CC BY
17
Н 175-л™ со дня рождения Л.Н. Толстого
СТЕНОГРАММА КРУГЛОГО СТОЛА, ПОСВЯЩЕННОГО 175-ЛЕТИЮ Л.Н. ТОЛСТОГО
Выступили
Головко В.М.,
Коротков В.Б., Андрейченко Г.В., Бронская Л. И.
Останкович А.В.,
Новикова Т.И.
Гончарова Ю.А. Головко Н.,
доктор филологических наук, профессор, член Союза российских писателей, заведующий кафедрой истории русской и зарубежной литературы СГУ;
кандидат философских наук, доцент кафедры философии;
кандидат философских наук, доцент кафедры философии СГУ;
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой истории новейшей
отечественной литературы СГУ;
кандидат филологических наук,
доцент кафедры русской и зарубежной литературы СГУ; старший преподаватель кафедры русской и зарубежной литературы СГУ; магистр СГУ;
студент 1 курса факультета романо-германских языков.
Такой современный классик!
Головко В.М. Мы почти не заметили, как один из величайших гениев человечества - писатель, философ, проповедник-моралист Лев Толстой - затерялся в легко обозримом современном культурном пространстве и практически перестал восприниматься как художник-мыслитель, освещающий неоглядную даль и перспективы развития человека и мирового сообщества. Вместе с ленинскими статьями о Толстом, неизменно включавшимися в обязательный, фундаментальный список методологической литературы на протяжении всего советского периода отечественной науки, стали исчезать из памяти слова о том, что творчество этого писателя являет собою «шаг вперед в художественном развитии всего человечества». Нет, все, что создано Толстым, не утратило своей актуальности. Вопрос в другом: способно ли наше общество, столь резко изменившее собственные аксиологические критерии, понять и воспринять наследие писателя, осмыслить его необходимость и обязательность в нашей жизни.
Но независимо от уровня и характера рецепции «небесных сокровищ» Толстого, они объективно существуют, выступая в роли мерила подлинной ценности (или, наоборот!) всего того, что мы совершаем, создаем, утверждаем... Вся страна в последнее время с тревогой следила, например, за тем, как федеральные и региональные депутаты решали вопрос о земле. Победили власть и деньги: было принято решение о продаже земли в частную собственность. И никто не прислушался к голосу Толстого, к голосу Совести: «Владение землей как собственностью есть
одно из самых противоестественных преступлений. Отвратительность этого преступления незаметна нам только потому, что в нашем мире преступление это признается правом» («Круг чтения»). Сказанное великим писателем еще в начале XX века является столь же злободневным, как и столетие назад. (Кстати, история уже доказала правоту его слов о преступлении владения землей; вспомним, что позицию народа, сформулированную в приведенных словах Толстого, великолепно понимали и эксплуатировали большевики, обещавшие «землю - крестьянам»). Толстой - это интеллектуальный Эверест, но его не видят и не слышат, хотя стоят перед ним в двух-трех шагах. Если бы мы жили по Толстому, по его нравственным заповедям, то были бы совсем другим народом, совсем другой страной, совсем другим государством.
Что значит - жить «по Толстому»? По совести и в соответствии с идеалом деятельного добра. Великий писатель подготавливается веками: Толстой интегрировал в себе многовековой духовно-нравственный опыт великого народа и его культуры, а также те общечеловеческие ценности, которые он воспринимал через православно-христианскую традицию, через мировую философию, литературу, науку. Не случайно в конце жизни, уже много испытав и во многом разуверившись, великий писатель начал создавать сборник «Мысли мудрых людей на каждый день», который потом превратился в «Круг чтения» - «избранные, собранные и расположенные на каждый день мысли многих писателей (писателей в широком смысле, не только литераторов-беллетристов. - В.Г.) об истине жизни и поведе-
нии». Истину Толстой искал всю жизнь, с отроческих лет. Даже его ранние дневники наполнены мыслями, направленными на рефлексию конечных проблем бытия. С первых шагов в литературе и в философии писатель бесстрашно обращался к самым трудным, порой неразрешимым вопросам онтологии, метафизики, экзистенции человека, социологии, исторического прогресса, рассматривая их в этическом аспекте. Во всем чувствуется жажда истины, связанной с поисками подлинного смысла человеческого существования, нравственных основ гуманного общественного устройства:
• «Говорить, что жизнь есть испытания, что смерть есть благо, отчуждая нас от всех горестей, - не должно»;
• «Совесть есть лучший и вернейший наш путеводитель... »;
• «Цель жизни есть добро .добро в добре ближнему.»;
• «Нужно бояться праздности и беспорядочности .»;
• «Есть два желания, исполнение которых может составить истинное счастье человека - быть полезным и иметь спокойную совесть»;
• «Всегда трудись. Не лги. Не тщеславься» и т.д. и т.д. (Дневники мая 1851 - декабря 1853 гг.).
Мир идей Толстого не есть нечто застывшее, неподвижное, морализаторское, фундаменталистское. Этот мир подвижен и динамичен, он пронизан тенденциями анализа и самоанализа («Истина в движении - только» (Дневник, 1857 г.)). Но было то, что оставалось для него абсолютной, не подверженной девальвации ценностью: «душа народа», «душа человеческая», то есть «духовная, самобытно живущая сущность» («Круг чтения»). «С какой стороны ни посмотришь на душу человеческую, везде видишь беспредельность.», - писал он в «Истории вчерашнего дня» - наброске одного из ранних нереализованных замыслов. «Душа человеческая» с ее способностью к самосовершенствованию, с одной стороны, и вечное, бесконечное движение, - с другой, - такова бинарная оппозиция «мелочности» и «генерализации», в которой осуществлялось художественно-философское постижение истинности всех явлений жизни, от малых величин - до глобальных. Толстой имел в виду движение не просто как форму осуществления и отражения жизни: «Что такое время? - пишет он в середине 1890-х годов. - Нам говорят, мера движенья. Но что же движенье? Какое есть одно несомненное движенье? Такое есть одно, только одно: движенье нашей души и всего мира к совершенству». Нравственный критерий всегда был у писателя основополагающим при осмыслении проблем как социальных, так и бытийных. Он был убежден (и нам сегодня, как никогда
прежде, созвучны эти мысли писателя), что «улучшить устройство общественной жизни может только нравственное совершенствование людей» («Круг чтения»).
Мы все больше убеждаемся в том, что прогресс в разных сферах человеческого бытия -общественной, государственной, правовой, этической, художественной и т. д., - всякий раз демонстрирует наше приближение к Толстому, к его идеям и мыслям, воспринимавшимся в разные периоды как нечто идеальное, утопическое, максималистское, романтически несбыточное. В наши дни особо ощущается, например, нравственная высота толстовской интерпретации ответственного (не ритуального!) поступка: «Целью каждого поступка должно быть счастье ближнего» (Дневник конца 1853 года). Только на этой основе возможно духовное возрождение каждого человека и России в целом. В одной фразе - суть нравственной и педагогической философии великого художника-мыслителя! Эта философия формировалась и объективировалась в контексте размышлений писателя о свободе человека, которая «достигается не исканием свободы, а исканием истины»: ведь, по Толстому, «свобода не должна быть целью, а может быть только последствием» (то есть последствием искания истины) («Круг чтения»). Вот квинтэссенция этой рефлексии: «Свободы не может быть в конечном, свобода только в бесконечном. Есть в человеке бесконечное - он свободен, нет - он вещь. В процессе движения духа совершенствование есть бесконечно малое движение - оно-то и свободно - и оно-то бесконечно велико по своим последствиям, потому что не умирает» (запись 1891 г.). Соединяющие начала добра Толстой во всей их силе и привлекательности показывал в своих произведениях, обращенных к «разуму» и «сердцу» читателей. Нравственные критерии добра Льва Толстого были столь высоки, что им далеко не всегда соответствовали реалии бытия даже Православной Церкви (как человеческого установления).
В современном социальном и культурном контексте уже совсем по-иному воспринимается мир Толстого как некое единство, исполненное внутренней динамики и способное к обновлению. В условиях смены воззренческих историко-культурных парадигм, когда цивилизационный подход к продуктам духовно-творческой деятельности пришел на смену классово-партийному, утратила свою актуальность концепция «противоречий» писателя, которая акцентировалась, скажем, в юбилейном 1928 году, то есть семьдесят пять лет назад. В одном из развитых культурных центров провинциальной России тех лет - в Саратове, например, на юбилейных чтениях и дискуссиях, проходивших под лозунгом «Чтим Толстого. Даем бой толстовст-
ву>> доказывалась «несовместимость» учения Толстого с «идеологией пролетариата».
Сегодня нам видится безусловная ценность того, что создано, продумано, выражено Толстым, всего того в его наследии, что воодушевляет на поиски путей к совершенствованию человека и человечества.
Концепция «подделки» у Л. Толстого и концепция симулякров в постмодернистской социологии
Коротков В.Е. Существуют различные интерпретации богатого творческого наследия Л. Толстого. Можно вспомнить оценки творчества писателя и мыслителя как «зеркала русской революции» (В. Ленин), как одной из попыток «преодоления секулярной установки» в русской мысли (В. Зеньковский) и другие. Многогранное идейное наследие Л. Толстого может интерпретироваться в контексте различных традиций, ведь Толстой - великий русский художник и европейский мыслитель. Так, напряженные искания смысла жизни в «Исповеди», подчеркивание Л. Толстым временности человеческого бытия, первичности знания о смысле жизни перед знанием об окружающем мире определенно предвосхищают аналитику Dasein в «Бытии и времени» М. Хайдеггера. Многомерность, полифо-ничность идей Толстого неоднократно отмечались исследователями.
В этом плане интерпретация наследия Толстого в свете постмодернистской социологии представляется оправданной. В социальной теории Ж. Бодрийяра важное место занимает концепция симулякров - абстрактных моделей регулирования социальных отношений и подделка рассматривается как один из символических порядков в развитии симулякров. Возникает потребность в интерпретации концепции «подделки», представленной в трактате Л. Толстого «Что такое искусство?» в свете концепции симулякров.
Мыслитель критикует современное ему искусство как «подделку» в противоположность «истинному» искусству, искусству всенародному, общечеловеческому, освященному религиозным сознанием и идеалами добра, исследует приемы образования подделок и исторические причины их возникновения. Порожденные извращенными потребностями праздных классов, отделившихся от народа, произведения искусства не выражают подлинных, непосредственных, или естественных чувств, а потому фальшивы. «.Подмена произведений искусства подделками под него и была .важнейшим последствием отделения искусства высших классов от всенародного». Искусство правящих классов бедно содержанием, непонятно и утратило основные свойства настоящего искусства, его функцию сближения людей, оно подменяет естественную жизнь иллюзорной.
Важнейшая из причин образования искусства подделок - в профессионализации искусства, в работе на заказ. Сходным же образом оценивает Толстой и науку, которая либо оправдывает жизнь праздных классов, либо подменяет решение важнейших смысложизненных вопросов исследованием эмпирических деталей, прячется за частностями, за специализацией. Причины поддельности видятся как в организации духовного производства, так и в несправедливости общественного устройства в целом, в утрате правящими классами религиозного духа и обособлении от единой народной жизни. Подлинные искусство и наука должны ориентироваться на решение высших смыслообразующих задач, имеющих религиозное значение, служить высшим целям жизни человечества - созданию общества на подлинно христианской, нравственной основе. Здесь прослеживается связь учения Толстого с концепциями «цельного знания» и «общего дела» в русской философии.
Таким образом, в учении Л. Толстого «подделка» противопоставляется истинному, пронизанному религиозным и нравственным духом знанию, народной жизни и естественности выражения народных чувств. Народ как носитель религиозного смысла и нравственного чутья выступает как хранитель истины, критериев «подлинного» в противоположность «поддельному». Не случайно В. Зеньковский отмечает народничество Л. Толстого. Но народ у Толстого творит жизнь, он неразрывно связан с природой. Народ наиболее близок религиозному началу, а это религиозное начало у Толстого не только в нравственном учении Евангелия, но и в природе (тезис С. Левицкого о пантеизме Толстого). Народное, природное и божественное предельно сближаются. Иными словами, «подделка» противостоит природе, пронизанной божественным началом, Творцу жизни, изначальному природному порядку вещей и символов. Задача в том, чтобы уничтожить подделку, восстановить единство бытия на основе единого естественного, религиозно-нравственного порядка.
Такая критика поддельного, искусственного с позиций естественного, природного логично вытекает из руссоизма Толстого. Но противопоставление искусственного природному у Ж-.Ж. Руссо сформировалось в определенную историческую эпоху, отличную от эпохи Л. Толстого. Иная эпоха предполагает иное рассмотрение «подделки». Так, согласно Бодрийяру, выделяются три порядка симулякров: «подделка», «производство», «симуляция». При этом «подделка составляет господствующий тип «классической» эпохи, от Возрождения до промышленной революции». Иными словами, Ж.-Ж. Руссо жил в эпоху первого порядка, а Л. Толстой - в эпоху порядка «производства» в промышленную
эпоху. Эпоха «подделок» характерна для времени перехода от феодализма к буржуазному обществу, когда символический порядок утрачивает свой устойчивый, традиционный характер, исчезает «прозрачность знаков». «Поэтому новоевропейский знак обретает свою значимость в симулякре «природы». Проблематика «естественности», метафизика реальности и видимости - это характерно для всей буржуазии с эпохи Возрождения, это зеркало буржуазного, классического знака». В этом проявляется «ностальгия по природной референтности знака» и «вместе с естественностью родилась и подделка». В эпоху же промышленной революции возникает серийное производство вещей и знаков, а потому отпадает потребность в подделках. Ж. Бодрийяр рассматривает промышленное производство как процесс исчезновения всякого оригинала, как угасание оригинальной референтности. Промышленное производство подчиняется уже только собственным законам, и подделка здесь не противопоставляется оригиналу, видимость -реальности, а стирается само их различие, и в этом плане, уничтожается реальность, естественное. Машинное, вещное (то есть искусственное в классическом смысле) подчиняет себе естественное.
Л. Толстой жил и творил на переломе двух символических порядков, что обусловлено особенностями модернизации в России. Разрушение феодального порядка и развитие капитализма здесь шло параллельно с промышленной революцией (в то время как на Западе уже намечались контуры третьего символического порядка). Поэтому в его концепции «подделки» находит отражение и опыт промышленной эпохи: одну из важнейших черт поддельности искусства он связывает с профессиональным производством
произведений искусства, по сути, с их серийным производством посредством ряда технических приемов. Вместе с тем в его утопии братского единения людей на основе подлинного знания, в котором будет устранено обособление классов, как представляется, предвосхищается грядущий третий символический порядок «симуляции», основанный на «метафизике кода» - запрограммированное общество, ориентированное на абсолютный контроль. Поддельность исчезает, но не вследствие утверждения естественного, ибо последнее тоже обречено на уничтожение. Диалектика истории такова, что наивная вера Л. Толстого в развитие средств коммуникации как фактор сближения людей, в единство науки, искусства и других форм социальной деятельности как средство устранения поддельного, искусственного оборачивается унификацией культур в процессе глобализации, разрушением «естественных» народных культур и распространением «кода» американизации, хаотизацией духовной жизни в символическом порядке симуляции. Поэтому концепция «подделки» Л. Толстого мно-
^Эдрешшаййуадешчишнания в контексте толстовства
Андрейченко Г.В. Еще в первой половине XX века лозунг «Знание - сила» вселял несокрушимую уверенность в прочно стоящий мир. Однако Хиросима, а значительно позже чернобыльская катастрофа придали зловещий оттенок бэконовскому афоризму. Наука, обещавшая переустроить мир, принесла человеку весьма сомнительные преимущества. Стало совершенно очевидным, что она может быть угрозой для человечества. Наука достигла такого развития, когда она в состоянии «осчастливить» человечество и в равной степени уничтожить все живое на Земле.
В общественное сознание прочно вошла критика науки. Она стала элементом современной культуры. Мы теперь сомневаемся в гуманности ученых и упрекаем их в том, что они оставили чистую науку и сделали возможным истребление человечества. Мы упрекаем физиков за то, что их наука достигла прогресса, конструируя атомную бомбу. С тревогой и беспокой-
ством следим за развитием генной инженерии. Чем для нас обернется «век биологии»?
Непомерной платой за научный прогресс стало распадение знания на отдельные сферы, разрушающее целостность и единство духовно осваиваемого мира. Современный человек в сущности не так просвещен, каким он себе представляется. Причиной тому - отчуждение науки.
В России отчуждение знаний приобрело более тяжелый характер, чем на Западе, в связи с тем, что в СССР были утеряны важные навыки цивилизованной духовной жизни. Следствием утраты нравственных и религиозных ориентиров, предупреждали русские философы Н. Бердяев, С. Булгаков, является «отчуждение науки».
Л.Н. Толстой дал ей свое ироническое название - «научная наука». Он не верил в эту науку как панацею от всех бедствий. Она является лишь ответвлением от ствола истинной науки, имеющей «своим предметом знание того, в чем назначение и поэтому истинное благо человека и всех людей».
В толстовстве наука предстала в качестве закономерного существования. Открытия науки, по мнению Л. Толстого, обращаются не на пользу, а во вред человечеству. Они используются для обогащения тех, кто «производит предметы роскоши или орудия человекоистребления». Даже успехи медицины вызывают у писателя сомнения, так как в правильно организованном обществе не должно быть болезней.
Идеалом «научной науки» является освобождение человека от труда при существующем общественном порядке. Реализация этого идеала, полагал Л. Толстой, приведет к деградации человечества.
Какая польза от науки, которая не может дать ответа простому разумному рабочему человеку: как жить? Политическая экономия, имеющая прямое отношение к общественной жизни, не может этого сделать. Она занимается преимущественно тем, что доказывает справедливость и незыблемость существующего строя жизни, замечает мыслитель.
Серьезным недостатком научного познания Л. Толстой считал то, что оно превращает мир в хаотическую мозаику. Из обрывков действительности создаются изощренные конструкции, не столько помогающие, сколько затрудняющие правильно ориентироваться в окружающей действительности.
При выборе объекта и определении основных этапов его исследования ученый, по мнению философа, должен руководствоваться «только разумением жизни во всем богатстве ее проявлений».
Настоящей наукой в отличие от «научной науки» он называл мировоззренческо-содержательное знание, предметом которого является человек, сопричастный универсуму,
совместимый, соизмеримый с благим бытием. Согласно его идеям, на это знание должна опираться любая другая теоретическая деятельность, в том числе и научная.
Размышляя о перспективах развития науки, мыслитель считал, что совершенствование теоретико-познавательных средств не изменит существующего положения в обществе, не следующем идеалам свободы, равенства и истинных ценностей. Л. Толстой надеется на то, что в будущем возродится тип знания, в котором сольются наука, искусство, религия. Последняя лишена мистики, таинства, иррациональности. Мыслитель приемлет религию, согласную с разумом человека. Доминирующее положение в возрожденном знании займет разум, пронизанный нравственными идеалами. Из-за глубоко присущего Толстому рационализма мы не можем считать его представителем антисциентизма. Критикуя позитивистский идеал науки, он не предлагал вслед за представителями ранней философии жизни низвергнуть рациональность, а напротив, добивался признания правомерности других ее форм.
Пристальное и напряженное внимание Л. Толстого, превосходящее обычный писательский интерес к науке, объясняется тем, что он наблюдал за деятельностью разума, преклоняясь перед ним и одновременно обвиняя его в безнравственности.
Конкретные проблемы науки, разрабатываемые Л. Толстым в конце XIX века, не только не утратили своей актуальности в начале XXI века, но и обогатились новым содержанием.
Л. Н. Толстой и детская литература
Бронская Л.И. Когда-то, в связи с первым изданием своей «Русской азбуки», Л.Н. Толстой сказал, что это лучшее из всего им написанного. И сейчас, в эпоху ниспровержения всех и всяческих основ, кажется, что писатель был прав в этом своем утверждении. Действительно, коллективным читательским опытом (который в связи со своей коллективностью сближает людей, живущих на «просторах нашей необъятной родины», объединяя их в единую нацию) становится не «Анна Каренина», не «Воскресение», не даже «Война и мир», которая не столько читается, сколько воспринимается как кинотекст, - а маленькие рассказы для детей, либо написанные, либо адаптированные писателем для детского чтения. В них Толстой разрешает проблемы нравственно-философского характера, формируя у читателя-ребенка устойчивые представления о добре и зле, о долге, чести, порядочности, о грехе и добродетели.
И это было не случайно. Спор о пути России неизбежно приводил к вопросу о формировании взглядов подрастающего поколения, Л.Н. Толстой, размышлявший во многих своих про-
изведениях - и художественных, и философско-публицистических - о судьбе России, о сохранении ее самобытности, приходит к мнению о необходимости просвещения, укорененного в традициях народной жизни: такой подход сможет привести к гармоничному развитию русского юношества и не повредит самобытности и нравственности народа.
Наследие Л.Н. Толстого и проблемы современного национального правосознания
Останкович А.В. Л.Н. Толстому, его личности и творчеству, всегда отводилось особое место в истории национальной культуры. Его наследие связывалось с узловыми моментами исторической жизни России. Мощнейший этический пафос творчества Л.Н. Толстого транслирует его художественные достижения в сопредельные с искусством сферы жизни Юбилнйва-. всегда момент нового осмысления. Поэтому обращение к наследию писателя-мыслителя с точки зрения его соотносимости с современной общественно значимой научной проблематикой будет продуктивным. Как представитель высокой культуры Л.Н. Толстой должен оказать влияние на формирование положительных начал в правосознании российского общества. В центре правосознания располагается понимание человеком того, что преступно, а что нет.
В основе современного подхода к понятию преступления и преступности в праве лежат две позиции: традиционно-легалистическая, связывающая дефиниции преступления с нормативно-юридическими, формальными признаками, содержащимися в уголовном законе, и собственно криминологическая, исходящая из того, что деяние может быть виновным и опасным безотносительно его признания таковым законодательством. Последняя позиция стремится связать уголовно-правовые нормы с комплексом нравственно-этических норм, существующих в конкретном историческом пространстве.
Конфликт точек зрения в науке не может быть разрешен с системоцентрических позиций, которые смещают акцент с двух равноправных членов оппозиции личность - общество на одно из них: общество, вернее, интересы его официальных представителей - многочисленных органов государственной власти. Толстой как представитель искусства художественной литературы фокусирует внимание на человеке и вводит проблему в сферу антропоцентрической парадигмы, имеющей более разветвленную систему оппозиций. Творчество Толстого в целом утверждает мысль о недостаточности узкого понимания и отношения к преступному. Герои, придерживающиеся такой позиции, всегда человечески ущербны: Каренин, Воронцов из «Хаджи-Мурата», императоры и др. Герои, способные к
честной внутренней жизни, далеко не однозначны в ощущении правоты, их мысль о правде как отрицании преступления находится в широчайшей разветвленной системе: индивидум - другая личность - семья - дело - власть - государство -нация. Герои Толстого действуют на страницах произведений преимущественно в кризисные моменты своего существования. Многообразие конфликтных ситуаций предопределило создание на пространстве его творчества практически исчерпывающих картин национальной общественной жизни. Содержательное наполнение ценностные категории получают в конкретно-историческом пространстве.
К тому же национальная правовая мен-тальность России основана на православии. Не случайно в специальной литературе «Слово о законе и благодати» киевского митрополита Иллариона оценивается как первый политический трактат, имеющий отчетливый религиозно-нравственный аспект (Исаев И.А., Золотухина Н.М. История политических и правовых учений России XI-XX в. М.: Юристъ, 1995. С. 9). «Илларион одним из первых в истории политической и правовой мысли утвердил определенную политико-юридическую традицию, согласно которой «правда» (давшая наименование сборникам узаконений, установлений) воспринимается и употребляется как юридический термин, включающий в свое содержание и нравственную мотивацию» (Указ. соч. С. 12). Закон и Благодать в «Слове» не антиномичны, а гармонично дополняют друг друга.
Толстой концентрируется на несоответствии нравственных норм закону, практический смысл которого для него прямо связан с социумом и властью. Нравственное или безнравственное содержание определяет соответствие или несоответствие закона и его служителей требованиям Нового завета. Вера, по Толстому, должна подкреплять разум, не заменять человеческие установления, а направлять их, помогать разобраться личности в жизненной реальности. В случаях непреодолимости противоречия закона и справедливости человек, по Толстому, должен руководствоваться принципом: «Кесарю кесарево, а Божье Богу». «Царю или кому еще все, что хочешь, но только не божие. Нужны кесарю мои деньги - бери; мой дом, мои труды-бери. Мою жену, моих друзей, мою жизнь - бери; все это не божие. Но нужно кесарю, чтоб я поднял и опустил прут на спину ближнего; нужно ему, чтобы я держал человека, пока его будут бить., чтобы я отнял у человека его корову, хлеб, чтобы я написал бумагу, по которой запрут человека или отнимут у него то, что ему дорого, - всего этого я не могу, потому что тут требуются поступки мои, а они-то и есть божие. всего этого я не могу для кесаря, потому что тут
кесарь требует от меня божие» (Л.Н. Толстой. Николай Палкин).
Максимализм Л.Н. Толстого далек от правового нигилизма и анархизма; как писатель и представитель общечеловеческих ценностей он абсолютизирует личностное начало в правовой среде, считая, что для человека ничто не может быть «выше закона любви и жалости к ближним» (Ук. статья Л.Н. Толстого).
Художественное и публицистическое творчество Л.Н. Толстого говорит о том, что преступное поведение есть форма человеческой деятельности вообще. Оно также социально обусловлено, как обусловлены все формы человеческой жизнедеятельности. Ни один вид человеческого поведения не является преступным, противоправным, антиобщественным как таковой в силу каких-то внутренних, имманентно присущих поведенческому акту свойств. Один и тот же по содержанию поступок в различные времена, в разных обществах и в разном социальном контексте может расцениваться как антиобщественный, социально нейтральный или общественно одобряемый.
Такова объективная реальность. В «Войне и мире» Л.Н. Толстой выразил оценку поступков людей в ситуации войны, антитетично противопоставив ее ситуации мирного времени. В художественной действительности романа-эпопеи антитеза «преступное-законное» получила развитие через противопоставление войны миру: «.. и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступление». В повести «Казаки», принадлежащей к раннему периоду творчества, молодой Толстой констатирует ряд поведенческих черт представителей горских племен, гребенских казаков, которые в европеизированной среде безоговорочно считались бы преступными. И автор прямо оправдывает их условиями жизни, потребностями, традициями культуры и быта изображаемой среды. Более того, сравнение человеческих качеств героев - «европейцев» и героев - «азиатов» чаще всего не в пользу первых, потому что их действия рождены, по Толстому, искусственными, а значит, ложными представлениями о действительности. Схожая оценка отчетливо выражена и в последнем крупном художественном творении Толстого повести «Хаджи-Мурат».
В позднем творчестве этическая мысль и воля писателя видят выход для человечества в усилении совестливого начала, опирающегося на
ощущение и идею Бога, их живое наличие в каждом представителе человечества. Значительная доля публицистики этого времени: «Исповедь», «Не убий», «Царю и его помощникам», «Не могу молчать» и др. - говорит о все более усиливающемся внимании Льва Николаевича к нравственно-философскому осмыслению соотношения нормального и преступного в современном обществе.
Сегодня различные печатные издания, телевидение довольно часто тиражируют мысль: художники делают историю, а значит, и сегодняшнюю действительность ничуть не в меньшей степени, чем политики и лидеры государств. В отношении Л.Н. Толстого утверждение абсолютно верно. Сфера и масштаб таланта, стиль позволяют интегрировать материал его художественного творчества в общественную проблематику, задачи которой не могут быть решены без привлечения лучших образцов художественной литературы.
Толстой и Чехов - два великих имени в русской культуре
Новикова Т.И. Толстой и Чехов два великих имени в русской культуре, которые расширили границы чисто национального духовного мира, стали в единый ряд с великими художниками в искусстве, философии, морали, нравах и чисто человеческих свойств личности. А это уже представляет часть общечеловеческого наследия.
В русской культуре много великих имен. Однако Толстой и Чехов - это такое многообразие тем, сюжетов, образов, мыслей, философии, что в целом создает колоритность национального искусства. Об их творчестве существует огромная исследовательская литература. Однако насущна потребность еще и еще раз обратиться к этим художникам. Восприятие наше Толстого и Чехова, несмотря на разницу их лет, постоянно идет в сопоставлениях, в личных и творческих связях, в искренних притяжениях и отталкиваниях, дискуссиях философского и художественного аспекта.
Мысль Толстого о том, что гении не происходят один от другого: гений всегда рождается независимым, является основополагающей в сближении великих имен. Поколения находят в творчестве этих двух писателей осмысление коренных вопросов бытия: как жить, зачем жить, в чем суть жизни, смерти, счастья, долга, любви, веры и т.д.
В 1900 г. в письме к Меньшикову Чехов определил то значение, какое имел для него Толстой - человек и писатель: «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалась бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его; во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать,
что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шершавые излюбленные самолюбия будут в тени. только один его нравственный авторитет способен держать все на известной высоте.».
Случались в их жизни и творческие состязания, поиски своего откровения в искусстве слова, в атмосфере, когда наступают иные времена, взгляды на жизнь, возникают иные художественные задачи; художественные жанровые образования. Жанр романа выражает и воплощает эпическую широту миросозерцания. У Чехова - жанр «малой эпической формы» - что вполне отвечает духовным ценностям и его философским позициям.
В этом плане интересен взгляд двух писателей на философски-жизненную проблему: «Много ли человеку земли нужно»? Таково название рассказа Л.Н. Толстого, созданного по общесложившейся притче. Мужик в течение дня должен был обойти землю и вернуться в исходную точку. Тогда это все стало бы его собственностью. Но он желал присоединит еще участки земли. Он умер «... выкопали Пахому могилу, ровно насколько он от ног до головы захватил -три аршина, и закопали его».
Творческая перекличка, философская дискуссия получила воплощение в повести Чехова «Крыжовник». «Но ведь три аршина земли нужны трупу, а не человеку. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа».
Поэтика персональной повествовательной ситуации в произведениях Л.Н. Толстого и Л.И. Веселитской
Гончарова Ю.А. М.М. Бахтин рассматривает композицию произведения как сферу непосредственного проявления активности автора.
В трилогии Л.Н. Толстого «Детство» (1852), «Отрочество» (1854), «Юность» (1857), как и в трилогии Л.И. Веселитской «Мимочка-невеста» (1883), «Мимочка на водах» (1891), «Мимочка отравилась» (1893), на повествовательном уровне выделяются разные субъекты сознания, скрывающиеся под номенклатурой одного «я». Так, в первой трилогии (система IchErzahlsituation) это автор-повествователь и повествователь-рассказчик как один из героев произведения, во второй трилогии (система Er-Form) -объективированный «автор» и невыявленный повествователь.
Взаимопроникновение речевых сфер повествователя и героя (трилогия Толстого) и рассказчика и героя (трилогия Веселитской) приво-
дит к формированию «персональной повествовательной ситуации» как специфическому воплощению авторской позиции, которая объективируется в системе повествовательной идентичности.
Таким образом, формирование персональной ситуации как в системе 1сЬ-ЕггаЬЫШайоп (трилогия Толстого), так и в системе Ег-Еогт (трилогия Веселитской), взаимодействие точек зрения повествователя и героя отражают диалогичность авторской позиции.
Поэтика «персонального (или персонажного) повествования» является содержательным принципом «выражения интерпретации «самости» в процессе познания героем самого себя, его самовыражения».
Философия истории как предмет авторской рефлексии в романе-эпопее Л.Н. Толстого «Война и мир»
Головко Н. «Лучшее выражение филосо-
рии есть история»,
писал Л.Н. Толстой в
«Дневнике» 1852 года. Как художник-мыслитель он в своем творчестве актуализировал важнейшие проблемы философии истории. В «Войне и мире», например, авторская рефлексия сопряжена с поисками ответа на вопрос: какова причина «движения человечества», по каким законам осуществляется «абсолютная непрерывность этого движения?» Свобода и необходимость, «произвол» и предопределение, свобода воли и своеволие, случайность и закономерность, личная, а также коллективная инициатива и «определенность» поступка отдельного человека, роль в истории личности и суммы людских «произво-лов» (т.е. воль) - все эти категории интегрируются в парадигме «причин» и «законов» «непрерывного движения человечества», которое, как считал Толстой, «вытекает из бесчисленного количества людских произволов».
Эти процессы «бессознательны» в том смысле, что определяются «совпадением причин», «бесчисленных обстоятельств», «случайностей», «совпадением условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие». Не следует абсолютизировать термин Толстого - «стихийная жизнь»: он имеет в виду результат «совпадения во времени. миллионов действий людей», получающий «историческое значение».
Из всего комплекса проблем выделим две, изученные менее всего. Первая - это «философия поступка» Л.Н. Толстого; вторую можно определить, имея в виду полемику писателя с идеями «материалистического фатализма», как дефиницией «универсального детерминизма».
Соотношения свободы и необходимости в личной и исторической жизни рассматривались Толстым в диалектическом плане. «Каждый человек. пользуется свободой для достижения
своих личных целей», но когда поступок совершен, то становится «достоянием истории», «в которой. имеет не свободное, а предопределенное значение». Именно в этом смысле «совершенный поступок невозвратим, и действие его, совпадая во времени с миллионами действий других людей, получает историческое значение». Вот почему Толстой призывал людей к нравственному самоусовершенствованию, вот почему предостерегал от соучастия во «зле»! Поскольку поступок каждого «невозвратим» и, в конечном счете, получает «историческое значение», то человек ответственен за все, что он совершает, не только перед самим собою, но и перед всеми: ведь его поступки (как хорошие, так и плохие) функциональны в общей системе причинно-следственных связей, т.к. находятся «в связи со всем ходом истории». Философия поступка Л. Толстого - актуальнейшая категория современного гуманитарного знания, современной антропологии.
В жизни человека Толстой видит две стороны: «жизнь личную» и «жизнь стихийную, роевую». В «роевой жизни» каждый «неизбежно исполняет предписанные ему законы», т.к. вписывается в универсальную систему каузальности. Эта система разворачивается в «Войне и мире» в контексте диалога с идеями философского де-
терминизма крупнейшего французского философа XVIII века П. Гольбаха, который в «Системе природы» (1770) аргументировал мысль о причинной взаимообусловленности явлений, положение о том, что во всех сферах общественно-исторического бытия, в поступках людей проявляется необходимость, и все происходит так, как должно было происходить. «Материалистический фатализм» Гольбаха у Толстого значительно трансформируется за счет актуализации морального, человеческого фактора.
Стремление понять глубинные факторы, определяющие «ход истории», вызвало интерес Толстого-художника к «бесконечно малой единице» - «дифференциалу истории»: только имея в виду «суммы бесконечно малых единиц», «можно надеяться на постигновение законов истории». Поскольку все причинно обусловлено, то «нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непременно вытекает из другого». Художественная философия Толстого характеризуется преодолением механистичности «материалистического фатализма» Гольбаха и других мыслителей XVIII века, а также обоснованием значимости категорий поступка, выбора, свободы воли, и шире - нравственного фактора в социально-исторической жизни.
