CC BY
45
выработанные меньшинством. Революционное меньшинство, используя государство и его карательные органы, путем убеждения и насилия будет воплощать в действительность социалистический идеал. Таким образом, нравственным критерием принуждения у Ткачева выступает верность революционного меньшинства социалистическому идеалу. Насилие над народом оправдано во имя его же блага, которое сам народ в силу косности и невежества понять не может.
Позже Ткачев вспоминал свою революционную практическую деятельность: «Странное и глупое это было время: детей считали чуть не «солью земли», в них видели вождей, предназначенных вести нас в обетованную землю. И всего забавнее то, что сами дети вообразили, будто они призваны к этому, будто эта миссия именно по их силам: они даже стали утверждать в противность всякой очевидности, будто всем миром исповедуемая теория о том, что «яйца не учат курицу», есть не более как злонамеренная вы-
думка отсталых ретроградов» [2, т. 2, с. 225]. В этом высказывании мы чувствуем разочарование мыслителя в исповедуемых им в течение всей жизни идеях, их кризис, признание очевидного несоответствия их реалиям развивающейся жизни.
1. Ткачев П.Н. Сочинения: в 2 т. М., 1975-1976. Т. 2. С. 10.
2. Ткачев П.Н. Избранные сочинения на социально-политические темы: в 4 т. М., 19231933. Т. 4. С. 295.
3. Шахматов Б.М. П.Н. Ткачев. Этюды к творческому портрету. М., 1981. С. 219-222.
Поступила в редакцию 3.12.2009 г.
Yudin A.I. Russian radicalism. P.N. Tkachev.
In the article social ideas of the bright representative of Russian radicalism of P.N. Tkachev are considered.
Key words: social philosophy; the progress theory; a public ideal; the state and the people.
УДК 1:572:QQ8
МЕТАФИЗИКА ТЕРРОРА И ДИСКУРС: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
© С.Н. Борисов, Е.В. Переверзев
В статье рассматривается проблема определения адекватных современным реалиям методологических подходов к исследованию террора. Предлагается отталкиваться от экзистенциальных оснований феномена и исследовать его дискурсивную природу средствами полипараметральной модели дискурс-анализа.
Ключевые слова: террор; метафизика; дискурс.
Террор: ретерриторизация понятийных пространств
Разговор о терроризме или терроре в рамках научного дискурса навязчиво требует понятийной определенности. Строгость словоупотребления играет применительно к рассматриваемому объекту злую шутку, поскольку процедура означивания и дефини-циации того, что обозначается как терроризм или террор, всегда оказывается неудовлетворительной. Подобный результат, что очевидно, не может устроить научный дискурс и запускает механизм отрегулирования исследовательской оптики (чем является, в т. ч. и предпринимаемый нами проект), неизбежно
и привычно разделяющийся на две проблемы: уточнения методологии и самого объекта исследования.
Ни то, ни другое не дает удовлетворительного результата, поскольку источник недостаточности, как нам видится, кроется в третьем члене указанной эпистемической дилеммы. Именно субъект порождает недовольство тех определений, которые предлагаются и могут быть предложены. С позиций экзистенциального опыта производится критика других возможных исследовательских стратегий, спекулятивных (понятийных), натуралистических (состояние мира), генеалогических (формации) и иных [1].
Опыт, в т. ч. приближающийся к опыту повседневности, маркирует феномен террора как насилие, но всегда выходящее за границы «привычного» насилия, прочно освоенного дискурсивно.
Невозможность для человека смириться с фактом изъятия из бытия, коим является террор (этот тезис провозглашен целым рядом авторов, с которыми мы соглашаемся. См. например: [2]), обусловливает необходимость говорить о том, что невозможно артикулировать, вступать на ту территорию, которая принципиально неопределима из себя самой или посредством отсылки к своей сути. Можно ли сказать о сути ничто, чистой негации? Полумера обращения к называнию террора насилием обнаруживает свою искусственность по мере того, как заключает союз с другими «именами»: власть, политика, легитимность, война и прочие.
Причем сама стратегия означивания террора оказывается замкнутой, возвращающейся к исходной точке, коей является насилие. Движение возможно в двух направлениях, одно из которых будет преследовать цель определения терроризма посредством дополнения и указания на политическую, национальную, религиозную природу или обусловленность.
Другое предполагает сосредоточенность на сути явления и по возможности освобождения от всего несущественного, не относящегося к сущности. Такая попытка была предпринята нами ранее, что привело к определению терроризма как нелегитимного, антисистемного насилия [3].
Обе стратегии в определении терроризма и террора замкнуты на категории насилия, которая действительно имеет некие сложившиеся «ритуальные» отсылки, цепочки значений: насилие - принуждение - власть -легитимность - политика... Стремление выйти за эти рамки значений упирается в необходимость ревизии самого значения категории насилия в деле определения террора.
Террор: табуизация и присвоение в дискурсе
Важным является скорее то, что «стоит» за насилием, ранее обозначенное нами как ничто. Метафизическая пустота, под которой А. Бадью понимается «.простая и незамысловатая редукция всех и каждого к их бы-тию-к-смерти» [4]. Противное существова-
нию, но, тем не менее, реальное и случающееся, маркируется словом-табу террор. Та-буизация как запрет связана с вытеснением на периферию социума, сознания и прочего, но также сопряжена с амбивалентностью за-прета-забвения и вечного предостережения, т. е. памяти. Так актуальное, происходящее и реальное террора номинируется иначе, происходит подмена имен. Бытийственная «нищета» террора как события восполняется дискурсивно, но в пределах иных, не собственно террористических дискурсивных формаций. Террор же, как история, приватизированная жизнью память о прошлом (смерти), получает самостоятельное существование и только так возможен дискурс о терроризме.
Итак, если основой терроризма-действия является терроризм-знак, то рассмотрение проблемы в структурно-аналитическом и де-конструктивистком аспектах представляется наиболее адекватной стратегией погружения в дискурсивную проблематику феномена. В этой связи наиболее адекватными теориями, предполагающими критику знака не только с точки зрения цепи означающих, но и с позиций возможных перспектив выхода за пределы цепи означивания, представляются три последовательных теории, не только критикующие друг-друга, но и коррелирующие по ряду важнейших принципов - речь идет о деконструкции Ж. Деррида, концепции структурного психоанализа Ж. Лакана, а также концепции знания-власти М. Фуко. Принципиальные разногласия между указанными основополагающими теориями приводят к рассогласованию внутри современных дискурсных подходов. Картина современной теории дискурса характеризуется дифференциацией методологий, при одновременной масштабной активизации дискурсных исследований в поле социально-гуманитарного знания. Очевидно, что достижение теоретического консенсуса представляется задачей во многом нереализуемой, и, вместе с тем, одновременно необходимой, в частности, с точки зрения проблематики терроризма.
Итак, предполагается, что приницы деконструкции позволяют наболее явным образом диагностировать метафизические «разрывы» в теле дискурса терроризма, в то время как структурный психоанализ Лакана во-многом позволяет осуществить возврат к взаимоотношениям «субъект-реальное», по-
зволяя осуществить прагматический выход на терроризм как событие и далее в более широкую область современных прикладных дискурсных теорий междисциплинарной научной сферы. В свою очередь распределение дискурса в рамках данного диспозитива и формирование систем знаний, исследованное М. Фуко, позволяет сформировать адекватный концептуально-аналитический аппарат исследования проблемы терроризма в рамках дискурсно-аналитического подхода.
Общность рассматриваемых теорий заключается, в частности, в том, что язык в них рассматривается не как вспомогательный механизм, вторичный по отношению к человеческой деятельности, а как сама деятельность, которая, во многом, обусловливает субъективность и поведение человека. В этой связи дискурс терроризма приобретает значение не столько с точки зрения своей текстуальной реализации, сколько как фундаментальный элемент терроризма как социального действия, направленного на поддержание и формирование определенных знаний, воспроизводимых в дискурсе. С семиотической точки зрения целесообразно говорить о том, что в акте терроризма знаковосимволическая реальность тесно переплетается с реальностью терроризма как действия и события, при этом номинируемый акт зачастую невозможно выделить из поля поступка.
На основе вышеуказанных подходов, исходя из принципа междисциплинарности с учетом таких характеристик дискурса, как многоуровневость и динамичность адекватной методологии исследования терроризма как комплексной социокультурной проблемы, представляется методология многопара-метрального моделирования дискурса [5-6]. Данный подход представляет собой попытку междисциплинарного объединения разрозненных дискурсных подходов современных гуманитарных наук для исследования воспроизводства в дискурсе комплексных социальных проблем. В рамках данного подхода дискурс терроризма может быть, в частности, рассмотрен как динамическая система коррелятивных параметров, меняющих значение в тех или иных социокультурных условиях. Для изучения социокультурной специфики дискурса терроризма релевантными представляются такие параметры, как: телео-
логический (цели дискурса); онтологический (природа реальности и объектов, номинируемых в дискурсе); язык; когнитивный параметр (формы и методы познания, конструирования и воспроизводства знаний в дискурсе); контекстуальный (типы контекстов, в которых реализуется дискурс); текстовый (типы текстов, воспроизводимых в дискурсе); коммуникативный параметр (формы и виды коммуникации, специфика аудитории и СМИ).
Параметральный анализ дискурса терроризма позволяет специфицировать общую картину дискурса, определить важнейшие социокультурные корреляты, выявить характер языковых, когнитивных, коммуникативных, властных и других процессов дискурсного воспроизводства. Между тем, сколь угодно полное изолированное описание не в состоянии дать картину культуры, в рамках которой тот или иной дискурс приобретает уникальный характер и последствия. В этой связи перспективным для понимания роли и функции дискурса терроризма в современном социокультурном коммуникативном пространстве представляется дальнейшее исследование, связанное с рассмотрением определяющих факторов межмпараметраль-ной дискурсной корреляции.
1. Грякалов Н.А. Фигуры террора. СПб., 2007. С. 4.
2. Мир в войне: победители и побежденные. 11 сентября 2001 глазами французских интеллектуалов. М., 2003.
3. Римский В.П., Борисов С.Н. «Человек террористический» в изменяющемся мире модерна и тоталитаризма: к методологии проблемы // Личность. Культура. Общество. Т. 8. Спец. выпуск 1 (33). С. 154-162.
4. Бадью А. Этика. СПб., 2006. С. 109.
5. Кротков Е.А. Методология построения незамкнутой философско-культурологической модели дискурса // Человек в изменяющейся России: философская и междисциплинарная парадигмы. Белгород, 2006.
6. Кожемякин Е.А. Дискурсный подход к институциональной культуре. Белгород, 2008.
Поступила в редакцию 29.12.2009 г.
Borisov S.N., Pereverzev E.V. Metaphysics of terror and discourse: methodological aspects.
In the article problem of definition of methodological approaches adequate to modern realities to terror research
is considered. It is offered to make a start from the existen- nature by means of multi-parametric discourse-analysis
tial bases of a phenomenon and to investigate its discursive models.
Key words: terror; metaphysics; discourse.
УДК 1(091)+165
ЛЕВ ШЕСТОВ И ИММАНУИЛ КАНТ, РАЗУМ И ИНТУИЦИЯ: СУТЬ ПРОТИВОРЕЧИЯ
© А.В. Филатов
Априорные знания для И. Канта являются основой автономности и свободы разума человека, а для Л. Шестова означают порабощение духа человека, подчинение его власти необходимости. Различие философских взглядов Шестова и Канта определяется различиями социальных условий их жизни.
Ключевые слова: рационализм; экзистенциализм; априорное знание; интуиция; разум; необходимость.
В истории европейской философской мысли начала XX в. в качестве оппозиции абсолютизированных рационалистических теорий возникает новое направление, получившее название экзистенциального. Одной из его главных особенностей является приоритет интуитивного познания бытия перед рациональным познанием.
На сегодняшний день, конечно, очевидно, что экзистенциализм и рационализм должны дополнять друг друга. Невозможно представить иррациональную мысль, совершенно лишенную хотя бы малой доли логики. Тем не менее в период становления экзистенциальной философии полемика представителей этого нового направления с рационалистами носила крайне острый характер. Очень ярко этот конфликт был выражен в столкновении взглядов русского экзистенциального мыслителя Льва Шестова и представителя классической немецкой философии Иммануила Канта.
Л.И. Шестов (Шварцман) был очень ярким и самобытным мыслителем в российской философской среде начала XX в. Миропонимание Льва Исааковича сформировалось при сочетании западных экзистенциальных идей и собственного, воспитанного на почве традиционной русской религиозности, менталитета.
Почему же мысли Иммануила Канта и предложенная им модель познания бытия вызывали у Льва Шестова такой резкий протест и неприятие? В чем заключается конфликт и суть противоречий во взглядах фи-
лософов? Ответим на эти вопросы, сравнив между собой позиции мыслителей по основным проблемам теории познания, затронутым в их трудах.
Иммануил Кант своей «критической философией» пытался ответить на вопрос, существует ли доопытное (априорное) знание. В «Критике чистого разума» [1] он приходит к однозначному утвердительному выводу: сама природа человеческого разума такова, что содержит в себе истины, никак не зависящие от какого-либо опыта, данные изначально.
Согласно взглядам философа, процесс познания проходит три этапа: чувственное познание, рассудок и разум. На первом этапе -при осуществлении чувственного познания, создается наглядное представление о предметах материального мира (мира «вещей-в-себе»). Кант выделяет две его главные составляющие: первая - материя или содержание - информация о предметах, дающаяся человеку опытно; вторая - форма, то, что упорядочивает полученную через органы чувств информацию об объективном мире. Между тем форма, по утверждениям Канта, присуща человеческому сознанию изначально, она априорна, т. е. не зависит от опыта. Этими формами являются пространство и время.
Как пространство, так и время не являются качествами объективного материального мира «вещей-в-себе», они свойственны только сознанию человека, и без них люди не имели бы возможности познавать окружаю-
