CC BY
47
УДК 821.161.1-1:81’38(092)
СЕМАНТИКО-СТИЛИСТИЧЕСКАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ САКРАЛЬНОЙ ЛЕКСИКИ В ПОЭЗИИ РОБЕРТА РОЖДЕСТВЕНСКОГО
SEMANTIC AND STYLISTIC TRANSFORMATION OF SACRAL VOCABULARY IN ROBERT ROZHDESTVENSKY'S POETRY
Е. А. Захарова E. A. Zakharova
ФГБОУ ВПО «Чувашский государственный университет имени И. Н. Ульянова», г. Чебоксары
Аннотация. В статье анализируются особенности индивидуально-авторского семантикостилистического преобразования лексики сакрального характера в поэтических текстах Роберта Рождественского, выявляются характерные модели трансформации значений лексем бог, ангел, черт (сатана, дьявол), ад, рай, крест, указываются причины и роль окказиональной коннотации в создании художественного образа.
Abstract. The article analyzes the peculiarities of individual and authorial semantic and stylistic transformation of sacral vocabulary in Robert Rozhdestvensky’s poetic texts; it reveals the specific ways of transformation of the meanings of the lexemes god, angel, deuce (Satan, devil), hell, paradise, cross; it points out the causes and the role of occasional connotations in creating an artistic image of literary work.
Ключевые слова: семантико-стилистическая трансформация, семантическая деривация, коннотация, окказиональность, сакральная (библейская) лексика.
Keywords: semantic and stylistic transformation, semantic derivation, connotation, occasionality, sacral (bible) vocabulary.
Актуальность исследуемой проблемы. Семантическая деривация, ее сущность, процессы и результаты в современных научных кругах продолжают вызывать оживленные дискуссии. Многозначные слова традиционно рассматриваются как проявление полисемии (Л. Е. Антоникова, Е. В Падучева и др.), реализация «регулярной многозначности» (Ю. Д. Апресян, М. Н. Янценецкая), результат семантического способа словообразования (В. М. Марков и ученые Казанской лингвистической школы). Актуальность данной темы усиливают обширность изучаемого языкового материала и общая антропоцентрическая устремленность современной науки.
В данной работе мы опираемся на взгляды А. А. Потебни, Л. В. Щербы и понимание данного языкового процесса В. М. Марковым, Э. А. Балалыкиной, Г. Н. Николаевым, Т. М. Николаевой и др., рассматривающими семантическую деривацию как процесс постепенного обогащения слова в различных условиях речи большим количеством ассоциаций, приводящего «в целом ряде случаев к качественному "скачку" в виде акта рождения нового слова», в определенном отношении сближенного с
исходным [3, 129]. Семантическая деривация является одним из основных продуктивных способов русского словопроизводства, при котором изменение содержания знака происходит без изменения его формы. В свете перспективных когнитивных подходов к исследованию сложных ментальных и ассоциативных процессов человеческого мышления, происходящих в процессе познания и языковой реализации окружающей действительности, исследование семантико-стилистических преобразований сакральной лексики приобретает особое значение, так как наилучшим образом способно выявить изменения в сознании человека и целого народа в определенную эпоху.
По нашим данным, семантическая деривация сакральной лексики и ее семантикостилистические преобразования как средство создания художественной образности в поэзии Р. Рождественского до настоящего времени не являлись предметом специального лингвистического изучения. Однако своеобразие данного явления, значимость его для понимания поэтического мира Рождественского и его художественной манеры, сложные процессы трансформации христианского мироощущения русского человека в советскую эпоху позволяют рассматривать творчество поэта не только с языковой, но и с философской точки зрения. В связи с этим целью данного исследования является изучение особенностей семантико-стилистических преобразований сакральной лексики в поэзии Р. Рождественского.
Материал и методика исследований. Поэтический материал был собран методом сплошной выборки, анализу подвергалась сакральная лексика с точки зрения ее возможностей являться источником авторского осмысления мира и создавать художественную экспрессию произведения.
Результаты исследований и их обсуждение. Сакральная (религиозная, богослужебная) лексика трактуется нами в широком понимании: это слова, относящиеся к религиозному культу, соотносимые с понятием «святости». В современной лингвистической науке данный пласт лексики частично рассматривался с точки зрения теологии, лингвокультурологии, истории языка и культуры, литературы (работы С. Аверинцева, Н. Д. Арутюновой, А. М. Бабкина, М. А. Бакиной, А. Г. Балакай,
Н. С. Болотновой, М. Войтак, О. Е. Вороновой, В. Г. Гака, В. В. Колесова, Г. А. Лилич,
Н. П. Матвеевой, Н. Б. Мечковской, В. М. Мокиенко, В. И. Постоваловой,
И. С. Приходько, Е. В. Сергеевой, Л. В. Степановой и др.). Однако обширный пласт современного языкового материала, особенно художественной литературы советского периода, остается почти неизученным. Тем не менее следует отметить, что именно во второй половине XX в., сопровождавшейся существенными изменениями исторического и социального контекста употребления сакральной лексики, появляются ростки современных процессов трансформации данных слов, религиозная лексика в этот период начинает нести дополнительную экспрессивно-оценочную и функциональную нагрузку.
Изменения семантики лексем в поэтических текстах часто приводят к множественности возникающих смыслов, добавочных коннотативных
(контекстуальных) оттенков значений. Вслед за Н. А. Востряковой под коннотацией мы понимаем «макрокомпонент лексического (фразеологического) значения, содержащий субъективные аспекты вербализованного восприятия человеком окружающего мира» узуального или окказионального характера: оценочный, эмотивный, экспрессивный, образный и стилистически маркированный [2, 41]. В процессе исследования наше внимание привлекли индивидуально-авторские реализации семантического потенциала лексем и способы трансформации значений.
Анализ языкового материала показал, что в поэзии Р. Рождественского среди лексем сакрального характера наибольшую частотность в плане семантической трансформации обнаруживают слова: бог (Господь), ангел, черт (дьявол, сатана), ад, рай, крест, которые, как правило, сопровождаются яркой окказиональной маркированностью [6], что обусловлено как художественной идеей произведения, так и мировоззренческими установками поэта.
В художественном пространстве Р. Рождественского литературные критики отмечают подчеркнутую контрастность, яркость, «измеренность, принципиальную постигаемость и необъятную всеохватываемость» [1, 9-10]. Центральное положение в мироустройстве автора занимает человек (человечество).
Представляется возможным схематично изобразить поэтический мир как плоскость, в центре которой находится Человек, а рядом с ним - бог и дьявол (черт, сатана). Спецификой мировосприятия поэта является одновременная
противопоставленность Человека обеим ипостасям высшей силы, в какой-то степени даже враждебность этого противостояния. Особенность восприятия поэта проявляется и в том, что и ад, и рай для души человека находятся здесь же, на Земле, и это заставляет его постоянно пытаться раздвинуть границы своего существования, сближаясь с личностью первого библейского бунтаря - дьявола.
В этом преломлении библейской культурной традиции становится более понятной семантическая трансформация лексемы крест, которая приобретает сугубо мирское значение - опыт, испытания житейские, духовное становление личности.
Рассмотрим семантический потенциал актуализированных лексем бог и черт в произведении «Баллада о таланте, боге и черте», где философская, гуманистическая по своей сути позиция поэта в религиозной сфере получает одно из наиболее ярких воплощений.
1. Бог - черт (дьявол, сатана, бес). Данная оппозиция существует в сознании христианизированных культур, как правило, в паре. Концептуальные особенности восприятия поэтом данных лексем воплощаются в двух наиболее характерных приемах поэтического мастерства автора - последовательном нанизывании ассоциаций и расширении семантического потенциала лексем за счет их окказиональных реализаций и иронического переосмысления семантики слов.
Бог предстает в следующих ипостасях:
1) сущность моральная и признаваемая обществом как добродетель, то, что воспринимается как проявление света («Его талант - от бога!»);
2) высшая сила, воспринимаемая иронически («Его считал своею креатурой тогда еще существовавший бог. Бог находил, что слог его прекрасен, что на земле таких -наперечет!..», «Бог тоже не дремал!»);
3) совесть человека («...бог возникал раскаяньем наутро, загадочными строчками дразнил...»);
4) то, против чего восстает талант человека: догматизм мышления, манипуляция личностью, ограничение рамок творчества. В этом отношении характеристики бога и черта оказываются сближенными («Талант, как на медведя, шел на бога! И черта скручивал в бараний рог!..»);
5) воплощение всего лучшего, что есть в человеке («Теперь он богом был!»).
Лексема черт приобретает значения:
1) сущность, отвергаемая общественной моралью, то, что связано с искажением человеческой природы (талант от черта);
2) высшая сила, воспринимаемая иронически («Но с богом был, конечно, не согласен тогда еще не отмененный черт»);
3) воплощение всего худшего, что есть в человеке («И был он чертом!»).
Таким образом, Талант - воплощение человека - оказывается ввергнутым в бытийный конфликт, а дихотомическая пара бог - черт окказионально
трансформируется поэтом в нераздельное единство, которое и есть проявление человека в его истинном величии, это подтверждается и изменением функционирования этих сущностей («Теперь он богом был! И был он чертом! А это значит: был самим собой. И восходило солнце над строкою!.. Крестился черт. И чертыхался бог. "Да как же смог он / Написать такое?!" ...А он еще и не такое мог»).
Эта же мысль, но несколько иначе, звучит и в другом стихотворении поэта -«Спрячь за решеткой ты вольную волю...», в котором бог и черт - окказиональные воплощения лучших (всемогущество) и худших (вседозволенность) человеческих качеств, но последнее слово остается всегда за человеком («Знал я и бога, и черта. Был я и богом, и чертом... Спрячь за высоким забором девчонку - Выкраду вместе с забором»).
Анализ авторских реализаций лексемы бог выявил целый ряд значений, получивших яркое художественное воплощение в поэзии Р. Рождественского.
1. Стилистическая трансформация лексемы бог, как правило, связана: 1) со стилистической сниженностью контекстуального употребления, что способствует опрощению семантики слова и сближению ее с значениями: а) судьба («.судьбою, мне богом данной (на ладони вся жизнь моя!), познакомлюсь с бубновой дамой, такой же смирной, как я.», «И ты с рождения была мне богом предназначена, И я всю жизнь, всю жизнь шел к тебе. И все ж недаром я доверял своей судьбе.»); б) жизнь («И слава богу, слава людям, что я не такой!... Слава жизни!»); 2) с полной нивелировкой религиозного контекста словоупотребления, сводимого к бытовому выражению: а) эмоционального облегчения (Слава богу!); б) отчаяния («Господи!», «Быстро-то как! Да за что ж это, Господи?!», «Ради бога!») (редкое употребление, наиболее близкое к сакральному звучанию и встречающееся в позднем творчестве поэта); в) выражения удивления («Какая туча психов! Бог ты мой!..); г) иронии («Живы мы и слава богу, фрам мерси»).
2. Языческое восприятие богов как созданий, наделенных вполне человеческими страстями. В стихотворении «Богини» игровая ситуация, созданная автором, выступает фоном для иронического обытовления лексем бог - богиня. Античная трактовка данных лексем, ярко ощущаемая в начале текста, благодаря самоиронии автора сначала реализует значение супружеской пары, находящейся в состоянии судебного разбирательства («Пойдем к богиням, к нашим судьям бессонным. Где нам обоим приговор уже составлен. По меньшей мере мы приговорены - к ссоре.»), что лишает их какого бы то ни было ореола святости, а затем неожиданно приобретает окказиональную семантику значения творца («Идут к богиням два не очень трезвых бога. Желают боги одного: быть собою»).
3. Ироничное восприятие богов как хранителей истин, знаний, которые человек пытается понять всю жизнь, реализовалось в стихотворении «Не убий! - в полумраке...»,
в котором предельная обнаженность человеческой души, развивавшаяся на протяжении всего стихотворения, неожиданно снимается аллюзией на античный миф о Прометее, оставляя эффект доброй улыбки и легкой самоиронии поэта («Надо жить! У последней черты. На последней черте. Думать всласть. Колесить, как товарный вагон. И не красть. Разве что - / У богов. Огонь»).
4. Аналог нравственного закона. Отсутствие бога (символа устойчивости добра) понимается как зло и соответствует лексеме черт. Такое направление семантизации чаще всего определяет мир другого человека, например, неопределенную сущность любимой женщины: «Шестая как эпоха, где ни чертей, ни бога» («Матрешка»), но может характеризовать и нравственное состояние общества: «. взвыл торжествующе дымный клубок! Вздрогнули оба: и "боинг", и бог!..» («Хиросима»). Соположение лексем в таком случае вызывает ощущение подмены в окружающем мире общественной нравственности военной мощью.
5. Понимание бога как воплощения умеренности, ограниченности в проявлении любого качества с характерной отрицательной оценочностью стало основой для появления наречного образования безбожно в значении безмерно с противоположной позитивной оценочностью (Я жизнь люблю безбожно!).
6. Развитие энантиосемичного значения лексемы бог (положительное -отрицательное): «господин», «хозяин», «повелитель», «власть имущий» - «ханжа», «лицемер», что характерно для мировоззрения поэта 60-70-х гг. XX в. Оно часто возникает на стыке воздействия сразу нескольких приемов, организующих поэтический текст, таких как: десакрализация семантики, сарказм и контраст. Так, в стихотворении «Кем они были в жизни.» общий антибогословский пафос создается целым рядом метафор: «Колокола звенели: "Все в этом мире тленно!". Требовали: "Не кощунствуй!.. Одумайся!.. Отрекись!..". Но целую армию красок художник гнал в наступленье! И по холсту, как по бубну, грозно стучала кисть. Удар! И рыхлый монашек оглядывается в смятенье. Удар! И врывается паника в святейшее торжество». На их фоне образ художника, творца особенно рельефно выступает в антитезе «господину богу и родственникам его.»: «Удар! И это смертельно для господина бога и родственников его...». Тем самым произведение живописного искусства становится откровением, прикосновением к истине, а потому - оружием, вызовом и полем битвы, провозглашая идею бессмертия и всемогущества творческого начала в человеке, его направляющей силы в изменении действительности: «А были уже бессмертными. И бог здесь был ни при чем» («Баллада о таланте, боге и черте»).
7. Более приземленный образ бога (высшая сила, не отличающаяся большим умом
и справедливостью) мы можем наблюдать в «Городе ангелов», в котором сильнейший саркастический эффект достигается многократным преломлением семантики и окказиональной коннотацией лексемы ангел (Лос-Анджелес - город ангелов, киноангелы, возникновение эмоционально-оценочной энантиосемии, обусловленной
окказиональными коннотациями лексемы - «королевы стриптиза и секса, абсолютно божественные дуры»). При этом лексемы ангел, бог, черт не только помещаются в разговорно-жаргонный контекст, но и наделяются добавочными коннотациями, что практически уравнивает их в системе нравственных оценок.
Следует отметить такую характерную черту авторской семантизации лексем с пейоративной эмоционально-оценочной окраской бес, черт, когда в функции
предикативной метафоры они становятся способными приобретать положительную окраску и разговорно-просторечную нюансировку. Как правило, окружающий контекст при этом провоцирует развитие семы «мастерство»: «Он старался - черт, он смеялся -бес: «Получается! Ой, получается!..» («Баллада о крыльях»).
Лексема сатана приобретает в творчестве Рождественского устойчивую семантику воплощения неуемной энергии и умения добиться своего, зачастую лишаясь какого бы то ни было религиозного подтекста, наоборот, эксплицируя сему «радости» и «одобрения». Так, в стихотворении «Подслушанный разговор» этим эпитетом мать награждает свою чрезмерно любопытную, но очень целеустремленную дочку: «Ты же из каждого, сатана, душу сумеешь вытрясти!», а в «Песенке про сатану» сближение лексем сатана, сатанята, черт Махно в одном контексте рождает, с одной стороны, одновременную реализацию значений «олицетворение соблазна», «порок»: «Как-то шел сатана, сатана скучал. Он к солдатке одной постучал. Через год на печи ложками звенят, может - пять, может -семь сатанят», а с другой - реализацию значения «жажда жизни»: «. виновата ли в чем мужняя жена? - В ней с рожденья сидит сатана!..».
Таким образом, общей тенденцией семантико-стилистической трансформации лексем бог, черт (дьявол, сатана), ангел становится авторская десакрализация их семантичекого потенциала и изменение стилистического контекста их употребления, обусловленные мировоззренческими установками поэта.
2. Традиционное религиозное восприятие ада и рая как бинарной оппозиции осмысливается поэтом в неожиданной форме: оба понятия испытывают семантикостилистическую трансформацию и оказываются объединенными в представлении о любимой женщине: «Ты - мой ад и рай!» («Аленке»), теряют пространственное и приобретают субъектное значение. Кроме того, изменяется их стилистическая нюансировка: сами лексемы контекстуально приобретают разговорную окраску, а субъект метафоризации - стилистику книжного характера.
В иных сферах бытования человека поэту ближе оказывается понимание ада, который, как правило, выступает единично и окказионально приобретает следующие значения:
1) место наказания за нарушения норм общественной морали: «Ведь ты, как все, погибнешь в адской бездне» («Баллада о таланте, боге и черте»);
2) место исчезновения всего земного, телесного и духовного - гигантский
крематорий для всего человечества, единственным воспоминанием о существовании которого станет дым над трубой: «...Представляю, какая труба над адом!»
(«Постскриптум»);
3) место физического очищения тела от грязи - сауна, баня: «Ты - в сауне. Ты -грешник. И потому - покайся! Вживайся оробело в блаженство и мученье... Но если это -пекло, куда девались черти?..» («Сауна»);
4) место духовных испытаний человека на прочность и верность себе: «Ведь мы, во всяком случае, в своем существовании и кипятками варены! И холодами кручены! Все в жизни повторяется. И в нас уже вколочено: в холодное! В горячее! В горячее! В холодное!» («Сауна»).
3. Лексема крест также приобретает в поэтическом контексте ряд окказиональных реализаций:
1) нравственный долг, характерная особенность мужского поведения. В устах мальчика в стихотворении «Алешкины мысли» это воспринимается с юмором и создает особенно позитивный оценочный фон лексемы: «У меня и у папы правило: Помогать этим слабым женщинам. От рождения крест наш таков... Что они без нас - мужиков!»;
2) моральные принципы человека. Намеренное столкновение этимологически родственных слов крест - окрест создает необычную смысловую ловушку, преобразующую лексему крест в дериват со значением «стержень нравственности», организующий пространство вокруг (окрест); отсутствие креста разрушает это пространство: «Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест. Я тащил на усталой спине свой единственный крест... И тогда я решил этот крест расколоть на дрова. А потом зашагал я опять среди черных полей. Нет креста за спиной... Без него мне еще тяжелей» («Я шагал по земле...»). Одновременное восприятие лексемы крест в прямом и индивидуально-авторском значении придает особый психологический надрыв и, безусловно, создает яркий художественный образ глубинного осознания героем неправильности своего существования;
4) символ незаслуженного, мученического страдания. В поэтическом мире Рождественского оно обытовляется и часто стилистически снижается в своей трактовке: «Мужичонка-лиходей - рожа варежкой - одичалых собак пугая стонами, в ночь промозглую лежал на Ивановской, будто черный крест - руки в стороны» («Баллада о крыльях»);
5) метафизическое обозначение места средоточия земного и духовного существования талантливого человека: «Посредине государства, затаенного во мгле, посреди берез и зарослей смородинных, на заплаканной, залатанной, загадочной Земле хлеборобов, храбрецов и юродивых. Посреди иконных ликов и немыслимых личин, бормотанья и тоски неосознанной, посреди пиров и пыток, пьяных песен и лучин человек лежал ничком в крови собственной» («Баллада о крыльях»);
6) символ крайней убежденности человека, понятый иронически: «И крестные ходы - порайонно - несли свои хоругви и знамена...» («Я верующим был почти с рожденья.»).
Резюме. Реализация семантического потенциала сакральной лексики в поэзии Роберта Рождественского свидетельствует о возможностях создания художественного образа и специфике философского осмысления мира, а также выявляет особенности менталитета и культурного сознания русского человека.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аннинский, Л. Не докричавшийся до XXX века. Приход и уход Роберта / Л. Аннинский // Роберт Рождественский. Стихотворения. - М. : Эксмо, 2008. - С. 5-30.
2. Вострякова, Н. А. Понятие коннотации в современной лингвистике / Н. А. Вострякова // Разноуровневые характеристики лексических единиц : сб. тр. - Смоленск : СГПУ, 2001. - С. 35-42.
3. Марков, В. М. О семантическом способе словообразования / В. М. Марков // Избранные работы по русскому языку. - Казань : ДАС, 2001. - С. 117-135.
4. Рождественский, Р. И. Собрание сочинений : в 3 т. Стихотворения. Поэмы. Песни / Р. И. Рождественский. - М. : Худож. лит., 1985.
5. Рождественский, Роберт. Стихотворения / Роберт Рождественский. - М. : Эксмо, 2008. - 480 с.
6. Словарь русского языка : в 4 т. / АН СССР, Ин-т русского языка ; под ред. А. П. Евгеньевой. -3-е изд., стер. - М. : Рус. яз., 1985-1987.
