CC BY
463
ПРОШЛОЕ РЕГИОНА В ИСТОРИЧЕСКИХ И АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ
THE FORETIME OF THE REGION IN HISTORICAL AND ARCHEOLOGICAL RESEARCHES
УДК [94 + 325] (571.6)
Т. В. Воробьева ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТИР РОССИИ
В статье рассматривается теория фронтира, позиции зарубежных и российских историков по исследуемой проблеме. Автором анализируется колонизационный процесс на Дальнем Востоке, рассматривается движение российского фронтира от Сибири к Северо-западу Америки, его специфика. Особое внимание уделено выходу России на Тихоокеанское побережье.
Ключевые слова: фронтир, колонизация, методология, экспедиции, Дальний Восток, Камчатка, РАК
T. V. Vorobyova RUSSIA’S EASTERN FRONTIER
The article views the theory of frontier and the approaches of native and foreign historians to the investigated problem. The author analyses the process of colonization in the Far East, studies the move of Russian frontier from Siberia to the North-West of America, and its specificity. Special attention is given to the access of Russia to the Pacific seaboard.
Key words: frontier, colonization, methodology, expeditions, Far East, Kamchatka, RAC
Термин «фронтир», выйдя за пределы американской исторической науки, уже прочно вошел в российскую историографию, особенно активно им пользуются историки, исследующие социально-экономическое развитие географических окраин царской России, Российской империи. Но произошло это сравнительно недавно, в связи с долгим идеологическим противостоянием советских и американских историков, связанным с трактовкой «добровольного вхождения» коренных народов в Российское государство, в отличие от «тяжелой судьбы американских индейцев». Современная отечественная историография, избавившись от идеологических оков, пробует применить некоторые концепции фронтира к изучению освоения российских территорий. Основания для этого есть: обе страны совершили огромный колонизационный бросок, в обеих были отчаянные завоеватели, вхождение в зону дикой природы, столкновения с аборигенами. Но в колонизационных процессах России и США не меньше и различий, которым также посвящены многие исследования последних лет [1, 3, 4, 11, 12, 20, 23].
Историк Фредерик Джексон Тернер 12 июля 1893 г. представил Американской Исторической Ассоциации, собравшейся по случаю Всемирной выставки в Чикаго (Иллинойс), свою концепцию американской истории. Это была первая попытка выявить ключевые силы, определившие процесс американской колонизации. Исследование Ф. Дж. Тернера не просто оживило американскую историческую мысль, но и заложило основы всей последующей американской историографии, а теория фронтира получила мировое признание, сделав Тернера классиком исторической науки.
Автор утверждал, что различия, отличающие американцев от европейцев, обязаны долгому трехвековому периоду расширения территории, требующей заселения. На протяжении всего этого времени люди покидали свои дома, чтобы начать новую жизнь на успешном пограничье, отбрасывая по мере продвижения часть своего культурного багажа. В новых домах многие обычаи цивилизации были отвергнуты, поскольку многие традиции, устройство жизни, общественные институты — все, что было приемлемо в плотно заселенной
Европе, было неприемлемо на малозаселенных фермерских просторах Запада. Там требовалось меньше контроля, правительственные функции были упрощены, экономическая активность возвращалась к принципу самодостаточности, и культурная активность замедлялась. Человек фронтира, сталкиваясь с дикостью неосвоенных просторов, с коренными жителями, которым не были знакомы достижения цивилизации, сам возвращался на примитивные позиции. Но постепенно количество переселенцев увеличивалось, и возрастал уровень цивилизованности. Правительственный контроль крепнет, начинается экономическая специализация, формируются сложные социальные организации, возрастает культурная активность. Ф. Дж. Тернер считал, что эти перемены происходят благодаря конкретному влиянию приграничья. Оно формирует человека нового типа, создающего новую демократическую государственность. Таким образом, главным фактором, определившим американскую историю, Ф. Дж. Тернер считал фронтир. Фронтир, по Тернеру,— это внешний край движущейся вперед колонизационной волны — точка встречи дикости и цивилизации, это не просто движение вперед вдоль одной линии, а возвращение к примитивным условиям постоянно движущейся вперед границы, где общественное развитие становилось постоянным началом с каждой новой пограничной чертой. Тернер отмечал, что жизненный уклад фронтира, формируясь на стыке двух цивилизаций, всегда отличается от жизни в старых поселениях [39].
Для нас представляется важным, что задолго до появления работы Ф. Дж. Тернера в 1851 г. профессор Московского университета Сергей Михайлович Соловьев изложил свою теорию «колонизации». Она была представлена в предисловии к 1-му тому «Истории России с древнейших времен», которую он рассматривал как главный итог своего научного творчества. Термин «колонизация» впервые был употреблен С. М. Соловьевым в публичных лекциях, прочитанных весной 1851 г. в Московском университете и впоследствии опубликованных под названием «Взгляд на историю установления государственного порядка в России до Петра Великого».
С. М. Соловьев утверждал, что территориальный рост российского государства с древ-
нейших времен был предопределен заселением огромных пространств путем «колонизации». Восточнославянское население систематически выделяло из своих рядов новых и новых поселенцев, которые проникали все далее вглубь Евразии. Славянское население находилось в постоянном движении. Оно искало наиболее оптимальные условия существования, осваивало непочатые богатства природы и сразу переходило на новое место обитания, как только возникала трудность в добыче пропитания или угроза его безопасности. С. М. Соловьев стремился рассмотреть феномен российской колонизации в контексте мирового исторического процесса, указывая одновременно на ее специфику. Он сравнивал расширение территории России с историческим процессом обретения европейскими державами заморских владений: «Всем племенам Европы завещано историею высылать поселенцев в другие части света, распространять в них христианство и гражданственность; западным европейским племенам суждено завершать это дело морским, восточному племени, славянскому,— сухим путем» [22, с. 151]. Соловьев считал, что освоенные благодаря труду ходивших с топором, плугом и сохой русских поселенцев территории нельзя считать колониями, ибо они не отделены морем от метрополии и с самого начала развивались как неотъемлемые части страны, хотя никогда не утрачивали характер целины.
Таким образом, во второй половине XIX в. В России и в США возникли теории, ставшие методологической основой последующих исторических исследований в обеих странах.
Хотя и отсутствуют опубликованные подтверждения, тем не менее нельзя исключить, что Соловьев, будучи в Западной Европе, знал
о возникновении в 1840-х гг. в Великобритании нового направления в политической экономии, получившего название «теория колонизации». Ее основоположниками были Э. Уэйкфилд и Г. Меривейл. В конце 1830-х — начале 1840-х гг. Г. Меривейл читал лекции в Оксфорде, в которых отрицал целесообразность и полезность вмешательства центральной власти в распорядок и условия землеустройства в колониях. Он требовал полного самоуправления для поселенцев, чтобы сохранить их заинтересованность в развитии экономических связей с метрополией [35, р. 274]. Противоположную позицию
занял Уэкфилд. В своем классическом труде «Взгляд на искусство колонизации в современном отношении к Британской империи в переписке между государственными деятелями и колонистом», опубликованном в 1849 г., он поставил перед правительством задачу создания новой системы выселения из метрополии [44].
Анализ литературы, которую использовал Ф. Дж. Тернер, также свидетельствует о том, что взгляды европейских историков, изучавших мировые процессы колонизации, были ему хорошо знакомы. Так, в примечаниях к первой главе он упоминает работу итальянского экономиста Лориа, который утверждал, что изучение колониальной жизни является хорошей помощью в понимании стадий Европейского развития и что колониальные поселения для экономической науки, как горы для геологии, проясняющие первичные напластования [39].
Научное познание не имеет границ, и нет ничего удивительного в том, что российский и американский историки смогли творчески синтезировать идеи своих предшественников и современников и применить их к истории своих стран.
Но долгий период господства марксистско-ленинской методологии лишил российскую историографию свободного научного сообщения со страной, находящейся в состоянии «холодной войны» с СССР. Между тем, именно российские историки-эмигранты, сформировавшие свое мировоззрение на трудах классиков отечественной историографии, и в первую очередь на работах С. М. Соловьева, пробудили интерес американской исторической общественности к колонизационным процессам на территории России [5, с. 141]. Другие англоязычные историки, в свою очередь, также обратились к их исследованию с позиций теории Ф. Дж. Тернера [30-33, 38, 43].
Теория фронтира пережила несколько волн критики и повторных обращений к ней [26-
29, 36, 41-43], но, несомненно, она дала исследователям новые методологические подходы, в результате чего возникли сравнительные исследования политических, экономических, социальных и других фронтиров. Сегодня мы уже не задаемся вопросом, применима ли эта теория к российской истории. Наравне с теорией колонизации С. М. Соловьева она получила свое развитие и стала одним из методологических инструментов в исследовании
процесса расширения территории Российского государства.
Термин «фронтир», введенный в оборот. Ф. Дж. Тернером, уже достаточно широко используется не только в зарубежной, но и в отечественной историографии [1, 3, 4, 11, 12, 20, 23-25]. Как отмечает З. И. Резанова, «фрон-тир» может стать общенаучным термином, абстрагируясь от собственно исторических и социальных коннотаций историографической литературы, в пределах которой был создан, тем самым повторяя путь семантического развития смежного слова-понятия «граница» — от территориально-социального к отвлеченному, абстрактному значению. Ср.: «Граница —
1. «Линия, раздела между двумя владениями, областями // Линия, разделяющая территории государств; рубеж; 2. Предел, конец, допустимая норма». И у термина «фронтир» может сформироваться общенаучное значение «область, сфера преодоления границ (во втором значении), сфера снятия предела, пересечения норм» [20, с. 203-212]. Тем не менее, мы обращаемся к фронтиру с позиций, заданных еще в 1893 г. американским историком Фредериком Джексоном Тернером.
Несмотря на то, что появление концепции Ф. Дж. Тернера вызвало волну критических публикаций [26-29], со временем историки нашли достаточно оснований для ее применения. Так, например, в работе Леонарда Томпсона и Говарда Ламера отмечается, что фронтир можно рассматривать с позиций явления, характерного для исторических ситуаций, где сталкиваются различные социально-культурные типы, происходит взаимопроникновение представителей более развитых в социальноэкономическом плане поселенцев с коренными жителями [40]. Не случайно, обращаясь к российской истории, зарубежные исследователи рассматривают ее через призму американского движения на Запад. Действительно, в процессе освоения новых земель США и России можно найти много подобного, хотя различия в общественных устоях обеих стран и многие другие факторы по-разному отразились на покорении «дикого Запада» Америки и на российском движении «встречь солнцу».
Современные американские историки отмечают, что теория фронтира Ф. Дж. Тернера имеет как минимум два методологических недостатка: во-первых, это недостаток конк-
ретности в определении объекта и, во-вторых, недостаток строгости в отождествлении и классификации сопоставимых категорий внутри предмета исследования [40]. Это действительно так. Но, с другой стороны, такая ситуация дает определенную свободу исследователям в трактовке «фронтира». Таким образом, теорию фронтира можно рассматривать как инструмент, помогающий историкам исследовать различные аспекты социально-экономического формирования окраин государства. Следует согласиться с утверждением Н. Ю. Замятиной: «Основная характеристика фронтира — это его неопределенность, неустоялость, неустойчивость. Здесь истоки всех перечисленных социально-экономических явлений. Конечно, фронтир — комплексное многогранное явление, и ему можно было бы дать развернутую «многоэтажную» характеристику», где были бы упомянуты многочисленные экономические, социальные и политические аспекты... Фронтир — это зона неустойчивого равновесия. Фронтир существует только по своим собственным зыбким, неписаным законам, иначе это уже не фронтир. У него своя логика, свои правила. Как перегретый газ нельзя описать по законам, верным для обычного га-
за, так нельзя понять фронтир, основываясь на стереотипах жизни «большого общества» [12, с. 82]. С этих позиций попробуем рассмотреть движение российского фронтира к Северо-Западу Америки.
Российский фронтир двигался на протяжении нескольких столетий. Это был массивный и комплексный процесс, чье бесконечное разветвление еще полностью не осознано. От начала и до конца московское стремительное движение к Уралу, а затем через Сибирь к приграничью Пасифики было по существу зарожденным на воде, проходившим вдоль великих рек. Между 1585 и 1605 гг. русские двигались по направлению к нижним системам текущих на север Оби и Иртыша. К 1682 г. они исследовали. Енисей и его основные притоки. В 1630-х гг. они осуществляли судоходство на всем протяжении Лены и ее притоков. В 1640-х гг. они шли по течению рек Амур, Индигрика, Колыма и Анадырь. Между 1638 и 1650 гг. они проникли в Байкальскую тайгу. По мере того, как они продвигались по рекам и перебирались через волоки, покорители строили острожки и остроги в стратегических пунктах Тюмень (1586), Тобольск (1587),
Березово и Пелым (1593), Сургут и Тару (1594), Обдорск и Нарым (1595), Верхотурье (1598). Они достигли Мангазеи в 1604 г., Томска в 1604 г., Кузнецка в 1618 г., Енисейска, Красноярска в 1627 г., Братска (1631), Якутска (1632), Охотска (1649), Иркутска (1652) и Нерчинска (1653). Чем длиннее становились маршруты, тем чаще росли легенды в Москве, тем больше людей заселяли и другие остроги, которые служили штабами и центрами районного контроля с сетью зимовий, воздвигнутых у ключевых точек для местного наблюдения и сбора ясака, основной дани мехами, которая мотивировала все это мероприятие в целом.
На протяжении многих веков движение русских людей «встречь солнцу» было стремлением укрыться от непосильного гнета феодальной эксплуатации, от наказания, от преследований ортодоксальной церкви, многих вела надежда на стремительное обогащение, которое могла принести добытая пушнина. До 1700 г. русское движение через Северную Азию не было ни великим замыслом, ни четко координируемым, планируемым государственным предприятием. Это были, в основном, усилия промышленников, политических ссыльных или церковных диссидентов, гулящих людей, государственных крестьян, мастеровых и священнослужителей. Большей частью эти отчаянные путешественники были простыми, безграмотными людьми. Не было ни плана овладения, ни долговременного замысла, ни представления о конечном месте назначения. Выбирая направление, они больше полагались на местные познания и слухи, нежели на компасы и превыше всего на информацию, поставляемую местными проводниками. Это стихийное движение в основе своей определялось мировоззрением российских подданных, не знавших другого образа жизни, не имевших представления о свободном предпринимательстве. Подобно далеким монгольским ордам, они шли, чтобы собрать дань и не более. Поэтому не происходило первоначальное накопление капитала, не развивалось капиталистическое предпринимательство, не происходило экономического развития занятых территорий. Государство, воспринимая достижения землепроходцев как приращение сырьевых придатков, медленно «плелось позади», ставя остроги, посылая гарнизоны и устанавливая свой жесткий централизованный контроль. Когда правительство узнавало о новых областях, где можно
в
было собрать большую дань с местного населения, коменданты возведенных крепостей отправлялись в центры все еще не покоренных племен строить новые крепости и остроги. «Продвижение вперед затихало, пока не истощались пушные ресурсы, и не открывалось очередное меховое Эльдорадо. Каждое открытие вело к пушной лихорадке среди как правительственных людей, так и частных торговцев подобно золотой лихорадке в Америке. „Города бума—подобные Мангазее вырастали во время этой лихорадки лишь для того, чтобы затем остаться „городами-призраками—» [33, р. 140].
Походы на Камчатку начались в первой половине XVII в. Первые землепроходцы (М. Стадухин, И. Рубец и др.) не повлияли серьезно на развитие края. Но, благодаря им, появились первые чертежи реки Камчатки и карта полуострова. Знаменитый поход В. Атласова, его «скаски» положили начало новому этапу освоения края. К сожалению, Камчатка стала лишь сырьевым придатком, поставляющим пушнину в центр. Результатом этого были непрерывные восстания местных жителей и частые нападения коряков на ясачные караваны, следовавшие по пути в Ана-дырск. Они привели к тому, что ясачная казна с 1707 г. не вывозилась с полуострова вплоть до 1712 г. Правительство, ожидавшее от Камчатки огромных доходов, посылает туда отряд за отрядом, наделяя их начальников чрезвычайными полномочиями. Вторжение русской колонизации ускорило распад первобытных отношений у коренных жителей: промысел пушного зверя, носивший случайный характер, постепенно становится главной отраслью хозяйства, усиливается влияние военачальников, возглавлявших восстания против ясачных поборов, меновая торговля с русскими приводит к формированию экономической верхушки туземного населения. Таким образом, не изменив в целом экономическую ситуацию на полуострове, приход русских повлек за собой огромную деформацию социального строя народов Камчатки. Попытки немногочисленных русских переселенцев-казаков заняться земледелием давали скудный результат и опирались на жестокую эксплуатацию коренных жителей. Так, известный историк XVIII в. Г. Ф. Миллер, изучавший начало освоения Камчатки, сообщал, что в монастыре при НижнеКамчатском остроге вместо лошадей и быков использовали на пахоте холопов-ительменов,
а при бороновании пашни заставляли тянуть бороны ительменских девушек. Не удивительно, что жестокая эксплуатация, незаконные поборы ясака, самоуправство приказчиков привели к тому, что количество коренных жителей, проживавших на Камчатке к приходу В. Атласова, к середине XVIII в. сократилось с 20 до 8 тыс. человек [21, с. 49-51]. «Развивающий эффект» русского фронтира был минимален: на новое место жительства были привнесены образцы крепостнического уклада, казаки не стали носителями новых прогрессивных технологий и гражданского самосознания. Этому способствовала не только общая социально-экономическая ситуация в стране, отдаленность Камчатки от Якутска — центра царской администрации на Северо-Востоке, но и отсутствие альтернативных российских образцов ведения хозяйства. Более того, на какое-то время определяющим стал встречный фронтир. С. П. Крашенинников писал: «Казачье житье не разнствует почти от камчадальского, ибо как те, так и другие питаются коре-ньем и рыбою и в тех же трудах упражняются: летом промышляют рыбу и запасают в зиму, осенью копают коренье, дерут крапиву, а зимой вяжут из оной сети. Вся разница состоит в том: 1) что казаки живут в избах, а камчадалы по большей части в земляных юртах; 2) что казаки едят больше вареную, нежели сухую рыбу, а камчадалы больше сухую; 3) что казаки из рыбы делают различные кушанья, как, например, тельное, пироги, блины, оладьи и прочее, чего камчадалы до русских людей не знали» [21, с. 53].
Следующий толчок, несколько ожививший камчатскую землю, был связан с Первой и Второй Камчатскими экспедициями Витуса Беринга. Именно Вторая Камчатская экспедиция положила начало Петропавловску, именуемому в документах XVIII в. Петропавловскою гаванью. Став базой российских экспедиций к берегам Северо-запада Америки, Камчатка оставалась далекой провинцией. Российский фронтир шел узкой полосой от Иркутска — к Якутску — Охотску — Анадырю — ВерхнеКамчатскому острогу, затем — к Петропавловскому порту. Отсюда, через Камчатку, российский фронтир двинулся к Американскому континенту. В отличие от колонизации Сибири, схема русского продвижения в Северную Америку в XIX в. принципиально отличается от освоения Северной Азии: от начала до
конца всецело это рискованное путешествие к Северной Америке было задумано и организовано правительством. На протяжении всего периода правительство также финансировало или формировало все остальные экспедиции. Оно обеспечивало все, включая вооружение, кредитование, разрешения, наказания и награды. Оно поставляло большую часть мужской рабочей силы и предписывало правила поведения и отношения к коренному населению [36, р. 31]. Но феодальное правительство не давало развития частной инициативе. Когда Петр I отправил к далекой американской земле
I Камчатскую экспедицию Витуса Беринга, она вынуждена была двигаться через огромные пустынные пространства. Большинство трудностей экспедиции объяснялись экономической неразвитостью территорий, через которые команда В. Беринга прокладывала свой путь. «Оголодала вся команда,— писал Беринг в рапорте,— и от такого голоду ели лошадиное мертвое мясо, сумы сыромятные и всякие сырые кожи, платье и обувь кожаные» [18, с. 15]. И хотя стихийная колонизация сменялась организуемыми правительством акциями, ее продвижение сдерживалось жесткой централизацией, когда любая инициатива должна была получить поддержку Петербурга либо им же остановлена. Как известно, первый отряд экспедиции В. Беринга отправился в путь 24 января 1725 г. — за четыре дня до смерти Петра I, и время I Камчатской экспедиции совпало с началом эпохи дворцовых переворотов: до ее возвращения на престоле побывали Екатерина I, Петр II, пытались укрепиться «верховники», и, наконец, отказавшись от «Кондиций», трон заняла Анна Иоанновна. Государству было не до Беринга. В такой обстановке возникает ситуация, когда судьба великого дела может зависеть от частной инициативы самого правителя или человека к нему приближенного. К счастью, таким человеком стал обер-секретарь Сената Иван Кириллович Кириллов. Будучи причастным к организации первой экспедиции В. Беринга, инициатором экспедиции Афанасия Федотовича Шестакова и его преемника Дмитрия Ивановича Павлуцкого, он как никто другой был заинтересован в том, чтобы открытие геодезиста Михаила Спиридоновича Гвоздева получило свое продолжение. Следует согласиться с утверждением Н. Н. Пет-рухинцева о том, что «именно Кириллов, несомненно, беседовавший с Берингом, и улучшил
момент для того, чтобы привлечь внимание правительства к капитан-командору: 4 декабря 1730 г. появился указ Сената Берингу с требованием о подаче его предложений, результатом которых стали две короткие записки Беринга, оформившие идею второй Камчатской экспедиции» [17, с. 70], что и положило начало II Камчатской экспедиции. Сам же И. К. Кириллов начал реализовывать свой «Охотский проект», целью которого было укрупнение и заселение русскими людьми Охотска, создание русского крестьянского анклава со скотоводством и пашенным земледелием, с акционерными купеческими компаниями, рассчитанными на «дальнюю» торговлю, проект превращения Охотска в крупный морской порт, в основной центр развития всего российского тихоокеанского региона, рассчитанный на освоение куда более отдаленных пространствах [17]. Кириллову не дано было предвидеть, что в XIX в. появятся более удобные гавани и морские пути. Но достойно уважения его геополитическое понимание роли Дальнего Востока, необходимости иметь надежные базы для продвижения вперед. Именно отсутствие таких развитых центров станет одной из причин многочисленных трудностей поселенцев Русской Америки. Многое можно сделать силами одного человека, но далеко не все. В условиях придворных интриг, отсутствия государственной воли И. К. Кириллов не смог реализовать свой проект, но и та база, которую ему удалось создать, была большим подспорьем экспедиции. Однако крошечный Охотск с населением в 300 человек в 1737 г. не мог стать надежной опорой и для II Камчатской экспедиции, и для заокеанской колонии в Русской Америке. Да и не будь И. К. Кириллова, вряд ли бы Витус Беринг снова отправился в путь. Ведь не стала морской державой Китайская империя, хотя в XIV-XV вв. она была самая технологически развитая страна в мире, императорское правительство тратило на флот огромные деньги. Корабли под руководством известного мореплавателя Чжан Хэ доплывали до Восточного побережья Африки. Еще немного и они открыли бы Америку, и вся последующая история человечества сложилась бы иначе. Но имперская централизация проявила свое негативное влияние, когда в 1421 г-. столицу Поднебесной перенесли из портового Нанкина в далекий северный Пекин. Императорский двор перестал видеть флот и поэтому
перестал выделять на него деньги. Морская экспансия Китая остановилась [19, с. 164-165]. Так начал сворачиваться морской фронтир Китая.
Россия выступала на Тихоокеанское побережье не широким фронтом, а узкой лентой чудовищных трактов, путь по которым рискнувшие идти по ним сравнивали с десятью египетскими казнями [30, р. 113]. Оторванная от центра, Российско-американская кампания (далее — РАК) едва справлялась с проблемами обеспечения, поселенцы кампании не ощущали себя людьми, пришедшими «на веки поселиться», поэтому и основой жизнедеятельности колонии был промысел морского пушного зверя. Но, даже добыв меха, кампания не могла конкурировать с сопредельными странами. Кругосветные экспедиции были слишком дорогостоящими, а попытки диверсификации экономики не дали положительных результатов. Да и колонисты, в основной своей массе не чувствовали себя строителями собственной судьбы. В основном, за исключением чиновников и священнослужителей, немногих благородных исследователей нового края, подобных Лаврентию Алексеевичу Загоскину, большинство проживающих на территории РАК русских людей были привезены туда поневоле, поэтому больше были склонны грабить, пьянствовать, распутничая, возмущать аборигенов или просто ленились. Когда корабли, ненадолго останавливаясь в гавани Петра и Павла, продолжали свой путь к американским колониям, став базой российских экспедиций к берегам Северо-Запада Америки, Камчатка оставалась далекой провинцией. Российский фронтир шел узкой полосой от Иркутска к Якутску — Охотску — Анадырю — ВерхнеКамчатскому острогу, затем к Петропавловскому порту. На всей огромной территории полуострова ничего не менялось.
Однако вскоре череда событий заставила правительство обратить внимание на оборону этого края. Первое было связано с восстанием М. Беньевского, планировавшего «пригласить иностранцев, нуждавшихся в переселенцах и предложить им прислать на Камчатку фрегат и небольшой бот, для разъездов по гаваням и увезти камчатских жителей в колонии, где бы они могли иметь во всем изобилие и волю» [21, с. 340]. Следующее — приход в 1779 г. в Петропавловск английской эскадры, незадолго до этого потерявшей своего начальника —
Джеймса Кука. Первый приход на Камчатку иностранных судов, был расценен как предварительная разведка к предстоящему нападению. Приход в 1787 г. французской эскадры под командой Лаперуза становится подтверждением необходимости централизации управления всем этим краем в руках морского командования и усиления его вооруженных сил. В 1799 г. Камчатка была переведена на военное положение. Именно стратегические преимущества полуострова определили политику центра по отношению к полуострову. В России фронтир «отрывался» от центра, между Камчаткой и наиболее экономически развитым центром (если возможно подобное определение по отношению к крепостнической, отсталой России в целом) пролегали огромные, редко заселенные территории, практически полностью отсутствовала инфраструктура, центр не приближался к фронтиру, как это происходило в США, а оставался все дальше. Скудный приток населения в период Беринговых экспедиций — по различным данным (к 198 казакам, оставшимся со времен похода В. Атласова, добавилось 30 несчастных крестьянских семей, присланных правительством из Илимского уезда Сибири для заселения новых земель) не был способен переломить ситуацию в пользу более прогрессивного русского фрон-тира. Несмотря на попытки правительства поддержать крестьянство, снабдив его инвентарем, скотом, семенами, крестьяне вскоре убеждались в бесперспективности хлебопашества и превращались в промысловиков-охотников. Об этом свидетельствуют записки В. М. Головнина 1811 г.: «Хлебопашество не развито и не распространено между камчадалами, напротив, крестьяне живут как камчадалы» [9, с. 288];
О. Е. Коцебу в 1824 г.: «Единственные перемены к лучшему, пожалуй, состоят в том, что жители Петропавловска начали возделывать картофель, а цены на различные товары и жизненно необходимые припасы уже не так несоразмерно высоки, как прежде, когда их пересылали сушей до Охотска и только оттуда отправляли морем» [14, с. 183]; дневник «Поездка и пребывание на Камчатке в 1851-1855 гг.» чиновника по особым поручениям К. Дитмара: «Обитатели Милковой называют свое поселение русской деревней, а не камчадальским острогом; нисколько не отличаясь от камчадалов ни по одежде, ни по языку, ни в каком другом отношении, они, тем не менее, очень
напирают на свое чисто русское происхождение» [10, с. 120]. «Жители Нижнекамчатска, хотя и русского происхождения, теперь по нравам и обычаям едва отличаются от камчадалов. Одежда, жилище, пища, все привычки здешних русских стали почти совершенно тождественны с камчадальскими; они только говорят несколько более чистым русским языком, чем камчадалы (это различие тоже все уменьшается), да по праздникам ходят в церковь в национальной русской одежде» [10, с. 308]; очерк крупного сенатского чиновника середины XIX в. И. Д. Булычева [6]. Ю. А. Гагемей-стер в «Хозяйственно-статистическом обзоре Камчатки» писал: «К сожалению, как рогатый скот, так и лошади, не размножаются у жителей от множества содержимых ими собак, которые пожирают маленьких телят и жеребят; это мешает и разведению всякого рода мелких домашних животных, как-то: свиней, овец, коз и домашней птицы» [7, с. 251]. Неудачи «хле-босеяния» Ю. А. Гагемейстер объясняет климатическими условиями: «В августе месяце, хозяева посевов постоянно принуждены их караулить, и когда замечают, что воздух быстро охлаждается и грозит инеем, то проводят веревкою по колосьям для стряхивания с них росы: это единственное средство спасти хлеб; но понятно, что подобная мера исполнима лишь при ограниченных посевах»[7, с. 251]. Не удивительно, что полуостров заселялся медленно и далеко не добровольцами. В 1850 г. жителей на Камчатке насчитывалось «5 750 душ обоего пола» [7, с. 246]. А, между тем, это был наиболее благоприятный для Камчатки период, когда она являлась перевалочной базой на пути к РАК.
Однако и в самой Российско-американской компании дела обстояли не лучшим образом. Американские историки считают, что русское «держание» американской колонии было незначительным. Мотивируют они это тем, что изначально «несмотря на ежегодно возрастающие прибыли, связанные с увеличением добычи пушнины, ни правительство, ни совет директоров компании, никогда не рассматривали колониальную Америку как территорию крупномасштабного заселения. Русская Америка была пушным ресурсом, который русские рассчитывали использовать настолько рационально и разумно, насколько этого хватит. Они никогда не вкладывали объемных ресурсов, чтобы организовать колониальное пред-
приятие масштаба Британских американских колоний или даже испанских колоний в Америке. Бостон насчитывал 20 тыс. человек населения, когда Беринг в 1741 г. открыл Северную Америку. а самое большое количество русского населения в Русской Америке насчитывало 830 человек» [37, р. 57-58]. Нам известно, что в правление А. А. Баранова в колонии, организованной кампанией, умерли сразу 135 человек, за неимением пищи поевших ядовитых (как потом оказалось) ракушек. Надежды на поле и огороды не вполне оправдывались, поэтому еще долгое время хлеб поселенцам заменяла рыба. Питались ракушками, травами, древесной корой, «били орлов, ворон, ели все, что попало» [16, с. 159]. Потребительское отношение разительным образом отличает Русскую Америку от американской экспансии хозяйствования. Русские поселенцы в РАК не становились предприимчивыми гражданами; они продолжали оставаться, в основном, безынициативными подданными русского царя. Когда РАК перестала приносить доходы, от нее отказались без особых сожалений.
Проблема фронтира в геополитическом смысле не утратила своего глобального значения. Мы являемся свидетелями активного продвижения американского фронтира на территории Восточной Европы, некоторых бывших республик распавшегося Советского Союза. Не случайно сегодня мы слышим заявления западных политологов о незаселенных территориях России, которые должны стать «общемировым достоянием». В 90-е гг. XX в. руководитель группы экспертов Американского института мировой политики У. Мид разработал проект присоединения Сибири к США(!). Всю территорию от Тихого океана до Енисея предполагалось приобрести за 2-3 триллиона долларов, причем эти средства даже не пересекали бы границы США, а пошли бы на покупку товаров для российских «туземцев» и командировку консультантов-«миссионеров». У данного проекта — «длинные уши». Еще в 1848 г. член Верховного суда г. Палмер положил на стол президенту США «Записку о Сибири», в которой предлагалось заселить верховья Амура американскими колонистами для организации судоходства и торговли. Через десять лет к генерал-губернатору Сибири
Н. Н. Муравьеву-Амурскому обратился американский предприниматель Дефриз с просьбой разместить 30 американских семей для заня-
тия фермерством, судостроением и торговлей, выделив им земли в собственность. Ответ генерал-губернатора, как известно, оказался вполне достойным: «Сначала фермеры, потом войска. И Амур будет потерян» [8, с. 508].
Формируя сегодняшнюю концепцию развития территорий Дальнего Востока, государство осознает необходимость его полномасштабного освоения. Постановления о развитии Дальнего Востока принимались начиная с 1930 г., когда Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК ВЦИК СССР поставили задачу создания экономической базы армии и флота (развитие судостроения, черной металлургии, лесной промышленности, самолетостроения, предприятий по производству вооружения), а для реализации плана — переселение населения. Следующее постановление ЦК КПСС и Совмина СССР появилось в 1967 г., в нем уже шла речь о комплексном развитии экономики Дальнего Востока, что выразилось в задачах создания эко-
номической и социальной инфраструктуры, в 1972 г. — Постановление ЦК КПСС и Совмина СССР, ставившее практически те же задачи [13]. Наконец, уже правительство Российской Федерации, издает распоряжение от 31 марта 2011 г. № 553-р: «Утвердить прилагаемый план мероприятий по реализации Стратегии социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона на период до 2025 г., утвержденной распоряжением Правительства Российской Федерации от 28 декабря 2009 г. № 2094-р» [19]. Это свидетельствует о том, что некоторые территории Дальнего Востока все еще не освоены, а значит, находятся в состоянии фронтира. Рассматривая историю Дальнего Востока и, в частности, Камчатки, с позиций фронтира, историки могут определить эти «зоны неустойчивости», что, в свою очередь, позволит быстрее и эффективнее перевести край в категорию освоенного региона.
Библиографический список
1. Агеев А. Д. Сибирь и американский Запад:
Движение фронтиров. — М.: Аспект Пресс,
2005. — 335 с. — (Золотая коллекция).
2. Алексеев А. Охотск — колыбель русского Тихо-
океанского флота. — Хабаровск: Кн. изд-во, 1958. —158 с.
3. Американские исследования в Сибири. Вып. 5:
материалы Всерос. науч. конф. «Американский и сибирский фронтир», Томск, 6-8 февр. 2001 г. — Томск: Том. ун-т, 2001. — 230 с.
4. Американский и сибирский фронтир: матери-
алы междунар. науч. конф., Томск, 4-6 окт. 1996 г. — Томск, 1997. — 304 с.
5. Болховитинов Н. Н. Русские ученые-эмигран-
ты (Г. В. Вернадский, М. Т. Флоринский М. М. Карпович,) и становление русистики в США. — М.: РОССПЭН, 2005. — 141 с.
6. Булычев И. Д. Путешествие по Восточной Си-
бири И. Булычева. Ч. 1: Якутская обл., Охотский край. — СПб., 1856. — 298 с.
7. Гагемейстер Ю. А. Хозяйственно-статистиче-
ский обзор Камчатки // Журн. М-ва внутр. дел. Ч. 3 — 1853. — № 5. — 11 с.
8. Гладкий Ю. Н. Россия в лабиринтах географи-
ческой судьбы. — СПб.: Юрид. центр Пресс,
2006. — 846 с.
9. Головнин В. М. Записки о Камчатке и Русской
Америке // В. М. Головнин. Путешествие на шлюпе «Диана» из Кронштадта в Камчатку, совершенное под начальством флота лейтенанта Головнина в 1807-1811 гг. — М.: Гос. изд-во геогр. лит., 1961. — 288 с.
10. Дитмар К. М. Поездка и пребывание в Кам-
чатке в 1851-1855 гг.: ист. отчет по путевым дневникам. Ч. 1. — СПб., 1901. — 156 с.
11. Европейские исследования в Сибири. Вып. 3:
материалы Всерос. науч. конф. «Американский и сибирский фронтир», Томск, 6-8 февр. 2001 г. — Томск: Том. ун-т, 2001. — 256 с.
12. Замятина Н. Ю. Зона освоения (фронтир)
и ее образ в американской и русской культурах // Общественные науки и современность. — 1988. — №5. — С. 75-89.
13. Ишаев В. В. Концепция развития Дальнего Вос-
тока России [Электронный ресурс] // Меж-регион. ассоц. экон. взаимодействия субъектов РФ «Дальний Восток и Забайкалье» [сайт]. — URL: http://www.assoc.fareast.ru/ fe.nsf/pages/concept.htm (дата обращения: 25.04.2012).
14. Коцебу О. Е. Новое путешествие вокруг света
в 1823-1826 гг. / пер. с нем.; предисл. и ком-мент. Д. Д. Тумаркина; отв. ред. Я. М. Свет. — 2-е изд. — М.: Наука, 1981. — 183 с.
15. О плане мероприятий по реализации «Стра-
тегии социально-экономического развития Дальнего Востока и Байкальского региона на период до 2025 г.», утв. распоряжением Правительства РФ от 28.12.2009 г. № 2094-р: распоряжение Правительства РФ от 31 марта 2011 г. № 553-р.
16. Песков В., Жилин М. Русский след. — М.: Красн.
пролетарий, 1994. — 256 с.
17. Петрухинцев Н. Прорыв на восток: истоки и
исход второй экспедиции Беринга // Родина. — 2009. — № 2. — С. 69-74.
18. Последняя экспедиция Витуса Беринга: сб. /
ред. В. С. Мухин. — М.: Прогресс: Панагея, 1992 — 189 с., ил.
19. Прохоров А. П. Русская модель управления. —
М.: Журн. Эксперт, 2002. — 376 с.
20. Резанова З. И. К вопросу о возможности мето-
дологического применения категории фрон-тира в теоретическом языкознании // Европейские исследования в Сибири. Вып. 3: материалы Всерос. науч. конф. «Американский и сибирский фронтир», Томск, 6-8 февр. 2001 г. — Томск: Том. ун-т, 2001. — С. 203-212.
21. Сергеев В. Д. Страницы истории Камчатки. —
Петропавловск-Камч.: Дальневост. кн. изд-во, Камч. отд-ние, 1992. — 191 с.
22. Сили Ш. Возникновение и источники теории
«колонизации» С. М. Соловьева // Вопр. истории. — 2002. — № 6. — С. 150.
23. Фронтир в истории Сибири и Северной Аме-
рики в XVII-XX вв. / Д. Я. Резун [и др.]. — Новосибирск: ИДМИ, 2001. — 111 с.
24. Чернавская В. И. Концепция «русской восточ-
ной экспансии» в англоязычной историографии истории Дальнего Востока России: XVII-XVIII вв. // Вестн. ДВО РАН. — 1994. — № 5-6.
25. Чернавская В. И. Сибирь и Дальний Восток в
англоязычной историографии // Краеведч. бюл. — 1995. — № 4.
26. Billington R. A. The Genesis of the Frontier The-
sis // A study in Historical Creativity. — San Marino (Calif.), 1971.
27. Billington R. A. The American Frontier Thesis:
Attak and Defense: analysis and bibliography. — Washington D.C., 1971.
28. Curti M. The Section and the Frontier in Ame-
rican History: the methodological concepts of Frederick Jakson Turner // Method in Social Science: a case book / ed. S. A. Rice. — Chicago, 1931.
29. Dick Kverett. Vanguard of the frontier: a solid
history of the Northern plains and Rocky mountains from the earliest white contact to the coming on the homemaker. — N. Y.; L.: Appleton-century Co., 1941. — 574 p.
30. Gibson J. R. Feeding The Russian Fur Trade:
Provisionment of the Okhotsk seabord and the Kamchatka peninsula 1639-1856. — Madison; Milwaukee; L.: The University of Wisconsin Press, 1969. — 337 p.
31. Gibson J. R. Imperial Russia in frontier America:
The Changing Geography of Supply of Russian America, 1784-1867. — N. Y.: Oxford University Press, 1976. — 257 p.
32. Golder F. A. Russian expansion on the Pacific
1641-1850: An account of the earliest and later expeditions made by the Russian along the Pacific coast of Asia and North America, including some related expeditions to the Arctic regions, Cleveland. — Clark, 1914. — 368 p.
33. Lantzeff G. V., PierceR. A. Eastward to Empire.
Exploration and conquest on the Russian open frontier, to 1750. — Montreal; L.: Gill-Queen’s press. 1973. — 259 p.
34. Limerick P. N. The Legacy of Conquest. The Un-
broken Past of the American West. — N. Y.; L.: University of Colorado at Boulder: W. W. Norton & Co., Ltd., 1987. — 396 p.
35. Merivale H. Lectures on colonization and colo-
nies: delivered before the university of Oxford in 1839, 1840, and 1841. — L., 1928. — Reprinted in 1861 by Herman Merivale. —274 p.
36. Russian penetration to the North Pacific Ocean:
1700-1799 // To Siberia and Russian America: three centuries of Russian Eastward Expansion. Vol. 2 / ed. and translated by B. Dmytry-shyn. — Oregon: Oregon Historical society press, 1988. — 558 p.
37. Stephan W. H. Merchants and Diplomats: Russian
America and the United States // Russian America: The Forgotten Frontier. — Washington: Washington State Historical Society, 1990. — 225 p.
38. Sumner B. H. A short history of Russia. — N. Y.:
Reynals Hitchcock, 1943. — 469 p.
39. The Frontier in American History: Frederick Jack-
son Turner [Электронный ресурс] // American Studies at The University of Virginia — URL: http://xroads.virginia.edu/~HYPER/TURNER/ (дата обращения: 15.04.2012).
40. The Frontier in History. North America and
Southern Africa Compared / ed. by H. Lamar, L. Thompson. — N. Haven; L.: Yale University press, 1981. — 360 p.
41. The Frontier in percpective / ed. by W. D. Wy-
man, C. B. Kroeber. — Madison: The University of Wisconsin Press, 1957. — 300 p.
42. The frontier Thesis. Valid Interpretation of Ame-
rican History? / ed. by R. A. Billington; H. E. Huntington Library and Art Gallery. — N. Y.; Chicago; San Francisco; Toronto; L., 1967. — 122 p.
43. To Siberia and Russian America: three Centuries
of Russian Eastward Expansion 1558-1867. Vol. 1-3 / ed. and translated by B. Dmytry-shyn, E. A. P. Crownhart-Vaughan, T. Vaughan. — Portland (Oregon): The Press of the Oregon Historical Society, 1985-1989.
44. Wakefield E. G. View of the Art of Colonization
in Present Reference to the British Empire in letters between the Statesman and Colonist. — N. Y., 2001. — Р. 154.
