ученые не были одиноки в такой "инструментализации" науки. Профессионализация в исторической науке в конце XIX в. стала нормой во всем западном мире, так же как и в модернизирующихся странах, таких как продвинутая в социально-экономическом отношении Япония. И хотя политический контекст и интеллектуальные традиции в каждой из этих стран были различными, базовые принципы были сходными. Л.фон Ранке, по мнению Иггерса, уже совершил прискорбную ошибку, поверив в то, что существующие институты, которые со временем эволюционировали, отразили "моральные энергии", действующие в истории. А поскольку быть объективным и обладать чувством истории означало для Л. фон Ранке признавать эти силы, то, подобно Буркхарду (Вигкеап), он считал, что всякое требование радикальных перемен нарушало это чувство истории (с. 91). Следовательно, заключает Дж.Иггерс, быть историком означало быть консервативным, а быть консервативным для Л. фон Ранке ни в коем смысле не нарушало "беспристрастности", к которой он призывал.
Другие историки были более либеральны, но даже либералы, призывая к реформам умеренного либерального толка, все же настаивали на сохранении в значительной степени "статус-кво". "Быть историком, будь то в Германии, Франции, Великобритании, Соединенных Штатах или Японии означало быть патриотом, а патриотизм в значительной степени приравнивался к национализму или, во многих случаях, даже к шовинизму". Подобное понимание исторического патриотизма, считает Дж.Иггерс, было в равной степени характерно и для таких стран, как Чехословакия и Польша, которые вели борьбу за независимость, и для недавно получивших независимость стран, как, например, Греция. Но
такие историки, как Дройзен, Мишле, Тернер, Ламброз и Полацкий, не видели конфликта между своей пристрастной интерпретацией истории и своей профессиональной этикой. Таким образом, во время Первой мировой войны фактически все историки по обе стороны фронта поддержали политику своих правительств, и не только как граждане своих стран, но и как профессиональные историки (с. 91).
После 1918 г. документы были прочитаны по-разному: либо с целью установить, либо опровергнуть вину Германии. Помимо представлений о национальных различиях историки разделяли и представление о превосходстве западной цивилизации, которое зиждилось на скрытом (имплицитном), а в некоторых случаях и на открыто выражаемом (эксплицитном) представлении о "недоразвитости" незападных народов. Последнее нашло предельно четкое выражение в трудах представителей так называемой "серой школы" («расистской школы») при Колумбийском ун-те, которые, будучи приверженными принципу объективности, обоснованному в трудах Л. фон Ранке, начали писать историю "Реконструкции американского Юга" после окончания Гражданской войны, что способствовало приданию научной основы политике правительства США, направленной на лишение гражданских прав и сегрегацию черного населения. Негритянский социолог и историк У.И.Б.Дюбуа, отвечая подобным историкам, продемонстрировал, каким образом согласованная позиция профессиональной историографии может обернуться пропагандой (с. 86-87, 91).
С другой стороны, дело в том, что фальсификация истории присуща не только авторитарным режимам, но происходит и в обществах, которые, по крайней мере внешне, допускают широкий спектр свободного высказывания политических убеждений. однако при более тщательном анализе ситуация может оказаться совсем иной. даже в обществах с более сильными демократическими традициями, чем в германии, существовали механизмы найма на работу и продвижения по службе, которые навязывали ограничения, в большинстве своем не имеющие внешнего выражения, но подспудно усваиваемые историками (с. 87).
Конечно, отмечает Иггерс, существует и противоположное изложение фактов. В то время как в XIX в. лишь немногие марксисты преподавали в вузах, ко второй половине XX в. их насчитывалось довольно много. Позднее появились феминистские и этнические трактовки изложенных событий и фактов. Однако часто эти исторические
повествования, даже если они опирались на профессиональные методы анализа, представляли собой крайне идеологизированные интерпретации истории (с. 87).
Вместе с тем Иггерс не склонен считать, что нет объективных стандартов исторической критики, "не существует критерия рационального исследования, на основании которого мифы можно было бы отложить в сторону". Сами интерпретации исторических событий не являются произвольными, поскольку зависят от источников. "Историография представляет собой продолжающийся диалог, который не обязательно должен привести к консенсусу, но, освещая прошлое с различных точек зрения, может углубить понимание этого прошлого. Историки скорее всего не в состоянии реализовать мечту Ранке о написании "истории как она есть" (wie es eigentlich gewesen), но они в состоянии показать "историю, какой она не является" (wie es eigentlich nicht gewesen). А поступая подобным образом, они обязаны использовать исследовательские методы, получившие развитие в процессе профессионализации истории". У каждого историка есть свой взгляд на предмет изучения. Но наилучший способ избежать неверных выводов состоит, по мнению Иггерса, в том, чтобы проанализировать свою точку зрения и таким путем выяснить направление своего исследования. В этом и состоит ответственность историка, как в прошлом, так и в настоящем.
В последние годы темы, на которые в прошлом было наложено "табу", стали доступными для исследования. Начиная с предпринятого Ф.Фишером альтернативного исследования, опубликованного в 1961 г. и посвященного анализу степени ответственности Германии за развязывание Первой мировой войны и постановку экспансионистских целей, последующее поколение более молодых историков в Западной Германии начало критически осмысливать историографические традиции, характерные для немецкой исторической школы. Современные исследования установили ту степень, до которой широкие слои населения Германии, включая армию, были вовлечены в Холокост. В.Канстинер исследовал роль средств массовой информации Западной Германии в открытии данной дискуссии.
Отмена существовавшего во Франции до 1979 г. запрета на показ снятого в 1971 г. фильма "Скорбь и сожаление" знаменовала собой то, что табу, способствовавшее сокрытию коллаборационизма французских властей периода режима Виши, связанного с депортацией евреев, было окончательно отброшено. Российское общество "Мемориал" еще до
распада Советского Союза на основе "устной истории" начало восстанавливать картину повседневной жизни советских людей периода сталинизма. Было положено начало пересмотру материалов по истории в школьных учебниках Японии. Аналогичная "ревизия" учебников по истории происходит сегодня в Израиле. Именно в этом разрушении односторонних исторических стереотипов, которые фальсифицируют прошлое ради подкрепления идеологических программ, и состоит, по мнению Иггерса, первостепенная задача основных исторических направлений. Ревизия, конечно, не гарантирует объективности исследования, но разоблачение исторических фальсификаций может внести свой вклад в уменьшение их влияния на умы многих людей. "Это не отказ признать профессиональную историю наукой, а призыв к ней возвыситься до идеалов профессиональной честности, жить в соответствии с идеалами профессиональной чести, которые она провозглашает" (с. 89). Автор высказывает убеждение, что существуют нормы гуманного и логического мышления, способные направлять дискуссию историков в рациональное русло.
Л.М.Каплина
