CC BY
53
ИСТОРИЯ СРЕДНИХ ВЕКОВ
© 2014
И. И. Болдырева
ИСТОРИКО-ПРАВОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЗАВЕЩАТЕЛЬНОЙ ПРАКТИКИ В РАННЕСРЕДНЕВЕКОВОЙ АНГЛИИ
В статье рассматриваются правовые особенности раннесредневекового английского завещания. На основе анализа документальных источников 1Х-Х1 вв. и кар-тулярных хроник (ЫЬеПш ^Ье^оИ! ер1зеор1) автор подчеркивает важную роль публичной церемонии и элементов взаимного обмена в англосаксонской завещательной практике. Раннесредневековое английское завещание имело устный характер, а дошедшие до нас грамоты являлись средством его сохранения в коллективной памяти. Мужские и женские завещательные практики, по мнению автора, не были идентичны. В связи с этим автор обращает внимание на необходимость изучения правовой и культурной специфики англосаксонских женских завещаний в рамках отдельного исследования.
Ключевые слова: завещания, англосаксонские грамоты, средневековое право, англосаксонское общество, женщина в раннее средневековье
От англосаксонской Англии сохранилось около семидесяти завещаний, составленных на народном древнеанглийском языке. Эти документы обладают серьезным научным потенциалом и представляют немалый интерес для исследователей англосаксонского общества и раннесредневекового права. Дошедшие до нас завещания были составлены в 1Х-Х1 вв. и принадлежат к целому ряду церковных архивов, где они сохранились на отдельных листах или в особых сборниках — картуляриях. Наиболее значимой работой последних лет, посвященной данному корпусу источников, является монография Л. Толлертон, где грамоты и картулярные хроники анализируются в широком социальном контексте. Толлертон выявляет политические и семейные стратегии позднесаксонских правителей, элдорменов, представителей светской и церковной элиты. Особое место в ее исследовании отведено изучению средневекового благочестия и различных способов его реализации в англосаксонской завещательной практике. В отечественной медиевистике раннесредневековое английское завещание как историко-правовой феномен не получило освещения. Наша статья имеет своей целью отчасти восполнить существующую лакуну.
Болдырева Ирина Ивановна — кандидат исторических наук, преподаватель кафедры философии Воронежской государственной медицинской академии им. Н. Н. Бурденко. E-mail: boldyrevairi@mail.ru
Еще в XIX в. отдельные древнеанглийские завещания были опубликованы в составе многотомных изданий грамот под редакцией Дж. Кэмбла и У. де Грея Бир-ча1. Позднее, в 1914 г., некоторые из них вошли в состав «Избранных английских исторических документов», изданных усилиями Фл. Хармер2. На сегодняшний день самой крупной коллекцией опубликованных англосаксонских завещаний остается издание, вышедшее в свет в 1930 г. под редакцией известного британского исследователя Д. Уайтлокк3. Книга содержит тексты 39 грамот, снабженные параллельным переводом на современный английский и историческими комментариями. В предисловии к этому изданию профессор Г. Хэйзлтайн подчеркивал условность использования термина «завещания» по отношению к сохранившимся документам4. Являясь предшественниками современного завещания, эти грамоты существенно отличаются от него рядом важных правовых аспектов.
В своей работе «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» отечественный медиевист А.Я. Гуревич обратил внимание на значимость публичности и публичной церемонии в правовом опыте средневековья5. Эта значимость сохраняла актуальность на протяжении столетий, в том числе в обществе с достаточно высоким уровнем развития письменной культуры. По наблюдению М. Клэнчи, вплоть до XIII в. завещание имело преимущественно устный характер, несмотря на то что к тому времени его запись становилась нормой6. Англосаксонское завещание представляло собой официальный публичный акт. Чтобы этот акт получил силу закона, его документирование не было обязательным. Наличие грамоты лишь подтверждало факт совершившейся юридической процедуры и в случае смерти свидетелей позволяло наследникам обеспечить наиболее благоприятный исход возможных судебных споров.
Об устном характере древнеанглийских завещаний прежде всего свидетельствует фигурирующая в них лексика. Для обозначения этой разновидности документов современники использовали слово «cwide» — «устная речь». В сознании английского кодификатора начала XI в. умереть, не оставив завещания, означало умереть «без речи» (cwydeleas)7. Древнеанглийский язык, на котором составлены грамоты, может указывать на близость их текста к публично сделанному заявлению. Текст некоторых завещаний предполагает наличие аудитории, иногда содержит имена свидетелей. Так, во второй половине X в. Орднот и его жена огласили свое завещание в присутствии монашеской общины Старого Минстера (Винчестер): «&is is seo gewitnes óe Orednod. Wile habban god^s 7 his hirede on ealdan mynstere. ^t is ^t he 7 is wif cw^den on heora gewitnesse .. .»8. Завещание другой супружеской пары, Брихтрика и Эльфсвит, было оформлено в присутствии их родственников, перечисленных в грамоте поименно9. Текст датируемого се-
1 Birch 1885-1899; Kemble 1839-1848.
2 Harmer 1914.
3 Whitelock 1930.
4 Hazeltine 1930, vii — viii.
5 Гуревич 2007, 262-263.
6 Clanchy 1993, 254.
7 Liebermann 1903, 356.
8 Whitelock 1930, 18.
9 Whitelock 1930, 26.
рединой X в. завещания элдормена Этельвольда содержит речь, произнесенную в присутствии его друзей: «.. .swa swa ic nu bam freondum sœde bœ ic to sprœc»10.
Ценную информацию, проливающую свет на процесс составления раннес-редневековых английских завещаний, можно обнаружить в нарративных памятниках, в частности в «Liber Eliensis» — истории Илийского монастыря, основанного в VII в. на землях королевства восточных англов. «Илийская книга» была написана в средине XII в., однако ее основу составили более ранние источники, в том числе книжица (libellus) епископа Этельвольда Винчестерского, сохранившая важные сведения о земельных операциях, относящихся к концу X в. и непосредственно затрагивающих интересы общины монастыря11. Отдельные прецеденты из англосаксонской завещательной практики, зафиксированные книжицей, позволяют предположить, что этот процесс был достаточно сложен и мог включать в себя несколько этапов, которые хорошо проиллюстрированы на примере завещания Сиферта Даунэмского, знатного землевладельца, жившего в X в.
Из источника мы узнаем, что в разное время Сиферт сделал несколько публичных заявлений о посмертном земельном даре монашеской общине Или. Первые две церемонии состоялись в монастыре в присутствии именитых лиц, представителей духовенства и мирян. Повествуя об этих событиях, хронист приводит прямые и косвенные цитаты из речи Сиферта, демонстрируя особую значимость устной традиции в англосаксонской правовой культуре. Чтобы его распоряжения не были забыты, Сиферт призывает участников церемонии подтвердить его волю при первой необходимости: «. и я прошу, друзья мои, — говорит он, — чтобы вы это [завещание — И. Б.] не предали забвению, но, напротив, когда возникнет надобность, подтвердили»12.
Если первое собрание носило строго официальный характер и на нем присутствовал сам этелинг Этельред с королевой Эльфтрит, то второе отличалось большей приватностью и эмоциональностью. На этот раз Сиферт прибыл в Или вскоре после смерти своего лучшего друга Годинга, который был там похоронен. Сама церемония состоялась на месте его погребения. Собрав свидетелей, Сиферт «объявил им, что его самые дорогие и верные друзья похоронены здесь и что он сам, будучи одержим тяжким недугом, приближается к кончине»13. По возвращении домой после второго визита в Или Сиферт сообщает о своем завещании на другом собрании14. И, наконец, находясь на смертном одре, он снова призывает свидетелей: монашескую братию, авторитетных светских лиц, жену и дочь, — в присутствии которых аббат Бирхтнот распоряжается составить документ и зачитывает его публично15. История завещания Сиферта Даунэмского наряду с други-
10 Harmer 1914, 33.
11 Текст «Libellus ^thelwoldi episcopi» инкорпорирован во вторую главу «Илийской книги» (Blake 1962). Он рассказывает о земельных приобретениях Илийского аббатства в конце X в., которые осуществлялись стараниями епископа Этельвольда Винчестерского, оказывавшего этой обители особое покровительство.
12 Blake 1962, 86-87: et precor, o amici mei, ut hoc oblivioni non tradatis, immo, ubi necesse fuerit, illud recognoscatis.
13 Blake 1962, 86: innotuitque eis, quod sui karissimi et fidelissimi amici ibi essent sepulti et quod ipse nimia infirmitate depressus morti appropinquasset.
14 Blake 1962, 87.
15 Balake 1962, 87.
ми свидетельствами подобного рода освещает особую роль монастырей и церкви в составлении письменных документов для состоятельных мирян. Церковные учреждения служили главными депозитариями грамот, и большинство дошедших до нас завещаний так или иначе связаны с земельными интересами церкви.
Источником могущества в раннесредневековом обществе выступала земля и владение ею. Раннесредневековое английское завещание имело своей целью не просто распоряжение собственностью. В центре его внимания находилась передача земли, пожалованной по королевской грамоте16. К X в. бокленд17 обладал целым набором феодальных привилегий, в том числе судебным иммунитетом и правом юрисдикции глафорда на подвластной ему территории18. Наследниками земельного имущества часто становились монастыри, которые обеспечивали дарителям столь необходимое для средневекового христианина церковное поминовение. При оглашении завещания даритель и наследники принимали на себя взаимные обязательства. Определенное сходство англосаксонского завещания с деловым договором хорошо согласовывалось с обычаями древних германцев, где значимая роль в отношениях между людьми отводилась реципрокному обмену19.
О спасении своей души стремились заблаговременно позаботиться практически все представители знати, завещаниями которых мы располагаем. Особого внимания в этой связи заслуживает завещание отшельника Мантата, детально обсуждающее объемы поминовения, что в целом для англосаксонских грамот не характерно20. Из текста документа известно, что он был составлен в правление Кнута Великого (1017-1035). Нарративные источники той эпохи о прошлом Ман-тата ничего не сообщают, однако, судя по тексту грамоты, он принадлежал к знатному роду и некогда состоял на королевской службе21. Свои земли в Конингтоне отшельник оставлял местным священникам и дьяконам, которые, по его словам, заслужили этот дар при жизни Мантата. «И они обещали Господу и дали обещание мне, — сообщает он, что ежегодно будут служить по нам двести месс и двести раз прочитывать псалтирь со многими другими молитвами»22.
16 Wormald 2001, 264-268.
17 Бокленд (англосакс. bocland) — тип феодального землевладения в раннесредневековой Англии, при котором на основании особой грамоты (boc) король жаловал представителям аристократии или церковным организациям определенную территорию. В отличие от фолкленда (folcland), находившегося в собственности рода, эта земля выводилась из сферы действия обычного права, освобождалась от большинства государственных повинностей и могла отчуждаться за пределы рода.
18 Глебов 1998, 141.
19 См., например: Evans 1997, 56-73. По наблюдению Л. Толлертон, в ряде завещаний, которые она относит к особой категории the bequest-agreement (дар-соглашение), черты делового контракта выражены наиболее рельефно. Здесь они проявляются в употреблении терминов foreweard, geöinge, что можно перевести как «договор» (Tollerton 2011, 35).
20 Whitelock 1930, 66-67.
21 На это может указывать то, что, обращаясь к королю и королеве с просьбой утвердить свое завещание, Мантат пишет, что ни один монах не был более полезен им, чем он: ^at wat god b inc ne was nen bescoran man nytte £>®nne (Whitelock 1930, 66). Среди англосаксонского монашества довольно часто встречались представители нобилитета, которые провели значительную часть жизни в миру. В их числе известный отшельник св. Гутлак Кроулендский, который до двадцати четырех лет участвовал в военных походах и вел жизнь, типичную для англосаксонского аристократа (см.: Colgrave 1956). Также не исключено, что, ссылаясь на свои заслуги перед королевской четой, Мантат имеет в виду не службу государю, а молитвенный подвиг.
22 Whitelock 1930, 66: And hi habbaö god behaten 7 me on hande gesealde b hi sculen elke geare don for us twa hundred messen 7 twa hundred sauters. 7 ^ertoeaken fele holy beden.
Молитва об упокоении представителей знати являлась не единственным средством в арсенале раннесредневековой церкви, обеспечивающим ей крупные земельные приобретения. Иногда соглашение между монастырем и завещателем касалось более материальных вещей. Нередко в своих завещаниях аристократы и аристократки сообщали о желании упокоиться на территории какой-либо обители, которой оставляли немалое состояние. Быть похороненной в Старом Минсте-ре планировала Эльфгифу, сестра Этельверда-хрониста. Она оставила монастырю 200 манкузов золота, свой реликварий и землю в Рисбурге (Букенгемшир)23. Завещая собственность тому же монастырю, Орднот и его супруга рассчитывали, что после их кончины монашеская община примет на себя все обязанности по организации похорон24. Посмертный дар в виде земли и движимого имущества, получаемый обителью за предоставление достойного места на монастырском кладбище, в ряде грамот фигурирует как «saulsceate», буквально «деньги за душу» или «подушные деньги»25.
Интересно, что в англосаксонской правовой культуре забота о поминовении родственников нередко возлагалась на женщин. Например, элдормен Эльфгар оставил землю своей старшей дочери Этельфледе с условием, что она будет ревностно заботиться о лучшей посмертной участи родителей и брата, равно как о спасении собственной души: «And ic an Athelflede mine douhter be lond at Cokefelö. and at Dittone. and bat at Lauenham. ouer min day. on be red bat heo be be bet for mine soule. and hire moder soule 7 for hire brother soule. 7 for hire seulen»26. Здесь элдормен имел в виду определенный порядок завещания имущества, которому должна была следовать Этельфледа. В раннесредневековой Англии широкое распространение получила практика завещания земли на время жизни наследника, который был не властен распоряжаться ею по своему усмотрению и после смерти передавал это владению конкретному лицу или монашеской общине, указанной первым завещателем. Согласно воле Эльфгара, практически все земли, которые он оставлял своей бездетной дочери, после ее смерти отходили нескольким английским монастырям за молитвы об упокоении предков27. Сохранившийся текст ее завещания подтверждает, что Этельфледа достаточно точно выполнила волю отца28.
Раннесредневековые завещания далеко не всегда составлялись на смертном одре. Как правило, человек предполагал прожить еще некоторое время. Сиферт Даунэмский впервые сообщает о своем посмертном даре Илийскому монастырю, ссылаясь на преклонный возраст и болезнь29 .Второй визит Сиферта в Или с целью подтвердить завещание был вызван обострением его болезни в преддверии скорой кончины30. Однако по возвращении домой Сиферт был в состоянии в тот же день лично присутствовать на еще одном собрании, организация которого, видимо, стоила ему определенных усилий31.
23 Whitelock 1930, 20.
24 Whitelock 1930, 16-18.
25 Whitelock, 1930, 52; 54.
26 Whitelock 1930, 6.
27 Whitelock 1930, 6-9.
28 Whitelock 1930, 34-37.
29 Blake 1962, 86.
30 Blake 1962, 86.
31 Blake 1962, 87.
Судя по грамотам и нарративным источникам, поводом к составлению завещания могли стать проблемы со здоровьем, старость, дальнее путешествие, вдовство и даже тяжба. Классическим примером последнего является дело из Хэр-фрдшира — судебный конфликт, произошедший из-за земельных владений между человеком по имени Эдвин и его матерью во время правления Кнута. В ходе разбирательства мать Эдвина, чье имя источник не сохранил, огласила завещание, в котором всю свою собственность передавала родственнице Леоффлед, не оставив сыну «ни единой вещи» (n^fre nan ^ing)32. Отца Эдвина текст грамоты не упоминает. Вероятно, к тому времени он уже умер.
Дошедшие до нас женские завещания в основном были составлены вдовами. Не исключено, что вдовой была женщина по имени Сифлед, в завещании которой указано, как она распорядилась своим имуществом, «когда отправлялась за море» фо sehe ouer se ferde)33. Очевидно, речь шла о паломничестве к христианским святыням Рима или Палестины34. В средние века эти маршруты пользовались большой популярностью у пилигримов, несмотря на то что дальний путь был сопряжен с множеством лишений и таил немало опасностей. Сифлед не знала, вернется она на родину или нет. Большую часть своего имущества, в том числе дом и усадьбу, она оставляла аббатству св. Эдмунда, уточняя, что если благополучно возвратится, то хочет закрепить эту собственность за собой на время жизни35.
Условия, которые надлежало исполнить еще при жизни завещателя, оговариваются в целом ряде документов подобного рода. Например, в начале правления Эдуарда Исповедника (1042-1066) некто по имени Турстан оставил землю монашеской общине церкви Христа. Турстан указывал, что при его жизни и жизни его супруги монастырь будет получать по фунту ежегодно в качестве подтверждения своих наследственных прав36. Эльфледа, младшая дочь элдормена Эльфгара и вдова погибшего при Мэлдоне (991) Брихтнота, в обмен на земельное наследство просила элдормена Этельмера быть ее другом и покровителем, оговаривая, что после ее смерти в его поддержке нуждался монастырь в Стоуке, где находились могилы ее предков37. В завещании Эльфледы фигурирует еще один наследник по имени Этельмер, на чье покровительство эта знатная дама рассчитывала еще при жизни. После кончины Эльфледы Этельмер должен был позаботиться об исполнении ее последней воли38.
Завещание получало силу закона, когда его утверждал король. С этой целью англосаксонское право предусматривало выплату государственного посмертного побора (heriot), который можно рассматривать в контексте отношений взаимного обмена между монархом и представителями высшего сословия. Истоки этой практики исследователи усматривают в древнегерманской традиции возвращения конунгу после смерти дружинника некогда подаренного им оружия39. Оружие в
32 Robertson 1939, 150-153.
33 Whitelock 1930, 94.
34 Например, в завещании супружеской пары Ульфа и Мадзелин (сер. XI в.) сообщалось, что они отправляются в Иерусалим: £>a hig to Ierusalem ferdon (Whitelock 1930, 94).
35 Whitelock 1930, 94.
36 Whitelock 1930, 78.
37 Whitelock 1930, 40.
38 Whitelock 1930, 40.
39 Brooks 2000, 138-161.
качестве королевского дара представителям знати имело как символическое, так и практическое значение. Мужские образы англосаксонской письменной культуры — это прежде всего образы воинов. В Англии X в., как и несколькими столетиями ранее, каждый воин был обязан сражаться, отстаивая честь своего короля. Ярким примером тому служат произведения «Битва при Мэлдоне» и «Битва при Брунанбурге», где позднесаксонский книжник воспевает традиционные ценности героического общества40. После смерти воина королевский дар возвращался монарху.
В XI в. посмертный побор был утвержден законодательно, его размеры варьировались в зависимости от социального статуса завещателя. В частности, второй кодекс законов Кнута (ок. 1020 г.) различает heriot, положенный эрлам (eorles), королевским тенам (cyninges ôegenas) и младшим тенам (medemra ôegen). Эрл был обязан предоставить оседланных коней и полное вооружение для четырех человек, а также неоседланных коней со щитами и копьями для других четырех воинов. Посмертный побор, выплачиваемый королевским теном, отличался более скромными размерами и включал в себя полный набор оружия и доспехов для одного воина, второй набор для легковооруженного воина (без кольчуги и шлема), двух оседланных и двух неоседланных коней с копьями и щитами для двух человек. Heriot младшего тена ограничивался набором оружия и конем. Помимо оружия и лошадей, завещатель уплачивал определенное количество золота41.
О тарифах посмертного побора для женщин в законодательстве ничего не говорится. Однако, судя по грамотам, принцип quid pro quo соблюдался и здесь: одобрение завещания королем было обязательным вне зависимости от пола. В женских завещаниях слово heriot появляется лишь однажды. Его упоминает Вуль-фгит, жившая в середине XI в.42 Что входило в ее heriot, Вульфгит не уточняет. Тем не менее, некоторые завещательницы перечисляют богатые дары королю, которые можно считать эквивалентом посмертного побора. Эти дары достаточно серьезно отличались от тех, которые входили в обычный heriot, что во многом обусловлено различием традиционных сфер мужского и женского в раннесредневековой культуре и повседневности. Среди подаренных королю вещей здесь фигурируют чашки (cuppan), сосуд (fœt), предметы одежды (pellas), кони (hors), золото (mancys goldes)43. Лишь Эльфгифу, жившая в середине X в., оставляет государю щиты и копья (scylda and spœra)44. Иногда завещательницы в обмен на землю, золото, дорогую домашнюю утварь, украшения (swyrbeages) пытались заручиться поддержкой королевы45. Ту же особенность мы наблюдаем в завещаниях церковных деятелей и супружеских пар.46 В ее основе лежал не только гендерный принцип,
40 Древнеанглийский текст см.: Dobbie 1942, 7-16; 16-20.
41 Liebermann 1903, 356; 358.
42 Whitelock 1930, 84.
43 Whitelock 1930, 34; 38.
44 Whitelock 1930, 20. Видимо, этот факт можно объяснить особым статусом Эльфгифу. Некоторые исследователи полагают, что она была женой короля Эдвига (955-959), с которой он развелся по настоянию архиепископа Оды в виду кровного родства (Whitelock 1930, 119).
45 Whitelock 1930, 20; 76; Crick 2007, 144-145.
46 См., напр., завещание Брихтрика и его жены Эльфсвит (Whitelock 1930, 26), завещание епископа Теодреда, где он обещает золото королеве-матери Эдгифу (Whitelock 1930, 2), также завещание епископа Элфрика, составленное в правление Гарольда I (Whitelock 1930, 72).
но также политические реалии Англии рубежа X-XI вв., связанные с возвышением королевских жен в период бенедиктинской реформы47.
Несмотря на выплату посмертного побора, перспектива вмешательства монарха в процесс наследования оставалась реальной. В некоторых грамотах выражена надежда, что король не воспользуется своим правом изменить завещание. Это пожелание присутствует в конце грамоты как часть специальной анафемы. Например, в завещании Вульфрика, датируемом началом XI в., есть следующие строки: «Пусть Всемогущий Господь лишит своей божественной радости и отлучит от сообщества христиан того, кто изменит это [завещание — И. Б.], если только этим человеком не является мой царственный господин. Однако верю, что он столь добр и милостив, что никогда такого не сделает и не допустит, чтобы сделали другие»48. Известный прецедент отказа короля утвердить завещание относится к правлению Этельреда II (978-1016), который обвинил одного из своих тенов Этельрика в государственной измене и пособничестве датскому конунгу Свейну, пытавшемуся подчинить англичан. Уже после смерти Этельрика инцидент был улажен усилиями его вдовы, которая, заручившись поддержкой влиятельных лиц, обратилась к королю49.
Несмотря на то что в англосаксонской завещательной практике были сильны элементы соглашения, некоторые грамоты демонстрируют, что завещатель не исключал возможности внесения изменений в завещание по собственной инициативе. Подобного рода оговорки, как правило, делались в анафеме, которая могла приобретать следующий вид: «И если кто-либо, кроме меня, вознамерится изменить это [завещание — И. Б.], пусть Господь покарает его ныне и в Судный День»50. По всей видимости, процесс изменения завещания не был односторонним и требовал консультаций с наследниками, так как по существу представлял собой пересмотр ранее заключенного соглашения. Вместе с тем источники не сохранили сведения о каких-либо правовых казусах, которые могли бы проиллюстрировать данный процесс на конкретном историческом материале.
Подводя итоги нашего исследования, выделим следующие ключевые моменты.
Важнейшие особенности англосаксонской завещательной практики определялись первостепенной ролью публичности и устной традиции в раннесредне-вековой правовой культуре. Чтобы обеспечить легитимность и надлежащее исполнение своего завещания, человек стремился сохранить его в коллективной памяти. Дошедшие до нас грамоты были одним из средств достижения этой цели.
Большое значение в распространении письменных завещаний имел рост англосаксонского феодального землевладения в IX-XI вв., равно как и земельные
47 О статусе жены правителя в поздний англосаксонский период см.: Болдырева 2013; Stafford 1997.
48 Whitelock 1930, 50: 7 god œlmihtig hine awende of eallum godes dreame. 7 of ealra cristenra gemanan. se öe MS awende. butan hit min an cynehlaford sy. 7 ic hôpyge to him swa gôdan. 7 swa mildheortan [i] he hit nylle sylf dôn. neeac nanum o^rum menn ge^afian.
49 Документы, сохранившие историю завещания Этельрика, опубликованы Д. Уайтлокк: Whitelock 1930, 42-47.
50 Whitelock 1930, 82: Se £>e £>is quide awenden wille. buten ic self it be. god him fordo nu and on domisday. Эта анафема взята из завещания Турстана. См. подобные ей: Whitelock 1930, 8, 16, 78.
интересы церкви, которая выступала основным наследником собственности и выполняла функции главного хранителя грамот.
Элементы делового контракта, присущие английскому раннесредневековому завещанию, свидетельствуют о его двустороннем характере. Отчасти благодаря этому завещательный процесс был достаточно сложен и требовал привлечения влиятельных знакомых и представителей власти.
Двусторонняя природа англосаксонского завещания находила отражение в том числе в отношениях реципрокного обмена. С одной стороны, эти отношения устанавливались между завещателем и церковью, бравшей на себя заботу о спасении душ прихожан, с другой — между воином и королем, утверждавшим завещание в обмен на выплату посмертного побора, имевшего материальную ценность и символическое значение.
Мужские и женские завещательные практики не были абсолютно идентичны. Историко-правовая и культурная специфика англосаксонских женских завещаний, лишь отчасти затронутая в данной работе, заслуживает внимания в рамках отдельного исследования.
ЛИТЕРАТУРА
Болдырева И. И. 2013: Проповедь Элфрика Эншемского на ветхозаветную книгу «Эсфирь» в контексте исторических реалий Англии его времени // ИСУ 13 (1), 51-57.
Глебов А. Г. 1998: Англия в раннее средневековье. Воронеж.
Гуревич А. Я. 2007: Избранные труды. Древние германцы. Викинги. СПб.
Birch W. de Gray (ed.) 1885-1899: Cartularium Saxonicum: a Collection of Charters Relating to Anglo-Saxon History: in 3 vols. L.
Blake E. O. (ed.) 1962: Liber Eliensis. L.
Brooks N. P. 2000: Communities and Warfare 700-1400. L.
Clanchy M. 1993: From Memory to Written Record: England 1066-1307. Oxford.
Colgrave B. (ed.) 1956: Felix's Life of Saint Guthlac. Cambridge.
Crick J. (ed.) 2007: Charters of St Albans, British Academy Anglo-Saxon Charters Series. Vol. 12. Oxford.
Dobbie. E. V. K. (ed.) 1942: Anglo-Saxon Poetic Records. Vol. 6: Anglo-Saxon Minor Poems. New York.
Evans S. S. 1997: Lords of Battle: Image and Reality of the Comitatus in Dark-Age Britain. Woodbridge; New York.
Harmer F. E. (ed.) 1914: Select English Historical documents of the Ninth and Tenth Centuries. Cambridge.
Hazeltine H. D. 1930: Comments on the writings known as Anglo-Saxon Wills // AngloSaxon Wills / D. Whitelock (ed.). Cambridge, vii — xl.
Kemble J. (ed.) 1839-1848: Codex Diplomaticus Aevi Saxonici: in 6 vols. L.
Liebermann F. (hg.) 1903: Die Gesetze der Angelsachsen. Bd. I. Halle.
Robertson A.J. (ed.) 1939: Anglo-Saxon Charters. Cambridge.
Stafford P. 1997: Queen Emma and Queen Edith: Queenship and Women's Power in Eleventh- Century England. L.
Tollerton L. 2011: Wills and Will-Making in Anglo-Saxon England. York.
Whitelock D. (ed.) 1930: Anglo-Saxon Wills. Cambridge.
Wormald P. 2001: On pa wspnedhealfe: kingship and royal property from ^thelwulf to Edward the Elder // Edward the Elder / N. J. Higham, D. H. Hill (eds.). L., 264-279.
HISTORICAL AND LEGAL PRINCIPLES OF TESTAMENTARY PRACTICE IN EARLY MEDIEVAL ENGLAND
I.I. Boldyreva
The paper considers specific features of English early medieval will. The analysis of records and Libellus^thelwoldiepiscopi chronicles makes it possible to emphasize the importance of public ceremony and reciprocal exchange particulars in Anglo-Saxon testamentary practice. English early medieval wall was oral. The documents that reached us provided a means for preserving a will in collective memory. Male and female testamentary practices were not identical. This turns the author's attention to the necessity of research study of specific legal and cultural features of Anglo-Saxon female wills.
Key words: Early Middle Ages, wills, Anglo-Saxon documents, medieval law, Anglo-Saxon community
© 2014
К. А. Демичев
ОСОБЕННОСТИ МИЛИТАРИЗАЦИИ СИКХСКОЙ ОБЩИНЫ ПРИ ПЕРВЫХ ДЕВЯТИ ГУРУ В XVI-XVII вв.*
В статье рассматривается проблема милитаризации сикхской общины во времена первых девяти гуру с середины XVI до второй половины XVII в. Анализируются этапы и особенности милитаризации, особое внимание уделяется религиозно-политическому обоснованию этого процесса со стороны гуру. Делаются выводы о закономерности милитаризации сикхской общины, осуществлявшейся как сверху, так и снизу.
Ключевые слова: Панджаб, сикхизм, сикхская община, милитаризация, гуру
Первоначально сикхизм возник как сугубо мирное религиозное течение, для которого было характерно практически полное отсутствие какого-либо воинственного начала. Зародившись в недрах Могольского султаната, сикхизм со временем вступил в неизбежное противоречие с идеологией и политикой мусульманских правителей Дели. Долгие годы ожесточённого противостояния способствовали тому, что мирная по своей природе община сикхов превратилась в крайне милитаризованное бескастовое воинское братство. В его рамках была выкована уникальная военная организация, обеспечившая торжество сикхской общины далеко за пределами собственно Пятиречья. Так что же обусловило метаморфозу, когда, несколько перефразируя меткое сравнение десятого гуру Гобинда Сингах, «воробьи» превратились в «ястребов»?
Демичев Кирилл Андреевич - кандидат исторических наук, заведующий кафедрой государственно-правовых дисциплин Университета Российской академии образования (Нижегородский филиал). E-mail: kadem@mail.ru
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в проекте проведения научных исследований «Полвека воинской славы: сикхская армия в 1799-1849 гг.», проект № 13-31-01262.
