CC BY
116
СТАТЬИ
Т.Н. Волкова
ЗВУК И ТИШИНА В ПЬЕСЕ ВАДИМА ЛЕВАНОВА «ВЫГЛЯДКИ»
В статье предлагается попытка «честного» прочтения современной пьесы о смерти двух маленьких мальчиков. Рассматривая столкновение взрослого и детского миров, исследователь обнаруживает расхождение кругозоров автора и предполагаемого читателя (зрителя). Если читатель исключает себя из круга взрослых, губящих детей, то автор, напротив, стремится показать его причастность общей вине. Ключевые слова: автор; взрослые; дети; жизнь; кругозор; конфликт; слово; смерть; читатель.
..оба свиделись у господа Бога в небе1.
Среди пьес В. Леванова, посвященных проблеме смерти, особо выделяется маленькое произведение со странным названием «Выглядки» и подзаголовком «диалоги»2. По способу выстраивания отношений между автором и читателем это произведение похоже, пожалуй, на фильмы женской линии Ларса фон Триера и, в особенности, на его «Танцующую в темноте». Небольшой текст и объемный фильм вызывают одну и ту же ответную реакцию: откровенные, ничем ни сдерживаемые слезы. Чем вызвана такая реакция, понять несложно. Намного сложнее разобраться в том, зачем автор подвергает своего читателя таким жестоким испытаниям? Попробуем вступить в диалог с автором, чтобы не пропустить того важного смысла, который он вложил в диалог своих маленьких страдающих героев.
Название пьесы Вадима Леванова откровенно провокативно. Оно представляет собой отсылку к совсем другому, грубому, слову, исторически связанному с лексемой «блуд»3. Кроме этого значения название имеет и иное. Поскольку слово «выглядки» указывает на глагол «глядеть», его можно соотнести не только с детьми, рожденными в результате блуда, но и с теми, кто выглядывает.
Словесная игра, затеянная автором в самом начале произведения, настраивает читателя на определенный лад, фокусируя его внимание на проблеме слова - звучащего и означающего. Подзаголовок пьесы развивает заявленную тему. Уточнение «диалог», несколько избыточное в драматическом произведении, сплошь состоящем из разнообразных диалогов.
- -также содержит указание на слово-логос4. Актуализирует оно и другую проблему - носителя слова и его точки зрения. Диалог предполагает двух участников, а значит две разные пространственно-временные и ценностные позиции.
Афиша, в которой автор обозначает имена и возраст своих героев, существенно корректирует «горизонт ожидания» читателя. Участниками диалога оказываются два маленьких мальчика - пяти с половиной и четырех с половиной лет. Теперь становится понятно, что автор использует провокационное название не просто для того, чтобы затеять игру с читателем. Провокационное название нужно ему для того, чтобы обозначить магистральное противоречие детского и взрослого, о котором и пойдет речь в произведении. Столкновение «двух правд»5, однако, будет происходить не во внешнем мире, а внутри сознания маленьких героев. Именно об этом говорит название пьесы: «выглядки» - взрослое слово, по-особому понятое и произнесенное ребенком.
Основной текст пьесы В. Леванова состоит из диалогов двух детей, нескольких небольших комментариев автора об особенностях произнесения отдельных фраз и заключительных слов, субъект речи которых не назван. Никаких взрослых персонажей, а также атрибутов взрослого мира (локусы, вещи) здесь нет. Тем не менее, взрослые ощутимо присутствуют в произведении.
Взрослый мир появляется в пьесе, прежде всего, в виде слов. Эти слова называют взрослых людей или реалии большого внешнего мира. Ряд слов-номинаций свидетельствует об узости круга общения мальчиков. Братья вспоминают собственную мать, ее сожителей и нескольких почти посторонних женщин. Другие дети, близкие родственники, друзья родителей - обычные персонажи жизни ребенка - не попадают в кругозор маленьких героев.
Обращает на себя внимание и сам выбор слов для обозначения того или иного взрослого человека. Всех незнакомых или малознакомых людей мальчики называют, в основном, полугрубыми словами, указывающими на пол и возраст: тетка, бабка, дядьки. Более «близкие» им сожители матери имеют имя. Эго дядя Слава и дядя Коля. Отец фигурирует в речи Никиты -старшего из братьев - как «мой папка», «твой папка» и «никакой папка» («бабка говорила, что у нас никакого папки нету» [4]). Самый же важный для ребенка взрослый человек - мать - вспоминается детьми исключительно как «она».
Слова, при помощи которых мальчики называют взрослых, указывают на степень близости и понятности этих людей героям. Используя общую грамматическую форму для обозначения посторонних мужчин и женщин.
<П>
с одной стороны, и родного отца, с другой, дети утверждают их тождество. Для Никиты в равной мере чужды и непостижимы «тетка какая-то в гробе», «мой папка», который умер, и «твой папка», которого посадили «в тюрьме». Употребление имен собственных, напротив, свидетельствует о том, что братьям слишком хорошо знакомы люди, этими именами обозначенные. Кто такие дядя Слава и дядя Коля, и что от них можно ожидать, Денис и Никита знают очень точно.
Совершенно иную функцию выполняет в детской речи местоимение «она». Эго местоимение демонстрирует значимость названной им персоны, ведь только по отношению к матери мальчики так последовательно и настойчиво употребляют его. Кроме того, это слово является и признаком постоянного отсутствия матери. Называя даже ушедшую «мамой», обычный ребенок четырех-пяти лет устанавливает свою связь с ней6. Герои пьесы, напротив, такую связь не обнаруживают, а потому вместо слова-заместителя вынужденно употребляют местоимение.
Находясь в предельно замкнутом пространстве, дети вспоминают не только взрослых людей, но и некоторые реалии большого внешнего мира. Слова, связанные с этим миром, можно разделить на три группы: еда, время и пространство. Все три группы слов возникают в очень неожиданных контекстах.
Разговор мальчиков о еде неизменно строится как реконструкция ее названия. Всякий раз, когда заходит речь о каком-то вполне обычном кушанье, братьям приходится долго восстанавливать в памяти его словесный образ. Как называется «такая круглая», которую варила она, или «сладкое вкусное такое», или «белое и черное», дети обсуждают очень подробно. Такие рассуждения не могут быть вызваны недоеданием и бедностью. Они возникают в результате постоянного и неизменного голода. Хлеб и картошка настолько редко попадают в мир братьев, что утрачивают в нем свое имя.
Сам внешний большой мир в не меньшей степени экзотичен для мальчиков, чем еда, приносимая оттуда. Земля, в которую «зарыли тетеньку», и тюрьма, где «папку посадили», осмысливаются героями как нечто странное и непонятное, находящееся за границами возможного. Происходит же это потому, что земля и тюрьма знакомы детям исключительно как слова. Реалии, стоящие за звуковыми оболочками, совершенно неизвестны героям. Пытаясь осмыслить экзотические слова, братья опираются на собственные знания и превращают тюрьму из места, куда садят, в место, где сидят, как в комнате.
Другие реалии заоконного взрослого мира - двор, парк и карусель -напротив, известны детям по личному опыту. Однако встреча с ними со-
стоялась настолько давно, что и они утратили свою реальность. Двор, парк и карусель обитают в памяти героев и связываются в их сознании не с пространственными перемещениями, а с атрибутами времени - снегом (зима) и летом.
Предельно ограниченные в пространстве мальчики оказываются запертыми и во времени. В отличие от обычных детей, настоящее которых неразрывно связано с только что случившимся прошлым и близким будущим7, братья имеют только настоящее: их прошлое давно завершилось, а будущее уже никогда не настанет. Такая ситуация не может не провоцировать героев на рассуждения о смерти. Подобно старикам, вплотную подошедшим к границе с вечностью, братья невольно возвращаются к этой невеселой теме.
Интерес к взрослой проблеме смерти достаточно естественен для ребенка. Маленький человек периодически задает своим родителям вопросы о чужой смерти, о том, умрет ли он сам, когда будет уже старым человеком, и что с ним случится после смерти8. Все эти вопросы интересуют и героев пьесы, однако, подход мальчиков к их решению отличается от привычного.
Тема смерти возникает в речи Никиты, который приводит «нехорошие слова» матери: «Чтоб вы сдохли! Чтоб вы сдохли» [2]. Воспоминания об этих словах вызывают у его младшего брата несколько неожиданную реакцию: Дениса обижает не само пожелание смерти, высказанное самым близким и дорогим человеком, а его несправедливость. «Зачем она так говорит?... Почему?... Мы же ничего не говорим. Не просим же» [2], - удивляется мальчик, утверждая закономерность такого пожелания в случае, если он будет просить у матери еду. Сходным образом реагируют герои и на другие слова: «Сукины дети. Выглядки. Утопить вас как щенков» [3]. Страх у детей вызывает не сама угроза, а побои, ее сопровождающие.
Воспринимая пожелания смерти как нечто достаточно естественное, братья обнаруживают полное непонимание того, чем же является для человека эта самая смерть. Пытаясь объяснить своему младшему брату такой странный феномен, Никита опирается на четкий визуальный образ, всплывающий в его памяти. Когда-то он вместе с братом наблюдал из окна картину похорон, в которой присутствовали тело, гроб и музыканты с трубами. Что было дальше, Никита по опыту не знает, но дает вполне уверенный комментарий, услышанный скорее всего от кого-то из взрослых: «Ее зароют потом в землю» [3]. Этим знания мальчика о смерти и ограничиваются. На вопрос Дениса «Как это - умрешь?» он отвечает уже совсем туманно: «Будешь мертвый. И все» [5].
В диалогах героев о смерти обращает на себя внимание быстрота подбора слов, с ней связанных. Ни в одном из разговоров братья не обна-
<П>
руживают каких бы то ни было затруднений: слово «гроб» явно более привычно для слуха детей, чем слово «хлеб», которое они вспоминают очень долго. Показательно и само распределение ролей. Никита и в этом случае берет на себя партию взрослого. Он уверенно и обстоятельно объясняет своему «малышу» то, что самому ему совершенно не понятно.
Взрослый мир проникает в детское пространство пьесы Вадима Леванова не только в качестве слов и реалий. Он попадает туда и как событие: два ребенка четырех и пяти лет переживают смерть - естественный финал жизни взрослого человека. Событие собственной смерти не входит в кругозор детей. Нельзя, однако, утверждать, что оно изображено автором исключительно извне.
Смерть детей показана в пьесе как соотношение звука и его отсутствия. Эго соотношение зафиксировано в композиции произведения: диалог детей разделен на фрагменты, которые отделены друг от друга паузами. В построении текста пьесы действуют еще две закономерности. Во-первых, длинные «речевые» периоды укорачиваются, превращаясь к концу в очень короткие. Во-вторых, временной промежуток между ними автор называет тремя разными словами: «пауза», «молчание» и «тишина».
Три слова, обозначающие отсутствие звука в пьесе Вадима Леванова, указывают на три этапа на пути детей от жизни к смерти. Авторская ремарка «пауза» свидетельствует о перерыве в разговоре детей. Такой перерыв необходим героям, ведь голодные, обессиленные мальчики устают от процесса говорения и нуждаются в отдыхе. Слово «молчание» фиксирует уже не усталость героя, а невозможность реагировать. В ответ на свой вопрос Никита «слышит» «молчание» брата, которое означает его смерть. Совсем другой смысл несет в себе ремарка «тишина». Она ставит заключительную точку в диалоге детей. Продолжения разговора в тишине быть уже не может: оба участника диалога мертвы.
Внешнюю точку зрения на смерть героев автор компенсирует в пьесе их внутренней точкой зрения. При этом он использует одну из психологических особенностей ребенка - сращенность его сознания с речью9. Не имея еще «внутренней речи», маленький человек собственные глубочайшие переживания передает при помощи произносимого вслух слова. Такая особенность присуща, разумеется, и героям пьесы. Никита и Денис называют все то, что открывается их внутреннему взору на границе между жизнью и смертью, словами. Эти слова становятся для постороннего наблюдателя своеобразной точкой входа во внутренний мир героев. Услышанные, они провоцируют воссоздание визуального образа, стоящего за ними. Благодаря этим словам наблюдатель и слушатель точно знает, что
- -умирающие дети «видят» и «ощущают» не одно и то же. Денис наблюдает снег, а Никита - карусель, отца и мать.
Смерть детей в финале пьесы, безусловно, означает перевес в конфликте взрослой стороны. Следует обратить, однако, внимание на то, что произведение на этом не заканчивается. Авторская ремарка «тишина», указывающая на смерть одного мира и «победу» другого, не является финальной. Завершают пьесу Вадима Леванова совсем другие слова: «Пусть дети приходят ко мне, не препятствуйте им, ибо таким, как они, принадлежит Царствие Божие».
Звучащие в финале слова не могут принадлежать ни героям, ни драматическому автору. Последний не выступает здесь в качестве субъекта речи прежде всего потому, что тот, кто говорит о детях, ставит знак равенства между собой и Царствием Божиим. Кроме того, автор намеренно использует для заключительных слов специальный шрифт, противопоставляя его шрифту собственных ремарок. Неожиданное появление звучащих ниоткуда слов в финале пьесы нуждается, очевидно, в специальных объяснениях.
Финальные слова представляют собой неточную цитату из поучения Христа, обращенного к ученикам, которые не позволяли людям подносить к Учителю своих детей (Мф. 19:14). Попадая в контекст пьесы, эти слова приобретают совершенно иной смысл, ведь в Евангелии речь шла о живых детях и о препятствиях, чинимых учениками. Поскольку в пьесе никаких учеников нет, и дети находятся уже за границей жизни, можно утверждать, что евангельские слова обращены здесь к самому читателю (зрителю) и что смысл их направлен на событие смерти. В этой связи следует обратить внимание на звуковой и графический ряды ассоциаций, связанные со словами Христа. Произнесенные, они становятся участниками борьбы звука и тишины, выделенные же графически, они попадают в ряд слов, маркированных в пьесе специальным шрифтом, и противопоставляются всем другим словам произведения.
Кроме финального высказывания, специальным шрифтом в пьесе Вадима Леванова выделены еще несколько слов: «она», «белое», «черное», «хлеб», «ржаной», «карусель», «мороженое», «снег», «лето», «мама». Нетрудно обнаружить в этом ряду значимые для детей ценности, которые образуют оппозиционные пары. «Белое» и «черное», «хлеб» и «ржаной», «снег» и «лето», «карусель» и «мороженое», «она» и «мама» - представляют собой базовые понятия, при помощи которых герои осваивают доступные им цвет, вкус, температуру, форму и душевную атмосферу. Интересно, что одни и те же слова имеют в разных контекстах пьесы разный графический облик («белый» и «снег»). Есть в произведении и группа очень
важных для детей слов, которые никак не выделены в тексте (например, «картошка»).
Все вышесказанное означает, по-видимому, следующее: графически маркированные слова указывают на присутствие в сюжете произведения третьей силы. Та самая безличная инстанция, которая со всей очевидностью обнаруживает себя в финале пьесы, находится рядом с героями и в начале: она участливо наблюдает за тем, что происходит с детьми.
Другой - звуковой - ряд ассоциаций позволяет рассматривать финальные слова пьесы Вадима Леванова как продолжение борьбы жизни и смерти. В таком контексте они означают утверждение жизни, ведь тишина прерывается звучащим в полный голос словом. Это рождающееся из тишины Слово Христа выполняет в произведении очень важную задачу: оно переводит изображенные события в план вечности. Появление «благой вести» о Царствии Божием недвусмысленно указывает на то, что происходящее не исчерпывается наличным. Страшная картина умирания двух маленьких мальчиков, за которой обнаруживается жестокое столкновение детского мира со взрослым - всего лишь наличное бытие. Параллельно с ним и внутри него разворачиваются самые настоящие евангельские события - воплощение, смерть и возрождение Слова10.
В самом деле, на присутствие или воплощенность Слова в мире как раз и указывают графически маркированные слова. Воспоминания о реалиях, стоящих за ними, и воссоздание их звукового «тела» связаны у детей с переживанием подлинного счастья, с ощущением «полноты бытия». Исключение из этого правила составляет местоимение «она». Являясь относительно самостоятельным, оно только в финале вытесняется подлинным «мама». Такое вытеснение несет с собой смерть, потому что обретение мамы в жизни абсолютно невозможно.
Жизнь Слова, которую поддерживают дети, вспоминая и восстанавливая названия хлеба, снега и карусели, обрывается вместе с их жизнью. Но если дети, завершая свой путь, попадают в «Царствие Божие», то Слово возрождается из тишины того же самого мира. Дети за границей смерти оказываются недоступными для слуха и зрения читателя. Слово же, напротив, обретает особенно отчетливый звуковой и графический облик.
Обращаясь напрямую к тому, кто здесь еще способен слышать и видеть, Слово Христа несет две «вести». Первая - «благая весть» - заключается в том, что страдания детей не бессмысленны и что смерть не является завершением их жизни. Другая «весть» касается взрослого мира. Слова «не препятствуйте им, ибо им принадлежит Царствие Божие» означают не только утверждение необходимости смирения перед несправедливой смертью детей, но и отказ всем остальным в возможности обретения этого «Царствия».
Как видим, вопрос, сформулированный в начале статьи, приобретает теперь несколько иное звучание. Первоначальная задача выяснить, почему автор заставляет своего читателя страдать, наблюдая мученическую смерть маленьких героев, осложняется тем обстоятельством, что он к тому же существенно ограничивает его права. Есть и еще один момент, который следует учесть, возвращаясь к поставленному вопросу: автор изображает судьбу Никиты и Дениса на фоне судеб бедных детей, описанных Ф.М. Достоевским («Мальчик у Христа на елке») и Г.Х. Андерсеном («Девочка со спичками»), и, следовательно, обнаруживает повторяемость страшных событий11.
Заключение, которое можно сделать в итоге, таково. Читатель, страстно бунтующий против несправедливости жизни и смерти двух мальчиков, наивно исключает себя из того взрослого мира, который заживо хоронит своих детей. Он полагает, что источник страданий героев - их мать и ее сожители. Совершенно иная картина открывается автору. Он видит причину гибели детей не в конкретной персоне (мать-блудница), а в устройстве взрослого мира в целом. Занимаясь век за веком важными делами, взрослые не делают самого главного: они не обеспечивают непрерывной связи двух миров. Такая связь не только исключает саму возможность гибели детского мира, но и обеспечивает жизнеспособность мира взрослых. Вне ее взрослые становятся живыми мертвецами, возрождение которых в «Царствие Божием» просто невозможно12.
Итак, диалог, который ведет автор со своим читателем в пьесе Вадима Леванова, должен привести последнего к весьма неожиданному заключению13. Причиной страшной смерти двух мальчиков является не кто иной, как он сам - читатель. Эго он создает такие законы, которые оказываются губительными для детей. Читатель понимает, что оплакивая судьбу литературных персонажей, он на самом деле оплакивает себя, свою собственную нефизическую смерть, страшнее которой и быть ничего не может.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 12. М., 1982. С. 462.
Dostoevskij FM. Sobranie sochinenij: V 12 t. T. 12. М., 1982. S. 462.
2 Здесь и далее мы будем опираться на электронный вариант текста пьесы: Леванов В. Выглядки // Театральная библиотека Сергея Ефимова. URL: http://www.theatre-library.ru/ authors/1/levanov (дата обращения 18.04.2012). Страницы указываются после цитат.
Levanov V. Vygljadki // Teatral'naja biblioteka Sergeja Efimova. URL: http://www.theatre-library.ru/authors/l/levanov (data obraschenija 18.04.2012). Stranicy ukazyvajutsja posle citat.
3 См. значение слова «блуд» в словарях: Фармер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. и доп. О.Н. Трубачева, под ред. Б.А. Ларина. Т. 1. М., 1986. С. 54; Толковый
словарь живого великорусского языка Владимира Даля: Т. 1. А-3 / Под ред. А.И. Бодуэна Куртене. СПб.; М., 1903. С. 244.
Farmer М. Jetimologicheskij slovar’russkogo jazyka/ Per. i dop. O.N. Trubacheva, pod red.
B.A. Larina. T. 1. M., 1986. S. 54; Tolkovyj slovar’zhivogo velikorusskogo jazyka Vladimira Dalja: T. 1. A-Z / Pod red. A.I. Bodujena Kurtene. SPb.; M., 1903. S. 244.
4 Кравченко Э.Я. Диалог I ! Поэтика: Словарь актуальных терминов и понятий / [Гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко]. М., 2008. С. 56-57.
Kravchenko JeJa. Dialog//Pojetika: Slovar’aktual’nyhterminov iponjatij / [Gl. nauch. red. N.D. Tamarchenko]. М., 2008. S. 56-57.
5 О природе драматического конфликта см.: Теория литературы: В 2 т. / Под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 1. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. М., 2007.
C. 287.
Teorija literatury: V 2 t. / Pod red. N.D. Tamarchenko. T. 1. Teorija hudozhestvennogo diskursa. Teoreticheskaja pojetika. М., 2007. S. 287.
6 Ср.: «Постоянство присутствия матери, точность понимания ею нужд младенца и скорость отклика на них, теплота отношения к ребенку, многообразие телесного и словесного общения с матерью имеют очень важный смысл для всей его будущей жизни». Осорина М.В. Секретный мир детей в пространстве мира взрослых. СПб., 2004. С. 14.
OsorinaM.V. Sekretnyj mir detej v prostranstve mira vzroslyh. SPb., 2004. S. 14.
7 Ср.: Мухина B.C. Психологическое время личности // Мухина B.C. Таинство детства: В 2 т. Т. 2. Екатеринбург, 2005. С. 399-401.
Muhina VS. Psihologicheskoe vremja lichnosti // Muhina V.S. Tainstvo detstva: V 2 t. T. 2. Ekaterinburg, 2005. S. 399-401.
8 Чуковский К.И. Дети о смерти // Чуковский К.И. Стихи и сказки. От двух до пяти. М., 2003. С. 411—420.
Chukovskij K.I. Deti o smerti // Chukovskij K.I. Stihi i skazki. Ot dvuh do pjati. М., 2003. S. 411—420.
9 См. об этом: Выготский Jl.С. Мышление и речь // Выготский JI.C. Психология. М., 2000. С. 476^188.
VygotskijL.S. Myshlenie i rech’//Vygotskij L.S. Psihologija. M., 2000. S. 476-488.
10 Ср.: Тамарченко Н.Д. Русский роман и проблема теодицеи // Slavia orientalis. 1994. №3. C. 311-324.
Tamarchenko N.D. Russkij roman i problema teodicei // Slavia orientalis. 1994. № 3. S. 311-324.
11 Образы умирающих от голода мальчиков и нерадивой матери, мотивы нищеты, пьянства и жестокости взрослых в сочетании со словами Христа о Царствии Божием отсылают к названному произведению Ф.М. Достоевского, которое, в свою очередь, связано с традицией святочного рассказа и сказкой Г.Х. Андерсена «Девочка со спичками».
12 Ср. с пониманием живого и мертвого у М.К. Мамардашвили. См. об этом, например: Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути: М. Пруст «В поисках утраченного времени». СПб., 1997.
Mamardashvili М.K. Psihologicheskaja topologija puti: М. Prust «V poiskah utrachennogo vremeni». SPb., 1997.
13 О «неприятных открытиях», которые приходится делать читателям художественных произведений, см.: Левин В. Что случилось с «Косточкой» // Левин В. Когда маленький школьник становится большим читателем. М., 1994.
Levin V. Chto sluchilos’ s «Kostochkoj» // Levin V. Kogda malen’kij shkol’nik stanovitsja bol’shim chitatelem. M., 1994.
