CC BY
189
Вестник ПСТГУ. Серия IV: Педагогика. Психология
2016. Вып. 4 (43). С. 103-119
Козлова Мария Андреевна, канд. ист. наук, доцент, НИУ «Высшая школа экономики» makozlova@yandex.ru
Симонова Ольга Александровна, канд. соц. наук, доцент, НИУ «Высшая школа экономики» osimonova@hse.ru
Моральные эмоции
*
В РЯДУ МЕХАНИЗМОВ СОЦИАЛЬНОГО СПЛОЧЕНИЯ М. А. Козлова, О. А. Симонова
В статье эмоции рассматриваются в контексте междисциплинарных исследований морали. Особое внимание уделяется негативным моральным эмоциям и их значению для изучения социальной сплоченности. В фокусе теоретического анализа — социальная функция эмоций — сплочение группы через актуализацию идентичности. На основе двух кейсов рассмотрена роль негативных моральных эмоций в формировании новых идентичностей и интеграции группы. Источником негативных эмоций выступает оценка ситуации как несправедливой. В первом случае в качестве субъекта несправедливости видятся «свои» — страна, которая несправедлива по отношению к тем, кто ее кормит (к более узкой группе «своих»); во втором случае — субъектом и объектом несправедливости видятся аутгруппы, из которых одна — «жертва» — имеет связи с ингруппой. В таком случае аутгруппа-«агрессор» наделяется чертами «исконного врага», ключевой становится эмоция негодования — «морального гнева», которая формирует основу сплочения сообщества. Поддержка объекта несправедливого отношения становится инструментом поддержания позитивного образа ингруппы. Угроза репутации ингруппы порождает «имиджевый стыд» и становится источником агрессии по отношению к любому наблюдателю как к потенциальному свидетелю «потери лица».
В научном и политическом дискурсах социальная сплоченность фигурирует в самых разнообразных контекстах, и сам факт подобного разнообразия в условиях мультикультурного мира свидетельствует, что в современных обществах речь может идти не о сплоченности в целом, а об опыте и практиках социальной сплоченности. Специфику социальной сплоченности можно определять как на микроуровне (через межличностные/внутригрупповые и межгрупповые связи, возможно, первичные, наподобие родства и дружбы), так и через «гражданскую
* Статья подготовлена в ходе проведения исследования в рамках Программы фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) и с использованием средств субсидии на государственную поддержку ведущих университетов Российской Федерации в целях повышения их конкурентоспособности среди ведущих мировых научно-образовательных центров, выделенной НИУ ВШЭ. Также благодарим за поддержку Российский фонд фундаментальных исследований (проект № 14-06-00381а).
интеграцию» (гражданская идентичность) как институциональную сплоченность макроуровня1. Эти два вида социальной сплоченности участвуют в процессе социальной интеграции и производят как упорядоченные и кооперативные отношения, так и конфликтные столкновения между акторами2.
Анализ механизмов интеграции требует понимания культурной — ценностно-обусловленной — их специфики, порождающей многообразие установок и интерпретаций целей групповой сплоченности. Однако ценности, представляя идеалы достаточно высокой степени обобщенности, если и оказывают влияние на поведение индивида, то довольно сложным образом. Поскольку мораль регулирует поведение человека во всех без исключения сферах общественной жизни, мы полагаем именно характер моральных установлений привлекательным предметом обсуждения в процессе поиска оснований и механизмов социальной сплоченности.
Мораль, воспроизводя структуру идентичности, включает когнитивные, аффективные и поведенческие аспекты. Включение идентичности в контекст исследований морали и, более того, трактовка идентичности в качестве призмы, сквозь которую рассматривается моральная сфера, произвели в конце прошлого века своего рода революцию в психологии морали3. Это позволило со временем преодолеть междисциплинарный разрыв в исследованиях морали психологами, социологами, физиологами и антропологами, и стало основой интегративного подхода, предполагающего совокупное рассмотрение когнитивных, аффективных и поведенческих аспектов морали4. Психологические теории основываются на положении о существовании интуитивных сигнальных механизмов, которые позволяют любому человеку распознавать ситуации нарушения моральных установлений, независимо от того, подвергался ли индивид специально организованным воспитательным воздействиям или просто жил в среде себе подобных5. В социологии и социальной психологии это положение находит поддержку в идеях (восходящих к В. Вундту и развитых Р. Зайонцом и Дж. Баргом) о том, что разум управляется постоянными вспышками аффекта в ответ на все, что мы видим и слышим6. Мозг человека, ориентированный на оптимизацию и повышение скорости принятия решения, производит аффективно-заряженные интуитивные реакции почти на все, а особенно на стимулы, имеющие отношение
1 См.: Lockwood D. Civic integration and social cohesion // Capitalism and social cohesion: Essays on exclusion and integration / I. Gough, G. Olofsson, еds. Basingstoke, 1999. P. 63-84.
2 См.: Bell D. The cultural contradictions of capitalism. N. Y., 1976; Etzioni A. On social and moral revival // Journal of Political Philosophy. 2001. Vol. 9(3). P. 356-371.
3 См.: BlasiA. Moral Cognition and Moral Action: A Theoretical Perspective // Developmental Review. 1983. № 3. Р. 178-210; Idem. Moral functioning: Moral understanding and personality // Moral development, self and identity: Essays in honor of Augusto Blasi / D. K. Lapsley, D. Narvaez, eds. Mahwah, NJ, 2004. P. 189-212.
4 См.: Turner J. H., Stets J. E. Moral Emotions // Handbook of the Sociology of Emotions / J. E. Stets, J. H. Turner, eds. N. Y., 2006. P. 544-566.
5 См.: Хаузер М. Мораль и разум: Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла. М., 2008; Haidt J. The emotional dog and its rational tail: A social intuitionist approach to moral judgment // Psychological Review. 2001. Vol. 108. P. 814-834.
6 См.: Bargh J. A, Ferguson M. J. Beyond behaviorism: on the automaticity of higher mental processes // Psychological Bulletin. 2000. Vol. 126. P. 925-945; Zajonc R. B. Feeling and thinking: Preferences need no inferences // American Psychologist. 1980. Vol. 35. P. 151-175.
к морали. Относительно медленные (протекающие на протяжении секунд) логические рассуждения в лучшем случае используются для поиска обоснований решения, которое было принято за миллисекунды, или для коррекции первоначальных интуитивных озарений. Таким образом, роль эмоций как сигнально-организующих механизмов морального поведения представляется ученым из разных областей науки высоко значимой.
В данной статье на основе теоретического анализа современных психологических и социологических исследований мы сделаем попытку показать применение концепта моральных эмоций к исследованию механизмов социального сплочения. Изучение социальной сплоченности невозможно в отрыве от причин или условий противоположного процесса — ослабления и разрыва социальных связей, социальной разобщенности. Поэтому далее для иллюстрации наших теоретических тезисов и предположений представим результаты двух проведенных авторами эмпирических исследований в некотором роде противоположных процессов сплоченности/разобщенности, которые во многом носили первичный и разведывательный характер. Мы надеемся приблизиться к решению вопроса, на который на сегодняшний день нет однозначного ответа: в каком случае негативные моральные эмоции способствуют сплочению и мобилизации сообщества, а в каком — порождают экстернализацию вины, апатию и дестабилизируют группу, приводят к ее распаду?
Моральные эмоции, моральная идентичность и социальные объединения
Социальная сплоченность как субъективное условие социальной интеграции7 тесно связана с переживанием как общих коллективных/групповых эмоций, так и индивидуальных типичных эмоций. Этот тезис не означает, что социальная сплоченность держится исключительно на эмоциональных основаниях, тем более на общих эмоциях, которые переживаются не так часто, но социальная сплоченность также невозможна без эмоциональной приверженности группе, внутригрупповым ценностям, без определенных эмоций по отношению к «чужим» или аутгруппам, без эмоциональной готовности к определенным совместным действиям.
В самом общем виде эмоции могут быть определены как когнитивно-аффективные комплексы, имеющие культурное содержание, поведенческое выражение и выполняющие определенные социальные функции8. Эмоции являются социально обусловленными образованиями, входят в социальные структуры и практики, воспроизводя и поддерживая их9. На поведенческом уровне это означает, что эмоции выражаются и переживаются в непосредственной связи с
7 См.: Гофман А. Б. Солидарность или правила, Дюркгейм или Хайек? О двух формах социальной интеграции // Социологический ежегодник-2012: Сб. научных трудов / Н. Е. Покровский, Д. В. Ефременко, ред. М., 2013. С. 97—167.
8 См.: Симонова О. А. Социология эмоций и социология морали: моральные эмоции в современном обществе / Социологический ежегодник-2013—2014: Сб. научных трудов / Н. Е. Покровский, Д. В. Ефременко, ред. М., 2014. С. 148-187.
9 См.: Barbalet J. M. Emotion, social theory and social structure: A macrosociological approach. Cambridge, 1999.
социально-культурными нормативными представлениями. Моральными эмоции становятся, если переживаются в связи и в соответствии с моральными кодами, нормами и ценностями, принятыми в данном обществе10.
Справедливость считается одной из главных моральных ценностей в большинстве культурных сообществ. Нарушение стандартов и ожиданий, связанных со справедливостью, вызывает сильные эмоциональные реакции, часто обращающиеся в мотивы протестных социальных действий и движений. Дефицит ощущения реализованной справедливости чреват снижением уровня (и чувства) социальной сплоченности.
Относительно понятия «идентичности» можно отметить, что люди как моральные существа обладают важнейшей мотивацией морального удовлетворения, т. е. достижения некоторого необходимого минимума социального одобрения своих суждений и поступков с точки зрения моральных норм. В этом смысле идентичность или Я индивида служит связующим звеном между индивидуальным и моральным, а моральные эмоции как сигнальные механизмы являются механизмами ориентации в ситуации, которая определяется как моральная. То есть моральная идентичность выступает как субстрат моральных ценностей, как направляющая и регулирующая действия и эмоции в разных социальных контекстах. Отсюда моральные эмоции, особенно негативные, — это показатель состояния связи индивида или группы индивидов, человеческих Я с социальной структурой и культурой данного общества.
Выявление таких эмоций, как стыд, вина, ревность, зависть, ресентимент, может послужить объяснению и пониманию межличностных отношений, вну-тригрупповых и межгрупповых отношений, изменений представлений индивидов и групп и содержания социальных норм11. Проявления негативных моральных эмоций свидетельствуют о нарушении или оспаривании моральных ценностей. Социальным последствием угрозы ценностям становится усиление или ослабление социальных связей в силу того, что эти эмоции связаны с идентичностью индивидов и, соответственно, его включенностью в группы. Исходя из этих соображений, мы поместили в фокус нашего исследования именно негативные моральные эмоции. Все эмоции данной группы тесно связаны12. Связывает их между собой, кроме прочего, способность активировать или вызывать другие типичные эмоции — прежде всего разные виды гнева — злобу, ярость, негодова-ние13, которые, в свою очередь, могут инициировать активные действия — протесты, формирование групп активистов и социальных движений14. Однако те же
10 См.: Handbook of the Sociology of Emotions / J. E. Stets, J .H. Turner, eds. N. Y., 2006.
11 См.: Scheff T. Social-emotional world: Mapping a continent // Current Sociology. 2011. Vol. 59 (3). P. 347-361; Turner J. H., Stets J. E. The sociology of emotions. Cambridge, 2005; Шёк Г. Зависть: теория социального поведения. М., 2010.
12 См.: Quintanilla L., Jensen de López K. The niche of envy: Conceptualization, coping strategies, and the ontogenesis of envy in cultural psychology // Culture & Psychology. 2013. Vol. 19 (1). P. 76-94.
13 См., например: Scheff T. J., Retzinger S. M. Violence and emotions: Shame and rage in destructive conflicts. Lexington, 1991. XXIV; Sayer A. Class, moral worth and recognition // Sociology. 2005. Vol. 39 (5). P. 947-963.
14 См.: De Hooge I., Breugelmans S., Zeelenberg M. Not so ugly after all [Electronic resource]: When shame acts as a commitment device // Journal of Personality and Social Psychology. 2008.
эмоции могут, напротив, вести к социальной изоляции и экстернализации вины и ответственности15, порождая чувство беспомощности, апатию, пассивность, зачастую имеющие хронический характер.
Поскольку накопленные к сегодняшнему дню эмпирические данные не дают однозначного ответа на вопрос об условиях актуализации моральных эмоций конструктивного или деструктивного социального поведения16, вопрос сохраняет свою актуальность. Важно понимать, при каких условиях моральные эмоции являются функциональными, то есть способствуют укреплению социальных связей, сплоченности, а при каких разрушают связи и сплоченность. В попытке приблизиться к решению этого вопроса обратимся к данным, полученным в ходе двух проведенных нами исследований, изначально не связанных ни предметом, ни выборкой, ни методом. Выход на проблему моральных эмоций в первом случае стал своего рода «побочным эффектом», однако столь выраженным, что проигнорировать его было невозможно.
Роль эмоций в групповой сплоченности: организация и методы исследования
Первый из рассматриваемых примеров выявлен в ходе реализации проекта «Крестьянство на переломе эпох: анализ социальной организации современного российского села в условиях экономических трансформаций»17, полевой этап которого был осуществлен в октябре-ноябре 2013 г. Проект был нацелен на изучение жизненных устоев и стратегий экономической активности крестьян Белгородской области. Исследование основано на полуструктурированных интервью по предварительно составленному гайду. Отбор участников исследования проводился с использованием удобной выборки. Были собраны 30 интервью. Восемь интервью были взяты у информантов с юридически оформленным статусом индивидуального предпринимателя; четыре — у женщин пенсионного возраста, прекративших официальную трудовую деятельность не более двух лет назад; и
Vol. 95, № 4. P. 933-943. URL: http://psycnet.apa.org/journa]s/psp/95/4/933/; De Hooge I., Zeelenberg M., Breugelmans S. Restore and protect motivations following shame [Electronic resource] // Cognition and Emotion. 2010. Vol. 24. P. 111-127. URL: http://www.tandfonline.com/ doi/abs/10.1080/02699930802584466#.VQBOZI4W71s.
15 См.: Stuewig J., Tangney J., Heigel C., Harty L., McCloskey L. Shaming, blaming and maiming. Functional Links among the moral emotions, externalization of blame and aggression// Journal of Research in Personality. 2010. Vol. 44, № 1. P. 91-102; Tangney J. Situational determinants of shame and guilt in young adulthood // Personality and Social Psychology Bulletin. 1992. Vol. 18. P. 199-206.
16 См. обзоры: Симонова. Указ. соч.; Ефремова М. В., Григорян Л. К. Коллективные эмоции вины и стыда: обзор современных исследований // Современная зарубежная психология.
2014. Т. 3 (4). С. 71-88.
17 Проект «The peasantry of the Belgorod region in 2000-2013: complex analysis of the development of economic activity and social organization of rural life» был осуществлен при поддержке Basic Research Program at the National Research University Higher School of Economics, под руководством проф. Эфендиева А. Г. Подробно об организации исследования и полученных результатах см.: EfendievA. G., Sorokin P. S., KozlovaM. A. Changes in the Rural Life in Belgorod Region in 2000-2013: Consequences of Economic Transformations // Journal of Rural Development.
2015. Vol. 34(4). P. 509-527.
18 интервью — у людей трудоспособного возраста старше 20 лет, совмещающих наемный труд и самозанятость. Транскрипты интервью были проанализированы с помощью простого кодирования вокруг темы «эмоции», куда включались прямые указания на эмоции, сильно эмоционально окрашенные выражения, использован анализ вербальных маркеров эмоций, адаптированный к российскому социально-культурному контексту18.
Предмет второго исследования — формы сплоченности в сообществе россиян-добровольцев Новороссии. Использовалась целевая выборка, ориентированная на поиск индивидов, суждения и оценки которых могут быть показательны (информационно насыщены) для изучения моральных компонентов сплочения сообщества. Было проведено 10 интервью. Все респонденты — мужчины в возрасте от 27 до 42 лет с уровнем образования не ниже средне-специального, постоянно проживающие в городах Центрального региона России, имевшие опыт участия в военных действиях на территориях Донецкой и Луганской республик от 1 до 8 месяцев.
Второе исследование также основано на анализе полуструктурированных интервью, однако в данном случае центральной темой, обсуждавшейся с информаторами, стала сплоченность сообщества добровольцев. Разработанный гайд включал следующие блоки.
1. Принадлежность. Идентичность. Блок включает вопросы, позволяющие установить спектр групп, с которыми индивид идентифицирует себя.
2. Ценностно-ориентационное единство группы. Блок включает вопросы, ответы на которые позволяют составить «ценностный профиль» респондента и оценить степень субъективной близости индивидуальных ценностей ценностям группы, с которой респондент себя идентифицирует.
3. Определенность и проницаемость групповых границ. Этот блок включает вопросы о сложности/легкости вхождения в группу, механизмах и ритуалах «инициации», маркерах групповой принадлежности.
4. Радиус сплоченности. Блок включает вопросы, позволяющие охарактеризовать отношение к представителям ин- и аутгрупп, определить когнитивную и эмоциональную составляющие представлений респондента об индивидуальном и групповом окружении, выделить разные степени доверия по отношению к различным социальным объектам.
5. Удовлетворение потребностей индивида в группе (мотивационная сплоченность). Включает вопросы, позволяющие выявить мнения респондентов о потенциальных возможностях группы в целом и отдельных ее представителей удовлетворять индивидуальные потребности членов группы.
6. Динамические аспекты сплоченности.
6.1. Лояльность по отношению к группе. Блок включает вопросы, позволяющие описать факторы, побуждающие индивида оставаться в составе группы, выявить когнитивные и эмоциональные аспекты привлекательности группы реальной и воображаемой.
18 См.: Scheff. 8ойа1-ешо1юпа1 world...
6.2. Ингрупповая дифференциация. Блок включает вопросы о гомогенности группы в представлении респондента и характере отношений внутри сообщества.
6.3. Межгрупповые отношения. Ответы на вопросы блока позволяют дифференцировать стратегии межгруппового взаимодействия, как желаемые, так и реальные, в соответствии с представлениями респондента, описать представленную в сознании респондента историю и перспективы межгруппового восприятия и взаимодействия.
7. Структурные аспекты сплоченности. Вопросы блока позволяют раскрыть представления респондента о формальной и неформальной структуре группы, описать разного рода символические конвенции, обеспечивающие групповую сплоченность и сохранение/трансформацию структуры: знаки группового членства, правила поведения (приемлемое и неприемлемое), статусные отличия, полномочия.
Из описания использованного гайда ясно, что прямых вопросов об испытываемых по тем или иным поводам чувствах информаторам не задавалось. Поскольку мы предполагаем, что негативные моральные эмоции, в ряде случаев обеспечивающие сплочение сообщества, являются социально не одобряемыми и потому мало осознаваемыми или тщательно скрываемыми, прямые вопросы об этих эмоциональных состояниях были исключены. Однако при работе интервьюера с информаторами и в ходе транскрибирования интервью фиксировались мимические и интонационные изменения, а также слова-маркеры эмоций19.
Таким образом, проблематика, связанная с эмоциональными аспектами сплочения, не рассматривалась в качестве предмета в первом из названных исследований и более пристально отслеживалась во втором. Однако в обоих случаях использование качественных методов позволило обнаружить множественные свидетельства эмоциональной оценки респондентами как актуальной социокультурной ситуации, так и собственного положения. Выражаемые информантами эмоции и их вербально-телесные маркеры позволили предположить, что эти эмоции являются одним из важных ресурсов объяснения изучаемых социальных процессов. Приведем далее основные результаты, которые имеют непосредственное отношение к выявлению условий, при которых моральные эмоции способствуют сплочению и активизации данных социальных групп (или, наоборот, разобщению или ослаблению и разрыву социальных связей).
19 См.: Goffman E. Interaction Ritual: Essays on Face-to-Face Behavior, N. Y., 1967; Scheff, Retzinger. Op. cit.; Retzinger S. M. Identifying anger and shame in discourse // American behavioral scientist. 1995. Vol. 38(8). P. 1104-1113; Scheff T. Bloody revenge — Emotions, nationalism and war. Lincoln, NE, 2000; Scheff T. Social-emotional world; Антонова Л. Е. Группа слов с семантикой стыда в современном русском языке // XXVI Международная филологическая конференция. Вып. 19. СПб., 2007. С. 177-180; Апресян Ю. Д. Стыдиться, стесняться, смущаться, конфузиться // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. М.; Вена, 2004. С. 1122— 1128; Меньшикова С. И. Концепт психического состояния «стыд» и вербальные средства его выражения// Вестник ТвГУ. Серия Филология. Вып. «Лингвистика и межкультурная коммуникация». 2007. № 3. С. 59-66.
Восприятие несправедливости жителями села: ослабление идентичности и социальных связей, потеря социальной сплоченности
В отношении крестьянства сразу укажем на отмеченную всеми информантами низкую социальную сплоченность. Все опрошенные отмечали как отсутствие крепких социальных связей и поддержки между односельчанами («Вообще отношения между людьми хуже стали, все как-то разобщены» (ж., 25 л.); «Вот трудно сейчас стало с людьми общаться, каждый в своей норе» (м., 60 л.)), так и изолированность села как такового («про нас забыли, мы никому не нужны» — типичное заявление опрошенных).
Ключевыми эмоциями здесь являются обида и стыд, а также в некоторых случаях зависть к односельчанам и людям, приезжающим из города. Возникновение этих моральных эмоций связано с определением текущей ситуации как моральной в терминах справедливости/несправедливости. Порождающее и подпитывающее их восприятие ситуации как несправедливой связано с низкой социальной ценностью крестьянского труда и оценкой его информантами как бесперспективного («Это тяжелый труд. Молодежь не хочет идти — это животноводство, это, как сказать — говно, да? С утра до ночи. Запах...» (ж., фермер, 43 г.)). Упоминание тяжести и неприятности труда с использованием ненормативной лексики отражает презрительное отношение к этому труду, которое респондент приписывает восприятию других людей и общества в целом. Субъективная оценка крестьянского труда как «тяжелого» и вредного для здоровья20 в сочетании с низкой доходностью передается теми же выражениями, отражающими презрение других людей и самопринижение — .негативный образ себя и невольный стыд («потому что нет ничего в карманах — одно говно» (м., 49 л.)). Невозможность приобрести желаемое — недоступность благ, предлагаемых современным «обществом потребления», — также порождает стыд, уверенность в том, что в этом обществе людям труда нет места, они не могут им наслаждаться, что, в свою очередь, вызывает чувство обиды и несправедливости с одной стороны и чувство зависти по отношению к тем, кто может себе это позволить.
Восприятие своего труда как никому не нужного, не пользующегося уважением, а самого себя как несоответствующего критериям успешности современного общества наносит сокрушительный удар по идентичности крестьянина, в том числе по его моральной идентичности. В новых условиях под ударом оказываются разные слои самоидентификации, и именно чувство стыда эксплицирует эти процессы.
Гражданская идентичность. Респонденты старшего возраста сравнивают актуальный статус крестьянина с советским периодом («Что хорошо было — это вот мы работали на ферме — это уважаемый труд был, как-то встаешь утром, идешь на работу, ты при деле, на тебя люди смотрят» (ж., 60 л.)). Эта апелляция к прошлому носит, вероятно, защитный характер: в условиях, когда крестьянский
20 Выразительный глагол используют респонденты для определения своего труда — «долбиться», говорят: «долбится на огороде», т. е. занимается монотонным, тяжелым, каждодневным трудом. В этом слове содержится эмоциональное отношение — труд тяжелый, результат не всегда окупает его, помимо этого грязный и не ценимый обществом.
труд не уважается, воспоминания о его былой почетности становятся попыткой восстановить утраченное чувство гордости, которое психодинамически связано с чувством стыда21.
Профессиональная идентичность. «Сельхозпродукция, она не кормит людей — тут мучений больше... Везде все растет, а деревенские — ни хрена не стоят. Деревня мудохается-мудохается — и ни хрена. Крестьянина как душили, так и душат» (м., 60 л.). Здесь очевиден механизм приписывания вины государству и бизнесу в ответственности за недооценку с их стороны и общества в целом крестьянского труда. Примечательно, что описание ситуации идет через слово «душат», часто этой физиологической реакцией сопровождается стыд и унижение22.
Личностная идентичность. Маркером стыда служит ощущение незначительности: «что ж я — клоп какой-то» (м., 45 л.).
В результате не остается ничего, за что можно «зацепиться» и собрать, выстроить новую идентичность, что также обусловлено потерей социальных связей в сельском сообществе, которое, с другой стороны, сопровождается идентификацией с крестьянами в целом и их нелегкой судьбой. «Не надо нам ничего, потому что уже просто дышать нечем — не то что жить, а дышать нечем. Крестьяне как были на коленях, так и останутся на коленях» (ж., 40 л.). Трудовая деятельность лишается ведущей мотивации, связанной с поддержанием личностной идентичности и публичного «лица», позволявшей компенсировать деструктивное влияние низкой экономической ценности крестьянского труда.
Следствие разочарований — зарождение и развитие чувства низкой эффективности собственной деятельности и неконтролируемости происходящего («От нас мало чего зависит» (ж., 23 г.)). Низкая самоэффективность, в свою очередь, приводит к сужению временной перспективы до точки, сфокусированной на проблемах сегодняшнего выживания, индивид отказывается от усилий, направленных на постановку отдаленных целей, перспективное планирование и выработку рациональных стратегий реализации намеченного. Активность приобретает хаотичный характер, ее эффективность еще больше снижается, и чувство беспомощности и утраты контроля над событиями собственной жизни растет.
Эмоциональные маркеры указывают на негативные последствия падения престижа сельского труда. Частично неосознанный стыд порождает не гнев, а подавленность, отказ от деятельности, разрыв связей; зависть также ведет к безнадежности, обвинению других людей и реальных или абстрактных социальных структур. Низкая самоэффективность сельских жителей является результатом непризнаваемого стыда и зависти к тем, кто справляется с ситуацией лучше. Усиливаются эти чувства под влиянием изменений хозяйственного уклада и трудовой этикой, которая уже не имеет ничего общего с советской, идеологически сформированной коллективистской этикой. В повседневных взаимодействиях респонденты воспринимают эти изменения как «презрение к своему труду», который они воспринимают как тяжелый, но в каком-то смысле «праведный», «необходимый», тот, который должен цениться, ведь он обеспечивает производство продуктов, жизненно необходимых обществу.
21 См. об этом: Симонова. Указ. соч.
22 См.: Scheff. Social-emotional world...
Этот социально-нормативный фон порождает и стыд за свое положение и занятие, и зависть к ближним — более успешным фермерам, к городским жителям, которым не надо так тяжело работать. Негативные эмоции часто не признаются, а проецируются и рационализируются, и вина за это положение приписывается государству, бизнесу, богатым людям, городским жителям и тем, кто преуспевает в непосредственной близости. Как следствие этих эмоций — обида, недовольство, безнадежность. Происходит в числе прочего потеря идентичности либо ее ослабление. Труд остался, а гордиться нечем. Отсюда стыд, который поддерживается отношением собственных детей сельских жителей и самими процессами урбанизации, а сельский труд не считается за достойную работу. Поэтому пассивность и низкая самоэффективность сельских жителей выглядят типичными и закономерными последствиями в сложившихся условиях.
Таким образом, в данном случае мы фиксируем социально-дисфункциональные последствия постоянно переживаемых, скрываемых и непризнаваемых эмоций, сопровождающих оценку ситуации как несправедливой — сокращение временной перспективы, распространение чувства беспомощности, отказ от конкуренции, активного преобразования ситуации и отчуждение (разрыв социальных связей), что в целом типично для малообеспеченных слоев населения23. В данном случае обнаружение негативных моральных эмоций, особенно стыда и обиды, свидетельствует об отсутствии источников поддержания позитивной моральной идентичности (нас не ценят окружающие и общество в целом), что, в свою очередь, указывает на потерю социальных связей (эрозию интеграции) и отсутствие сплоченности, которая была когда-то (ностальгия по прошлому).
Восприятие несправедливости представителями сообщества добровольцев Новороссии: усиление моральной идентичности
и групповой сплоченности
Целостность группы и характер межличностных связей в группе добровольцев оцениваются нашими респондентами очень положительно ( «Ну, я даже подчиненными их не называю, потому что они все мне близки, это мои ребята. Просто те люди, которые мне дороги, и находятся рядом со мной» (м., 42 г.)) как аспекты, с одной стороны, раскрывающие суть социальной сплоченности как таковой, с другой — отличающие сообщество добровольцев от любой другой социальной общности: «Сплоченность, на мой взгляд, это ополчение <...>. Это взаимовыручка, это друзья, мне кажется, в принципе это что-то основанное на взаимо... чем-то, неважно чем» (м., 40 л.). Подобного рода высказывания очевидно демонстрируют не только высокий уровень лояльности по отношению к своей группе, но и высокую степень ее идеализации, носящей моральный характер: сообщество добровольцев становится эталоном оценки сплоченности, и в сравнении с этим эталоном проигрывают иные группы, с которыми индивиду доводилось сталкиваться: «Сплоченность?Ну, я так считаю, что это, например, что сейчас менее всего осталось, более осталось в 2014 — начале 2015 в добровольческих отрядах в
23 См.: Chase E., Walker R. The co-construction of shame in the context of poverty: Beyond a threat to the social bond // Sociology. 2013. Vol. 47(4). P. 739-754; Симонова. Указ. соч.
Донбасе, ополчение, одним словом» (м., 43 г.). Очевидно, что основу целостности группы добровольцев составляет высокий уровень внутригрупповой лояльности: «Интервьюер: Как Вы полагаете, что может заставить Вас покинуть это сообщество?Респондент: Смерть»24 (м., 42 г.).
Очевидна и гордость, которую вызывает у опрошенных принадлежность к сообществу, что указывает на усиление моральной идентичности (позитивного образа себя).
С одной стороны, респонденты позиционируют свое сообщество как абсолютно открытое для включения самых разных людей и, соответственно, весьма разнородное по составу ( «Один быт, вот, при этом люди могут быть абсолютно разные и разношерстные» (м., 27 л.)). Однако, как видно из следующих цитат: «Ну, например, у меня появляются сомнения по поводу чего-либо, лучше не говорить, умолчать, потому что ситуация, что все напряжены, и любое твое слово может привести к тому, что оно даже проверяться не будет. Лучше иногда не говорить» (м., 30 л.); «Уменя есть определенные наколки, связанные с моим прошлым. Я их очень скрывал, боялся, что за правосека меня там примут, за лазутчика за какого-нибудь» (м., 27 л.), — в реальности группа требует очень высокой лояльности и гомогенности («Наша группа — это люди, которые так или иначе жертвуют какими-то своими принципами ради одного общего дела» (м., 27 л.)), а «открытость» демонстрирует лишь по отношению к тем, кто абсолютно идентичен по ключевым параметрам. Таким образом, группа, требуя высокой степени гомогенности и доказательств лояльности, жестко регламентирует индивидуальное поведение своих членов.
Интересно, что респондентами сообщество добровольцев репрезентируется как эгалитарное, приветствующее разнообразие в своей среде и открытое к взаимодействию с другими, однако только в том случае, если инаковость «других» определяется любыми признаками, кроме ключевого — отношения к независимости региона как морально очевидного. Если позиция «другого» отличается по этому группообразующему признаку, он автоматически превращается во врага. Описанное расхождение осознаваемого и неосознаваемого уровней интерпретации сплоченности вызывает особенный интерес.
Все наши информанты — молодые и среднего возраста жители крупных городов Центральной России с уровнем образования не ниже средне-специального. По всей видимости, относительно социально благополучными людьми среднего возраста демократическая риторика с акцентами на толерантности и эгалитар-ности усвоена достаточно прочно, для того чтобы, во-первых, воспроизводиться автоматически, во-вторых, выступать блокирующим фактором для осознания мотивации собственных действий. То, что противоречит соответствующим ценностям, по возможности, умалчивается. Если же умолчать очевидное не удается, то актуализируется иной механизм защиты — «противник» переводится в разряд существ, по отношению к которым ценности толерантности объявляются нерелевантными.
Итак, в представлениях добровольцев Новороссии мы наблюдаем сложную и местами противоречивую картину в представлениях, оценках и стратегиях реа-
24 И — интервьюер, Р — информант (респондент).
лизации групповой сплоченности: с одной стороны, наши респонденты склонны транслировать в качестве идеальной модель, соответствующую «сплоченности во имя...» (благополучия населения региона, мира). Такого рода сплоченность предполагает отсутствие или условность границ и толерантность к гетерогенности внутри группы. Однако это невозможно в принципе в случае, если группа формируется как воюющая армия. Что в таком случае предпринимает индивид для того, чтобы избежать когнитивного диссонанса? Он либо постепенно ослабляет контакты с теми, кто несет потенциальную угрозу его позитивному «образу Я», основанному на групповой идентичности («Ясо многими людьми общался, вот, не очень понимают это все (присоединение информанта к добровольческому движению. — Примеч. авт.). Никто не знал, что так получится. Для меня Украина — это в целом было отдельное государство, до которого мне было плевать, ну есть они и есть. У меня ничего общего с Украиной нет. У моих друзей и знакомых — да, есть. Вот поэтому друзей и знакомых стало меньше» (м., 27 л.)), либо утверждает открытость групповых границ, а тех, кто является по определению врагом, вычеркивает из числа потенциальных членов, т. е. попросту объявляет «не людьми» («УКРОПЫ, бандформирования, с которыми я пытаюсь по мере своей возможности бороться, для меня у этих людей конкретно, нет общечеловеческих ценностей совершенно. Это для меня, скажем так, высокое заявление будет, но для меня — это не люди» (м., 39 л.)). Ситуация довольно банальная, неоднократно описанная в антропологической литературе по отношению к «примитивным» обществам25: «Насилие в отношении других человеческих существ идет рука об руку с их дегуманизацией»26. Высказывания о врагах сопровождались рассуждениями о Великой Отечественной войне и борьбе с фашизмом, что не оставляло сомнений в моральной уверенности информантов и подкреплении чувства гордости. Кроме того, здесь были наиболее очевидны яркие проявления возмущения (моральной эмоции гнева), которые также усиливали представления о моральной идентичности и братские чувства к членам группы.
* * *
Итак, в обоих рассмотренных случаях источником наблюдаемых и фиксируемых в тексте интервью эмоций становится оценка ситуации как несправедливой (то есть ситуация определялась в терминах морали), которая «задевала» и раскрывала моральную идентичность. Однако в первом случае в качестве субъекта несправедливости видятся «свои» — страна, которая несправедлива по отношению к тем, кто ее кормит (к более узкой группе «своих»); во втором случае — субъект и объект несправедливости — аутгруппы, из которых одна — «жертва» — имеет связи с ингруппой. При этом аутгруппа-«агрессор» наделяется чертами «исконного врага», соответственно, отношение к нему лишается любых элементов двойственности, очищается от сомнений: «Мы все являемся ярыми
25 См.: ЧесновЯ. В. Лекции по исторической этнологии. М., 1998.
26 Castano E., Giner-Sorolla R. Not quite human: Infrahumanization in response to collective responsibility for intergroup killing // Journal of Personality and Social Psychology. 2006. Vol. 90(5). P. 805.
противниками войны, можно даже сказать пацифистами, поэтому наша цель — скорейший разгром сил АнТО (Антинародной террористической операции), уничтожение праворадикальных формирований и всех тех, кто пришел в Ново-россию сеять смерть и разрушение»27. Подобного рода репрезентация источника несправедливости однозначно демонстрирует путь восстановления позитивной идентичности.
Ключевой в данном случае становится эмоция негодования — «морального гнева». Именно она становится основой сплочения сообщества. Негодование возникает в том случае, если группа чувствует несправедливость в отношении себя, если внешняя опасность угрожает ее физическому существованию, целостности или идентичности, и в этом отношении сближается с эмоцией стыда, но заключает в себе изначально более выраженный импульс к действию. Упомянутые выше связи группы-«жертвы» с ингруппой имеют преимущественно имиджевый характер. Поддержка объекта несправедливого отношения становится в данном случае инструментом поддержания позитивного образа ингруп-пы как сильной державы, стоящей на страже мира, продолжающей дела дедов, остановивших фашизм. Угроза репутации ингруппы порождает «имиджевый стыд», который, в свою очередь, становится источником агрессии по отношению к любому наблюдателю как к субъекту, потенциально способному увидеть «потерю лица»28.
Важно, кроме прочего, обратить внимание на роль идентичности в оценке действий ингруппы, которая может как усиливать, так и ослаблять выраженность негативных моральных эмоций. С одной стороны, лица, имеющие сильную групповую идентичность и привязанность к группе, потенциально острее переживают стыд в ситуации отвержения группой или действий группы, которые они оценивают как несправедливые (в случае крестьян — по отношению к себе). С другой стороны, эта идентификация с группой может привести людей к возникновению моральных шор в отношении совершенных группой действий, а также к поиску способов поддержания ее невиновности (к примеру, не замечать эти нарушения или оправдывать их)29.
Негативные моральные эмоции, в частности стыд, вина, зависть и ресенти-мент, имеют общие черты и связаны между собой, часто подразумевают и обусловливают друг друга. Основной их характеристикой выступает социальный и потенциально коллективный характер, эти эмоции участвуют в формировании и ослаблении/разрушении социальной сплоченности. Вероятность превращения этих социальных эмоций в хронические, если ситуация не будет меняться, создает потенциально опасные условия для социального порядка: способствует усилению социальной сплоченности определенных групп людей против/в оппо-
27 Страница сообщества добровольцев ВК. URL: https://dobrovolec.org/about/.
28 См.: Rees J. H., Allpress J. A., Brown R. Group-based emotions for ingroup wrongdoing affect attitudes toward unrelated minorities // Political Psychology. 2013. Vol. 34. P. 387-407.
29 См.: DoosjeB., BranscombeN. R., SpearsR., Manstead A. S. R. Consequences of national ingroup identification for responses to immoral historical events // Collective guilt: International perspectives / N. R. Branscombe, B. Doosje, eds. N. Y., 2004. Р. 95-111; JohnsM, Schmader Т., LickelB. Ashamed to be an American? The role of identification in predicting vicarious shame for Anti-Arab prejudice after 9-11 // Self and Identity. 2005. Vol. 4(4). P. 331-348.
зиции существующей системе социальных норм. Главное в образовании таких социальных объединений — рождающееся чувство социальной справедливости или несправедливости, которое толкает людей к объединенным действиям. В свою очередь, эти чувства усиливаются не только в результате оценки объективного положения вещей, но и под воздействием испытываемых эмоций. В этом случае механизмы атрибуции, которые, по Дж. Тернеру, активируются, прежде всего в ситуации подавления негативных эмоций, направленных на индивидуальное Я30, играют ключевую роль в сплочении сообщества. Если в результате приписывания определенные люди или социальные группы (классы, структуры, институты, государство) рассматриваются в качестве причины собственного несоответствия моральным ожиданиям, то возникают разные виды гнева, направленные против них, — раздражение, неудовольствие, досада. Следствием переживания несправедливости становится потребность в устранении факторов, угрожающих индивидуальному/групповому достоинству или благополучию, и в восстановлении позитивного образа31. Реализоваться эта потребность может как в формах просоциального поведения, направленного на сплочение и развитие ингруппы32, так и в деструктивных формах — социальной изоляции и экстернализации вины и ответственности. Для прогнозирования развития сплоченности участвующих в данном контексте групп и возникновения новых социальных объединений и их действий необходимо, прежде всего, включать в анализ социально-структурные факторы, которые могут усиливать вероятность превращения определенных моральных эмоций в хронические, то есть, по сути, структурно-эмоциональные факторы, а также ситуационные факторы, которые могут усиливать данные эмоции (речь идет прежде всего о стыде, зависти, ре-сентименте) и способствовать социально-психологической динамике данных эмоций, их перерождению в другие, более острые эмоции — гнев, негодование, ярость.
Ключевые слова: социальная сплоченность, моральные эмоции, социальная идентичность, стыд, гнев, справедливость/несправедливость.
30 Cm.: Turner J. H. Face-to-face: Towards a sociological theory of interpersonal behavior. Stanford, CA, 2002.
31 Cm.: Iyer A., Schmader T., Lickel B. Why individuals protest the perceived transgressions of their country: The role of anger, shame, and guilt // Personality and Social Psychology Bulletin. 2007. Vol. 33. P. 572—587; Shepherd L., Spears R., Manstead A. S. R. 'This will bring shame on our nation': The role of anticipated group-based emotions on collective action // Journal of Experimental Social Psychology. 2013. Vol. 49. P. 42—57; Schmader T., Lickel B. The approach and avoidance function of guilt and shame emotions: Comparing reactions to self-caused and other-caused wrongdoing // Motivation and Emotion. 2006. Vol. 30. P. 43-56.
32 Cm.: DeHoogeI. E., ZeelenbergM., BreugelmansS. M. Restore and protect motivations following shame // Cognition and Emotion. 2010. Vol. 24. P. 111-127; Gausel N., Leach C. W. Concern for self-image and social image in the management of moral failure: Rethinking shame // European Journal of Social Psychology. 2011. Vol. 41. P. 468-478.
Moral Emotions as the Mechanisms of Social Cohesion
M. KOZLOVA, O. SlMONOVA
The article discusses emotions in the context of interdisciplinary studies of morality. Special attention is paid to the negative moral emotions and their social function — the cohesion ofthe group through the actualization ofidentity. On the basis oftwo case studies we considered the role of negative moral emotions in the formation of the new identities and the group cohesion. it is revealed that the source of emotion is the assessment of the situation as unfair. In the first case, in-group is seen as the subject of injustice, in the other — outgroups are the subject and the object of injustice. Outgroup-«aggressor» is endowed with the features of the «ancient enemy». An indignation becomes the key emotion and it forms the basis of the group cohesion. Reputation risk for the in-group generates «image shame», which, in turn, becomes a source of aggression towards any observer, as a potential witness of the «loss of face».
Keywords: social cohesion, moral emotions, social identity, shame, anger, justice.
Список литературы
1. Антонова Л. Е. Группа слов с семантикой стыда в современном русском языке // XXVI Международная филологическая конференция. Вып. 19. СПб., 2007. С. 177—180.
2. Апресян Ю. Д. Стыдиться, стесняться, смущаться, конфузиться // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. М.; Вена, 2004. С. 1122—1128.
3. Гофман А. Б. Солидарность или правила, Дюркгейм или Хайек? О двух формах социальной интеграции // Социологический ежегодник-2012: Сб. научных трудов / Н. Е. Покровский, Д. В. Ефременко, ред. М., 2013. С. 97—167.
4. Ефремова М. В., Григорян Л. К. Коллективные эмоции вины и стыда: обзор современных исследований // Современная зарубежная психология. 2014. Том 3 (4). С. 71—88.
5. Меньшикова С. И. Концепт психического состояния «стыд» и вербальные средства его выражения// Вестник ТвГУ. Серия Филология. Вып. «Лингвистика и межкультурная коммуникация». 2007. № 3. С. 59—66.
6. Симонова О. А. Социология эмоций и социология морали: моральные эмоции в современном обществе / Социологический ежегодник-2013—2014: Сб. научных трудов / Н. Е. Покровский, Д. В. Ефременко, ред. М., 2014. С. 148-187.
7. Хаузер М. Мораль и разум: Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла. М., 2008.
8. Чеснов Я. В. Лекции по исторической этнологии. М., 1998.
9. Шёк Г. Зависть: теория социального поведения. М., 2010.
10. Barbalet J. M. Emotion, social theory and social structure: A macrosociological approach. Cambridge, 1999.
11. Bargh J. A, Ferguson M. J. Beyond behaviorism: on the automaticity of higher mental processes // Psychological Bulletin. 2000. Vol. 126. P. 925-945.
12. BellD. The cultural contradictions of capitalism. N. Y., 1976.
13. Blasi A. Moral Cognition and Moral Action: A Theoretical Perspective // Developmental Review. 1983. № 3. Р. 178-210.
14. Blasi A. Moral functioning: Moral understanding and personality // Moral development, self and identity: Essays in honor of Augusto Blasi / D. K. Lapsley, D. Narvaez, eds. Mahwah, NJ, 2004. P. 189-212.
15. Castano E., Giner-Sorolla R Not quite human: Infrahumanization in response to collective responsibility for intergroup killing // Journal of Personality and Social Psychology. 2006. Vol. 90(5). P. 805.
16. Chase E., Walker R. The co-construction of shame in the context of poverty: Beyond a threat to the social bond // Sociology. 2013. Vol. 47(4). P. 739-754.
17. De Hooge I. E., Zeelenberg M., Breugelmans S. M. Restore and protect motivations following shame // Cognition and Emotion. 2010. Vol. 24. P. 111-127.
18. De Hooge I., Breugelmans S., ZeelenbergM. Not so ugly after all [Electronic resource]: When shame acts as a commitment device // Journal of Personality and Social Psychology. 2008. Vol. 95, № 4. P. 933-943. URL: http://psycnet.apa.org/journals/psp/95/4/933/.
19. De Hooge I., Zeelenberg M., Breugelmans S. Restore and protect motivations following shame [Electronic resource] // Cognition and Emotion. 2010. Vol. 24. P. 111-127. URL: http:// www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/02699930802584466#.VQB0ZI4W71s.
20. Doosje B., Branscombe N. R., Spears R., Manstead A. S. R. Consequences of national ingroup identification for responses to immoral historical events // Collective guilt: International perspectives / N. R. Branscombe, B. Doosje, eds. N. Y., 2004. P. 95-111.
21. Efendiev A. G., Sorokin P. S., Kozlova M. A. Changes in the Rural Life in Belgorod Region in 2000-2013: Consequences of Economic Transformations // Journal of Rural Development. 2015. Vol. 34 (4). P. 509-527.
22. Etzioni A. On social and moral revival // Journal of Political Philosophy. 2001. Vol. 9 (3). P. 356-371.
23. Gausel N, Leach C. W. Concern for self-image and social image in the management of moral failure: Rethinking shame // European Journal of Social Psychology. 2011. Vol. 41. P. 468-478.
24. Goffman E. Interaction Ritual: Essays on Face-to-Face Behavior. N. Y., 1967.
25. Haidt J. The emotional dog and its rational tail: A social intuitionist approach to moral judgment // Psychological Review. 2001. Vol. 108. P. 814-834.
26. Handbook of the Sociology of Emotions / J. E. Stets, J. H. Turner, eds. N. Y., 2006.
27. Iyer A., Schmader T., Lickel B. Why individuals protest the perceived transgressions of their country: The role of anger, shame, and guilt // Personality and Social Psychology Bulletin. 2007. Vol. 33. P. 572-587.
28. Johns M., Schmader T., Lickel B. Ashamed to be an American? The role of identification in predicting vicarious shame for Anti-Arab prejudice after 9-11 // Self and Identity. 2005. Vol. 4(4). P. 331-348.
29. Lockwood D. Civic integration and social cohesion // Capitalism and social cohesion: Essays on exclusion and integration / I. Gough, G. Olofsson, eds. Basingstoke, 1999. P. 63-84.
30. Quintanilla L., Jensen de Lopez K The niche of envy: Conceptualization, coping strategies, and the ontogenesis of envy in cultural psychology // Culture & Psychology. 2013. Vol. 19 (1). P. 76-94.
31. Rees J. H., Allpress J. A., Brown R. Group-based emotions for ingroup wrongdoing affect attitudes toward unrelated minorities // Political Psychology. 2013. Vol. 34. P. 387-407.
32. Retzinger S.M. Identifying anger and shame in discourse // American behavioral scientist. 1995. Vol. 38(8). P. 1104-1113.
33. SayerA. Class, moral worth and recognition // Sociology. 2005. Vol. 39 (5). P. 947-963.
34. ScheffT. Bloody revenge — Emotions, nationalism and war. Lincoln, NE, 2000.
35. ScheffT. Social-emotional world: Mapping a continent // Current Sociology. 2011. Vol. 59 (3). P. 347-361.
36. Scheff T. J., Retzinger S. M. Violence and emotions: Shame and rage in destructive conflicts. Lexington, 1991.
37. Schmader T., Lickel B. The approach and avoidance function of guilt and shame emotions: Comparing reactions to self-caused and other-caused wrongdoing // Motivation and Emotion. 2006. Vol. 30. P. 43-56.
38. Shepherd L., Spears R., Manstead A. S. R. 'This will bring shame on our nation': The role of anticipated group-based emotions on collective action // Journal of Experimental Social Psychology. 2013. Vol. 49. P. 42-57.
39. Stuewig J., Tangney J., Heigel C., Harty L., McCloskey L. Shaming, blaming and maiming. Functional Links among the moral emotions, externalization of blame and aggression// Journal of Research in Personality. 2010. Vol. 44. № 1. P. 91-102.
40. Tangney J. Situational determinants of shame and guilt in young adulthood // Personality and Social Psychology Bulletin. 1992. Vol. 18. P. 199-206.
41. Turner J. H. Face-to-face: Towards a sociological theory of interpersonal behavior. Stanford, CA, 2002.
42. Turner J. H., Stets J. E. Moral Emotions // Handbook of the Sociology of Emotions / J. E. Stets, J. H. Turner, eds. N. Y., 2006. P. 544-566.
43. Turner J. H., Stets J. E. The sociology of emotions. Cambridge, 2005;
44. Zajonc R. B. Feeling and thinking: Preferences need no inferences // American Psychologist. 1980. Vol. 35. P. 151-175.
