CC BY
40
2000.04.017- 021. ИСЛАМ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ.
2000.04.017. ZELKINA A. Islam and security in the new states of Central Asia: How genuine is the Islamic threat// Religion, state a. soc. — Keston, 1999. — Vol.27, N 3/4. — P.355- 372.
2000.04.018. СУЛТАНГАЛИЕВА А. Эволюция ислама в Казахстане // Центральная Азия и Кавказ. — Лулео, 1999. — N 4(5). — С. 23 -36.
2000.04.019. МАРТИН К. Куда идут исламские радикалы Центральной Азии? // Там же. — С. 84- 95.
2000.04.020. БАБАДЖАНОВ Б. Ферганская долина: источник или жертва исламского фундаментализма// Там же. — С. 125- 132.
2000.04.021. ОЛИМОВА С. Политический ислам и конфликт в Таджикистане// Там же. — С. 133- 141.
А. Зелкина (Ин-т международных отношений, Лондон) оспаривает правомерность применения термина "ваххабизм" ко всем разноречивым проявлениям "политич. ислама" (ПИ) в Центр. Азии (ЦА). Конечная цель ПИ — исламское гос-во, но одни группы считают инструментом его создания просвещение, благотворительную деятельность, демократич. методы политич. соперничества, другие — насилие. Термин "ваххабизм" может применяться только к последним.
В ЦА к концу советского периода существовали три направления ислама: официальный, традиционный (неофициальные мечети, школы) и реформистский; наиболее религиозны — узбеки и таджики. Именно в Узбекской ССР, воспользовавшись либерализацией периода перестройки, началось движение с требованиями возвращения старых мечетей и стр-ва новых, свободы отправления религии. В независимом Узбекистане И. Каримов, считая ислам главной угрозой своей власти, усилил борьбу с религиозными оппонентами режиму: Партия исламского возрождения (ПИВ) была запрещена в 1991г., движение Адолят (Ферганская долина) — в 1992 г. В то же время исламские идеи являются интегральной частью программ светских оппозиционных партий. Гонения властей лишь расширяют базу оппозиции, ибо из-за неразвитости демократич. ин-тов любое недовольство народа выражается в рамках исламских движений. В Таджикистане официальный и традиционный ислам слились в единую политич. силу, что позволило сбросить коммунистич. правительство в мае 1992 г. Разразившаяся гражданская война была восстанием менее развитого исламского юга против более модернизированного проузбекского и прорусского севера. Она "продемонстрировала, как легко экономические, социальные и региональные конфликты обретают религиозную окраску, и, наоборот, если ислам мобилизуется как
идеологическое прикрытие социальных или экономических выступлений, внутренние конфликты могут обрести всеобщую притягательность и получить значительную поддержку" (017, с.364).
В Казахстане ислам был скорее частью культурного наследия, чем самостоятельной политич. силой. То же самое в Киргизии, за исключением Ошского р-на, т.е. киргизской части Ферганской долины, где ситуация такая же, как в ее узбекской части. В Туркмении положение стабильно, ислам не является самостоятельным политич. фактором.
Автор полагает, что ПИ — внутренний феномен ЦА, но в его радикализации заинтересованны Иран, Саудовская Аравия, Афганистан и Пакистан. При этом Иран стремится внешне соблюдать нейтралитет по отношению к событиям в ЦА, Афганистан гораздо более активен, хотя степень его поддержки исламистов, очевидно, "чрезмерно преувеличена" правительствами ЦА (017, с. 369). После захвата власти в Афганистане талибами действительно усилилась миграция этнич. таджиков и узбеков в ЦА, но оппозиция получает не более 10% оружия (причем устаревшего) из Афганистана (с. 370). Большинство исламских групп в ЦА не ваххабитского типа, фундаменталистские тенденции не стали массовыми.
Т. обр., наименее стабильны Таджикистан, Узбекистан, Ошский р-н в Киргизии, где ислам используется оппозицией идеологически и организационно. В Казахстане, Туркмении и Киргизии (за исключением Оша) он не является угрозой существующей политич. системе.
Алма Султангалиева (Казахстанский ин-т стратегич. исследований при президенте Республики Казахстан) подчеркивает, что полиэтничность страны исключает абс. доминирование ислама. Кроме того, ряд особенностей, обусловленных длительной историей его проникновения к кочевым народам, позволяет говорить о "казахстанском варианте ислама" (018, с. 24). Проникновение ислама способствовало слиянию отдельных казахских племен в единую этнич. общность. В Российской империи и в советский период религия находилась под контролем властей. В независимом Казахстане начался новый этап: создано самостоятельное мусульманское духовное управление (муфтиат), сеть исламского образования, в 1996 г. насчитывалось более 5 тыс. мечетей (в 1979 г. — 25, в 1990 г. — 63) и т.п. (018, с. 30). В то же время здесь нет ПИ. Ислам имеет скорее символич. характер (более религиозны южные р-ны, где живут узбеки, уйгуры).
"Основным в формировании казахской идентичности является этническое начало, которое дополняется исламом... В идеологии казахских этноориентированных движений самых разных направлений, от радикальных до умеренных, отсутствуют ссылки на ислам" (017, с.35).
Т. обр., ислам является "одним из элементов казахской идентичности, наряду с языком, родовой принадлежностью, осознанием государства как государства казахской нации, общности исторической судьбы и территории" (018, с. 36).
К. Мартин (Ун-т Макгилла, Монреаль, Канада) предлагает рассматривать ПИ в ЦА с учетом опыта Алжира, Нигерии, Индонезии, Сирии. В ЦА исламское движение играет заметную роль только в Узбекистане, Таджикистане и на юге Киргизии. Его зарождению способствовали революция 1979 г. в Иране и введение советских войск в Афганистан. Нынешние руководители независимых государств и особенно президент Узбекистана занимаются "опасной
эквилибристикой", подчеркивая свою личную приверженность исламу и одновременно подавляя любые элементы ПИ, оказывающиеся вне их контроля. Более того, все режимы ЦА использовали угрозу захвата власти исламистами для оправдания завинчивания гаек в отношении своих мусульманских лидеров.
И на Ближнем Востоке, и в ЦА, когда центр. власть сильна, но коррумпирована, экономич. положение ухудшается, оппозиция может добиться поддержки населения, апеллируя к исламу, который де подрывается гос-вом. Кроме того, следует учитывать, что в обоих регионах сильные светские гос-ва создали развитую систему образования, вселив большие надежды в молодое поколение. Поэтому рядовые участники радикальных исламских движений, напр. в Узбекистане, Алжире — не "невежественные крестьяне", а борцы за иной политико-религиозный и более справедливый экономич. порядок в стране.
В перспективе правительства ЦА будут продолжать борьбу с исламскими радикалами, выступающими за создание исламского гос-ва, а радикальные лидеры будут находить благодатную почву для своей работы по мере ухудшения экономич. обстановки и, в особенности, роста безработицы среди молодежи. Изучая опыт Ближнего Востока и ЦА, следует помнить, что нет "единого радикального исламского движения" (напр., в Узбекистане ошибочно навешивают ярлык "ваххабиты" на все исламские группировки). В Таджикистане исламисты могут превратиться в более умеренную силу. В Узбекистане И. Каримов помешал оформиться умеренной исламской оппозиции, запретив ПИВ. Стремление выставить злодеями любую оппозицию может заставить всех перейти в стан радикалов. Поэтому "Узбекистан, несмотря на (или же отчасти именно из-за) подавление всей оппозиции, может пережить дальнейшее укрепление политического ислама" (019, с. 94). Автор
заключает: опыт многих мусульманских стран подсказывает, что и в ЦА "радикальный ислам станет силой, с которой придется считаться в течение жизни многих поколений" (там же).
Б. Бабаджанов (Ин-т востоковедения АН Узбекистана) отмечает влиятельность т. н. неофициальных имамов в городах узбекской части Ферганской долины. Репрессии властей заставили радикальное крыло фундаменталистов вести подпольную и полулегальную деятельность: возникла партия Хизб ат-тахрир ал-ислами. Один из деятелей последней А. Юлдашев создал в 1996 г. в Андижане общину Акрамийа. Она владела рядом небольших предприятий, цехов, столовых, магазинов для обеспечения работой своих членов и помощи нуждающимся. При наличии бедности и безработицы такая деятельность весьма способствовала расширению группы. Подобные общины зафиксированы в Андижанской обл., Намангане и ряде др. областей Узбекистана, а также в Оше (Киргизия). Иначе говоря, фундаменталисты стали авангардом реисламизации.
В условиях нынешней социальной и экономич. дифференциации населения ими удачно обыгрываются идеи эгалитаризма халифата времен первых четыре праведных халифов. Популярность идей халифата как эталона совершенного и справедливого гос-ва "еще более усиливается на фоне неумелых и часто некорректных действий силовых структур республики по отношению к отдельным группам верующих" (020, с. 130). Только после взрывов 16 февр. 1999 г. правительство начало осознавать серьезность "исламского фактора", особенно в Фергане. Бабаджанов полагает, что "политический и экстремистский потенциал фундаменталистов Ферганы, да и других регионов Узбекистана, еще не исчерпан" (019, с.131).
Саодат Олимова (представитель журнала в Таджикистане) подчеркивает ведущую роль ислама в политич. процессах в Таджикистане, причем в двух примерно одинаково влиятельных разновидностях: традиционный "народный" ислам и канонич. ислам; по-прежнему высок авторитет суфийских ишанов.
Среди многочисленных религиозных объединений наиболее организованная сила — Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ). Ее первый съезд прошел в октябре 1991г., зарегистрирована министерством юстиции в декабре 1991г. (20 тыс. членов на момент регистрации). ПИВТ — единственная в ЦА легализованная исламская партия, принимавшая участие в выборах. Оппозиционный блок, в котором она играла ведущую роль, собрал на выборах президента в 1991 г. 31% голосов за кандидатуру Д.Худоназарова. ПИВТ являлась также
соучредителем вооруженных формирований, что привело к гражданской войне, поражению исламистской коалиции и запрету партии в июне 1993 г. Однако она продолжала борьбу, и после подписания в Москве в июне 1997 г. Соглашения об установлении мира и нац. согласия в Таджикистане ее представители вошли в Комиссию по нац. примирению. Принятие поправок к Закону о политич. партиях в ноябре 1998 г. позволило вновь легализовать ПИВТ. Согласно опросу общественного мнения в Душанбе в 1999 г. ПИВТ поддерживают 5% населения; в основном, это лица с низким доходом, безработные, каратегинцы (021, с. 139).
Автор заключает, что в настоящее время в Припамирье создалось почти теократич. правление, тогда как на севере — светский авторитаризм. Для стабилизации ситуации в республике она призывает к интеграции исламских оппозиционных партий и движений в политич. жизнь республики.
С.И. Кузнецова
