CC BY
67
| ш
^СКОПКИ ДУШИ.
О КОГНИТИВНОМ ПОТЕНЦИАЛЕ ФЕНОМЕНОЛОГИИ НА ПРИМЕРЕ АРХЕОЛОГИИ
А. С. ЩАВЕЛЕВ, С. П. ЩАВЕЛЕВ
X X
ш «
о
С£ Ф С и и
X
ф
3
X
а
яз X X
с
X
=г
и
ш
x
ф
и
... Из пепла великой усталости восстанет феникс новой жизненности и одухотворенности, возвещающих великое и далекое будущее человечества, ибо лишь дух бессмертен.
Э. Гуссерль
Мы останемся смятым окурком, плевком,
в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу
не даст.
И слежимся в обнимку с грязью,
считая дни, в перегной, в осадок, в культурный
пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть отрыгнуть; но его открытие прогремит на весь мир, как зарытая в землю страсть, как обратная версия пирамид.
И.А. Бродский
Как заметил М.К. Мамардашвили, «феноменология есть момент всякой философии»'. Можно добавить, что и
Мамардашвили М. Феноменология - сопутствующий момент всякой философии // Он же. Как я понимаю философию. М., 1990. С. 100.
Разумеется, здесь и далее имеется в виду феноменология в более или менее философском, а не общенаучном смысле этого слова. В последнем
ill
любой другой дисциплины, в особенности гуманитарной и социальной науки. Там, где существование объекта без интенционирующего субъекта остается проблематичным, нависает «феноменологическая тень». Таково прежде всего гуманитарное познание, воссоздающее мир ценностей жизни и культуры. В особенности исследования ретроспективной, исторической направленности, ведь прошлого не существует как такового, вне нашей памяти о нем".
Однако если во многие общегуманитарные дисциплины (прежде всего социологию и психологию) феноменология проникла довольно основательно, то большинство прикладных, источниковедческих и вообще специальных отраслей иознания до сих проявляют, так сказать, «аллергию» по отношению к феноменологической рефлексии. Так, в историческом источниковедении сохраняется своеобразная «идиосинкразия» относительно теоретического осмысления соответствующего исследовательского процесса вообще. Специалисты, стоящие у самых истоков рождения знаний о прошлом, теорию и методологию не жалуют, почитают, как правило, одну узкую методику обработки и издания первоисточников. В свою очередь, философы истории и эпистемологи исторического познания чаще всего проявляют неосведомленность в действительных вопросах прикладной работы с письменными источниками, не говоря уже о вещественных (которыми и занимается прежде всего археология).
Некоторые социальные и гуманитарные науки в XX в. испытали эпистемологический шок от вытеснения традиционных для них нарративных. дескриптивных, сравнительных направлений исследования сугубо теоретическими построениями и рассуждениями. Но археология благополучно избежала «демона» чрезмерного теоретизирования в ущерб научной конкретике. Более того, в отличие, скажем, от лин- ^ гвистики, которая серьезно обогатила свой методологический инст- Ш рументарий за счет разных вариантов философии языка, археология ^ так и не сделала решающего шага к теоретическому синтезу, осталась ф в этом смысле докритической дисциплиной. Теоретико-методологические опусы не пользуются влиянием в профессиональной среде ар- и хеологов, их наука хоть и «потеряла теоретическую невинность»3, но настоящего «романа» с современной философией у нее так и не слу- J
Л
--X
случае оно означает «ту часть эмпирических наук, которая на основе Q. простого наблюдения доставляет материал для теорий» (Разеев Д.Н. В J сетях феноменологии // Гуссерль Э. Основные проблемы феноменологии. х СПб., 2004. С. 64). К сожалению, терминологически здесь трудно разой- jj тись. Выражение «феноменальный» в литературном языке закрепилось за прямо противоположным эффектом чего-то исключительного, выдающе- ЭГ гося, а не рядового, массовидного. ^
См. об этом, в частности: Щавелёв С.П. Историческое познание и с£ ценности практики // Наука глазами гуманитария / Огв. ред. В.А. Лектор- J ский. M., 2005. С. 501-522. ' ©
3 Clarke D.L. Archaeology: «the Loss of Innocence» // Antiquity. 1972. Cj №47. P. 6-18. " ^
i -V
<- А. С. ЩАВЕЛЕВ, С. П. ЩАВЕЛЕВ
чилось. На примере феноменологии мы попробуем предсказать, что такой альянс уже не за горами.
Археология как таковая
Археология, как известно, - наука о прошлом человеческого общества, от которого сохранились некие материальные остатки («древности»), Дословный перевод ее названия с греческого на русский -«древлеведение» (греч. archaios - древний). Автором данного термина признают Платона. В диалоге «Гиппий Больший», в частности, он говорит, что люди с удовольствием слушают рассказы «о родословии героев и людей, о переселениях, т.е. о том, как в старину основывались города, и вообще обо всей археологии»4. Столь расширительное ее понимание - как любого антиквариата, хоть вещественного, хоть фольклорного - продержалось многие столетия, пока в XIX - начале XX вв. раскопки памятников старины не приобрели научно-методичный характер. Тогда археология из музейного собирательства и любительского знаточества самых разных древностей превратилась в относительно самостоятельную отрасль исторического познания. Согласно крылатому определению A.B. Арциховского, теперь это «история, вооруженная лопатой».
Реконструируя самое отдаленное - дописьменное (и поэтому, как по неточной инерции порой говорится, доисторическое) и, так сказать, малоописанное в старейших письменных источниках (протоисторическое) прошлое человечества по сохранившимся, главным образом в земле, его материальным останкам, - археологи имеют дело непосредственно с такими артефактами, как орудия труда, оружие, fo посуда, иная утварь, украшения, конструкции жилищ, хозяйственных построек, оборонительных сооружений, погребения, жертвоприноше-^ ния, клады, всякие прочие следы опредмеченной жизнедеятельности Ф предков. А уже по ним, этим следам, делаются, согласно специальным методикам и творческому воображению археологов, предположения U относительно этническо-языковой принадлежности, религиозных ве-
рований, экономических устоев, общественных отношений, потестар-но-политических порядков и других общих характеристик социумов, составлявших те или иные археологические культуры или симбиозы
О, культур (культурно-исторические общности).
Тем самым, из археологии получается своего рода интеллектуаль-X ная (единственно возможная!) «машина времени», позволяющая заглянуть на много веков и даже тысячелетий в минувшее человечества. X Проникнуть как бы «за кулисы» истории. Та любит демонстрировать ЗГ себя в парадных залах да на полях сражений, тогда как обстановка кухни, спальни, чулана куда быстрее изглаживается из исторической
Ч _
x
Щ
4 Plato. Hip. M. 285 d. В новом переводе этого фрагмента термин «археология» переведен как: «...Все рассказы о далеком прошлом» (Платон. Соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1968. С. 157).
памяти, если только эти помещения не восстанавливают макетчики по материалам раскопок и этнографических сборов. Его Величество Текст - владыка всего остального гуманитарного исследования - в археологии остается далеко на заднем плане. Письменные источники отчасти освещают только самые поздние отрезки истории, причем далеко не всего человечества, как, например, находки графитти - надписей на твердых предметах. «Текст» археолога - это документация его разведок и раскопок памятников старины на местности их расположения. Специалисту-разведчику и раскопщику приходится воссоздавать в собственном воображении былую жизнь на данном лоскутке земли. Поэтому-то не герменевтика, а феноменология представляется ближайшей гносеологической основой изучения ископаемых древно-
6
См.: Лоренцер А. Археология психоанализа. Интимность и социаль-
ш
!р
11 стеи.
X
Археология как метафора феноменологии
Задолго до М. Фуко и иже с ним могильщиков модерна термин «археология» освоил сам Э. Гуссерль - в качестве метафорического обозначения метода феноменологии. «Феноменологическая археология - это исследование Я и субъективного в их подлинности, раскрытие сокровенной конститутивной конструкции апперцептивной деятельности, результаты которой предстают перед нами в качестве опытного мира. <...> Как в обычной археологии: реконструкция»5. Для основоположника феноменологии было важно понимание истоков, вплоть до первопричин действующих паттернов сознания. В этом моменте Гуссерль следовал нескольким классическим образцам.
Похожий намек на археологическую метафору содержится в «стратиграфии психики», предложенной 3. Фрейдом. Выражение подхватили его последователи и биографы. Под «археологией психоанализа» они понимают всю его разнородную предысторию, начиная от О древних пророков и средневековых экзорцистов и вплоть до непо- J средственных сотрудников и конкурентов «отца-основателя» пансек- ц суализма среди психологов и врачей6. У
Еще раньше Ф. Ницше, разрушая традиционную европейскую ак- х сиоматику ценностей, обратился именно к генеалогии явлений обще- ф ственной жизни, прежде всего этики, морали и религии. Генеалогия -методически та же археология, только персонифицированная. Демонстрация историчности и функциональности аксиологии позволила ему Jjj увести эту область философствования подальше от «трансценденталь- X ного далека» и «мира идей» предшествующей германской метафизики. С В какой-то степени указанная генеалого-археологическая установ- ¡Ц. ка понимания культуры перекликается и с «принципом историзма», и
—7--4
Цит. по: Diemer A. Edmund Husserl: Versuch einer systematishen Dar-Stellung seiner Phänomenology. Meisenheima. Glan: Hain, 1965. S. 19. Ф
ное страдание. M., 1996.
Ж
предусмотренным диалектикой К. Маркса и его последователями. Те в свою очередь подводили внушительную, на первый взгляд, документально-фактическую базу под свои выводы о классовой борьбе, неизбежности революции и переходе к социализму. И первобытность, и античность, и прочие эпохи мировой истории интересовали всех мало-мальски заметных теоретиков марксизма на предмет поиска идейных предшественников.
«Раскапывать» мировую историю брались многие, только с разных концов. Различные версии применения принципа историзма во многом исключали друг друга. Полицентрические цивилизации - совсем не то, что линейные формации. Азиатско-африканский «способ производства» — не чета западноевропейскому. Субъективизм «философии жизни» контрастировал с утрированным экономизмом марксистов. Аморализм Ницше не приемлем для верующего в экзистенциализм. Но для глубинной онтологии и гносеологии предложенный Э. Гуссерлем археологический по духу путь редукции сознания от затемняющих наслоений здравого смысла и спекулятивной философии надо признать наиболее органичным.
«Археология» как символ историзма
Сегодня распространение «археологии» до общегуманитарного масштаба чаще всего связывают с именем М. Фуко. В идейной эволюции этого герольда постструктурализма выделяется вершинный «археологический» период. Его составили книги: «Рождение клиники: археология взгляда медика» (1963); «Слова и вещи: археология гума-X нитарных наук» (1966); «Археология знания» (1969). Собственно го-^ воря, термин «археология» здесь везде подразумевается в кавычках, ей поскольку его историцистское содержание последовательно отрица-® ется Фуко-теоретиком и настойчиво обходится Фуко-практиком в ра-
Ф ботах «История безумия в классическую эпоху», «История сексуаль-С ности» и др.
и Механизмы властвования и подчинения в социуме реконструиро-х ваны Фуко новаторски и виртуозно. Но «история» этого общества Ф получается у него весьма своеобразная. Для этого автора «археологи-•0 ческое описание - это именно уход от истории идей... это последовательная попытка выработать другую историю того, что было сказано людьми»7. Другую - по сравнению с традиционной историей и настоящей археологией как ее частью, которые рассматривают культуру в целостном развитии ее человеческого потенциала. Для Фуко как специалиста по патологии фундаментальные структуры (коды, эпи-ДГ стемы) цивилизации бессубъектны и межпредметны. Рассмотрев от-д! ношения разных речевых практик (пресловутых дискурсов), он выяв-С[ ляет за ними внеязыковые «структуры повседневности» - экономиче-X ские, социальные, политические, идеологические, их иерархию в Ф _
7 Фуко М. Археология знания. Киев, 1996. С. 138.
разные эпохи европейской жизни. Слова и вещи, на чей-то взгляд авторские, с точки зрения постмодерниста, как бы диктуются такими трансцендентами, как труд, жизнь (витальность), язык. Метод определения типов и правил дискурсивных практик, властвующих над сознанием и поведением людей на том или ином этапе существования общества, называется здесь археологией.
Метафоризируя реальную практику раскопок, можно сказать, что для Фуко «план» вскрываемого им пласта интеллектуальной истории значит все, а «профиль» - ничего. Брошенная этим очередным ницшеанцем фраза «человек исчезает, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке» убеждает метафизически-экзистенциально, но отнюдь не археологически. После методично произведенных раскопок остается некий смысл культурного слоя. Он фиксируется в полевой документации и собранных коллекциях. Этот фактический материал будет многократно служить дальнейшему историческому познанию. В некоторых случаях археологу удается воскресить даже индивидуальные черты далекого прошлого. Вспомним расшифрованные египетские иероглифы, рунику степных кочевников и северных викингов и другие системы древнейшей письменности, петроглифы Европейского Севера и Сибири, подземные глиняные армии китайских императоров, свитки с христианскими апокрифами из района Мертвого моря, берестяные грамоты Великого Новгорода и других русских городов, графитти на штукатурке христианских храмов.
Путем археологии, только не философической, а настоящей, историзм и гуманизм получают посильное подтверждение и продолжение. Тем не менее с легкой руки Фуко термин «археология» теперь на универсальном гуманитарном сленге призван обозначить тягу к раскры-тию генезиса и исторической изменчивости идей и понятий. «Археологический подход» ныне — «хороший методологический тон» ориентации на временную относительность представлений о мире и о самом познании. Из опоры культурной традиции «археология» на ц; этом уровне словоупотребления превращается в релятивизатор гума- © нитарного знания (что в определенных дозах полезно для историографии). ^
Ф
Археология как феноменология истории х
а
т
Главный козырь археологии - новый и особенный корпус источ- I ников наших знаний о прошлом. До появления мало-мальски научной
археологии в XIX в. историки имели дело только с миром былого, С отраженным в письменности (летописях/хрониках, указах, прочих актах, воспоминаниях, записях устной традиции и любых других до- й кументах). Прошлое воспринималось сквозь призму архива. Причем почти все письменные источники носили либо сугубо официальный 5 характер, исходили от победителей в жизненной борьбе, либо состав- <у ляли предельно субъективный жанр воспоминаний, дневников, пам- ¿Я флетов. Подавляющее большинство действовавших на исторической
X
е£
сцене лиц сходили с нее, страдая «источниковои немотой», т.е. никак не упоминались на страницах рукописей и книг (в этом смысле справедлива вышеприведенная мысль Фуко об «исчезновении человека» в истории). Дописьменный период развития большинства народов Земли вообще оставался вне научного познания (с начала антропогенеза и до раннего железного века, т.е. миллионы лет эволюции человечест-
ва).
Систематические раскопки не только удлинили историю человечества на эти самые миллионы лет, но и позволили воссоздать альтернативный мир прошлого. У мира письменных источников истории появился двойник-конкурент. Причем не один-единственный, а потенциально множественный, зависящий от усовершенствованных методик и геофафии раскопок. Например, русская археология сначала открыла для себя курганы и прочие могильники предков, затем дело дошло до поселений - городищ и селищ, наконец, появились на свет берестяные грамоты и другие графитти на твердых предметах (вроде штукатурки церковных стен Х-ХУП вв., исписанных множеством то благочестивых, то вольно-мысленных изречений) - древняя история заговорила!
Вселенная прошедших веков оказалась плюралистичной. Прошлое, показанное сквозь раскоп археолога, весомо дополняло прошлое, глядящее со страниц летописей светских владык да житий церковных святых. Археология сыграла роль своеобразной теории относительности наших знаний о прошлом. Письменная история потеряла монополию отвечать на вопросы о прошлом. В политической истории, истории идей и вообще духовной культуры письменные источники сохранили свое первенство перед вещественными. В социальной истории древности, истории повседневности и материальной культу-Х" ры археология превосходит по своим эвристическим возможностям другие исторические дисциплины. Эти последние на равных ведут И диалог с археологией (как в истории первобытного искусства). О Но и сама археология как наука неоднородна. Ее разделы соответ-
Ф ствуют когортам археологов, чьи профессиональные занятия отчасти с; смыкаются, а частично расходятся по предмету и методам. Это дис-
циплинарное устройство усиливает феноменологическую вариатив-X ность археологического знания.
ф Прежде всего, археология подразделяется на полевую и каби-
2 нетную.
Первая занимается поиском, картографированием, описанием и /д изучением с помощью раскопок и других методик памятников старины. Задача археолога-полевика - добросовестно, на современном ме-щ тодическом уровне разведать и раскопать памятник, полно и точно зафиксировать найденные в нем материалы, дать им первоначальную и обработку (в виде рисунков, графиков, схем). Это археология скорее 5»> техническая, нежели гуманитарная, поскольку методики вскрытия культурного слоя и фиксации результатов его разборки носят инже-ЭС нерный и естественно-научный характер.
<0 Непосредственные результаты раскопок - своего рода редукции, в
духе гуссерлевской. Былой мир теперь заключен в скобки археологи-
К»
й 1Р
Я
ческого сознания. Отныне он существует только там. Но это существование пока потенциально, сами по себе выкопанные из земли вещи, как и весь культурный слой, - не более чем материал для дальнейшей, вторичной редукции.
Второй раздел археологии можно назвать историческим, т.е. содержательно интерпретационным. Здесь полученные в ходе полевых работ материалы осмысливаются, анализируются, сопоставляются с другими археологическими материалами и иными типами источников о соответствующем прошлом. Процедуры индуктивно-дедуктивного плана предполагают в данном случае пропорциональную долю понимания минувших событий и их участников.
Тем самым завершается редукция давным-давно исчезнувшего фрагмента истории человечества в представлениях специалистов.
Но имеется еще третий раздел - своего рода метаархеология. Археолог-теоретик работает с принципами анализа вещественного материала прошлых эпох и с принципами междисциплинарного согласования в процессе интерпретаций этого материала. Ближайшие к археологии отрасли гуманитарного исследования - это письменная история и этнология. Их сравнительные данные позволяют «оживить» археологическую картину прошлого, придать ей черты динамизма жизнедеятельности, которая в действительности давно закончилась. Процедура выявления сущностных категорий и принципов исследования исторических древностей проясняет профессиональное сознание археолога, помогая тем самым дальнейшей исследовательской работе.
Наконец, надо отметить такой стоящий особняком раздел археологии, который занят распознаванием образов прошлого по его материальным свидетельствам. Имеется в виду семиотика вещей и их структур, смысл и контекст орнаментов, рисунков, конфигурации памятников и т.п. Этот раздел археологии ближе всего смыкается с ис- 5 кусствоведением: гуманитарное понимание и «вчувствование» в природу архаичной эстетики характерны для него в большей мере, чем строгие приемы естествознания. Здесь также малоэффективен поэтап- Ф ный анализ, если ему не предшествует целостное схватывание эстетического смысла предмета в духе Гуссерля или Х.-Г. Гадамера. ^
Не случайно «дрейфует» и место археологии в классификации наук. В западноевропейской (континентальной) и русской традициях £ она проходит «по ведомству» истории и смежных гуманитарных наук. д! Тогда как в англо-американской - прочно связана с антропологией, О. этнологией и социологией. В первом варианте больше ценится ее гу-манитарно-кабинетный компонент, а во втором - экспедиционно-полевой. Ц
В целом археологический дискурс сохраняет явственный привкус прикладной, эмпирически постоянно обновляемой науки. Недаром археологи любят сравнивать себя с криминалистом, следователем- х детективом. Помимо конан-дойлевской «дедукции», их действительно роднит не декларативная, а практическая реставрация интеллектуального чувства искреннего удивления перед загадочным Бытием. В новоевропейской культуре эту античную установку вытеснило на задний
X
I
=г
и
£
ф
й
план чувство сомнения. А вот «феноменология в общем может быть охарактеризована как философия, которая вполне научилась удивляться и уважать чудеса сами по себе там, где другие видят только тривиальность или повод для устранения предмета»8. Что именно археолог встретит в новом раскопе, ему до конца никогда не известно. Кроме ожидаемого повторительного материала той или иной культуры земля хранит в себе все новые и новые сюрпризы и загадки. Достаточно сказать, что целый ряд типичных археологических находок до сих пор не могут быть убедительно истолкованы (например, палеолитические «венеры», так называемые «жезлы вождей», остроконечники из косульих рогов и моржовых бивней и многое другое). Письменные источники исторического познания будут вечно перетолковывать, но сам их круг, в общем, давно определен. Фонд источников материальных, напротив, постоянно пополняется.
Столь полиморфная природа археологического познания позволяет использовать название этой науки и практики как удобную метафору для обозначения общего интереса к прошлому, корням и истокам самых различных явлений. «Археологией» называют структурно-методическую основу историзма вообще.
Среди идеографических (в неокантианской терминологии) наук археология самая техничная. Она наполнена цифрами, фотографиями, чертежами, графиками, рисунками и другими формализованными формами первичной фиксации знаний. Посему эта область познания вроде бы должна поддаваться номотетизации, методологическому скрещиванию с техническими дисциплинами. Но это происходит лишь на уровне источниковедческого начала археологического исследования. Естественно-научные методы анализа добытых из раскопа X вещей дают лишь полуфабрикат знания, интерпретация которого остается гораздо более проблематичной, чем, скажем, данные компьютерной лингвистики (хотя и там до полной формализации далеко -сравним хотя бы коллизии машинного анализа авторства, например, Ф У. Шекспира или М. Шолохова).
С Открывающаяся в археологическом раскопе картина отложившей-
ся под землей былой жизни чрезвычайно фрагментирована и потому X трудна для понимания. Степень сохранности и полноты бытовых сви-ф детельств старины всегда остается крайне относительной. В болыпин-5 стве почв без следа растворяется дерево и вся прочая органика, а вещи из более твердых материалов сохраняются далеко не в том составе А5 и порядке, в каком они «жили» в свое время. Экспедиционный фольклор гласит: рай археолога - помойка, мечта археолога - пожар на с; древнем поселении, тогда образуются закрытые хронологически и более полные комплексы древностей. Еще одна археологическая шут--у ка утверждает, что когда начнут раскапывать руины современной цивилизации, то найденный монокль сочтут уделом бедняка, которому не хватило средств на очки с двумя стеклами... Поэтому об одних и
8
й) Шпигельберг Г. Феноменологическое движение. Историческое вве-
Й дение. М., 2002. С. 100.
¡1
1
тех же исторических памятниках, даже образцово по сегодняшним меркам раскопанных, среди специалистов сплошь и рядом бытуют довольно разноречивые интерпретации, вплоть до диаметрально противоположных.
Феноменологическая специфика предмета археологии определяет ее повышенно гипотетический характер. Не в силах непосредственно и полностью воспроизвести фрагмент далекого прошлого, археолог воспринимает его материальные следы так, как это позволяют сделать соответствующие методики. Значения находок для профессионального мышления образуют феномены вполне в гуссерлевском духе. Это не объективизированные факты относительно всей природы, как в физике или химии, но и не субъективные модели внутреннего мира, как в психологии, а именно некая интенция прошлого в настоящем, встреча субъекта и объекта на «квадрате раскопа», его чертеже.
На первом - экспедиционном, натурном этапе выявления памятника старины и извлечения из него первичной информации археолог чаще всего имеет дело только с отдельной, сравнительно небольшой его частью. Например, раскапывается десять погребений из нескольких сотен в составе определенного могильника; вскрывается какая-то часть площади поселения; фиксируется несколько случайно найденных кладов из множества скрытых под землей и т.д. Количественное офаничение продиктовано не только лимитом времени, сил и средств данной экспедиции, но и методическими соображениями. Часть памятника рекомендуется оставить для будущих исследований, когда появятся новые, гораздо более совершенные приемы раскопок и анализов их результатов. X
Так что археолог заведомо поставлен в условия, когда он должен ^ так или иначе воспроизвести целое по его части, представить в своем М сознании реально невидимые части комплекса, без чего то, что акту- ц-ально попадает в поле его восприятия, окажется недопонятым (соци- <1> альная структура могильника, фортификационное устройство городища, причины сокрытия клада и т.п.). При решении этой задачи необходима своего рода эмпатия в отношении былой жизни на месте раскопок. Ученый интуитивно вчувствуется в рельеф местности, то- — пографию памятника, его устройство, как пространственное, так и ¡£ временное. Интеллектуальное созерцание, идеация, т.е. попытки О. представить себе ход становления памятника, соображения его строителей и обитателей при выборе места и способов строительства, - повседневная задача любого раскопщика древностей. С
Более того, археолог мысленно вписывает изучаемый объект в более широкую картину микрорегиона, той археологической культуры и или общности памятников, к которой тот принадлежит, причем с дополнительным дроблением на основные типы элементов памятника (домостроительство или погребальный обряд, орудия труда, оружие, ф украшения и т.д.). С одной стороны, в голове археолога держатся ре- ^ зультаты предшествующих работ в данном месте с этим типом памят-
рг
¡«»Ей
ii
ников. С другой - строятся предположения о будущем поиске однотипных или сателлитных объектов.
Таким образом, любые археологические раскопки с точки зрения ментальных задач их проведения - не что иное, как феноменологическая лаборатория. Визуальное восприятие культурного слоя и его структуры оплодотворяется профессиональным мышлением. Для того чтобы мысленно воссоздать давным-давно прошедшую жизнь археологического объекта, требуется его физически разрушить. Таков ключевой парадокс археологической феноменологии.
Не менее феноменологична последующая камеральная обработка и кабинетная реконструкция полученных в поле данных. Найденные вещи, чертежи и фотографии раскопов, полевые дневники раскопок сначала превращаются в систему карт, планов, таблиц и ¡рафиков. Вещи сканируются, реставрируются и суммируются. Они вписываются в существующие классификации, датируются и «привязываются» к определенным культурам и хозяйственным типам социумов. Происходит неоднократная «фильтрация», «сепарация» археологического знания для его обобщения и конкретизации. Инструментами обработки «сырой» информации выступают мысленные схемы, наработанные в данный период развития науки (периодизации, типологии, классификации, математические графы). Только после этого археологическое познание готово к «штурму вершины» - попытке социально-исторической интерпретации памятника, объяснения того, как жили его обитатели, какую роль они сыграли в истории своей эпохи, региона.
^ Источниковедение и скепсис
X
т
М В области гуманитарного познания в подходе к источникам имеют
¡^ место две разные стратегии - позитивизм и экзистенциализм (в зави-ф симости от того, как соотносить в нем объективное и субъективное, С
факты и теоретическое воображение). Одни авторы относятся к ис-и точникам гиперкритически, сознательно занижают их информативные возможности, ограничивают свою работу детальнейшей анатомией £ фактов, без каких-либо серьезных попыток дать им обобщающую ин-^ терпретацию. Другой тип гуманитариев, напротив, с источниками обращается весьма вольно, то и дело воспаряя над ними смелой теоретической мыслью.
Р.Дж. Коллингвуд так живописует исследователей того и другого рода. Первые — «это тот сорт людей, которые увидев вас в воскресенье идущими с дочкой, червями и раскладным стульчиком по направлению к реке, обязательно спросят: "Собрались поудить?"»4. Другой тип ученых он сравнивает с наивными персонажами Шекспира: «Эти выдающиеся философы Розенкранц и Гильденстерн думают просто-
Ф
й
4 Коллингвуд Р. Дж. Автобиография // Он же. Идея истории. Авто-
биография. М., 1980. С. 398-399.
душно, что они способны понять, что такое "Парменид", просто прочтя его. Но если вы подведете их к южным воротам Хаустида и предложите: "Пожалуйста, определите разные периоды строительства и скажите, какие цели ставили перед собой каждый раз строители", - то они запротестуют: "Поверьте, мы не можем". Так что вы думаете, что в "Пармениде" легче разобраться, чем в развалинах маленького римского форта?»10.
11
Хотя среди археологов встречаются и те, и другие , в целом археология неплохо справляется с такими проявлениями ученого снобизма. Без теории, предварительных обобщений социокультурного масштаба археолог не в состоянии сформулировать те вопросы, на которые способны дать ответ его полевые находки, - кто именно, когда и как жил здесь, почему жизнь тут прекратилась (развалины «маленького римского форта» в примере Коллингвуда). Сами по себе чертежи, фотографии, коллекции вещей, даже графики и диаграммы будут молчать, пока их не «допросит» специалист с теоретической подготовкой историка и антрополога культуры. С другой стороны, сколь угодно смелая гипотеза, новая интерпретация прошлого упрется в скупые источники, а еще чаще в их отсутствие.
Стоит поменять ту или иную строчку в «археологическом кроссворде», и два исследователя с разными точками зрения на сущность этноса, степень достоверности внеархеологических источников, систематику памятников и находок по-разному оценят прошлое одного и того же региона в определенную эпоху. Историография полна затяжных дискуссий автохтонистов и миграционистов, «либералов» и «патриотов» (вроде дискуссий российских норманистов и «славянистов» по вопросу истоков Древней Руси), не говоря уже о более мелких кол-лизиях археологической мысли. Именно для разбора таких сложных задач историко-археологического познания может быть использован инструментарий феноменологии, ориентированный на прояснение наших методов исследования, степени их осознания субъектом науч- СС ного поиска. Археофеноменология, если так можно выразиться, спо- ^ собна указать те мегапроблемы, которые не решаются непосредствен- и но полевой или камеральной практикой. Ведь их обсуждение зависит от прояснения проблем другого, теоретического рода.
Методология гуманитарных наук, прежде всего источниковедче-
а
го
X X
с
ских, нуждается в очищении от псевдопроблем, фантомов устаревших I теорий и тупиковых подходов в рассмотрении прошлого. Значительную их часть аккумулировал в себе марксизм, к тому же вульгаризированный своими поздними адептами. Уже обстоятельно раскритикованы, но все еще довлеют над умами многих специалистов фантазмы с о решающей роли труда при антропогенезе, «первобытном комму-низме», эгалитаризме и промискуитете стада антропоидов, матриарха- и те как потестарной системе, «рабовладельческом обществе», «военной jj^
10 Там же. С. 345. ф
11 См. о них: Формозов A.A. Человек и наука. Из записей археолога.
М., 2005. С. 97-109. ^
демократии», «феодализме как формации и способе производства», примате классовой борьбы над социальным партнерством и др. В свое время они, может быть, и сыграли небесполезную роль рабочих гипотез, подтолкнувших гуманитарное познание вперед. Новые достижения исторической археологии и антропологии перевели эти гипотезы в историографический архив науки, однако модное поветрие постмодернизма обостряет ностальгию иных коллег по стройности «единственно верной теории», и ее даже пытаются гальванизировать12.
Эпистемологическая «дань» археологии
и ее же идеологическая отдача
о
За достигнутый в изучении прошлого с помощью археологии прогресс приходится, как водится, платить своего рода «эпистемологическую дань». Она состоит, между прочим, в том, что при изучении памятника старины археолог уничтожает его полностью и навсегда. Массовые раскопки городищ и курганов существенно изменили исторические ландшафты многих регионов Европы. Таким образом, современная археология, как никакая другая гуманитарная наука, ограничивает себя по части познавательных возможностей. Аналогия тут возможна только с физикой или биотехнологией, которые тоже вынуждены осторожничать, только не в отношении прошлого, а будущего человечества (чтобы не уничтожить его супероружием или мутацией генотипа).
Средства, которые предлагаются археологическим сообществом для минимизации неизбежного ущерба материальной культуре от своей деятельности, пока носят паллиативный характер. Применение не-повреждающих культурный слой методов зондирования (аэрофотосъемка или же электро-, магнитография) по сравнению с традиционными раскопками носит пока сугубо вспомогательный характер. в£ Однако результатами раскопок можно распорядиться с определенной ^ пользой не только для науки, но и для просвещения в старом добром и понимании этого понятия.
д- На месте некоторых раскопок создаются музеи. Они включают в себя не только законсервированный раскоп, но и модели, муляжи найденных сооружений. Наиболее редкие, ценные и целые памятники X стараются раскапывать только частично, в диагностических целях, О- чтобы оставить часть материала до будущих времен, когда методика раскопок усовершенствуется. Вообще, цивилизованным считается X _
12 Как, например, составивший себе среди зарубежных коллег репута-цию археолога-марксиста еще в позднем СССР Л.С. Клейн до сих пор у вынужден называть свою теоретическую конструкцию «диалектикой ар-X хеологии». См.: Клейн Л.С. Введение в теоретическую археологию. Кн. 1. Метаархеология. СПб., 2004. С. 402. В отношении «единственно верной (в недалеком прошлом) теории» предпочтительным представляется здоровый ревизионизм. См. в особенности: Ойзерман Т.Н. Оправдание ревизионизма. М., 2005.
Ч
x
ф
и
13 ,
•Ш
меньше и тщательнее копать, а больше изучать уже накопленные, огромные по размеру и малоосвоенные до сих пор материалы прежних раскопок.
Отдельные земляные насыпи после раскопок воссоздаются с помощью бульдозеров и скреперов приблизительно в первозданном виде. Тем самым археология приобретает своего рода экологическое измерение, объединяющее науку и актуальную общественную практику. Ведь восприятие исторически сложившегося ландшафта национальной культуры обладает важным педагогическим, идеологическим потенциалом. Кстати говоря, в реставрации старинных зданий, прежде всего культовых, археологи тоже принимают участие, помогая архитекторам и искусствоведам воссоздать аутентичный образ разрушенной давно церкви или башни.
Другим, еще более массовидным «фронтом археологической пропаганды» выступают музейные экспозиции. Их преимущества перед натурным моделированием состоят в том, что с помощью витрины, диорамы, макета можно воспроизвести то, что уже разрушено в интересах науки, и воспроизвести так, чтобы наглядно передать публике важнейшие выводы исследователей.
Во многих странах мира проводится своего рода историко-археологический эксперимент - с помощью ученых и инженеров образ жизни той шш иной эпохи реконструируют клубы добровольцев13. В игровой форме воссоздаются поселения викингов или, допустим, индейцев, их костюмы, украшения, утварь, оружие, прочие аксессуары. Моделируются в натуральную величину и в тех же самых материалах жилища, мастерские, крепости, морские и речные суда. Разыгрываются сражения, известные из письменных источников. Летние I* лагеря, фестивали, семинары, походы исторических реконструкторов
привлекают множество поклонников. С помощью фильмов «оживлен- ге
ная история» тиражирует свои образы на массового зрителя.
Таким образом, археология распространяет свою власть над ума- ц ми далеко за пределы экспедиционных палаток и лабораторных хра- © нилищ. С ее помощью формируется целостный и яркий, динамичный и проблемный образ давно минувших веков. Историческая память обогащает жизненный мир современных поколений.
Археология как терапия гуманитария £•
X
I
в
Кастовый этос науки игнорирует сотрудничество с профанами. Желание писать научно-популярные статьи, давать интервью журна- X листам не нарушает жизненной герметичности мира ученых. Мир ^ науки связан с остальным миром, точнее, мирами общественной, X практической, обыденной жизни, очень косвенно, через целый ряд
ф
1 См.: Малинова Р., Малина Я. Прыжок в прошлое. Эксперимент рас-крывает тайны древних эпох. М., 1988.
ив
X
л
ч
x ф
0
смысловых «фильтров»14. Эпистемологи даже не задумываются над тем, как подобная стерилизация духа влияет на «климат» научного иознания. Если представители естествознания без особого ущерба для своих открытий могут абстрагироваться от их социальных последствий (даже самых крайних вроде военных или медицинских), то с гуманитариями жизненный снобизм чаще всего играет злую шутку. «Совесть нации», на поверку, может быть услышана дюжиной-другой коллег, узких специалистов. Пресса, радио, телевидение, Интернет расширяют эту аудиторию, но не принципиально. Как в романе Ярослава Гашека старые девы вели курсы по уходу за новорожденными, так многие представители академического мира взвешивают ценности общества, не высовывая носа из собственной подворотни. Замкнутый круг: школа - университет - академический институт - дача - кладбище. Даже к срочной военной службе будущие профессора и академики, как правило, не пригодны. Из этого правила есть отрадные ис-• ключения. «Я... был старостой ученического общежития; здесь впервые я ощутил прелесть административной деятельности и раз и навсегда научился заниматься ею. <...> Став преподавателем философии, я не забросил исторических и археологических занятий. Каждое лето я работал в каких-то крупных археологических партиях, а с 1913 г. сам возглавлял раскопки. Раскопки стали одним из самых больших наслаждений моей жизни. В свое время я научился руководить школьниками, теперь я должен был руководить рабочими, заботиться об их нуждах и здоровье, понимать их отношение к решению нашей общей задачи и помогать им понять мое собственное. Занимаясь раскопками, я неожиданно для себя оказался включенным в своеобразную экспериментальную работу лаборатории мысли»15, - писал в своей автобиографии Коллингвуд.
Похожую мысль в предисловии к своим поучительным рассказам об ученых высказал патриарх отечественной археологии и историографии A.A. Формозов: «Вся моя жизнь прошла в кругу людей, рабо-Ч тавших в исследовательских институтах, вузах, музеях, библиотеках.
К счастью, я встречался и с совсем другими людьми, прежде всего во U время экспедиций и командировок, когда забирался в глухие углы 2 Казахстана и Средней Азии, Сибири и Европейского Севера, Украины и Кавказа. Благодаря этому я смог объективно оценить плюсы и минусы взрастившей и воспитавшей меня интеллигентской среды» . Перед нами нечто вроде известного в истории революционного О. движения в России «хождения в народ», только по долгу научной работы. У археологов, этнографов, фольклористов, антропологов оно входит в профессию и влияет на их мировоззрение. Мы далеки от мысли разъяснить загадочные каналы взаимосвязи мега- и микро-X субъектов человеческого познания, но вправе предположить их влия-
и ---
X 14 Подробнее см.: Алябьева З.С., Щавелёв С.П. Практическое значе-
ние гуманитарного знания // Гуманитарное знание: сущность и функции / Сост. и отв. ред. Г.А. Подкорытов. СПб., 1991. С. 56-69.
15 Коллингвуд Р.Дж. Цит. соч. С. 325, 335.
16 Формозов A.A. Рассказы об ученых. Курск, 2004. С. 6.
тельность. Тут наука сближается с художественной литературой: «Зачем человек, если есть его книги? Текст ведь всегда лучше его сочинителя. Да, наверное, лучше: спокойнее, иредсказуемее, безопаснее -но не полнее. Не сложнее. Не многообразнее. Не восхитительно противоречивее»1'.
Ведь ученые появляются не из колбы чародея вроде гомункулуса. Они вырастают в тех социальных пространствах, которые им так или иначе предстоит изучить. Качества личности как-то коррелируют со способностями субъекта познания, в особенности гуманитарного. Практическая археология в этом плане является замечательной школой жизни. Тому свидетельство - биографии советских археологов. Нетрудно заметить, что блестящих результатов среди них добились как выходцы из простого народа, рабочих да крестьян, так и потомственные интеллигенты. Для первых полевая археология стала прекрасной возможностью применить свои навыки ручного труда, житейскую сметку на благо академической карьеры. Поднимаясь по «общественной лестнице», они могли с пользой для дела сохранять исконные навыки общения с самыми разными людьми, зрения вне городских стен, решения прикладных задач. Опыт и дар полевой работы компенсировал многим из «выдвиженцев» отсутствие эрудиции, слабое знание иностранных языков. Для «образованцев» же не в первом поколении раскопки позволяли надежно спрятаться от идеологического диктата власть предержащих.
Для историков и философов школой практической методологии сегодня все чаще становится политическое консультирование, прикладная социология, журналистика, публицистика, редакторство, даже государственная служба, включая разведку и контрразведку. Этим неплохо оплачиваемым занятиям отдали щедрую дань самые знаменитые теоретики прошлого столетия - М. Вебер, Дж. К. Гэлбрейт, «о Р. Арон, П. Бурдье, многие другие их коллеги по университетам и академиям. В своих мемуарах они, не сговариваясь, отмечают, что е£ участие в «живой жизни» (гуссерлевская «неурезанная реальность») © оплодотворило их теоретическую мысль. Получается, из субъекта ^ научного, в особенности гуманитарного, исследования невозможно У полностью исключить целостную личность человека, а она, в свою очередь, тянет за собой в чертоги науки впечатления от реального — «жизненного мира». «[■
8. я
Профессионалы и дилетанты
с
Продолжением темы о соотношении профессиональной науки и X жизненного мира служит вопрос о соотношении любительства и ди- ^ летантизма. На первый взгляд, время любителей давно кончилось. X В храме науки им нечего делать. Никто не подпустит человека без
—[Г—~ Ф
Вайль П. Без Довлатова // Довлатов С. Последняя книга. Рассказы, ¿Я статьи. СПб., 2001. С. 310. ^
10 Зак. 1223
145
дишюма не то что к синхрофазотрону, но и к элементарному микроскопу. Применительно к точному естествознанию это, вероятно, так. Энциклопедизм и романтизм «естественной истории» остался в далеком прошлом. Правда, в периоды научных революций и более мелких «переворотов» естественно-научной тематики и методики самые опытные натуралисты обречены какое-то время оставаться любителями принципиально новой проблематики. Конечно, для ее успешной разработки они довольно быстро повышают квалификацию, заново профессионализируются.
А вот можно ли обойтись без любителей в области гуманитарного познания? Отрицательный ответ на этот вопрос дает все та же археология. Исторические древности, памятники старины встречаются повсюду. То и дело природные стихии или хозяйственная деятельность людей обнаруживают их, угрожают их существованию. Никакая академия наук, никакой университет не обеспечат своими научными сотрудниками все грады и веси, даже районы и области, тем более таких огромных стран, как Россия. К счастью, на местах чаще всего находятся так называемые краеведы. Как правило, это местные жители более или менее интеллектуальных профессий - учителя, журналисты, чиновники средней руки. Среди них немало коллекционеров разных редкостей, но ближе их сердцу слава первооткрывателя. Чаще всего именно они сообщают ученым о новых памятниках, важных находках, передают их в музеи. Лучшие из любителей могут вырастать до вполне профессиональных исследователей древностей. Примеры тому есть практически в каждой области бывшего СССР, нынешней России. В других случаях отмечались конфликты между приезжими учеными и ч местными патриотами — борьба за приоритет открытия важного па-
X мятника, место хранения находок. Разумеется, научным «потолком» добросовестного краеведа выступает эмпирический уровень изучения И прошлого. Подобные волонтеры - незаменимые помощники ученых в ^ их полевых экспедициях.
ф Кроме археологии, «вклад народа» заметен в таких жанрах тради-
ционной истории, как устная. Сейчас все шире практикуются записи и рассказов ветеранов труда и войн о пережитом на их долгом пути. Эти
X
рассказы дополняют историю, отложившуюся в архивах и официаль-Ф ных документах прошлого. Немыслимы без доверительного сотруд-М
ничества с простыми людьми полевая лингвистика, фольклористика,
этнография.
Объединению ученых и их добровольных помощников в работоспособный коллектив помогает тот психологический микроклимат, который царит в палаточных лагерях и у экспедиционных костров. Субкультура российских археологов напоминает стиль общения со-¡3" ветских интеллигентов-шестидесятников. Добродушный юмор, гита-X ра, песни соло и хором, экскурсии по интересным местам природы и Ч культуры и другие традиции экспедиционного досуга укоренились на всем «постсоветском пространстве». Так, археологические песни -относительно самостоятельный жанр так называемого городского романса, фольклора интеллигенции. Недаром среди археологов боль-
ше всего беллетристов и поэтов (упомянем хотя бы В.Д. Берестова, Г.Б. Федорова, Ю.А. Липкинга). Практически все мало-мальски известные археологи написали популярные книжки о своих находках для широкого круга читателей. Таким образом, в области практической археологии коллективный субъект исследования особенно успешно объединяет усилия профессионалов и любителей исторического знания.
Археология как искушение гуманитария
У практической археологии имеются не только плюсы, но и минусы, по сравнению с другими отраслями гуманитарного знания. Ведь археологические источники многомерны не только эпистемологиче-ски и методически, но и этически. Имеются в виду такие по виду внешние стороны научной работы, как авторское право, приоритетность открытия, соперничество между коллегами и целыми научными группами, ведущими исследования по близким направлениям. Мо-рально-юридические принципы применительны к любой науке, но в области естествознания соответствующие коллизии давно и прочно ослаблены сложившимися «правилами игры». Конечно, везде бывают этически сомнительные моменты. Престижные премии то и дело получают не совсем те или совсем не те авторы. Порой на решения официальных инстанций о присуждении премий и прочих наград влияют вненаучные соображения - клановые, идеологические, политические. Не всегда справедливо (на чей-то взгляд) делятся финансовые потоки, питающие науку. Однако все эти отдельные противоречия в общем вписываются в обстановку неизбежной конкуренции, при которой у всех участников процесса в принципе есть возможность одержать победу.
В гуманитарных науках, как известно, далеко не столь четкие критерии новизны, масштабности научных открытий. Отсюда и большая волюнтарность распределения материальных ресурсов между исследователями, пониженный градус их этического самосознания. В области археологии моральная ситуация самая, пожалуй, сложная. Ведь памятник старины совсем не так общедоступен, как текст для филоло-
раскопок, да и «просто» недобросовестной фиксации найденного.
Л
О.
да
га или книга для «чистого» историка. За наиболее перспективные памятники, районы раскопок среди археологов всегда шла более или менее явная борьба. Монополизируются целые регионы для раскопок X тех или иных археологических культур. Возрастает и соблазн более страшных для ученого грехов - подтасовки результатов разведок и С
ГГ
Раскопки - всегда лотерея. Кто вытянет «счастливый билет» и об- и наружит сенсационный памятник, заранее неизвестно. Чаще всего наиболее громкие открытия совершали или дилетанты, или не очень выдающиеся профессионалы. Такие открытия, как гомеровская Троя, <у гробница Тутанхамона, скифские курганы или колодцы ацтеков, полные золотом, прославили счастливчиков, но отнюдь не повысили их
«ШШЗ
А. С. ЩАВЕЛЁВ, С. П. ЩАВЕЛЁВ
рейтинг в глазах академического сообщества. Доследовать сенсационные памятники приходилось, как правило, менее известным широкой публике специалистам.
Налицо изнанка того «жизненного мира», в котором обречены трудиться профессиональные археологи. За кулисами их профессии виднее черты того кризиса европейской культуры и науки, какой напророчил Гуссерль. Один из его уроков, не вполне усвоенный нынешней эпистемологией, состоит в неочевидной пока иерархии научных и вненаучных форм знания. Отказ от наукоцентризма и завоевание когнитивного суверенитета для атеоретических проекций действительности в самых разных областях духовной культуры (религии, светской мистике, искусстве, морали и т.д.) - одно из завоеваний философской мысли на рубеже прошлого и нынешнего веков18. Вместе с тем убедительная систематизация, иерархия типов осознания жизни все еще
ü
I й
X
остается, на наш взгляд, делом будущего. В столь сложном и непредсказуемом мире, каковым является западный постиндустриализм на фоне восточного «постфеодализма», возможности науки затруднительно полностью уравнять со знанием вненаучных толков, включая откровенно иррациональные, мистические, экстатические. Даже в тех ситуациях, когда одной из причин кризиса выглядит сама наука, его преодоление видится на [¡утях дальнейшего развития именно научного познания, реставрации морально-этического этоса науки.
Экспансия паранауки и «лекарство»
от квазизнания
Один из духовных «вирусов», поразивших общественное сознание X наших современников, - паранаука1' не миновала историю и археологию. Ее официальные версии раз за разом объявляются обманом или О самообманом. В пику им предлагается некая «новая хронология», во-Ч обще альтернативная история, сочиненная воинствующими дилетантами и чудовищными эклектиками2". Их опусами переполнены при-
u _
и ---
X См. цикл работ ИТ. Касавина и его исследовательской группы, по-
ф священный методологии гуманитарного познания и вненаучным формам 2 рациональности. Лидером аналогичного движения философской мысли в X Санкт-Петербурге выступил Б.В. Марков.
19 См.: Мартишина Н.И. Когнитивные основания паранауки. Омск, X 1996; Она же. Наука и паранаука в духовной жизни современного человека. Омск, 1997; Дубровский Д.И. Паранаука, парапрактика и измененные состояния массового сознания // Здравый смысл. 1997. № 2; Пружи-нин Б.И. Ratio servus // Вопросы философии. 2004. № 12.
20 Лучшую сводку аргументов против наиболее распространенных вариантов паранауки см. в: Кругляков Э.П. «Ученые» с большой дороги.
Ч М., 2001. Применительно к истории, где квазинауки особенно много, см. в: Володихин Д., Елисеева О., Олейников Д. История России в мелкий горошек. М., 1998. Именно археологические сюжеты очерчены в кн.: Фор-мозов A.A. Человек и наука. Из записей археолога. М., 2005. С. 98-110.
или же философско-исторический имморализм. Расшифрованные ар-
21
Ж»
лавки книжных магазинов и ресурсы Интернет. Мера оппозиционности академической историографии варьируется в довольно широком диапазоне - от этакой беллетризации, журнализма в духе недоучившегося по причине репрессий Л.Н. Гумилева до клинических случаев вроде «Влесовых книг», «Протоколов сионских мудрецов», академика-геометра Фоменко с сотоварищами-спичрайтерами, офтальмолога Мулдашева с его «одноглазыми циклопами» где-то в Тибете, «русских друидов»-неоязычников и прочих маньяков-«клиоманов» разной степени небезобидности.
Надо признать, что традиционная историография давала определенные поводы для недоверия к ней со стороны широкой общественности. На глазах последней историки, прежде всего при тоталитарных режимах, раз за разом по указке властей переписывали прошлое. Ученые из разных стран излагали национальную и мировую историю с оглядкой на противоборство современных геополитических интересов, итоги локальных и мировых войн. Особенно уязвимой для критики оказалась история, основанная на письменных источниках. Опыт недавно истекшего столетия показал, как виртуозно и многократно можно манипулировать текстами в интересах идеологии. Соответственно, степень доверия к научной интерпретации летописей, актов, прочих документов исчезающе мала в народном сознании. Оно по большей части вмещает в себя разнообразные химеры в исторических обличьях.
Полностью примирить геополитические противоречия современной истории разных стран и народов не дано никакой гуманитарной науке, да и публика обычно склонна внимать не реалистичным урокам истории, а разным мифам на исторические темы. Археология же вместе с нарративной историей со всей возможной внятностью будет демонстрировать этой самой публике, что в истории любого народа, региона Земли победы чередовались с поражениями, благодеяния перемежались предательствами, взлеты сменялись спадами. Но из такой констатации следует нечто большее, чем историософский релятивизм С£
хеологами развалины былых культур обнаруживают, что один тип и цивилизации обеспечивал людям более гуманные условия существо- У вания, нежели другой. Что нет нации-государства без подобной пре- ф дыстории: «Каких последов в этой почве нет / Для археолога и нумизмата - / От римских блях и эллинских монет / До пуговицы рус- х ского солдата»!..» (М Волошин). Что усилия многих поколений С. предков не напрасны, раз мы, их потомки, имеем возможность рас- х сматривать прошлое на выставках в национальных музеях да в иллюстрациях ученых монографий.
Не есть ли это в какой-то степени приемлемый вариант ответа на ЗС
основной вопрос Гуссерля о том, «можем ли мы жить в этом мире, и
исторические события которого - лишь непрерывная цепь иллюзор- X,
ных порывов и жестоких разочарований?»21. ^
О
Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. С. 6. —'
