CC BY
24
7. Фрумкина P.M. Цвет, смысл, сходство: Аспекты психолингвистического анализа. М.: Наука, 1984. 175 с.
8. Яковлев Н.Ф. Грамматика литературного кабардино-черкесского языка. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. 372 с.
9. Rosch E. Principles of categorization. In Rosch and Lloyd, 1978, pp. 27-48.
В.Х. УНАТЛОКОВ
ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ПАРАДИГМА АДЫГИЗМОВ В КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОМ ЯЗЫКЕ
Как известно, заимствования составляют особый пласт лексики как с точки зрения процессов номинации, так и в плане мотивированности. В процессе межнациональных контактов на языковом уровне возникают определенные лакуны, вызванные необходимостью номинации новых реалий, возникших как результат этих контактов. Чаще всего в поле номинации попадают реалии другой культуры и народа, такие, как национальные блюда, обычаи и традиции, ареально специфичный животный и растительный мир, отдельные клишированные речевые элементы повседневного этикета и т.д.
Таким образом в процессе языковых контактов возникает, как правило, всегда потребность в номинации новых понятий и явлений как результата культурной и языковой интерференции. При этом возможны две номинативные стратегии: поиск в собственном языке необходимой номинативной модели, пригодной для обозначения новой реалии другой культуры и этноса, или полное или частичное заимствование чужой устоявшейся языковой модели и придание ей необходимого функционального статуса в языке. Готовая и апробированная в контактируемом языке модель, как известно, представляет собой значительную экономию языковых усилий при порождении речи, чем и объясняются заимствования в процессе актуальных межкультурных взаимодействий. Только на следующем этапе для части заимствованных лексических элементов возникает вопрос об обозначении на основе собственного языкового материала.
Особенность заимствованных лексических единиц заключается в том, что они в другой язык переходят чаще всего с полной или частичной потерей прежних ассоциативных связей. Теряются, или вуалируются также источники мотивированности.
Заимствование как процесс использования элементов одного языка в другом, таким образом, обусловлено лингвистически диалектически противоречивой природой языкового знака: его произвольностью как разрешающей заимствование силой и непроизвольностью как препятствующим заимствованию фактором. Будучи отражением длительного исторического взаимодействия языков, заимствование как процесс и заимствование как результат этого процесса представляют собой значительный интерес для истории контактирующих языков.
Примером такого взаимодействия контактирующих языков служат взаимоотношения между кабардино-черкесским и карачаево-балкарским языками, относящимися к разным семьям, которые, охватывая практически все уровни языка, носят более сложный характер, чем те, которые устанавливаются при маргинальном контактировании.
В статье речь пойдет о процессе проникновении кабардино-черкесских лексических единиц в карачаево-балкарский язык и об особенностях их функционирования в последнем.
Прежде всего следует отметить, что адыгские слова в чужой языковой среде живут полнокровной жизнью. Они в процессе заимствования переходят с полной семантической нагрузкой, которую выполняли в языке-источнике. Так, часть этих слов сохраняет свою полисемию, как например, слова - гузаба (семь значений), хомух (шесть значений), гурмук (четыре значения). Более того, в недрах карачаево-балкарского языка у этих слов продолжается дальнейшее развитие семантики, что свидетельствует об их языковой активности. Например, слово гежеф, кроме тех значений, что имело в адыгских языках, стало выражать еще понятие - борец. Расширение значения наблюдается и в других словах: шапа, гурушха, хомух, геш и т.п.
Более того, вместе с адыгизмами в карачаево-балкарский язык проникли специфические фонетические явления, связанные с функционированием конкретного звука в особых позициях: например
в.х. унлтлоков
фонема ж в ауслауте не типична для карачаево-балкарского языка, ее появление в абсолютном конце слова указывает на адыгское влияние или заимствование; дальнейшие примеры этого рода касаются сочетания ху и ф. Указанные явления можно проиллюстрировать следующими примерами: адеж «ведомый под уздцы (конь)», логъбеж «старший чабан», къафа «название танца», гежеф «борец, силач», шибижи «перец», нартюх «кукуруза», хомух «ленивый», хаух «напрокат» и др.
Адыгские слова входят в арсенал активных средств карачаево-балкарского словопроизводства. От некоторых из них образованы десятки новых слов. Так, например, от адыгизма гузаба «суета, хлопоты; волнение, беспокойство, тревога», судя по данным Карачаево-балкарско-русского словаря (КБРС), образовано около 30 слов, что, на наш взгляд, превышает его словообразовательные потенции на родной почве.
Процесс адаптации заимствованного адыгизма в карачаево-балкарском языке включает первоначально сохранение его исходного значения ( как правило), но предполагает в качестве адаптационного фактора практически всегда значительную трансформацию фономорфологических параметров (т.е. нарушение структуры этимона) как нивелирование исходных дифференциальных фономорфологических маркеров. Процесс заимствования можно считать завершенным, если заимствованная лексема встраивается в систему нового языка, что отражается в ее включении в соответствующую тематическую группу. В рамках конкретной тематической группы заимствованный адыгизм начинает функционировать в карачаево-балкарском языке, селективно встраиваясь в его конкретную словообразовта-ельную модель, активизируя конкретную морфологическую парадигму карачаево-балкарского языка, получая дифференциальный статус на стилистическом уровне заимствующего языка. Только после всего названного заимствованное слово становится частью новой языковой системы и превращается в подвижную, живую лексему карачаево-балкарского национального языка, занимая свое место в конкретной форме существования последнего: например: шуех «друг», шуехлан «подружиться», шу-ехлукъ «дружба».
Следует отметить, что новые заимствованные адыгские слова привносят в карачаево-балкарский язык и новые словообразовательные модели, о которых можно сказать, что они не отличается словообразовательной активностью, оставаясь часто экзотическими моделями в рамках чужого карачаево-балкарского языка. важно в этой связи отметить, что продуктивная кабардино-черкесская словообразовательная модель, проникая вместе с заимствованным словом в карачаево-балкарский язык, рассматривается в нем как нулевая, исходная модель для наращивания на нее других активных словообразовательных маркеров карачаево-балкарского как момент включения и активирования заимствованной лексемы в новой системной среде. Примечателен тот факт, что эти экзотические для карачаево-балкарского словообразовательные модели представляет некоторое подобие моста между кабардино-черкесским и карачаево-балкарским языками, хронологически и ареально индицируя их разнообразные контакты. они отражаются также на структурном сходстве ряда карачаево-балкарских и кабардино-черкесских слов, особенно сложных. Так, например, при помощи собственно карачаево-балкарского материала на адыгский лад выражен целый ряд понятий: ит тили чапыракъ «подорожник» - каб. хьэбзэгутхьэмпэ «подорожник» (из ит / хьэ «собака», тил / бзэгу «язык», чапыракъ / тхьэмпэ «лист»), бишлакъ бишерген «кушанье из сыра, сметаны и муки» - черк. кхъуеижьэ «кушанье из сыра, сметаны и муки» (из бишлакъ /кхъуей «сыр», бишген/жьэ «печеный, жареный») и т.п.
как было указано выше, некоторые кабардино-черкесские заимствования в карачаево-балкарском языке образует тематические группы, которые в первом приближении можно структурировать следующим образом:
1) названия растений: быхы «морковь», абазакъоян «мальва, просвирник», гедигин «укроп», ге-дусхана «паслен», мережия «бузина», наша «огурец»;
2) названия животных: адакъа «петух», гыбы / габу «паук, клещ», къунадес «клоп», къырыу «журавль», маджа / мача «саранча»;
3) названия продуктов питания: либже /либижа «блюдо из курятины или мяса в белом соусе», къояжапха «блюдо из мелко накрошенного сыра, муки, сметаны и яиц», чукубаста «рассыпчатая каша из пшена», хантус «жидкая похлебка»;
4) названия одежды, тканей и изделий из них: бехция «женское платье», гепхин / гефхин «фартук, передник», кепис «подвесок», лаудан «камка», хар «тюль, кружево», хедик «вышивка»;
5) названия различных строений и сооружений: бау «сарай, хлев», гедеш «курятник», ген «сапетка», геш «сарай, навес; конюшня», дуу «большое плетеное хранилище для кукурузных початков», къашбакъ «навес», хаух «печка».
6) названия орудий труда и хозяйственного инвентаря: гебха «штамп, тавро, клеймо», гуза «спица колеса», гуфха «кузов повозки», гюх «ступа, ступка», къыйтхы «борона», сыбабха «деревянная палочка, которая используется при разрезании кожи на нитки», ханкешек «двухколесная арба»;
7) названия понятий, связанных с профессией, внешней и внутренней характеристикой человека: гепсоркъа «циркач, акробат», гежеф «борец, силач», логъбеж «старший чабан», шапа «повар», шауай «торговец лошадьми»;
8) социальная терминалогия: гоша «госпожа, княгиня, барыня», гошанса «богиня, княгиня, хозяйка», жюйюсхан «господин»;
9) военная лексика: гебох «штык, копье», герох «револьвер, пистолет», мечукъа «вид ружья», зауаллы «войнственный, отважный», ушкок «винтовка»;
10) термины искусства: абезех «круговой парный танец», жезокъа «сольный танец», къапа / къафа «название плавного танца», орайда «многоголосая мелодия, исполняемая на торжествах», шепшокъа «название игры, где изображается больной с переломом или роженица»;
11) медицинские термины: габу «перхоть», гебох «сибирская язва», гъыйы «парша; гной», сохуран «изжога», хыйны «яд, отрава», эмина «чума»;
12) названия природных явлений: жух «утес», чаха «песчаный берег реки», шыбыла «молния, гром»;
13) прилагательные: жабагъы «худой, тощий», мыдах «грустный; пасмурный», санча «невнимательный, рассеяный», хомух «ленивый, нерасторопный»;
14) глаголы: къуухотун: къуухотун бол (диал.) «спешить, торопиться; проявить поспешность», чогъож бол (или чогъожлан) «сожалеть, передумать, раздумать».
Перечисленные выше 14 групп определяют лишь фон, общую канву разнообразного употребления адыгизмов в карачаево-балкарском языке. особый интерес представляет наличие глаголов в этой группе: как известно, обычно глаголы реже заимствуются. Проникновение их в карачаево-балкарскую лексику свидетельствует о сложном характере взаимодействия кабардино-черкесского и карачаево-балкарского языков.
карачаево-балкарский язык в процессе контактов с кабардино-черкесским выступает часто в качестве хранилища для ряда исчезнувших в кабардинском слов, относящихся хронологически к более раннему этапу контактирования. Как пример можно привести слово мишеген / мижеген «(мышиная) норка со съестными запасами, собранными мышью в нору», «запасы, богатство» (из каб. мыщэ «медведь» и гуэн «закром, хранилище»), гула «тупоумный, глупый» (слово гулэ, по-видимому, самостоятельно употреблялось кабардинцами в прошлом, на это указывает его наличие в составе сложного слова хьэгулэ «неотесанный, неуклюжий») и др.
особого внимания заслуживает тот факт, что многие адыгские слова проникли в карачаево-балкарский язык и при наличии собственных номинативных единиц, например: ал бота - гепхин «передник, фартук», бийче - гоша «княгиня», тутушуучу - гежеф «борец», гюл - гокка «цветок», кели - гюх «ступа, ступка», тауукъ орун - гедеш «курятник», гедигин - жыгыра «укроп», жыйрыкъ -бехция «платье женское», къазанчы - шапа «повар» и др. Этот процесс не следует рассматривать как простое использование синонимической лексемы из контактирующего языка. Речь, с одной стороны, идет о пополнении синонимического ряда не только за счет исконной лексики, но и на основе заимствованной, что показывает особенности протекания нормализационных процессов в области лексики карачаево-балкарского языка, когда происходит разделение семантического поля между адыгизмами и исконными единицами, например, кбалк. къазанчы (от къазан «котел, казан») означает только «повар, кашевар», а заимствованное из кабардинского шапа «повар; тот, кто ведает провизией» « чело-
век, обслуживающий застолье», приобретает за пределами специальной терминологии пейоративное значение «слуга, прислуга, человек», хотя в кабардинском пщаф1э означает только «повар».
в карачаево-балкарском языке встречается и ряд синонимов целиком состоящие из адыгских заимствований, например: ген - дуу «сапетка», гоша - гошанса «княгиня, госпожа», геш - къашбакъ «навес».
Кроме того, адыгизмы вызывают сдвиги и в семантической системе, например, пополняя не только синонимические , но и омонимические ряды в карачаево-балкарскомя языке: бау «веревка, шнур, жгут» - бау «сарай, хлев», габу «мох» - габу «перхоть», гюх «журавль (у колодца)» - гюх «ступа», къош «шалаш, кош» - къош «поросль, отросток», хар «каждый» - хар «кружево», ген «кожа» - ген «сапетка».
Интерес представляет случай, когда один омонимический ряд в карачаево-балкарском полностью заимствован из кабардино-черкесского языка, например, кабардино-черкесск. джабэгъу «копье, пика» и джабэгъу «эмфизематозный карбункул». Заимствование целого омонимического ряда явилось серьезным препятствием на пути их возможных фонетических трансформаций в карачаево-балкарском языке. К этому же ряду примеров можно отнести лексемы гебох «штык, копье» - гебох «сибирская язва».
Наблюдаются и примеры иного порядка, адыгские слова (которые не были омонимами в каб.-черк. языке) в результате фонетического изменения в карачаево-балкарском языке приводят иногда к образованию омонимов: хаух «печь» (из каб. хьэку «печь») - хаух «напрокат» (из каб. хьэху «напрокат»).
Некоторые адыгизмы в карачаево-балкарском языке имеют два, три, четыре и более фонетических вариантов (от одной и той же кабардино-черкесской лексемы), например: илбиже, илибиже, ли-бижа, либжа, либже «блюдо из курятины или мяса в белом соусе» (из каб. лыбжьэ), стемей, истеме, истемей, исламей «танец типа лезгинки» (из каб. ислъэмей), гепхин, гефхин, гефгин «фартук, передник» (из каб. к1эпхын), шибиля, шыбыла «молния» (из каб. щыблэ). Их следует рассматривать только в качестве устных реализаций, отражающих различные формы существования языка, а в литературном языке все же существует только одна нормативная реализация лексемы, достаточно близко стоящая к исконной форме и звучанию.
отдельные заимствованные адыгизмы входят в наиболее активный слой лексики карачаево-балкарского языка: гузаба «хлопоты, волнение, тревога», мыдах «грустный, скорбный, унылый», на-ртюх «кукуруза», быхы «морковь», шуех/ шох «друг, приятель» и т.п.; другие из активного попали в пассивный пласт (архаизмы, историзмы): мечукъа «вид ружья», шауай «торговец лошадьми», сереже «лыжи», эрежеп «вид ружья», гошанса «богиня, княгиня, госпожа».
Некоторые адыгизмы носят регионально маркированный характер: встречаются только в речи карачаевцев: гин «петрушка, укроп», гюх «большая бревенчатая ступа», буджох «кол, столб», ген «сапетка», хар «тюль, кружево», къапатейна «название хороводного танца»; часть адыгизмов встречается только в речи балкарцев: адакъа «петух» къояжапха «кушанье из сыра, сметаны и муки», гула «глупый, тупоумный», гурмук «грубый, невежливый», геш «сарай» и др.
Часть адыгских заимствований в карачаево-балкарском языке носит диалектный характер и известна при этом только ограниченному кругу лиц и не зафиксирована в лексикограифческих источниках: мережия «бузина», къунадес «клоп», тажги «сапед, сапетка для арбы», халех «праздничная трапеза как приношение богу за что-либо» и др.
В зонах тесной языковой интерференции кабардинцев и балкарцев (как Верхняя и Нижняя Жемтала, Аушигер и Кашхатау, Заюково и Гунделен, Лашкута и Жанхотеко, Шалушка и Яникой, Каменномостское и Хабаз или в смешанных поселениях как Кенже, Чегем, Вольный аул) встречаются специфичные адыгизмы, которые функционирует только в устной речи балкарцев, например: гупмахо апши / гупмауха апши! - приветствия в адрес пирующих (встречается только в устной речи; в основном употребляется балкарцами живущих в селах Кенже, Шалушка, Чегем, Урвань); дауу шит «как дела?» - употребляется в основном в селах, близко расположенных к кабардинским населенным пунктам, и только в устной речи; еблягъа «добро пожаловать»- слово в балкарском не имеет широкого распространения и употребляется только в устной речи; хомура-хомура «потихоньку, понемногу» - употребляется в устной
речи некоторых балкарцев и только когда отвечают на вопрос (приветствие) дауу шит «как дела?». Думается, что можно говорить также о их специфической коммуникативной и стилистической функции: их использование для создания благожелательной коммуникативной атмосферы и их употребление для достижения комического или сатирического эффекта в конкретной речевой ситуации.
Заимствованная адыгская лексика вошла также в такой весьма этноспецифической слой языка, как паремиология: шапа кеп болса, аш татымсыз болур «если поваров много, то еда без вкусная», къатынлыгъа баргъан хаух кийимни кийгенчады «выходить замуж за женатого - все равно, что взять (букв. надеть) чужую одежду напрокат», къонакъы жокъну шоху жокъ «у кого нет гостей, у того нет друзей», тау башында тау болмаз, жангыз терек бау болмаз «над горой горы не бывает, из одного дерева хлев не построить» и др.
Следует также отметить, что адыгизмы активно участвовали в развитии карачаево-балкарской фразеологии. Это связано, в первую очередь, с тем, что основная масса адыгизмов, заимствованных карачаево-балкарским языком, сильно ассимилировалась в его лексической системе, поэтому отдельно взятое адыгское слово функционирует в составе ФЕ, почти не отличаясь по своим качественноколичественным характеристикам от исконных карачаево-балкарских слов. Исходя из этого, мы полагаем, что нельзя создать более или менее полной картины функционирования адыгизмов в карачаево-балкарском языке без освещения их роли в развитии карачаево-балкарских фразеологии. В качестве примеров можно привести следующие ФЕ: ашюгю къапчыкъ (карач.) «грязный; оборванный (о человеке)», ашюгю лахорла «шумные беседы, скандальные, спорные разговоры» (ашюгю лахорла башын арсар этдиле «от шумных бесед он потерял голову»), бастасы болмагъан жерге къалагъын урады (сугъады) «сует (свой) нос куда-либо, во что-либо», гыбы къадалгъанча къадалыргъа «вцепиться как клещ», шибижи къапдырыргъа (или жагъаргъа) «задать перцу» и др.
Адыгские слова входят и в состав карачаево-балкарских эльберов- загадок: Бир иригим барды да, баугъа урдум да, къуиругъу къолумда къалды «был у меня один валух, загнал в хлев, а курдук в руке остался» (отгадка кертме «груша», т.е съел грушу, а черенок остался); тапха башында жарты гыржын «над полкой половина чурека» (отгадка жарты ай «серп луны»).
В следующих загадках нет адыгизмов, но при отгадке планомерно ожидается адыгизм: бир къызым барды да, жылына жети чепкен киеди «есть дочь у меня, так нет одежды, которую она не надевала бы» (отгадка нартюх «кукуруза»), бир егюзюм барт да, тюбюн кюремесенг жатмайды «один бык у меня, под ним если не почистишь - не ложится» (отгадка гыржын «чурек»), минг къоюм суугъа кетди, асхакъ Сюлемен излей кетди «тысячу моих овец вода унесла, хромой Сулейман искать пошел» (отгадка хантус бла чолпу «рисовый суп и половник»).
Как показал наш краткий экскурс в кабардино-черкесские и карачаево-балкарские языковые контакты, адыгизмы в карачаево-балкарском играют существенную роль на всех уровнях языковой системы.
