CC BY
29
-►
Гуманитарные науки
УДК 1:572:008
С.Н. Борисов, Е.В. Переверзев ТЕРРОРИЗМ: ИДЕНТИЧНОСТЬ И ДИСКУРС
Осмысление проблемы идентичности в свете сложного комплекса современных представлений о терроризме, как правило, уходит на второй план относительно системы религиозных, политических и иных причин, позволяющих рассматривать терроризм как глобальное социальное явление. В этой связи характерным признаком современных философско-культуро-логических и социально-гуманитарных подходов к феномену терроризма является позитивистский, структурный подход.
Вместе с тем современный комплекс дис-курсных теорий предлагает ряд интегративных форм, позволяющих, на наш взгляд, осветить проблему идентичности субъекта и терроризма с новых позиций.
Во-первых, дискурс-анализ предлагает себя в качестве междисциплинарной платформы для новых форм взаимодействия между сферами философско-культурологических и социально-гуманитарных знаний [7].
Во-вторых, дискурс-анализ исследует связь между дискурсом и обществом, основываясь на позициях критического реализма и социального конструкционизма. При этом он фокусирует исследовательские стратегии в области процес-суальности социальных феноменов, рассматривая их не как объекты реального мира, а как динамичные процессы социального конструирования в дискурсе.
В-третьих, дискурс-анализ позволяет установить связь между социальными факторами идентичности и процессами, формирующими субъективность. Последнее положение напрямую затрагивает область, рассматриваемую в данной работе, и, следовательно, требует некоторых предварительных замечаний.
В частности, рассматривая дискурс-анализ с точки зрения его потенциала для исследова-
ния идентичности, хотелось бы отметить следующие моменты:
1. Дискурс в данной работе принято понимать как исторически сформированную когерентную последовательность высказываний, которые с течением времени закрепляются в обществе и, будучи восприняты, могут оказывать влияние на мышление, поведение и убеждения субъектов.
2. Дискурс-анализ в данной работе принято рассматривать не как систему практических методов изучения дискурса, а как социально-конструктивистскую интеллектуальную парадигму, в основе которой лежит восприятие социальных процессов и объектов через призму генеративного потенциала дискурса.
Идентичность: классическая парадигма
Ранние упоминания о проблеме идентичности датируются XVI в. и определяют идентичность «identitie» в терминах качества или условия сохранения собственной субстанции, целостности и природы, а также в терминах «абсолютной самости и единства», т. е. как комплекса стойких убеждений субъекта относительно характеристик собственного Я [5, с. 18]. Характерное для ранних упоминаний описание идентичности в терминах завершенной совокупности психических черт в целом соответствует направлению философских представлений о природе душевных явлений того времени [5, с. 18].
Развитие идей об идентичности субъекта как о завершенном статичном явлении продолжается, по мнению ряда исследователей, и в эпоху Возрождения, впоследствии приобретая завершенность в философии Декарта и Локка в эпоху Просвещения [5, с. 19]. В частности,
Декарт формирует представления о рационально мыслящем и самосовершенствующемся субъекте, а Локк развивает представления о происхождении субъективности на основе опыта, а не априорного мышления. Исследователь Ч. Тэйлор отмечает, что фокусирование на рефлексивных способностях субъекта в отрыве от ряда аспектов субъективного опыта у Локка оказывает решающее воздействие на формирование последующих представлений о возможностях рационального воздействия субъекта на собственную идентичность путем осмысленных действий — отсюда весь корпус современной литературы, описывающей способы изменения себя.
Современные представления об идентичности как «настоящем», «истинном» «Я» субъекта, «Я», которое можно утратить, обрести или сформировать по собственному вкусу, окончательно формируются в эпоху Романтизма. По мнению Тэйлора, эпоха Просвещения со свойственными ей тенденциями в области рационализма и эмпиризма во многом обеспечила появление устойчивых социальных форм априорного индивидуализма, столь характерного для западной техногенной цивилизации [9]. Романтизм дополняет комплекс уже сформировавшихся представлений об устойчивой внутренней идентичности идеями о гармоничном единении между идентичностью как внутренним «Я» субъекта и природой как его внешним «Я». Тэйлор утверждает, что именно к этому периоду возможно отнести формирование нарра-тивов о «настоящем», «подлинном» Я, к которым столь часто прибегают в современной рекламе и маркетинге в целях формирования определенных потребительских идентичностей [9, с. 369-370].
Идентичность: от психоанализа к дискурс-анализу
Основой для развития альтернативных представлений об идентичности, на которые, в частности, опирается данная работа, послужили работы З. Фрейда и Ж. Лакана. Так, основываясь на исследованиях Й. Брейера, Фрейд сформулировал первичные гипотезы о формировании и функционировании психики субъекта [4]. Им были выдвинуты идеи о стадиях развития психики у ребенка, о взаимодействии
сознания и бессознательного, природе психических расстройств, а также о том, какую роль в их устранении может играть язык. На основе идей Фрейда о природе и функциях субъективности возникли два противоречивых психоаналитических течения. В одном из них Э. Фромм и К. Хорни объединили психоаналитическую концепцию с рассмотренными выше классическими представлениями о субъекте и идентичности, сформировав направление «эго-пси-хология». В другом Ж. Лакан выдвинул идею о структурном подобии языка и бессознательного. Развивая свою концепцию под лозунгом «Назад к Фрейду!», Лакан сформулировал аргументы в пользу единых оснований для языка и бессознательного с точки зрения того, что оба феномена имеют семиотическую природу. По мнению Лакана, бессознательное «разговаривает» с субъектом на языке символов, и само безумие может быть описано как попытка коммуникации [8]. Лакан утверждает, что подобно тому, как дискурс формирует нескончаемую цепь последовательно связанных метафор, субъект всегда колеблется между самоопределением и тем определением, которое ему дают окружающие. Следовательно, по логике Лакана, с одной стороны, субъект существует только в процессе репрезентации, будучи лишенным имманентных истинных черт, истинной идентичности, а с другой — никакая репрезентация не в состоянии охватить субъект целиком. По этой причине каждый субъект оказывается втянут в сложный процесс самоопределения и соотношения с тем, как нас определяют окружающие. Эго не стабильно и постоянно формируется в репрезентациях, а бессознательное (как и сознание) не существует вне языка и не является «местом дискурса другого». Напротив, оно имплицировано в речь и поступки субъектов. В некотором смысле, идентичность возможна лишь в том случае когда субъект имеет представления о том, как его определяют другие, идентичность в этом смысле дискурсивна, процессуальна, нефиксируема [3].
Отметим, что в контексте данной работы подход Лакана имеет первостепенное значение по следующим причинам:
— идентичность характеризуется у Лакана не в терминах своей статичности и завершенности, а с точки зрения динамических процессов в дискурсе;
^ Научно-технические ведомости СПбГПУ 2-2' 2010
— язык перестает рассматриваться, как инструмент идентичности и может быть описан как во многом тождественная ей сущность;
— если исходить из представлений об идентичности как о динамическом, дискурсивном процессе, то любые попытки формирования завершенного, конечного определения идентичности для субъекта следует рассматривать с точки зрения их манипулятивного, властного и идеологического потенциала [6]. В этой связи иллюзия наличия стойкой идентичности может быть охарактеризована как продукт манипуля-тивного идеологического воздействия, создающий условия для формирования предубеждений, а затем и фанатизма в отношении всего того, что входит и не входит в установленные границы идентичности.
Терроризм в контексте дискурсивизации идентичности
Последнее положение, высказанное нами на основе предложенного подхода к исследованию проблемы терроризма, имеет далеко идущие последствия. Прежде всего, меняется изначальный подход к самому процессу изучения; в него включается «механизм подозрения» или деконструкции собственной позиции. Речь идет не просто об учете фактора «другого», который влияет в форматах социального заказа, идеологии, общественного сознания и прочего.
Идентичность как объект исследования оказывается сопряженной с проблематизацией идентичности самого исследователя. Процес-суальность как свойство идентичности выходит за границы теоретических деклараций и находит свое воплощение в исследовании еще «до» самого исследования, поскольку предполагает факт завершенности в виде номинирования тех или иных объектов реальности в качестве террористических, что подразумевает фигуру «эксперта-ученого». Его роль может сводиться к целому ряду рефлексивных возможностей относительно объекта исследования, которые в целом описал Н.А. Грякалов [2, с. 4]. При рассмотрении террора мы позволим себе интерпретировать эти стратегии следующим образом:
1) как искажения естественного хода вещей, 2) «событие воли» и экзистенции, 3) понятия, 4) проект (генеалогический ракурс).
Некоторые из перечисленных стратегий непосредственно предполагают незыблемую фигуру исследователя-эксперта, который выносит квалифицированное суждение. Так, в первом случае (стратегия 1), номинирование осуществляется, исходя из знания «нормального» состояния мира; во втором (стратегия 2) — руководствуясь внутренним, априорным чувством долженствования; в третьем — опираясь на свой институциональный статус; в четвертом — руководствуясь знанием (о структуре, схеме развития или инструментах получения такого знания).
В случае использования дискурсивного подхода следует, скорее всего, отказаться от фигуры исследователя-эксперта как «носителя целостности», субъекта, сообщающего ее, поскольку процессуальность, о которой говорилось выше, затрагивает и его самого. Возможно, стоит подходить к идентификации этой фигуры с позиции событийности и учета авто-дискурс-анализа как механизма само-деконструкции.
Дискурсивизация идентичности также позволяет объяснить некоторые затруднения в самом определении терроризма, в отношении которого нет единого мнения. Так, в общем виде под терроризмом понимаются жестокие насильственные действия в сфере политики и реализации прав субъектами власти. В частности, террор как отношение государства к своим оппонентам, репрессивное и жестокое, исследуется отечественным политологом И.М. Ильинским. А. Бернгард в работе «Стратегия терроризма» указывает на связь терроризма с силой, но понимает его как применение силы слабыми в отношении сильных. Американские исследователи В. Маллисона и С. Маллисона определяют терроризм как систематическое использование насилия и угрозы насилия для достижения политических целей. Д. Лонг сводит феномен терроризма к действиям по изменению существующего политического строя, существующего мирового порядка. Ф. Уилкокс, координатор по борьбе с терроризмом Госдепартамента США, видит в терроризме политически обусловленное насилие, направленное против мирного населения.
Содержательный анализ трактовок терроризма, равно как и формально-понятийный, не позволяет прийти к тому уровню обобщения, который устраивал бы различных участников
научного диалога. Опираясь на дискурсную теорию, мы можем предположить, что решение проблемы находится в самом ракурсе рассмотрения терроризма как автономного и деидео-логизированного явления. Ключ к пониманию манипулятивной стороны данной дефиниции дает идентичность, которую можно охарактеризовать как «ускользающую», не соответствующую самой себе, что наиболее наглядно проявляется в исторической перспективе, историческом дискурсе.
Спецификой самого исторического дискурса как дискурса институционализированного предопределяются требования истинности и связности повествования [1]. Однако очевидно, что объект, номинируемый в историческом дискурсе как террористический, подчиняется иным правилам, диктуемым мотивами скорее политико-идеологическими, нежели объективно-научными. Логика связности высказываний о прошлом находит соответствие в настоящем, которое регламентировано политико-прагматически. В этом смысле прошлое всегда актуально, а точнее, оно постоянно ре-актуали-зируется, поскольку сохраняет свой легитимизирующий потенциал. Исторический дискурс как никакой другой в силу своей обращенности к экзистенциальному чувству стабильности, неизменности основ бытия способен узаконить происходящее в настоящем, придать ему статус легитимности.
Развивая ранее высказанный тезис о культивировании «подозрения», которое мы применили к фигуре исследователя, объекту исследования (терроризму и идентичности), стоит обратить внимание на само номинирование и режим его осуществления. Поскольку исходной точкой рассмотрения является философский дискурс, очень важно выявление всей структуры дискурсивных отношений относительно объекта (того, что называется терроризм) и исходного для нас дискурса философии.
Прежде всего, отметим, что философский дискурс, являясь исторически сформированной когерентной последовательностью высказываний, отличается от остальных ярко выраженной генеративной способностью, выражающейся в производстве концептов. Иначе говоря, философия как место рождения высказываний относительно реальности претендует на гегемонию в этой сфере, заявляет о монопольном праве говорить об истине и иных фундаментальных вещах, в конечном итоге быть арбитром и иметь право «последнего слова» в номинировании как таковом. Возникает вопрос: распространяется ли это право или привилегия философского дискурса на то, что называется терроризмом, поскольку наша работа в определенном смысле также укладывается в эту схему как претензия на истинное знание о терроризме.
Позволим себе высказать предположение об отсутствии у философии права номинирования объектов террористическими, поскольку философский анализ, пытающийся выявить сущность терроризма и провести процедуру определения этого объекта, пока не привел к успеху. По словам Н.А. Грякалова, знать, что такое терроризм, и говорить о нем не одно и то же [2]. Очевидно, что функция говорения может подменять само знание, производя тем самым процедуру онто-логизации терроризма. Что касается самого философского дискурса, то он получает уже онтоло-гизированый объект террора от политического дискурса и выстраивает концептуальные схемы, опираясь на идеологизированное основание.
Таким образом, проблематичность идентичности, которая в сопряжении с объектом терроризма оказывается принципиально нефик-сируема или конвенционально фиксируема, выявляет собственно дискурсивную природу терроризма как объекта исследования. Исходя из данного факта, следует выстраивать анализ терроризма с учетом политико-идеологических оснований.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Анкерсмит, Ф. Нарративная логика. Се- 2. Грякалов, Н.А. Фигуры террора [Текст] / мантический анализ языка историков [Текст] / Н.А. Грякалов. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. гос. Ф. Анкерсмит. — М.: Идея-Пресс, 2003. ун-та, 2007.
Научно-технические ведомости СПбГПУ 2-2' 2010
3. Лакан, Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе [Текст] / Ж. Лакан. — М.: Гно-зис, 1995.
4. Фрейд, З. Введение в психоанализ [Текст]: Лекции. / З. Фрейд. — М.: Наука, 1989.
5. Benwell, B. Discourse and Identity [Text] / B. Benwell, E. Stokoe. — Edinburgh University Press, 2006.
6. Dijk van Teun. Discourse and Power [Text] / Dijk van Teun. — Palgrave Macmillan, 2008.
7. Leeuwen van T. Three models of Inter-discitplinarity [Text] / Leeuwen van T. // A new Agenda in (Critical) Discourse Analysis. Ed. by Wodak, R., Chilton P. — Jon Benjamins Publishing Co., Amsterdam, 2005. — P. 3-18.
8. Sarup, M. Post-structuralism and Postmodernism [Text] / M. Sarup. — Harvester Wheatsheaf, London, 1993.
9. Taylor, C. Sources of Self [Text]: The Making of Modern Identity / C. Taylor. — Cambridge, MA: Harvard University Press, 1989.
УДК 1:001
СТАНОВЛЕНИЕ КАТЕГОРИИ
Термин «реальность» весьма многозначен в философии. Так, у Г.Д. Левина термин «реальное» имеет пять самостоятельных значений, у П.С. Дышлевого — шесть, у В.И. Поруса — более десяти. В словаре А. Лаланда выделяется пять основных смысловых значений этого термина, которые в какой-то степени противоречат друг другу [2, с. 900—902] Так, реальное — это противоположное «кажущемуся», существующее поистине. Это утверждение вполне согласуется с первоначальным пониманием реализма как учения о том, что идеи более реальны, чем индивидуальные вещи. С другой стороны, реальное может пониматься как актуальное, непосредственно-данное, противоположное абстрактному, что диктует и другое понимание реализма.
В XX в. проблема реальности приобретает особую значимость, и только в это время начинает зарождаться понятие «научная реальность». Эта проблема становится актуальной в связи с выходом научного познания за пределы «зеркальной» чувственной данности, когда теоретические объекты оказываются непредставимыми с помощью воображения. «Реальное» науки не является «реальным» непосредственно данного, и, по мере того как утверждается важность конструирования объектов, в нем все больше проявляется «нормализующий» смысл этого термина, Г. Башляр пишет, что реальность науки — это область «вторичных объек-
Е.Г. Рукомойникова «НАУЧНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»
тов», и даже допускает, что наука рассматривает «нечто с точки зрения обыденного сознания не реальное» [3, с. 316]. Здесь чрезвычайно важно рассмотреть историю становления научного реализма и появления термина «научная реальность», раскрыть различные подходы к данной проблематике.
Каждое из определений реального может выступать как базисное для какого-либо направления исследований проблемы реальности, поэтому для исследователя этой темы чрезвычайно важно выбрать точку отсчета в истории философии. Проблема научной реальности, тема нашего исследования, возникла вместе с зарождением философии науки. Наиболее остро она представлена в трудах эмпириокритиков.
Можно выделить следующие стадии формирования данной проблемы:
1) формирование категории «реальное», охватывающее эпоху античности и Средневековье;
2) анализ проблемы реальности в научных исследованиях (классическая философия нового времени от Р. Декарта и Ф. Бэкона до И. Канта);
3) проблема реальности в философских научных в трудах конца XIX — начала XX в. (Э. Мах, А. Пуанкаре, П. Дюгем);
4) исследование научной реальности в естествознании XX в. (Л. Брюнсвиг, Р.В. Селларз, Г. Маргенау, Н. Гартман);
