CC BY
81
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2012 • Т. XXXIII • № 3
&
асть науки и археология власти
СЛ. ЩАВЕЛЁВ
Анализируя материал фундаментальной книги по истории русской археологии, автор размышляет о проблемах современной эпистемологии, таких, как социальный контекст становления и развития гуманитарного знания, роль научных институтов на дисциплинарном пространстве власти, соотношение государственных и общественных механизмов организации научной деятельности.
Ключевые слова: историография и эпистемология науки, русская археология, политический контекст науки, исторические древности.
Когда разрыли поверхность, то под землей нашли дворец, как умеют строить только одни Короли... Кладка была неумелой, но на каждом я камне читал: Вслед за мной идет Строитель. Скажите ему -я знал.
Р. Киплинг. Дворец
История любой науки, или, если не придираться к словам, а сравнивать понятия, историография развития соответствующей отрасли знания, представляет собой один из показателей ее теоретико-методологической зрелости. Феноменологически регистрируя, кто, как и что совершил по части открытий в той или другой дисциплине, историки нау-
ки получают фактический и идейный материал для дальнейшей аналитики, неких обобщений, которые сближаются с задачами эпистемологии как отрасли философии. В результате достижения специальной историографии интересуют и представителей этой самой науки, и теоретиков, философов науки как таковой. Выходит на прошлый манер: историография - служанка эпистемологии... Думается даже, что без какой-то специальной научной подготовки, увлеченности той или другой конкретной наукой теоретик познания будет производить впечатление голого короля.
Сказанное особенно применимо к сферам гуманитарного познания, чей предмет требует для своего рассмотрения историзма. А значит, и метод гуманитарного исследования предполагает некий элемент ретроспекции - оглядки на достижения и провалы предшественников, обстоятельства их жизни и деятельности. Археология, изучающая ископаемые исторические древности, артефакты уже давным-давно мертвых культур и цивилизаций, располагается на дисциплинарной границе между гуманитарией и естествознанием. Занимаясь этапами мировой истории человечества от ее начала до появления письменности, эта наука использует массу сугубо естественно-научных методик диагностики своих находок, сложный математический аппарат презентации выводов. «Естественно-научный компонент придает археологии столь свойственную естественным наукам однозначность, проверяемость, воспроизводимость, закономерность, непротиворечивость и гармонию»1. Поэтому историография столь мультидисциплинарной науки особенно привлекательна для эпистемологической аналитики2.
Недавно опубликованы книги, претендующие на концептуальное ц обобщение в области истории изучения исторических древностей3. ^ Я выбрал одну из них, чтобы поделиться с коллегами-эпистемолога- ф ми своими размышлениями. Как видно уже из названия монографии, там на вроде бы специальном материале обсуждаются и решаются вполне философские вопросы - генезис науки и ее социально-полити- ф ческий контекст; этика и психология работы ученого; исторические пределы и перспективы познания; и т.д. и т.п.
Основоположником историографии отечественной археологии щ по праву считается Александр Александрович Формозов (1928-2009).
1 Щапова Ю.Л. Археологическая эпоха: периодизация, модель и концепция // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 2011. № 6. С. 94.
2 См. подробнее: ЩавелёвА.С., Щавелёв С.П.Историческая археология: эпистемологический анализ // Социальная эпистемология: идеи, методы, программы ; под ред. И.Т. Касавина. М., 2010. С. 363-384.
3 См.: ТункинаИ.В. Русская наука о классических древностях юга России (XVIII -середина XIX в.). СПб., 2002; Платонова НИ. История археологической мысли в России. Вторая половина XIX - первая треть XX века. СПб., 2010; Клейн Л.С. История археологической мысли. В 2 т. СПб., 2011.
Практически все те авторы, которые так или иначе разрабатывали в 1980-2000-е гг. эту тематику, ссылались на его работы, признавались в приверженности его идеям и выводам по части прошлого науки о древностях. Однако такое продолжение практически у всех и всегда шло, так сказать, вширь, а не вглубь. Захватывались новые регионы раскопок; учитывались дополнительные имена и учреждения их организаторов; уточнялись оценки тех или иных лиц, экспедиций и инстанций. В результате оказался поднят массивный пласт архивного, документального материала о том, как изучали древности наши предшественники. Попытки же качественно отличиться от «формо-зовской парадигмы» историко-археологических исследований ограничивались, что называется, реваншизмом: стремлением как-то реабилитировать, защитить тех авторов и те общественные институты, которые Формозов критиковал, признавал вредными, реакционными. Эти варианты полемики Александр Александрович предвидел, специально оговорил в своих итоговых, завещательных книгах4.
Первым исследовательским проектом, где ретроспективный взгляд на историю русской археологии приобрел научную новизну, незамеченную ранее эвристичность, я считаю публикации Александра Сергеевича Смирнова5. То, что теперь эти статьи сведены воедино, существенно дополнены и имеют вид объемного монографического издания, представляется мне важной, долгожданной вехой в развитии нашей археологической историографии.
В чем же заключаются, на мой субъективный, конечно, взгляд, новизна и перспективность смирновского подхода к истории русской археологии? Прежде всего в том, что наш автор не побоялся изменить идеологическую точку отсчета во всей этой научно-тематической «ни-О ше». Взгляд Формозова тут оставался либерально-интеллигентским, че-
«
01 S
го Александр Александрович отнюдь не скрывал, а многократно печат-но повторял и разъяснял («Я отстаиваю традиционные гуманистические
W идеалы XIX столетия»6). Отвергая и беспощадно осуждая культурный
опыт советской власти, Формозов, что называется, впитал с молоком матери вполне революционные, а значит и советские оценки дооктябрьской России. Самодержавие в его глазах оставалось безусловно реакционным институтом, и те самодержцы, что рьяно отстаивали имперские устои, получали в трудах Формозова однозначно отрицательные оценки. «Николаевская реакция», «контрреформы Александра III», «вырож-
4 См.: Формозов A.A. Русские археологи в период тоталитаризма: историографические очерки. М., 2004; Он же. Рассказы об ученых. Курск, 2004; Он же. Человек и наука: из записей археолога. М., 2005; Он же. Записки русского археолога (1940-е - 1970-е годы). М., 2011.
5 Смирнов A.C. Власть и организация археологической науки в Российской империи (очерки институциональной истории науки XIX - начала XX века). М. : Институт археологии РАН, 2011. 592 с.
6 Формозов A.A. Записки русского археолога (1940-е - 1970-е годы). С. 93.
дение монархии при слабосильном Николас II». Что уж говорить о сподвижниках и сторонниках царей и их министров. Они в своей массе якобы обречены быши не двигать, а тормозить науку о древностях, относиться к ней потребительски, в духе ложно понятого патриотизма и совсем уж отвратительного национализма.
Можно признать какую-то долю исторической правоты за этой позицией. Но стоит обдумать и ту часть исторической правды, которая была и остается на стороне консерваторов, так называемых реакционеров, более сочувственно именуемых теперь государственниками, «почвенниками». Тех, кто служил верой и правдой тому строю, тому правительству, которыми наделила их судьба. А археологи и прочие гуманитарии, исповедовавшие демократические и даже радикальные воззрения, были обречены как-то взаимодействовать с «охранителями». А.С. Смирнов приводит несколько примеров - их число нетрудно умножить - когда сосланные на окраины империи смутьяны находили там свое призвание как географы, археологи, этнографы, фольклористы. Не будь они репрессированы (по сравнению с советским периодом весьма мягко), наука не пополнилась бы трудами П.Н. Кропоткина, Л.Я. Штернберга, ведущего раскопки П.Н. Милюкова и других ярких фигур.
В итоге реалистическая панорама отечественной науки нуждается не в сортировке на идеологически «чистых» и «нечистых» деятелей, а в стереоскопическом обзоре того, как жили и действовали все участники этой «академической игры», каждый по-своему искренний, продуктивный в научном отношении. Вот эту сторону истории русской науки на весьма показательном примере археологии и раскрывает в своем исследовании Смирнов.
В соответствии со своими сверхзадачами Смирнов отличается от щ Формозова по предметам историографического внимания: первый раз- J рабатывает прежде всего историю более или менее официальных лиц и ц учреждений, особенно в области политики, внешней и внутренней, а 2
7 Смирнов A.C. Указ. соч. С. 9.
второй - культурный контекст науки, ее внешние связи с миром рели- У гии, искусства, просвещения и т.д. Для Формозова главное - личность х археолога как такового, частного лица, а для Смирнова - пути его слу- ф жебной биографии, вклад в государственное и общественное «строительство». Автору цитируемой книги «необходимо понять, как нацио- ^ нальный или государственный колониализм, национализм, регионализм (В и иные культурные предубеждения повлияли на выбор исследовательских тем в археологии и полевой практике, а также на кабинетную интерпретацию археологических данных. Следует проследить, каким образом экономический, политический, социальный, религиозный и культурный контексты повлияли на эволюцию археологической мысли, оценить воздействие общества и власти на организацию археологической науки, выбор ее исследовательских приоритетов и направлений»7.
Формозов не жаловал сановных покровителей археологии и ее начальников, относился к тем и другим, как правило, критически. Малоизвестный краевед для него не менее важная фигура, чем придворный сановник, на досуге интересующийся древностями. Любимый герой Александра Александровича - скромный разночинец, самоотверженным трудом «сделавший себя» в науке на медные деньги, например И.С. Поляков - сын забайкальского казака и бурятки, первооткрыватель палеолитических Костёнок, или совсем уж безвестный «уралец Малахов», очерк о котором Формозов опубликовал дважды. Сочувственно цитируется Александром Александровичем письмо А.П. Философовой И.С. Тургеневу, где говорится о «новых людях» пореформенной России: «Эти личности задаются не карьерой и не акционерными обществами, а служением человечеству и самой обездоленной его половине»8.
Когда-то кого-то этот культуртрегерский пафос впечатлял. Но пора бы уже нам понять: именно акционерные общества вкупе с прочими институтами капитализма позволили по крайней мере «половине человечества» подняться до высот индустриального, а потом и постиндустриального общества. И, пользуясь новыми возможностями, помогать другой, «самой обездоленной половине». А вклад в науку нередко зависел именно от успеха служебной карьеры того или иного лица, чьи материальные возможности росли вместе со званиями и чинами.
Еще одной особенностью работы Смирнова является ее хронологическая, тематическая и географическая широта. Хотя в нашем распоряжении уже имеются варианты синтеза в области всей истории (В российской археологии9, куда менее аналитические, а, напротив, од-^ номерно идеологизированные и идеализированные, они все-таки поуже тематически. В новой книге история археологии соотнесена с широчайшим ареалом становления Российской империи - как ее У сердцевинными, «внутренними» губерниями и областями, так и разными окраинами - западными, южными, восточными, где изучение ® их специфических древностей служило среди всего прочего и предлогом, и причиной инкорпорации соответствующих территорий в имперский государственный организм.
Первые документы о сугубо познавательном (протоархеологиче-ском) интересе к ископаемым артефактам справедливо относятся автором к правлению Алексея Михайловича. Антикварный интерес -предтеча науки - объясняется усилением контактов русских дипло-
8 Цит. по: Формозов A.A. Начало изучения каменного века в России. Первые книги. М., 1983. С. 53.
9 См.: Формозов A.A. Очерки по истории русской археологии. М., 1961; Он же. Страницы истории русской археологии. М., 1986; ЛебедевГ.С.. История отечественной археологии. 1700-1917 гг. СПб., 1992; Клейн Л.С. Феномен советской археологии. СПб., 1993.
матов и купцов с Западной Европой, уже сформировавшей его в эпоху Возрождения. Так что изначально и всегда потом на развитие отечественной археологии будут влиять интересы как внутренней, так и внешней политики государства. Это основной вывод работы, им она гипотетически открывается и им же завершается, но уже на теоретически-конкретном уровне выводов из огромного массива рассмотренного материала.
Далее прослежены основные «шаги в развитии археологии на пути превращения ее в научную дисциплину» за XVIII - первую четверть XIX в. Историки русской археологии всегда уделяли повышенное внимание этому периоду, находя в реформах Петра I и деятельности «птенцов его гнезда», его преемников на царском троне искомое начало нашей археологии. Смирнов со своей точки зрения на политический контекст науки убедительно поправляет эти выводы. Не только Петр, но и Екатерина II, и Александр I «не предполагали идеологического утверждения великорусского начала в государстве. Имперская власть позиционировала себя как главу всех народов России»10. В результате археология тогда не получила возможности институционально самоопределиться по сравнению с географией, статистикой, геологией и другими направлениями «ученых путешествий» и прочих раннеархеологических проектов новорожденной Академии наук, инициатив отдельных просвещенных лиц. Всяческие уники да антики не воспринимались еще у нас как отметы национального прошлого. Собиратели древностей поначалу бездумно повторяли опыт западноевропейских антикваров, постоянно оглядываясь на их суждения. Какие-то археологические наблюдения подспудно накапливались по ходу в общем внеархеологических предприятий. У государства еще щ не возникло нужды поощрять создание каких-то обществ, объединений исторической направленности. Археологические аргументы тогдашней политике оставались без надобности. «Политическое коро- ^ мысло» колебалось в сторону интеграции с остальной Европой. Отсю- У да и вторичный характер старта отечественной археологии, поначалу х искавшей только свои источники донациональных, античных древно- ф стей на юге страны.
Первым монархом, обратившим пристальное внимание на па- ^ мятники именно родной старины, стал Николай I. Одной из причин (В тому послужил, очевидно, явный раскол общества в связи с движением декабристов, вообще последствия близкого знакомства массы его подданных с Западной Европой во время войны с Наполеоном. В результате маятник государственной политики качнулся от «прорубания окна в Европу» в противоположную сторону - поиска национальной самобытности, опоры на славные свершения предков. Н.М. Карамзину пришлось писать историю государства Российско-
10 Смирнов А.С. Указ. соч. С. 18.
О
го, а императору и его образованным подданным внимательно ее штудировать.
Новые идеологические установки и политические условия не могли сказаться на состоянии гуманитарной науки немедленно. Сугубо прикладной характер государственного управления в молодой империи обусловил такой организационный контекст для многих общественных наук, включая археологию, как статистическая служба. Верховная власть решила разобраться, чем и кем она в действительности управляет. Статистические запросы из центра о состоянии экономики, демографии, законности и даже древностей губерний и областей России стали дополнительным способом проверить дееспособность местных властей. Так статистика стала одной из официальных функций Министерства внутренних дел, в составе которого возникли центральный и много местных губернских статистических комитетов. Их деятельность довольно подробно обозревается Смирновым в начале первой главы. Рассматриваются первые официальные инстанции на местах почти по всем регионам огромной империи, что предпринимали некие шаги по учету, если не изучению памятников старины на своей территории, хранению случайно или намеренно найденных древностей.
Дело разведок, раскопок, музеев, архивов древних актов заметно активизировалось в рамках губернских ученых архивных комиссий. На этом опыте гораздо ярче, чем в период губстаткомитетов, подтверждается мысль автора о том, как становление русской археологии оказалось завязано на личных отношениях местной бюрократии с импе-X раторами, членами императорской семьи, придворными и министер-' скими сановниками. Централизованное плановое финансирование архивных комиссий и похожих объединений любителей истории при постоянном «дефиците государственного казначейства» пробивалось ® долго и осуществлялось скупо. Но при наличии связей при дворе, уда-ц че и умении представить дело в выгодном свете успех, как правило, был гарантирован. Именно таким образом Д.Я. Самоквасов много лет ф получал казенные субсидии на «раскопки и приведение в известность древних земляных насыпей внутри империи», а курская, воронежская, саратовская и некоторые другие комиссии - десятки тысяч руб-(В лей каждая на открытие местных музеев древностей в купленных для этой цели благоустроенных зданиях. Исследование Смирнова объясняет нам, почему и как именно рафинированный аристократ граф А.С. Уваров смог основать первое общенациональное древлехрани-^ лище - Исторический музей в Москве, а чиновные энтузиасты археологии на местах - свои региональные кружки любителей древней ис-4 тории. Интересы науки резонировали при этом с задачами политики Российского государства, идеологией его правящей элиты.
Конечно, среди ученых и любителей старины тогда встречались не только верноподданные, но и оппозиционные власти персоны. Од-
О
нако политическая оппозиция среди ученых и краеведов была представлена далеко не так драматически, как это рисовалось обычно присяжными советскими историографами. В книге это обстоятельство метко подчеркивается: по мнению целого ряда экспертов, и наших, и иностранных, «русский чиновник и интеллигент были братьями одной семьи» (Р. Вильтон). Именно на должности с возможной гуманитарной подоплекой (вроде чиновников по особым поручениям при губернаторе или секретаря губстаткомитета) нередко приглашались лица с либеральной, а в окраинных губерниях даже с революционной репутацией (вроде сосланного в Забайкалье князя П.Н. Кропоткина, будущего лидера мирового анархизма). Эти случаи не воспринимались как ренегатство с обеих заинтересованных сторон, охранительной и оппозиционной. Наука нередко примиряла политических противников. Так что история археологии позволяет более реалистично представить себе политическое устройство Российской империи.
Разумеется, Смирнов совершенно прав, когда подчеркивает тотальный государственный контроль над всеми сферами деятельности всех этих формально общественных объединений ученых и любителей старины. В книге этот контроль, его способы и направления обстоятельно рассмотрены. Один из авторских выводов тут подчеркивает почти полную деполитизацию дореволюционных объединений археологов. Найденные Смирновым данные о революционной деятельности под прикрытием археологии носят единичный характер. К этому доказанному выводу стоит добавить, что некие оттенки в политических взглядах археологов, особенно на местах, историография сохранила. Но их диапазон оставался не слишком широк: от прямого черносотенства до либерализма в кадетском духе. В провинциальных кружках ли- ' беральничавших любителей археологии на первые роли не допускали, а лиц с революционной репутацией просто не принимали.
При всех своих недостатках архивные комиссии, подготовитель- ® ные комитеты археологических съездов, работавшие по нескольку и лет между их созывами в том или ином регионе, похожие объединения разыскателей старины сыграли незаменимую роль в институцио- ф нализации обращения с историческими древностями практически по всей огромной державе. В книге подробно прослежены их творческие связи с многими центральными научными организациями, начиная с (В университетов, Императорской археологической комиссии и заканчивая такими, как Императорское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии, Императорское русское географическое общество, Императорское московское археологическое общество и многие им подобные объединения ученых. Любители истории в губерниях и уездах оказались тогда полноценно включены в академическую работу. Характерно, что никакими «краеведами» они себя тогда не называли, а начинающими исследователями древностей, их любителями. В книге подчеркивается, что гимназическая, универси-
О
тетская подготовка позволяла этим дилетантам заниматься археологией более или менее научно, разумеется, прежде всего в деле эмпирического сбора документальных и вещественных источников для профессиональных историков, археологов, этнографов, фольклористов. Впрочем, в условиях становления отечественной гуманитарной науки любительский старт характерен для А.С. Уварова, Д.Я. Самоквасова, В.А. Городцова, А.А. Спицына и других будущих корифеев, особенно выходцев из провинции. Тема соотношения любительства и профессионализма в истории и теории познания - одно из белых пятен в современной эпистемологии.
Подготовить для каждого региона нужное количество археологов - задача далеко не решенная даже в наши дни, спустя почти 100 лет после того, как ученые архивные комиссии и т.п. объединения в первые послереволюционные годы закрыли. Советские общества краеведения в 1920-е гг. практически во всем продолжали работу архивных комиссий, хотя и с меньшим успехом. А после того как на рубеже 1920-1930-х гг. краеведческое движение в СССР было разгромлено, общественная составляющая государственной заботы о древностях так и не вернулась на дореволюционный уровень11. «Краеведы» второй половины XX в. в своем большинстве отличались недостатком общей грамотности и психологической ущербностью. Исключения среди добровольных помощников археологов в эту пору только подтверждают правило их слабой квалификации. Так что проделанный Смирновым углубленный и расширенный анализ дореволюционного опыта взаимодействия государства и энтузиастов родной истории сегодня весьма поучителен. (В К перечню учтенных в книге Смирнова ранних форм становления
§ археологических потребностей российского общества я бы добавил Ц периодическую печать. Сначала в центральных альманахах, журнала лах, а затем, к 1850-м гг., и в губернских «Ведомостях», гражданских ^ и епархиальных, в ежегодных «Памятных книжках» губерний и об-X ластей империи все чаще стали появляться статьи и заметки на исто-2 рико-археологические темы. Как ни странно для всех этих сугубо ^ официозных органов, и на их страницы проникала научная мысль, ^ моментами оппозиционная государственной идеологии.
Ярким примером может служить цензурный скандал, случившийся в Курске в 1850 г. Врач здешней гимназии В.К. Гутцейт, выпускник Дерптского университета и увлеченный натуралист на досуге, корреспондент самого Ф. Рулье, опубликовал в губернских ведомостях статью о палеонтологических находках инженера А. Киприяно-ЯВ ва. Петербургский Цензурный комитет усмотрел в статье крамолу: автор противоречил библейской «хронологии Моисея» о сотворении
11 См. подробнее: Щавелев С.П. «Дело краеведов ЦЧО» 1930-1931 годов (Курский «филиал»). Курск, 2007.
мира. Последовало решение подвергать все губернские газеты предварительной цензуре. То, что уже было разрешено в академической печати, еще запрещалось в печати общедоступной.
Вне- и околонаучные формы трансляции научного знания в общественное, массовое сознание, каналы обратной связи между ними -тема, до сих пор слабо разработанная в социальной эпистемологии12.
Отдельная тема истории нашей гуманитарной науки - связь некоторых ее представителей с националистическими и сепаратистскими движениями на западных окраинах империи. В книге по сути дела впервые и очень широко рассмотрены соответствующие моменты развития археологии в российской части Польши, на Украине, в Прибалтике. Особенно интересен собранный автором материал о Всероссийских археологических съездах - это вторая глава работы. Историки отечественной археологии раньше рассматривали или отдельные съезды, или даже все съездовское движение, но описательно - регистрируя, кто и что там говорил, показывал, публиковал. Труд Смирнова впервые вскрывает политическую логику и изощренную административную тактику выбора места проведения каждого съезда, формирования его программы - докладной, выставочной, издательской, экскурсионной; контроля за поведением тех участников и той части посторонней публики, у которых складывалась подозрительная для властей политическая репутация. В деле изучения древностей получается парадоксальное, но, если вдуматься, поразительное сочетание зачатков гражданского общества, научно-просветительской самодеятельности, административной автономии и жесткого самодержавного режима, полицейского государства. Властям, казалось бы, проще было запретить объединения археологов -и без них хватало площадок для антиправительственной пропаганды.
Читатель может сравнить эти наблюдения с трагической судьбой ученых-гуманитариев и краеведов после революции. Советская власть лет за 10-15 полностью разгромила организации и тех, и других; перетряхнула, переместила и физически устранила большую часть их участников, сформировавшихся как исследователи в дореволюционной «реакционной» обстановке. Написана уже целая библиотечка книг, открыты обширные порталы в Интернете о репрессированных в 1920-е - начале 1950-х гг. историках, археологах, этнографах, филологах, фольклористах, прочих гуманитариях13.
12 См. разве что: Касавин И.Т., Щавелев С.П. Анализ повседневности. М. : Канон +, 2004.
13 На тему репрессий в гуманитарных науках см. прежде всего: Формозов A.A. Археология и идеология (20-е - 30-е годы) // Вопросы философии. 1993. № 2.
Я
Однако и представители власти в своем большинстве, и представители О
гуманитарной науки, ее любители сумели удержаться от крайностей. ^
Видимо, осознавали взаимную выгоду сотрудничества. В этом одно из в
историографических открытий обозреваемой работы. и
01 2
Вторая часть работы - об археологических векторах внешней политики Российской империи - еще более нова, интересна в историографическом отношении, поскольку этим вектором нашей археологии историографы занимались куда меньше, чем раскопками «внутри страны». Затрагивались отдельные персоналии, проекты и институты по изучению древностей в отдельных, как-то исторически связанных с Россией странах. Заграничная панорама российской археологии представлена широко и последовательно: во-первых, в зоне интересов Османской империи (Северное Причерноморье, Балканы, Малая Азия, Палестина) и ее соседей-соперников (Афины, Рим); во-вторых, в Средней и Центральной Азии, частично поглощенных тогда Российской империей; в-третьих, в некоторых странах Востока (мало-азийская часть Турции, Персия, включая Курдистан, Месопотамию; Египет и еще несколько зон стыка интересов тогдашних великих держав).
Применительно к каждому географическому вектору имперской экспансии показаны и результативные археолого-географические проекты, экспедиции, печатные труды, и нереализованные замыслы, и пробелы в интересах русских ученых. Все это соотнесено с дипломатической и военно-политической активностью России.
Собранный и истолкованный Смирновым материал на тему «Древности и дипломатия» позволяет по-новому понять участие России в «большой игре» европейских держав на Востоке. Как было видно еще из зарубежных исследований этой увлекательной темы, под личинами археологов, географов, этнографов, лингвистов на международных путях скрывались агенты разных правительств. Первыми [д научные ширмы для своих посланцев применили англичане, как это блестяще показал (в том числе и относительно русских разведчиков) Р. Киплинг в своем лучшем романе «Ким». Но кроме разведыватель-® ной информации и помощи врагам друг друга и русские, и англий-V ские, и французские, и немецкие, и прочие путешественники и резиденты собрали вполне музейные коллекции, массу полезных серьез-ф ной науке сведений. Так что и за пределами родины интересы власти и интересы науки преследовались нередко на одних и тех же путях. Геополитические амбиции былых правителей ушли в историю, оста-(В лись собранные далеко от родины коллекции и прочие научные материалы, которые и сегодня помогают учить новые поколения гуманитариев.
Автор умудрился сказать о науке Российской империи все то хо-^ рошее, что можно было сказать, не отступаясь от чувства исторической правды и не залезая в болото махрового национализма, точнее, 4 шовинизма. Смена точки зрения (как сейчас модно говорить - дискурса) с «левого» на «правый» произведена Смирновым так, что остальные теоретико-методологические нормы историко-научного ис-^ следования остались ненарушенными. Это важно заметить потому,
О
что политические консерваторы как таковые во все времена и по сегодняшний день страдают вполне понятным субъективизмом и даже социально-психологическим нигилизмом по отношению как к своим идейным оппонентам, так и - что гораздо опаснее - к общеобязательным нормам научного исследования. Книжный и интернет-рынки наводнили безграмотные опусы о древнейших корнях славян и Руси. Смирнов этих идеологических «вирусов» избегает. Он не льет «историческую воду» на «политическую мельницу» сегодняшних эпигонов русского национализма и настоящего политического консерватизма, стремясь объективно изучить и понять, как русская археология повлияла на российскую политику и какое влияние с ее стороны испытала на себе. Эта стратегическая задача в рассматриваемой монографии успешно решена. Так редко бывает в гуманитарной науке -чтобы книга поменяла парадигму целой научной дисциплины. А.С. Смирнову это удалось, причем без идеологического скандала, сохраняя уважительное отношение к уже весьма солидной традиции историко-археологических штудий.
Кто-то из спичрайтеров позднего Брежнева написал ему, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория. В случае с исследовательским проектом Смирнова этот тезис вполне оправдался. Благодаря успешной реализации этого проекта мы получили неожиданную сегодня по своей новизне и доказательности социально-политическую историю русской археологии. Одним из плюсов любой научной гипотезы считается ее эвристический потенциал - возможность открывать новые исследовательские горизонты. Смирнов справедливо предсказывает, что «подобные закономерности можно отметить и в истории отечественной географии, геологии и ряда иных естественных наук»14. щ Не знаю, как насчет естественных, но вот насчет многих гуманитарных - истории, фольклористики, этнографии, искусствоведения, социологии, богословия - это точно. Ведь и в этих сферах гуманитарной ® мысли охранительные тенденции сталкивались с разрушительными, у «правые» с «левыми», а те и другие с политико-идеологическим нейтралитетом. И собственно научная результативность соотносилась с ф политической позицией отнюдь не однозначно, а противоречиво.
Еще точнее будет говорить о комплексе гуманитарного знания относительно далекого прошлого родины - России. Эта археологиче- (в ская подоплека отечественной политики и идеологии в дальнейшем несколько раз сказалась в новейшей истории СССР - современной России, например применительно к восточным войнам. Для лучшего понимания предыстории современной военной и дипломатической политики книга Смирнова дает богатейший материал.
Фактические данные, собранные в книге, и содержащиеся в ней аналитические оценки и синтезирующие выводы на своеобразном ма-
14СмирновА.С. Указ. соч. С. 380.
О
териале подтверждают современные концепции власти. Это центральное для политической философии понятие трактуется по-разному. Наиболее авторитетная сегодня трактовка, пожалуй, принадлежит М. Фуко. Самый известный структуралист и глашатай постмодернизма отверг две лидировавшие до него версии власти. Одна обычно ассоциируется с марксизмом, который отождествлял власть с насилием (чтобы так осуществлять власть, надо заковать раба в кандалы - только это сделает его подвластным...). Другая обосновывается П. Бурдье и сводится к соглашению властителя и отдавшегося ему в подчинение по каким-то своим причинам субъекта (чаще всего вследствие идеологического ослепления или экономического расчета). «Но хотя "использование насилия" и "получение согласия" являются орудиями или аспектами власти, они не раскрывают ее сущности. Власть является "воздействием на действие"»15. Для Фуко власть - особая практика, интерактивная деятельность множества разных субъектов, людей и учреждений. Эта деятельность носит осознанный, но не субъективный характер; она объективна, но не материальна. Не сводясь к другим сферам общественного сознания и поведения, власть осуществляется с помощью их всех - экономики, просвещения, науки и т.д.
Свою концепцию Фуко, как известно, подтверждал экскурсами в историю медицины, особенно психиатрии. Философ предлагает в виде тюрьмы или лечебницы модели тех дисциплинарных зон, где «дрессируют животное по имени человек». История гуманитарных наук, в том числе археологии, разнообразит предложенный им подход. Аргумент, адресованный прошлому, выглядит в глазах современников и потомков особенно убедительным. Вроде того что не мы начинали строить щ это государство, защищать эту страну, так не нам же и оставлять ее в ^ трудную минуту. Будем достойны наших предшественников, поэто-^ му постараемся узнать о них побольше. Поощрим увлечение нашей об-2 щей стариной. Примерно так актуализировались прежние и даже пре-
V дельно древние эпохи в истории той или иной страны. Для относитель-2 но молодой по историческим меркам России археологизация каких-то ф моментов политики оказалась особенно востребованной.
Авторитарный, моментами даже диктаторский характер имперской власти в нашей стране яснее проявлял политический нерв гуманитарного познания, включая историко-археологическое. На быстрее демократизирующемся Западе Европы академические объединения и прочие институты гражданского общества скорее могли себе позволить демонстративную аполитичность, практиковать космополити-9 ческий подход к предметам своего изучения. В самодержавной России власти не могли обойтись без апелляции к далекому прошлому, а Я его исследователи, кто добровольно, кто вынужденно, приносили патриотическую присягу.
15 Кола Д. Политическая социология. М., 2001. С. 110.
Конечно, историко-археологический аргумент политики всегда содержит риск антинаучного искажения национальной ретроспективы. Об этой опасности не уставал предупреждать Формозов. Националисты склонны преувеличивать победы и достоинства предков, замалчивая их же поражения и недостатки. Смирнов, вполне поддерживая это предостережение, указывает на опасность противоположной и, значит, упрощенной тенденции: столь же волюнтаристски, только с обратным идеологическим знаком, устранять патриотические оценки, вопросы культурной преемственности из рассмотрения исторических древностей.
В Новой истории Европы, включая модернизирующуюся под ее стандарты Россию, власти довольно рано стали использовать для укрепления своего положения и влияния историю и археологию. Мало-помалу властителям стало ясно, что ни голое насилие, ни вульгарный подкуп нужных людей и социальных групп не являются достаточными инструментами собственной легитимизации в сколько-нибудь широких территориальных и общественных масштабах. Эти прямые рычаги воздействия на подданных, а потом и избирателей полезно было подкреплять косвенными. Среди этих последних оказалось членство в научных, просветительских объединениях, государственных академических организациях. Ученые увлечения представителей элиты демонстрировали широту натуры, а меценатство, коллекционерство манифестировали влиятельность. Для разночинцев, «выскочек» стать активистами статистического комитета или архивной комиссии, принять участие в увлекательной экспедиции или раскопках памятников ста- X рины давало шанс прямого общения с власть (и деньги) имущими ' согражданами. Первые органы социальной коммуникации - газеты и журналы - предоставляли свои страницы корреспондентам из разных мест и сословий. Так, курский мясоторговец А.Ф. Семёнов ® (1794-1860), самоучкой превзошедший звездную науку, становит- ц ся на досуге от коммерции желанным корреспондентом астрономов из Императорской академии наук, а его товарищ по купечеству ф Н.Ф. Полевой (1796-1846) сочиняет историю русского народа, печатавшуюся массовыми тогда тиражами. Книга Смирнова дает множество других образцов подобной жизненной игры, где орга- (В нично сочетаются личные и общественные интересы, научные и идеологические цели.
Кроме более или менее научных дисциплин автор в завершение своего исследования предусмотрительно отмечает «победную поступь империи в истории литературы и искусства России». Им упомянуты соответствующие мотивы в жизни и творчестве наших замечательных деятелей литературы и других искусств - А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.К. Айвазовского, В.В. Верещагина. Беглый перечень писателей и живописцев
О
тут точен, но не исчерпывающ, как показал все тот же Формозов16. «За кадром» историографического анализа остается пока истори-ко-археологическая живопись братьев А.М. и В.М. Васнецовых, И.Я. Билибина; опера А.П. Бородина, бравшего консультации насчет половецкой Степи у членов Курской архивной комиссии; многие другие произведения русского искусства ретро- и этнонаправленности.
Археологические мотивы, как известно, звучат в русской поэзии и золотого, и серебряного веков - у Е.П. Зайцевского («На раскопках Херсонеса»), М.А. Волошина, М.И. Цветаевой, Е.Ю. Кузьминой-Караваевой («Скифские черепки»), С.П. Боброва («Херсо-несида») и многих других. Смирнову стоило обобщить: историческое сознание народа посильно формируется не только и не столько учеными сочинениями, сколько произведениями представителей разных сфер вненаучного знания, в особенности худо-жественно-эстетического17.
Такой объемистый и сложный труд, какой вышел у Смирнова, нуждался в справочном аппарате. Автор нашел для этого подходящую форму - именной указатель. Все упоминаемые в тексте (кроме сносок) имена сведены в алфавитный список, где о каждом человеке дана более или менее краткая справка. В ней приводятся не только годы жизни ученых, государственных и общественных деятелей, политиков, чиновников и прочих участников работы с древностями, но и основные вехи их биографий (происхождение, образование, сфера деятельности, чины и награды, участие в общественно значимых событиях, достижения в науке и т.д.). Завершает каждую статью библиографическая ссылка на обобщающие исследования, публикации о (В данной персоне. В результате именной указатель не только облегчает ^ понимание текста книги, но вкупе с библиографией несет в себе ог-Ц ромный массив информации, обладает самостоятельной научной и учебной ценностью. Во многих статьях представлены результаты ар-^ хивных разысканий автора, даны ссылки на малоизвестную даже спе-X циалистам редкую литературу, включая иностранную. Ф Одни персонажи удостаиваются в именном указателе превосход-
^ ных эпитетов, а другие, равновеликие, нет. К примеру, Д.Н. Анучин -^ «выдающийся», а следом идущий Д.И. Багалей - просто «академик»; В.А. Городцов - всего лишь «профессор», да еще с «1818 г.» (опечатка). Л.Н. Толстой - «один из наиболее известных русских писателей и мыслителей», а вот И.С. Тургенев - «писатель, поэт» и все. В то же время А.С. Уварова можно было бы не клишировать «одним из наи-
16 См.: Формозов A.A. Классики русской литературы и историческая наука // Вопросы истории. 1998. № 5.
17 Одна из немногих за последние годы монографических попыток рассмотреть познавательные возможности искусства входит в уже упоминавшийся выше проект И.Т. Касавина по развитию социальной эпистемологии. См.: Маркова Л.А. Человек и мир в науке и искусстве. М. : Канон +, 2008.
более известных», а прямо назвать основоположником научной археологии в России.
Эпистемологическая «мораль» отсюда примерно такова: современный справочный, энциклопедический аппарат по истории науки уходит от столь оценочных эпитетов относительно тех или иных наших предшественников. Чаще всего высокопарные ярлыки, особенно относительно наших современников («великий», «выдающийся», «известный» и т.п.), носят произвольный, относительный характер. В науке, как и в искусстве, имя важнее положения, если перефразировать слова Б. Пастернака18.
Источниковую базу книги образует множество архивных документов. Они принадлежат не только собственно археологическим учреждениям, с которыми в основном работали предшественники Смирнова, но многим государственным учреждениям, центральным и региональным, где оставались до сих пор затеряны историко-архео-логические материалы. Конечно, архивная база тут практически неисчерпаема, но привлеченный документальный материал в работе Смирнова едва ли не превосходит книжный, печатный, что является своеобразным источниковедческим рекордом в историографии археологии. Архивный документ - своего рода «живая вода» не только для собственно историографической мысли, но и для тех эпистемологов, кто претендует судить о прошлом науки. Теория науки и культуры предполагает достаточно полное знание их же реалий, включая исторические.
Как видно из всего сказанного, работа А.С. Смирнова будет интересна и весьма поучительна не только и не столько археологам, сколь- X ко представителям широкого спектра гуманитарных дисциплин начи- '
ная с философской эпистемологии. И
О
18 См. об этом на более широком материале: Щавелев С.Д[Рец. на кн.] Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М. : Канон + : Реабилитация, 2009. 1248 с. // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 2010. № 4. С. 198-202.
