CC BY
61
знатная калмыцкая семья в XVIII - начале XX века
ЕВ. Дорджиева
В Российской империи разные социальные слои сформировали свой тип семьи, соответствовавший свойственным им социальным функциям и укладу хозяйственной жизни. В среде традиционной элиты кочевых инородцев, вошедших в состав империи, семейно-брачные отношения имели большое значение. Их изучению были посвящены работы С.М. Аб-рамзона, К.Д. Басаева, С. И. Вайн-штейна, Н.А. Кислякова, Г.Е. Маркова, Л.П. Потапова, Д.Д. Шалхакова, А. М. Хазанова, Ф. Бессака, Б. Кожему-ратова, Л. Крадера [1].
В настоящей статье мы обратимся к истории такой микроэтносоциальной единицы, как знатная калмыцкая семья. Калмыки — потомки ойратов — в конце XVI в. перекочевали в пределы России, где в XVII в. освоили степные пространства к северу от Каспия. Миграция кочевников актуализировала проблему адаптации их культурной традиции в пространстве Российской империи. Важную роль в воспроизводстве этноса, межпоколенной трансмиссии этнических свойств сыграла семья. Актуальность избранной темы связана со сформировавшейся в современном обществе потребностью в восстановлении семейных традиций и прерванных связей между поколениями.
Объект нашего исследования — нойоны, владельцы улусов (подвластных людей, составлявших их домен), традиционная элита калмыков. Тема семейно-брачных отношений высшей привилегированной группы кочевников довольно обширна. Мы остановимся на таких аспектах, как количес-
твенные характеристики знатной калмыцкой семьи, специфика брачного поведения, особенности семейно-иму-щественных отношений. Источниками исследования являлись этнографические материалы и архивные документы личного происхождения, обработанные математическими и традиционными методами генеалогического поиска.
Калмыки не могли вступать в брак с женщиной из своего этнополитичес-кого объединения [2, 34]. Этот обычай, затрудняющий генеалогический поиск, объясняет сложность определения родственных связей нойонов. Так, тетка Чакдорчжаба Джизага, состоявшая в браке с его дядей Джамсо, позже стала пятой женой нойона, а седьмая жена Даши-Бирюнь ранее состояла в браке с его братом Гунделеком.
В общей сложности нам удалось восстановить сведения о 95 браках нойонов. К сожалению, источники не сохранили достаточно полных данных о сословном происхождении жен нойонов. Так, из записей в таблице «Семья» компьютерной базы данных только 38 содержат сведения о сословной принадлежности жен владельцев:
\ жена муж \ дочери ханов дочери дворян дочери кабардинских князей, татарских мурз дочери нойонов дочери зайсангов дочери простолюдинов
ханы,наместники 2 2 2
нойоны 10 1 2 18 1
Как и следовало ожидать, наиболее распространенной моделью была брачная партия (37 браков), в рамках кото-
рой жених и невеста оказывались из одной и той же социальной среды. В XVIII в. нередким явлением у калмыцкой элиты было содержание наложниц. Практика показывает, что нойоны признавали детей, рожденных от наложниц. Так, Чакдорчжаб имел наложницу, которая родила ему старшего сына Бату. Причем Бату, по сообщению В. М. Бакунина, «почитался в числе его детей и нойонов» [2]. Он получил наследную долю при разделе улуса Чакдорчжаба. Дербетский владелец Сампил-Норбо также признал свою дочь, рожденную от наложницы по имени Тосуна [3]. Происхождение девушки не смутило князя А. Дондукова, пожелавшего взять ее в жены.
Созданные нами графики позволяют проследить процессы ассимиляции калмыцких родов. Например, на рис. 1 с помощью 2-х графиков показано изменение потомства Хо-Урлюка1 на протяжении почти 300 лет.
3 4 5 6 7 8 Число поколений 9 10 11 12
-♦—Изменение потомства Хо-Урлюка Процент калмыков
Рис. 1. Изменение потомства Хо-Урлюка
Как видим, после 6 колена наблюдается спад численности потомков нойона, который был связан с массовым исходом калмыков в Китай в 1771 г. К сожалению, в источниках XVIII в. сохранилось мало данных об общей людности или количественном составе семьи нойона, являющихся одним из важных показателей при изучении структурно-количественных характеристик семейной ячейки. Затруднения возникли и с определением детской людности. Так, известно, что у
Чакдорчжаба было 12 сыновей. Определить количество дочерей нойона не удалось. Сравнительные материалы свидетельствуют, что людность семьи у кочевников была невелика. Обычно она не включает взрослых представителей больше, чем двух поколений. Такая семья в литературе называется нуклеарной, «простой» или «малой».
По мнению А.М. Хазанова, у кочевников евразийских степей преобладающим типом семьи являлась нук-леарная, состоящая из мужа, жены, их неженатых сыновей и незамужних дочерей. Вариантом такой семьи была патрилокальная (stem-families), в которой один из сыновей, обычно младший, оставался жить с родителями. Он наследовал ту часть имущества, которая оставалась после того, как старшие братья получили долю родительской собственности [4, 230].
Уложение 1640 г. обязывало нойонов выделять своим сыновьям наследство по обычаю. Так, Чакдорчжаб, выполняя это постановление, «до смерти своей взрослых сыновей своих отделил и дал им из улусов своих» [5, 34-35]. Выделенные женатые старшие сыновья образовывали нуклеар-ные семьи. До смерти нойона с ним оставались его малолетние дети, которым он завещал передать надлежащую часть из оставшихся в его владении 4000 кибиток. Оставшуюся долю Чак-дорчжаб требовал «разделить всем по справедливости».
Нередко нойоны производили раздел под давлением сыновей. Так, Басурман-Тайджи в 1761 г. в донесении в Коллегию Иностранных дел писал, что один из его сыновей, Аракба, требует раздела: «раза с три намерен был меня умертвить, о чем по благо-
1 Хо-Урлюк — торгоутский тайша, прикочевавший на Волгу в 1630-х годах. Его потомки во второй половине XVII в. — 1771 г. являлись правителями Калмыцкого ханства.
сти божьей мне приятели объявили, что слыша, с тремя товарищи ушед в самый пресильный дождь к генералу Спицыну, и при нем находился трои сутки». Нойон решил не испытывать судьбу и в сентябре 1761 г. разделил свой улус на шесть частей, выделив каждому из пятерых сыновей долю. При разделе он выдвинул сыновьям условие, чтобы впредь «никому друг от друга ничего не требовать» [6].
Вторым типом семьи являлась большая неразделенная, состоящая из нескольких поколений родственников по прямой нисходящей и боковой линиям. По словам П.С. Палласа, калмыки в конце XVIII в. делились на хото-ны, каждый хотон «собственно значит котел, и так самое слово доказывает артель, которая варит в одном котле» [7, 484]. Слово «хотон», справедливо возражает Д.Д. Шалхаков, означало не «котел», а группу кочевых кибиток [8, 35]. По свидетельству И.А. Житец-кого, в XIX в. семью нойона составляли несколько кибиток, состоящих в разных степенях родства. Отдельная кибитка не стояла особняком. Едва создавшись в результате брака, кибитка сразу же примыкала к хотону отца мужа. Являясь отдельной бытовой единицей, в хозяйственном отношении она была составной частью хозяйства отца, братьев, а иногда дяди и племянника мужа. Кибитка отца, старшего брата или дяди мужа являлась средоточием всех кибиток семьи. В богатых семьях отдельная кибитка служила кухней, где женщины готовили пищу для всех кибиток семьи и куда собирались на трапезу все члены семьи.
Главной экономической характеристикой большой семьи была совместность производства, потребления и наличие общей собственности, находящейся в распоряжении главы семьи. А.М. Хазанов заметил: «особен-
ностью семьи кочевников является то, что чаще всего она совпадает с отдельным хозяйством» [4, 228].
Распространенность большой неразделенной семьи в XIX в. подтвердил П. Небольсин: «Если сыновья хозяина переженились и живут своими кибитками (в отличие от которых отцовская кибитка, а если отец умер, то кибитка матери, называется "большой кибиткою"), то все они довольствуются пищею из родительского котла, а в собственных своих помещениях не имеют уж ни съестных припасов, ни очага... жены сыновей занимаются работами в большой же кибитке, и старуха-мать освобождается от всех трудов по хозяйству, которое переходит в главное заведывание старшей снохи. Кибитки сыновей расставляются всегда близь отцовской кибитки; таких кибиток, смотря по семье, может от двух и трех накопиться до десяти и более» [9, 3738]. Это наблюдение свидетельствует, что совместность производства не исключала половозрастного разделения труда, а совместность потребления выражалась в праве каждого члена семьи на долю производственного продукта. Аналогичный пример калмыцкой семьи в середине XIX в. наблюдал И. Бен-тковский в Ставропольской губернии [10, 88-89]. Ф. Леонтович в конце XIX в. писал: «большая кибитка являлась в хотоне средоточием всей жизни» [11, 189,191, 193-196].
По мнению Б. Кожемуратова и Л. Крадера, у кочевников до XX в. существовала большая патриархальная семья [12]. Напротив, С.М. Абрамзон, Н.А. Кисляков, А.М. Хазанов утверждали, что по мере развития кочевого хозяйства большую патриархальную семью сменяет малая. Н.А. Кисляков, У.Э. Эрдниев, Д.Д. Шалхаков считали, что в XIX — начале XX в. у калмыков преобладала малая семья, сохранив-
шая свой патриархальный характер [1]. Под влиянием социокультурного окружения в среде традиционной элиты произошел переход от большой неразделенной семьи к малой. Опубликованные в год интенсивного обо-седления калмыков статистические данные об общей людности семейных ячеек свидетельствуют, что в начале XX в. в улусах преобладали малые семьи [13].
К сожалению, недостаточность источниковой базы не позволяет раскрыть вопрос о половозрастном составе калмыцкой знатной семьи и ее численности в XVIII в. Обычно у калмыков жена была намного моложе мужа. Но известны и другие случаи. К примеру, Дондук-Омбо, вступив в борьбу за ханский титул, решил жениться на вдове своего деда Аюки — Дарма-Бале. В сохранившихся генеалогических таблицах и схемах в знатных семьях фиксировалось лишь мужское поколение. В источниках XVIII в. сохранились редкие косвенные сведения о количестве женщин в семьях нойонов. Трудно изучить уровень смертности, выделить возрастные группы в среде калмыцкой элиты по причине отсутствия метрических книг, мемуаров и других источников личного происхождения XVIII в.
Определение состава калмыцкой знатной семьи с наибольшей долей достоверности возможно с 1861 г., когда были составлены посемейные списки калмыков. Более ранние сведения носят фрагментарный характер. Так, майор Безносиков сообщал, что в Астраханской губернии в 1850 г. насчитывалось 15054 кибитки калмыков или 90324 душ обоего пола, из них в семьях нойонов 27 душ муж. пола и 24 — жен. пола (всего 51 чел.) [14, 98]. П. Небольсин, посетив Хошоутовский улус, в 1852 г. писал: «Нойонов, прина-
длежащих к семье владельца, 5 душ мужского пола и 12 душ женского пола» [9, 19]. В 1861 г. были составлены посемейные списки калмыков, которые в следующем году проверила особая комиссия. Согласно данным главного попечителя калмыцкого народа К.И. Костенкова, количественный состав привилегированных сословных групп был таков [15]:
мужчин женщин
а) нойонов-владельцев и членов их семейств 18 23
б) зайсангов аймачных и безаймачных и членов их семейств 1693 1420
в) духовенства 1452
А всего: 3163 1443
К 1 января 1868 г. в улусах насчитывалось следующее число лиц, принадлежащих к привилегированным сословиям [15, 13]:
мужчин женщин итого
В семействах владельцев-нойонов 22 22 44
В семействах зайсангов аймачных и безаймачных 1861 1435 3296
духовенства 1227 1227
3110 1457 4567
Анализ матримониальной политики показывает, что в XVIII в. преобладающей была модель брачных отношений, в рамках которой повторные браки считались обычным явлением. Так, Чакдорчжаб 8 раз связывал себя брачными узами [2, 33-34]. Случаи многоженства в среде калмыцкой элиты были очень редки. Семейная жизнь калмыков, отметил И. Ульянов, носит характер моногамных браков, хотя закон не запрещает иметь двух и более жен [16, 13]. Э. Островский объяснял причину моногамности кочевников:
«вера калмыков не запрещает многоженства, но местные условия мало благоприятствуют. Вторую жену мало уважают остальные калмыки, тем более — калмычки, даже неохотно посещают ее кибитку и не считают настоящей женой... здесь редко встречается многоженство» [17].
Этнографы отмечали, что брачные союзы калмыков весьма непрочны, и «твердость оных зависит от большего или меньшего постоянства мужей. Бесплодие есть главнейшая из причин, по которой всякий муж может оставить свою жену; а иногда довольно для сего и одного каприза». Оставленные жены выходили замуж за других владельцев. Иногда некоторые из них после нескольких браков вновь соединялись с бывшими мужьями.
Редко инициатором развода выступала женщина. Так, дочь хошоутс-кого нойона Тарба-Церена Балея, прожив два года с мужем Доржи-Раши, оставила его «за непостоянством» [18]. Разделить супругов могли религиозные убеждения. Семен Хошоутов расстался с женой, которая отказалась принять христианскую веру.
Развод обычно производился се-мейно, без участия посторонних лиц. Если же имущественные разногласия супруги не могли разрешить самостоятельно, в спор вмешивались заргу-чеи, как в случае с дербетовским владельцем Галдан-Цереном и его супругой Оджей [19]. Семейные отношения играли важную роль в среде традиционной элиты, отражались не только на сфере семейной, но и общественной жизни. Конфликты во владельческих семьях нередко были причиной затяжных междоусобиц в ханстве в XVIII в. Так, в 1701 г. скандал, разыгравшийся в ханской семье, привел к внутриполитическому кризису в калмыцком обществе.
Источники личного происхождения позволяют судить об имущественных правах и положении женщин в знатной калмыцкой семье, об их участии в управлении улусом, внешнеполитической деятельности. Вступая в брак, женщина признавалась родственницей до тех пор, пока существовала семья. При разводе, смерти мужа женщина, оставшаяся без детей, возвращалась к своим родственникам, утратив связь с родом мужа.
Жены нойонов не имели отдельного имущества. Лишь при разделе семьи, который был связан с выделением доли сыну, женщина получала часть имущества, равную сыновней, но меньшую, чем отцовская. При разводе по взаимному согласию супругов женщина получала все или половину приданого из кибиточного инвентаря и выделенный мужем скот. Если нойон прогонял жену, он обязан был возвратить ей все принесенное приданое. Помимо этого нойон обязан был материально поддерживать бывшую супругу. Так, Аюка содержал кабардинку Абайхан, которая до смерти проживала в астраханских юртах [2, 27]. В случае, если жена оставляла мужа, она утрачивала все имущественные права.
Если жена нойона умирала бездетной, половина приданого возвращалась ее родителям, а другая часть жертвовалась в хурул. Когда супруга нойона умирала, оставив детей, ее приданое поступало в собственность детей и мужа, который в редких случаях мог передать родителям 1/3 кибиточного инвентаря, принесенного женой. Характер внутрисемейных отношений регулировался законом 1640 г. Восемь правил, регулирующих семейно-иму-щественную сферу калмыков, выделены П. Небольсиным [9, 109].
Согласно обычаям нойоны делили свое имущество между сыновьями по
собственному усмотрению, однако старший сын помимо своей доли должен был получить гаргуй (1/10 имущества). На практике это правило соблюдалось не всегда. Так, дербетс-кий нойон Солом-Доржи, отец Джала, Тундата и Ценден-Доржи, выделил старшему и среднему сыновьям равные доли [20]. Разделы улусов привели к обеднению владельцев. С началом XIX в. обычай делить улус между сыновьями стал исчезать. Улус переходил к старшему сыну. В 1834 г. Положение об управлении калмыцким народом узаконило принцип майората.
По замечанию П. Небольсина, дочери нойонов без братьев получали отцовское наследство, разделенное на равные части. М.М. Батмаев возражал: дочерям нойонов, если у них нет братьев, не выделялись в наследство улусы [21, 155]. Случаи наследования улусов дочерьми нойонов относятся к XVIII в. Багацохуровский и Эркете-невский улусы, принадлежащие бездетному князю А. Дондукову, после его смерти достались вместе со всем владельческим имуществом дочери его брата Ионы [22]. Наследницами хо-шоутовского нойона Теке и его бездетного сына Люрюпа в 1778 г. остались сестры Абла и Цаган-Кюкен [23].
В XIX в. произошли изменения в наследных правах дочерей нойонов, что подтверждает история Очирты, дочери Яндыко-Икицохуровского нойона Церен-Убуши. Суд Зарго лишил Очирту права владения улусом отца на том основании, что лица женского пола по древним калмыцким законам к наследованию и управлению улусами не допускаются [24].
Нестабильным в среде традиционной элиты было положение овдовевшей жены нойона. В условиях частых междоусобиц в первой половине XVIII в., защищая интересы малолетних детей, она должна была искать
покровителя в лице нового мужа. Так поступили, к примеру, Даши-Бирюнь, вдова Гунделека [25], Аба, вдова Ла-бан-Дондука [26]. Конфликты между пасынками и мачехами были распространены в калмыцком обществе, о чем свидетельствуют истории Черен-Норбы, вдовы Лубжи, и Надмит, вдовы владельца Санжи-Убуши, и ее пасынка Церен-Убуши [27].
В среде калмыцкой элиты не существовало практики владения и управления улусом бездетными женщинами. К примеру, в конце XVIII в. бездетная Битюке, чтобы сохранить улус, усыновила Санжи-Убуши, в первой половине XIX в. к этому способу прибегла похоронившая сыновей Надмит. Во второй половине XIX в. не смогла сохранить в своем владении завещанный мужем — сотником астраханского казачьего войска Церен-Убаши Дуга-ровым — Харахусо-Эрдениевский улус его бездетная вдова Бальджир.
Таким образом, изученная практика реализации семейно-брачных правовых норм позволила увидеть многообразие коллизий семейных разделов и брачных союзов калмыцкой элиты. Приведенные материалы красноречиво свидетельствуют об огромном влиянии брака и института наследства на состояние и экономическое положение знатных семей.
На основе описания и анализа содержащейся в привлеченных документах информации о правах родителей и детей на распоряжение общесемейным и личным имуществом, о реальном месте в нем приданого, о влиянии имущественных отношений на этику семейной жизни, положение членов семьи и взаимоотношения между ними можно сделать вывод, что созданный калмыцкими нойонами в XVIII — начале XX в. тип семьи соответствовал свойственным им социальным функциям и укладу хозяйственной жизни.
фундаментальная наука вузам
ЛИТЕРАТУРА
1. Абрамзон С. Киргизы. — Л., 1971; Кисля-ков Н. Очерки по истории семьи и брака у народов Средней Aзии и Казахстана. — Л., 1969; Вайнштейн С. К истории ранних форм семейно-брачных отношений (ойтулааш у тувинцев) // Советская этнография. — 1964. — № 2. — С. 123—12Б; Абрамзон С. К вопросу о патриархальной семье у кочевников Средней Aзии // КСИЭ. — 19Б7. — Т. XXVIII. — С. 28—34; Кожемуратов Б. О некоторых вопросах распада большой семьи у народов, миновавших капиталистическую стадию развития: По материалам республик Средней Aзии и Казахстана / Труды института философии и права Казахской ССР. — Aлма-Aта, 1963. — Т. 8; Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. — Aлматы, 2000; Шалхаков Д.Д. Семья и брак у калмыков (XIX — начало XX в.): Исто-рико-этнографическое исследование. — Элиста, 1982; Bessac F.B. Co-variation between interethnic relation and social organization in Inner Asia // Papers of the Michigan Academy of Science, Arts, and Letters. — 196Б. — Vol. L; Басаева К.Д. Семья и брак и бурят (вторая половина XIX — начало XX века). — Новосибирск, 1980; МарковГ.Е. Кочевники Aзии. Структура хозяйства и общественной организации. — М., 1976; Потапов Л.П. О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевников Средней Aзии и Казахстана // Вопросы истории. — 19Б4. — № 6; Krader L. Social organization of the Mongol-Turkic pastoral Nomad / Indian Univ. Publ., Uralic and Altaic Series. — 1963. — Vol. 20.
2. Бакунин В.М. Описание калмыцких народов, а особливо из них торгоутско-го, и поступков их ханов и владельцев. — Элиста, 199Б. — С. 34.
3. Aрхив внешней политики Российской империи (далее — AKŒF^. — Фонд 119 «Калмыцкие дела» (далее — номер фонда без упоминания названия). Опись. 2. 1763—1770 гг. — Д. 20. — Л. 99.
4. Хазанов А.М. Указ. соч.
Б. Бакунин В.М. Указ. соч. — С. 34—3Б.
6. AbOTR — Ф. 119. — Оп. 2. — 1763— 1770 гг. — Д. 20. — Лл. 146—146 об.
7. Паллас П.С. Путешествия по разным провинциям Российской империи. — СПб., 1778. — Ч. 1.
8. Шалхаков Д.Д. Указ. соч.
9. Небольсин П. Очерки быта калмыков Хошоутовского улуса. — СПб., 1852.
10. Бентковский И.В. Жилище и пища калмыков Большедербетовского улуса// Сборник статистических сведений о Ставропольской губ. — Ставрополь, 1868.
11. Леонтович Ф. К истории права русских инородцев. Калмыцкое право. — Одесса, 1880.
12. Кожемуратов Б. Указ. соч.; Krader L. Op. cit.
13. Калмыцкая область. — Астрахань, 1927. — № 1—2. — С. 77.
14. Военно-статистическое описание Российской империи. — СПб., 1852. — Т. 5. Ч. 5. Астраханская губерния.
15. Материалы статистико-экономическо-го и естественно-исторического обследования Калмыцкой степи Астраханской губернии. — Ч. 1. — С. 10.
16. Ульянов И. Астраханские калмыки, их домашне-религиозный быт и общественные нужды. — СПб., 1910.
17. Островский Э. Письма о калмыках // Этнографический сборник КНИИЯЛИ. — Элиста, 1976. — № 1. — С. 99.
18. АВПРИ. — Ф. 119. — Оп. 1. — 1752 г. — Д. 17. — Лл. 1—2.
19. Там же. — Оп. 2. — 1763—1770 гг. — Д. 20. — Лл. 133—136.
20. АВПРИ. — Ф. 119. — Оп. 1. — 1748 г. — Д. 15. — Лл. 15 об. — 17 об.
21. Батмаев М.М. Калмыки в XVII—XVIII веках. События, люди, быт. — Элиста, 1993.
22. Российский государственный исторический архив древних актов. — Ф. 186 «Ф.А. Бюлер». — Оп. 1. — Д. 136. — Лл. 31—39 об.
23. Национальный архив Республики Калмыкия. — Ф. 33 «Астраханская калмыцкая канцелярия». — Оп. 1. — Д. 24. — Лл. 46—47; Ф. 34 «Калмыцкое правление». — Оп. 1. — Д. 72. — Лл. 4—5.
24. Там же. — Лл. 31—39 об.
25. АВПРИ. — Ф. 119. — Оп. 1. — 1731— 1732 гг. — Д. 27. — Л. 54.
26. Там же. — 1748 г. — Д. 15. — Лл. 8—9 об.
27. Там же. — Лл. 18—19. |
