CC BY
46
В. Х. Унатлоков
ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ПАРАДИГМА ОДНОЙ РУДИМЕНТАРНОЙ НОМИНАТИВНОЙ МОДЕЛИ В КАБАРДИНО-ЧЕРКЕССКОМ ЯЗЫКЕ В АСПЕКТЕ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ
В статье речь идет об одной рудиментарной модели, функционирующей в кабардино-черкесском языке в качестве номинативной стратегии при вербализации различного рода явлений.
Модель описывается как архаичное гибридное образование на почве кабардино-черкесского и карачаево-балкарского языков с особым эмоциональным зарядом, с суперлативным характером и узкой функциональной парадигмой.
Ключевые слова: кабардино-черкесские языковые контакты.
V. Unatlokov FUNCTIONAL PARADIGM OF ONE RUDIMENTARY NOMINATIVE MODEL IN THE KABARDIAN-CIRCASSIAN LANGUAGE IN THE ASPECT OF LANGUAGE CONTACTS
The article takes into consideration one of the rudimentary nominative models functioning in the Kabardian-Circassian language as a nominative strategy in verbalisation ofdifferent kinds of phenomena.
The model is described as an archaic hybrid pattern on the basis of the Kabardian-Circasian andKarachay-Balkar languages with particular emotional load, with superlative characteristics and a narrow functional paradigm.
Key words: Kabardian-Circassian language contacts.
Для развития и обогащения лексической и словообразовательной системы любого языка важное значение имеют и языковые контакты, обусловленные тесными экономическими и культурными связями. Вековая история хорошо исследованных в диахроническом аспекте европейских языков, в том числе и русского языка, показывает, каким значимым для развития самого языка статусом обладают заимствованные из контактирующих языков элементы.
В этом аспекте особый интерес представляют кабардино-черкесские и карачаево-балкарские языковые контакты.
В рамках статьи нет возможности углубиться в многообразные контакты описываемых языков, но можно отметить, что они были полезны для обогащения и развития кабардиночеркесского и карачаево-балкарского языков, а в культурно-историческом отношении выступали как маркеры многосторонних и плодотворных экономических и культурных связей.
В аспекте языковых контактов в статье предпринимается попытка анализа одной номинативной модели, используемой в качестве
номинативной стратегии в кабардино-черкесском, на фоне его контактов с карачаево-балкарским языком, а через него и с широким кругом тюркских языков.
Анализируемая модель, функционирующая в качестве номинативной стратегии в кабардино-черкесском при вербализации различного рода явлений, носит рудиментарный характер, а сами лексические единицы, дошедшие до наших дней, выступают в качестве лексических консервантов и не отличаются широкой функциональной парадигмой. Но нам думается, что эти образования на определенном этапе развития кабардино-черкесского языка носили индуцирующий семантический и словообразовательный характер, отражая актуальные стороны культурно-исторических и экономических отношений с носителями карачаево-балкарского языка.
Речь идет о номинативной модели, состоящей из двух компонентов, первый элемент которой в семи случаях представлен кабардино-черкесской лексемой, а второй — карачаево-балкарской или тюркской, в двух случаях
же первый элемент представлен карачаево-балкарской (или тюркской) лексемой, а второй — кабардино-черкесской. В целом можно отметить особый эмоционально-экспрессивный заряд, присущий данным гибридным архаичным образованиям, и основанную на последнем стилистическую функцию. Примечательно, что часть из этих образований отличается суперлативной функцией заимствованной лексемы, включенной в композитное образование, а часть характеризуется конкретизирующей семантику исконного кабардиночеркесского или заимствованного карачаево-балкарского слова функцией.
Следует также отметить, что часто остается непонятным механизм такого обозначения, так как в отдельных случаях параллельно с гибридным образованием функционирует исконный адыгский вариант. Непонятен и феномен повтора в рамках такого гибридного образования вслед за первой исконной адыгской лексемой его синонима из карачаево-балкарского языка. Можно предположить, что подобного рода образования, построенные по модели редупликации с участием компонентов из двух контактирующих языков, выполняли в свое время в кабардино-черкесском языке определенные прагматически ориентированные задачи.
Приступая к анализу небольшого количества лексем из кабардино-черкесского языка, возникших в результате его тесного контакта с карачаево-балкарским языком в виде гибридных образований и функционировавших в качестве интерференционных номинативных стратегий, отметим, что данный тип образований в контактируемом карачаево-балкарском языке не функционирует.
Гибридных двуязычных образований в кабардино-черкесском языке нами обнаружено девять единиц.
Попытаемся дать их структурно-содержательный анализ с учетом феномена языкового контакта.
Жьыкъат (каб.), жьыкъарт (черк.) “очень старый, дряхлый” — в том же значении в современном каб.-черк. чаще употребляется жьы дыдэ (частица дыдэ функционирует в качестве
суперлативного элемента). Статус данной лексемы в кабардино-черкесском языке можно определить как редкоупотребляемый архаизм, известный узкому кругу лиц старшего поколения. В структурном отношении лексема жьыкъарт состоит из двух компонентов: жьы “старый” и къарт, заимствованный из карачаево-балкарского къарт, функционирующий в последнем в значении: 1) “старик, старец”; 2) “старый, пожилой, дряхлый”. — Къарт келсе ушакъ этер, жаш келсе жумуш этер (Нарт сёз) «Придет старик — беседу заведёт, придёт молодой — услугу окажет». Къарт къушну уясы къуру болмаз (Нарт сёз) «Гнездо старого орла пусто не бывает (т. е. старые люди бережливы)»; Срвн. также ног. карт 1) “старый”; 2) “старик”, кумык. къарт “старый, стариковский”.
Прежде всего следует отметить, что лексема къарт в кабардино-черкесском самостоятельно не используется. Она зафиксирована только в составе лексемы жьыкъарт и представлена вариантом жьыкъат, характеризующим собственно кабардинский языковой ареал, и вариантом жьыкъарт, функционирующим в черкесском ареале кабардино-черкесского языка. Исходную карачаево-балкарскую морфологическую форму сохраняет и адекватно передает черкесский вариант, а в собственно кабардинском ареале произошли фонетические трансформации в виде синкопы звука «р».
В отношении этимологии данной лексемы следует сказать, что в каб.-черк. жьыкъарт / жьыкъат представляет собой семантический повтор понятия “старый” на основе каб.-черк. жьы “старый” + к.-балк. къарт “старый”. Современное написание не совсем логично, так как речь в данном случае идет об образовании по своим морфолого-синтаксическим и семантическим характеристикам адекватном словосочетанию жьы дыдэ. Нам представляется, что карачаево-балкарский компонент къарт выступает в постпозиции в атрибутивном качестве. В данной позиции карачаево-балкарский компонент не функционирует в своем исконном значении, а, теряя собственно лексическое значение, выполняет грамматическую и стилистическую функции. В отно-
шении грамматической функции данный компонент выступает в роли суперлативного маркера, усиливающего семантику основного компонента словосочетания, т. е. слово грамматикализуется и полностью теряет лексическое значение, хотя следует отметить, что су-перлативность строится все же на исконном значении заимствуемой лексемы. В стилистическом же отношении, как нам представляется, в описываемом примере балкарский компонент реализует эмоционально-экспрессивную сему всего словосочетания, так как носители языка не удовлетворяются семантикой, реализуемой исконным кабардино-черкесским су-перлативным сочетанием жьы дыдэ. Подобные случаи, когда заимствованное слово-синоним накладывается на исконное и образует повтор, на стыке языковых контактов — явление достаточно часто встречающееся. Причем в таких повторах лексическое значение заимствованного компонента в большинстве случаев бывает затемнено. См., например, каб. (диал.) жалгъэныпцТ “сплошная ложь”, в котором выделяется кбалк. жалгъан “ложный, содержащий ложь, обман” и каб. пцЫ “ложь, обман”; первый компонент в кабардинском языке отдельно не употребляется и не имеет лексического значения.
Жьысу (каб.) “непоседа, непоседливый; озорной, шаловливый (обычно о детях)”, черк. жьу-су “легкомысленный; очень подвижный, резвый”. В первой части данного композита жьы означает “ветер”. Вторая часть (су) в кабардино-черкесском языке не существует и не реконструируется (на адыгской почве) как самостоятельная номинативная единица. На наш взгляд, элемент су соотносится с к.-балк. суу “вода”. Таким образом, жьысу/жьу-су, этимологически разъясненное, означает “ветер-вода”. В пользу такой этимологии можно привести кабардинское идиоматическое выражение жьым тесу псым йопыдж “озорник, озорной (букв. сидя на ветре, воду бодает)”. Метафорический перенос и осмысление сложного слова жьысу основывается на неуправляемой силе ветра и быстроте течения воды (реки). Общее содержание усиливается семантикой кбалк. суу, т. е. к.-балк. суу в целом функцио-
нирует как усиливающий общее значение грамматикализованный компонент.
В связи с нашей интерпретацией может возникнуть вопрос о том, почему исконно кабардинское слово псы “вода, река” не выступает в той же функции и не создает основу для метафорического осмысления моделируемого нами слова в форме жьыпс. На наш взгляд, полифункциональность и полисемантизм слова жьы препятствует декларируемому нами переосмыслению в форме сложного слова, так как, с одной стороны, слово жьы выступает в функции существительного с двумя значениями (ветер и воздух), с другой стороны, в функции прилагательного в значении “старый”. Эти факторы не дают возможность метафорического осмысления сочетания названных компонентов, так как сложение каб. жьы + псы (жьыпс) означало бы “стихия” — собственно “ветер (воздух)-вода (река)”, а сложение псы + жьы (псыжь) означало бы “старая вода”, а на уровне сочетания кабардино-черкесского компонента с карачаево-балкарским легко создается метафорический сдвиг и достигается желаемый прагматический эффект.
Мыщэ акъуш (черк.) “медвежонок” — в кабардинском и адыгейском языках понятие “медвежонок” передается одним и тем же словом (с соответствующими фонетическими и орфографическими вариантами): каб. мыщэ шыр, адыг, мышъэ щыр (мыщэ / мышъэ “медведь” и шыр/щыр “детёныш; птенец”). В черкесском ареале кабардинского языка акъуш — редко употребляемое слово, известное ограниченному кругу лиц старшего поколения.
Приступая к анализу данного гибридного сочетания, можно с уверенностью утверждать, что второй компонент в кабардино-черкесском является заимствованием. Вероятным источником заимствования нами был определен карачаево-балкарский язык, где встречается практически идентичное слово в форме акъкъаш, употребляемое как уменьшительноласкательное обозначение для домашних животных. Собственное значение этого сложного слова можно определить как «белое пятно (на лбу)». Требуются еще дополнительные разъяснения по поводу второй части слова в ка-
рачаево-балкарском языке: на наш взгляд, изначально данное композитное образование имело форму «акъкъашха», но в разговорном языке оно со временем трансформировалась в акъкъаш как более удобный вариант обозначения, этому же способствовал тот факт, что на передний план в акъкъашха выдвигалось не стремление передать, что конкретное животное имело белое пятно, а желание ласкательного обозначения. При таком подходе, конечно же, выпадение конечного ха не влияло на общую семантику и функцию слова. Можно также предположить уже в самом карачаево-балкарском в устной речевой практике носителей языка доминирование краткого варианта композитного образования над его полным вариантом, что и было заимствовано кабардино-черкесским как уменьшительно-ласкательный элемент и включен в качестве такового в словосочетание мыщэ акъуш. Фонетическую трансформацию, заключающуюся в лабиализации исконного корневого гласного, следует рассматривать как результат адаптации карачаево-балкарского слова к фонетическим особенностям кабардино-черкесского языка. В пользу такого объяснения говорит и большое количество модельных образований в карачаево-балкарском языке с элементами акъ и къашха при ласкательно-уменшительной номинации как домашних, так и диких животных (например, акъбаш, акътуякъ, къашха, къашхабаш и т. д.).
Следует также отметить, что в карачаево-балкарском языке функционировало слов акъ-къуш в качестве номинации для лебедя, но современные носители языка практически не знают это слово в указанном значении, его можно найти только в фольклорных источниках. Попытка объяснения заимствования в кабардино-черкесском на основе данного словосочетания делает кабардинское мыщэ акъуш алогичным.
Правильность нашего подхода к этимологизации анализируемого слова поддерживается также широким использованием в карачаево-балкарском языке слова акъкъуш в редуцированной форме в качестве вежливого и учтиво-игривого обращения пожилой женщины к
пожилому мужу — Эрттенли бери къайдаса акуш «Где ты находишься с утра, милый?».
Сложно последовательно представить мор-фолого-семантические трансформации в кабардино-черкесском языке, приведшие в конечном итоге к данной форме. Но следует подчеркнуть семантические оттенки слова акуш, которые весьма важны и релевантны для понимания метафорических трансформаций, позволивших заимствовать данное слово как часть сложного словосочетания мыщэ акъуш — это сема ласкательности и уменьшительности. При таком подходе вполне логично можно интерпретировать постпозитивный компонент кабардино-черкесского мыщэ акъуш как диминутивный грамматикализованный компонент, возникший на основе карачаево-балкарского акъкъаш в результате сложных фоно-морфоло-гических и метафорических трансформаций.
Мывэхъунэ “каменная ограда (кладка)”. Данное слово ареально отмечено и присуще только зольскому говору кабардинского языка, в литературном языке данное понятие обозначается словосочетанием мывэ сэрей. Диалектное слово, как и литературное, состоит из двух компонентов: мывэ “камень” и хъунэ/сэрей. Значение второго компонента диалектно маркированного хъунэ для современного носителя кабардино-черкесского языка неясно, а само слово самостоятельно не употребляется. Элемент хъунэ, главным образом, встречается (и только в композите мывэхъунэ) в зольском говоре кабардинского языка и восходит к к.-балк. хуна “забор, ограда из (сложенных) камней”. В итоге кабардино-черкесское мывэ “камень” дополнительно уточняет значение к.-балк. хуна, усиливает значение сложного слова и тем самым интонирует материал, из чего сделана ограда, хотя для носителей карачаево-балкарского языка без дополнительной конкретизации понятно, что речь идет именно о каменной кладке и ограде из камня.
Псыкъуий (каб.) “колодец”. Данное сложное слово состоит из псы “вода, река” и къуий. Принадлежность первого компонента не требует разъяснения и комментариев. Вопрос возникает в связи со статусом второго компонента. В кабардино-черкесском языке имеются
созвучные образования, как щхьэкъуий, джэд-къуий и т. д. В последних двух приведенных сложных словах второй компонент выражает значение “страдающий паршой, лысый”. Если при семантической интерпретации второго компонента анализируемого нами слова исходить из значения “страдающий паршой, лысый”, то мы получим алогичное в семантическом отношении образование, что однозначно указывает на неправильный подход к объяснению этимологии последнего компонента сложного слова псыкъуий. Более логичным представляется соотнесение второго компонента къуий с тюркским источником, что дает нам основание конкретизировать в качестве источника карачаево-балкарское къуйу, къую “колодец”. В пользу карачаево-балкарского происхождения данной лексемы говорит также широкий спектр ее представленности в тюркских языках, например, ср. ног. куйы, кумык. къую, тур. kuyu, др.-тюрк. qu/u7“колодец”.
Пхъэкъурул (черк.) “ограда, перила”. Сложение из исконного пхъэ “дерево, древесина” (здесь в роли определения “деревянный”) и, по всей вероятности, заимствованного, карачаево-балкарского, къуруу в значении ограда, ср. также кбалк. къурул (страдательная форма от къур) от многозначного глагола къур “строить, ограждать”.
Композиты, обозначающие одинаковые понятия, иногда по компонентному составу различаются в диалекте и литературном языке одним из составляющих элементов. Так, черкесскому пхъэкъурул “ограда, перила” соответствует литературное пхъэшыкъу. В первой части этих слов налицо общий элемент пхъэ “дерево, деревянный”. Вторая часть содержит в черкесском варианте (заимствованное) къурул, а в литературном кабардинском языке (исконное) — шыкъу “перила”. Думается, что наличие и конкуренция ареально маркированной и литературной лексемы в условиях функционирования кабардино-черкесского национального языка является отражением становления вариантных и синонимических рядов, релевантных для процесса отбора соответствующей лексемы языка в рамках нормализаци-онных процессов в литературном языке.
Хьэбырэ “сторожевая собака”; в бесланеев-ском диалекте кабардинского языка хьэбыракъ “волкодав”[2,108].
По всей вероятности, речь идет об адыгско-тюркском (карачаево-балкарском) композите с исконным словом хьэ “собака” в первой части. Во второй же части, надо думать, функционирует широко распространенное тюркское слово, ср. к.-балк. бёрю, бору “волк”. На его тюркское происхождение указывают др.-тюрк. Ъоп “волкодав”, тат., буьре, кумык. бёрю, ног. боьри “волк”. При всей близости этих форм к бесл. быракъ (в хьэ-быракъ), они не дают объяснения конечному -къ. С этой стороны более ценными для нас оказываются осет. бир&гъ, бер&гъ “волк”.
Таким образом, можно утверждать, что в отличие от литературного кабардинское диалектное хьэбыракъ “волкодав” соотносится с осетинским быракъ и состоит из исконного хьэ “собака” и заимствованного быракъ “волк”.
Другим аргументом в пользу наших суждений выступает функционирование в кабардино-черкесском аналогичных композитных образование, как каб. Хьэмыщэ (мужское личное имя) с компонентом хьэ “собака” и мыщэ “медведь” и каб. (уст.) хьэщхъуэжь “порода охотничьей собаки” из хьэ “собака” и щхъуэжь “волк (что значит просто “серый”)”.
В этом аспекте обращает на себя внимание и осет. (диг.) самургуй “порода охотничьей собаки” — буквально “соболь-собака”. В. И. Абаев отмечает, что сочетание “соболь-собака” могло означать либо “соболевидная собака”, либо “собака, применяемая для охоты на со-боля”[1, с. 29].
Следующие два композитных образования отличаются по своей модели от проанализированных выше примеров. В них заимствованное слово занимает первую позицию, а исконное кабардинское слово — вторую позицию. Заимствованный элемент в данных образованиях в кабардино-черкесском языке выполняет уточняющую, конкретизирующую роль.
Тенджэдыгу “шуба из дорогого меха”. Анализируемый композит состоит из двух частей: тен + джэдыгу. Вторая часть анализируемого композитного образования джэдыгу в кабарди-
но-черкесском языке означает “шуба”. В адыгских языках первая часть не имеет самостоятельного хождения. Полагаем, что первый компонент тен выполняет конкретизирующую функцию и с учетом соответствующих фонетико-фонологических трансформаций в процессе освоения в кабардино-черкесском восходит к к.-балк. тыйын: 1) “белка”; 2) “мех”. Следует также упомянуть лексему тон в значении “шуба”, а также широко употребительное сочетание карачаево-балкарского языка тыйын тон “беличья шуба” — тыйын тон “меховая шуба”. Необходимо отметить, что слово тыйын в современном карачаево-балкарском языке означает только качественный (дорогой) мех, значение “белка” неупотребительно и неизвестно и относится к диахроническому пласту значения данной лексемы, в настоящее время в значении “белка” в карачаево-балкарском функционирует слово “эрлен”.
Наши аргументы подтверждаются также исследованиями А. К. Шагирова. По его мнению, элемент тен в тенджэдыгу из тюркских языков и приводит тур. teyin, Пут, тат. тиен, к.-балк., ног. тыйын “белка” [3, с. 95], ср. осет. тинк&рц / тинк&рця “дорогая меховая шуба” из тин “белка” (в современном осетинском не употребляется, но засвидельствовано в XVII в. путешественником Витсеном в форме иМИ) и к&рц / к&рцж “шуба” [1, с. 295].
Батырыбжьэ (уст.) “чаша с напитком (которой удостаивались герои, богатыри)”. Сложное слово состоит из батыр “храбрец, герой” и бжьэ “рог, чарка, бокал, стопка со спиртным напитком”. Первая часть восходит к тюркскому источнику, ср. к.-балк. батыр, кумык. батыр, ног. батир “богатырь, герой, храбрый”, но в кабардино-черкесском ареале самостоятельно данное слово функционирует только как личное (мужское) имя, в исходном же значение оно не употребляется. Можно предположить с опорой на сохранившиеся до настоящего времени в адыгейском и абазинском языках исходное значение данного слова (ср. адыг. батыр “богатырь; сильный, смелый, отважный”, абаз. батыр “богатырь”), что и в кабардино-черкесском языковом ареале слово батыр функционировал в значении “храбрец,
герой”, что на определенном этапе развития было вытеснено исконным кабардинским словом “л1ыхъужь”. В пользу такой аргументации говорит также рудиментарная форма данного слова в анализируемом нами сложном слове “батырыбжьэ”. Логично, что слово батыр не могло войти в состав рассматриваемого сложного слова, если оно к моменту моделирования сложного слова не имело бы автономного хождения в языке. Следует также отметить, что слово сохранилось как этнокультурный маркер, теснейшим образом связанный с конкретной ритуальной процедурой, а именно, чествование победителей состязаний по видам национальной вольной борьбы или также торжественная встреча воинов после битвы, чем и оправдано его функционирование в жанре устной речи. Оно же встречается в эпических произведениях кабардино-черкесского языка.
В заключение отметим, что анализируемое сложное слово представляет в кабардино-черкесском языке своего рода лексический консервант с ярко выраженной семой эмоциональности, первая часть которого с конкретизирующей функцией восходит к широкому тюркскому ареалу, т. е. сложно определить его конкретный тюркоязычный источник в конкретном ареале адыго-абхазских языков. Полагаем, что правомерно говорить об участие в адыго-абхазском ареале в процессе заимствования данной лексемы всех соседствующих тюркских языков, каждый их которых в соседнем контактируемом языке поддерживал функционирование данной лексемы, т. е. первая часть данной лексемы и ее заимствование в кабардино-черкесский является результатом кабардино-балкарских языковых контактов. Его продолжительное функционирование поддерживается также интралингвистическими лексико-семантическими процессами внутри адыго-абхазской группы языков.
Как показал анализ набора гибридных образований в кабардино-черкесском языке, они носят архаичный характер и функционируют в качестве лексических консервантов, большей частью известных старшему поколению носителей языка и отмеченных достаточно узкой функциональной парадигмой. Они представ-
ляют большой интерес с точки зрения моделирования и использования конкретной номинативной стратегии для вербализации феноменов, участвующих как доминанты в определенных сегментах экономических и культур-
ных связей двух этносов. Они также представляют особый интерес в аспекте моделирования языковой картины мира в рамках конкретного этноса и влияния на этот процесс соседнего контактирующего языка.
ПРИМЕЧАНИЯ
абаз. — абазинское слово
адыг. — адыгейское слово
др.-тюрк. — древнетюркское слово
каб. — кабардинское слово
каб.-черк. — кабардино-черкесское слово
к.-балк. — карачаево-балкарское слово
кумык. — кумыкское слово
осет. — осетинское слово
тат. — татарское слово
тур. — турецкое слово
черк. — черкесское слово
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Л., 1979. Т. III. 358 с.
2. Балкаров Б. Х. Язык бесланеевцев. Нальчик, 1959. 148 с.
3. Шагиров А. К Заимствованная лексика абхазо-адыгских языков. М., 1989. 192 с.
