CC BY
147
6. Аристотель. Риторика // Античные риторики. М., 1978.
7. Зарецкая Е.Н. Риторика: Теория и практика речевой коммуникации. М., 1998. С. 376.
8. Резниченко И.М. Основы судебной речи. Владивосток, 1976. С. 50.
9. Алексеев Н.С., Макарова З.В. Ораторское искусство в суде. Л., 1989. С. 70.
Поступила в редакцию 26.02.2008 г.
Nachemaya S.V. Logic-speech basis of the judicial speech for the defense. The article deals with the logic-language basis of the judicial speech for the defense, considering it as a single complete whole. Stylistic diversity of the speech for the defense in the cultural historical context is researched. Judicial speech is analyzed as one of stylistic varieties of literary language.
Key words: judicial speech, logic, stylistic variety, cultural-historical aspect.
ЖУРНАЛИСТСКИЙ МЕТОД О.И. СЕНКОВСКОГО, РЕДАКТОРА ЖУРНАЛА «БИБЛИОТЕКА ДЛЯ ЧТЕНИЯ»
Ю.И. Табакарь
В статье впервые рассмотрена особая манера создания текста, присущая О.И. Сенковскому. Она осмыслена путем анализа его «литературных масок», а также разбора статей и фельетонов. Современники не раз упрекали Сенковского в «отсутствии всяких мнений» - впервые это «отсутствие» рассмотрено автором как уникальный журналистский метод, направленный на отрицание существующих основ устройства общества. Статья представляет собой новый взгляд на изучение творчества О.И. Сенковского.
Ключевые слова: Сенковский, библиотека для чтения, барон Брамбеус, журналистика, история журналистики.
Наиболее частым определением, применяемым к творчеству О.И. Сенковского, является слово «мистификация». Данный термин1 означает, что автор выступает перед читающей публикой под какой-либо маской. У Сенковского этих «масок» было много, однако особое место среди них занимает «Барон Брамбеус». Этот герой - болтун, враль и мистификатор, великий путешественник. Создание такой личности было одним из путей, выражающих главную идею Сенковского, - отсутствие героя, лица, мнения и, наконец, истины.
Многие из писателей того периода использовали литературные «маски»: Гоголь -Рудый Панько, Пушкин - Белкин, В.Ф. Одоевский - Ириней Модестович Гомозейка, В.И. Даль - Казак Луганский, Н.И. Надеждин -
1 «Литературная мистификация - это текст или фрагмент текста, автор которого приписывает его создание подставному лицу, реальному или вымышленному... Главным отличием литературной мистификации от обычного текста является создание образа автора, в воображаемых границах психического, социального и языкового мира которого возникает произведение» [1].
Никодим Аристархович Надоумко, «студент из простых». Именно поэтому пристрастие Сенковского к литературным «маскам» не было чем-то удивительным.
Жена Сенковского вспоминала, что «Барон Брамбеус» своим появлением обязан лубочной книжке «История о храбром рыцаре Франциле Венециане и прекрасной королеве Ренцивене», где фигурировали король Брам-беус и королева Брамбилла. Подпись «Брам-беус» в дальнейшем четко разграничивала написанную Сенковским «серьезную» литературу и критику и литературу лубочную, «низовую». «Характер Брамбеуса, болтуна, враля и мистификатора, совпадает с характером Мюнхгаузена» [2]. Сенковский сразу несколько абстрагируется от этого персонажа и называет Брамбеуса своим приятелем -чтобы не спутали.
Черты характера Барона и его «личная» биография четко выразились в романе «Фантастические путешествия Барона Брамбеуса» (1833). Здесь он выступает от первого лица, и его образ мыслей, фантазия, остроумие и образованность путешественника становятся
интересны публике. «Я посетил четыре части света, объехал вокруг всю землю»... [3].
«Маски» были не просто художественным приемом, как у многих современных ему авторов, но демонстрацией отсутствия авторской позиции. «Литературные маски» стали значимой частью особого журналистского метода О.И. Сенковского, одним из путей, выражающих его главную идею, - отсутствие героя, лица, отсутствие истины как таковой.
Итак, журналистский метод Сенковского зародился в брамбеусовской сатирической прозе 1830-х гг. и нашел свое самое яркое выражение позже - в журнале «Библиотека для чтения». Этот необычайный по своей природе метод можно охарактеризовать двумя словами: «отсутствие» и «отрицание».
Как молодежь отрицает устаревшие порядки, так и в словесности отрицание является неизбежной реакцией на устаревающие явления, как то: романтизм и классицизм как литературные направления, регрессивное устройство государства и общества. У Сен-ковского отрицание достигло своей абсолютной точки и превратилось в итоге в отсутствие.
«Отсутствие» также является философской категорией, и в данном тексте будет рассматриваться, в первую очередь, как абсолютное «ничто», как простое правило вычитания: равнозначные величины отрицают друг друга, обеспечивая тем самым отсутствие чего-либо.
Рассмотрим особенности журналистского метода Сенковского на примере повести «Ученое путешествие на Медвежий остров», вошедшей в состав «Фантастических путешествий Барона Брамбеуса» (1833). Эта повесть формально выполнена в жанре «научной» повести, однако лишь формально, поскольку вся она подчинена развенчанию этой научности.
Брамбеус и его приятель доктор Шпурц-манн (биолог и палеонтолог) отправляются на Медвежий остров искать останки мамонтов, считая, что Сибирь до потопа была тропической областью. Путешественники находят пещеру «Писаная комната», где «ученик Шампольона» Брамбеус принимается за расшифровку настенных «иероглифов». Его метод расшифровки таков: «. нет ничего легче, чем читать иероглифы: где не выходит
смысла по буквам, там должно толковать их метафорически» [3, c. 89] - проще говоря, додумать. Читатель, таким образом, предупрежден сразу: не стоит верить Брамбеусу на слово, а вот Шпурцманн верит вполне, ибо не шутя настроен на революционные научные открытия.
Барон переводит удивительный текст. Так начинается внутренняя повесть (собственно, перевод наскальных иероглифов). Действие разворачивается в государстве Ба-рабия. Я-рассказчик является пародией на романтического героя: из типичных ситуаций романтизма (возможность дуэли, романтическая встреча) Брамбеус его выводит с помощью снижения стиля. Перед читателем открывается картина катастрофы: на Бара-бию обрушивается комета, вызвавшая Вселенский потоп. Люди бегут на острова. Герой и его любимая жена оказываются на острове и видят гибель цивилизации, записывая всю историю на стенах «Писаной комнаты» в ожидании смерти.
Расшифровав «иероглифы», Брамбеус счастлив, а Шпурцманн уже чувствует себя первым ученым в мире. Однако вскоре выясняется, что все эти иероглифы не что иное, как кристаллизировавшиеся сталагмиты редкой формы.
Данная повесть наглядно иллюстрирует уникальный журналистский метод Сенков-ского.
Во-первых, вырисовываются две основные темы: антинаучность и антиромантизм. С самого начала образы ученых носят подчеркнуто комичный характер. Барон знает иероглифы, которых нет, и с помощью своего уникального «знания» находит «факты», которых нет. Шпурцманн не отстает: ищет в Сибири кости мамонтов и «находит» их. Астроном, случайно угадавший падение кометы, уже чувствует себя частью мировой истории. Все это лишь насмешка над наукой.
Второй темой в творчестве Сенковского можно смело назвать антиромантизм. Общество Барабии, несмотря на умело созданный Сенковским восточный колорит, поразительно похоже на светское общество первой трети XIX в. Главный герой внутренней повести лишен романтических черт. Например, «ничтожное действие страждущего насморком носа человеческого» мгновенно снимает с эпизода свидания влюбленных налет роман-
тизма; вместо того, чтобы вызвать обидчика на дуэль, герой смеется. Более того, в пещере на руках я-рассказчика умирает жена, но пафос повествования сменяется пародией: «Я осыпал ее тело страстными поцелуями... Вдруг почувствовал я в себе жгучий припадок голода и в остервенении запустил алчные зубы в белое, мягкое тело.» [3, c. 13Q]. Жестокая насмешка над романтизмом: все привычные каноны осмеяны и переосмыслены. Все эпизоды, которые могли бы вызвать у читателя сопереживание и слезы, превращены в смех.
Тексты Сенковского уникальны и тем, что в них всегда присутствует «двойное дно». Еще это можно назвать приемом парности. В тексте всего по два: два рассказа в одной повести, в каждом рассказе по два симметричных героя (Брамбеус и Шпурц-манн; Я-рассказчик и Шимшик). Прием парности раскрывает еще одну вещь. Барон проецирует образ Шимшика на Шпурцманна, таким образом, высмеивая его. Одно в другом: Брамбеус, с одной стороны, постоянно попадает в смешные ситуации, но, с другой стороны, он неизменно выступает и «умником», который видит все, что происходит вокруг него, временами это как бы сам автор, помещенный в текст. Смех словно пропускается через фильтры. Это же и обусловливает усиление комического эффекта. У Сенков-ского нет героя, которому можно сопереживать, нет достоверной информации, которой можно поверить. Все каноны отрицаются, а истина как таковая просто отсутствует. Его текст - это большое нагромождение вокруг пустоты, нуля, отсутствия.
Тот же прием Сенковский применил и в «Библиотеке для чтения», первый номер которой вышел в 1834 г. Редактор данного журнала и сегодня представлен в исторической литературе как большой ценитель творчества Н. В. Кукольника - литератора, пользовавшегося большим почетом при дворе.
Однако при детальном изучении критических статей Сенковского на произведения
Н.В. Кукольника в глаза бросается диссонанс: автор постоянно меняет свою точку зрения, постепенно все больше запутывая читателя. Например, в критической статье на драму «Торквато Тассо» [4], Сенковский, произведя драматурга в «юного нашего Гете» [4, c. 14], через несколько абзацев вдруг
объявляет судьбу его творения: «Придет время, что соберется на земле большой круг записных знатоков словесности, целовальников изящного, страшных судей стихов и прозы. Там, в этом кругу, будет читана ваша Фантазия. Ее разругают в пух и прах!..» [4, с. 32-33]. Это и есть Сенковский: двойственность авторского «я», два мнения вместо одного - и ни одного настоящего, полное отрицание.
В следующих номерах «Библиотеки» мы встречаем не менее интересные материалы о Кукольнике и его произведениях. Вот, к примеру, в т. 6 за 1834 г. выходит рецензия на драматическую фантазию Кукольника «Джакобо Санназар». Сенковский поступает по меньшей мере странно: так и не выдвинув четкого, устойчивого суждения о «Торквато Тассо», Сенковский заявляет, что «в Санна-заре нет тех сильных порывов высокого лирического вдохновения, того трескучего пламени..., которыми красуются разные части Торквата Тасса» [5]. И далее редактор в целом разругал драму, говорит о похищенном наслаждении читателя и заканчивает тем, что, тем не менее, поэма хороша. Такой вывод уже никуда не годится, он совершенно не следует из написанного и не представляет собой никакой логической цепочки с разбором произведения.
Читатель не понимает, как ему быть, ведь критик в одной статье говорит прямо противоположные вещи, похвалы перемежает с жесткими, а порой и несколько оскорбительными насмешками. Можно долго гадать, что именно хотел сказать этой противоречивой статьей Сенковский, и пытаться отыскать следы истинного отношения Сенков-ского к Кукольнику. Но суть в другом. Налицо отсутствие четкой авторской позиции, а ведь уникальный прием Сенковского построен именно на этом. Автор рецензии словно сначала читал по иероглифам судьбу Кукольника, но гениальность его оказалась выдумкой живого воображения, вдохновленного кристаллизировавшимися сталагмитами редкой формы.
Вот как реагировали в конце XIX в. на данный феномен журналисты и биографы: «Эпизод с Кукольником особенно характерен. От его драматической фантазии Сенков-ский почему-то пришел в такой восторг, что свою хвалебную рецензию на произведение
«юнаго нашего Гете» он закончил следующим образом: «Я также громко восклицаю: «великий Кукольник!» перед его видением Тасса, как восклицаю: «великий Байрон» перед многими местами творений Байрона». Заметив, однако, что в своем восторге зашел уж слишком далеко, Сенковский не только перестал восхищаться Кукольником, но постарался даже унизить его, обратив все дело в шутку. Через два-три месяца он снял с Кукольника чин Байрона и заявил, что Барон Брамбеус, хваля его, только забавлялся. Критику вздумалось (!), говорит «Библиотека для чтения», стать у окна и бросить венок славы на голову первому прохожему; прохожий, т. е. г. Кукольник, не в меру возгордился, и надобно снять с него венок, данный по капризу, а не по заслуге». Само собой понятно, что говорил о капризе Сенковский только для своего оправдания [б].
Все воспринималось слишком просто: Сенковский капризен, Сенковский сам не знает, как ему реагировать на произведения писателей, потому что он бездарный критик и т. д. Манера редактора «Библиотеки» не была воспринята и осмыслена как прием, именно поэтому столь сложным оказалось восприятие всего творчества этого талантливого писателя и журналиста.
Однако если автор настоящей работы говорит об отсутствии, то возникает вполне закономерный вопрос: а чем же были наполнены произведения Сенковского?
Во-первых, весьма значимое место занимает в творчестве Сенковского Канцелярия. Именно она заправляет всеми сферами человеческой жизни и, в частности, семьей. Данная тема затронута в повести «Вся женская жизнь в нескольких часах»: «.нет сомнения, что когда только захочет он (муж) управлять женою так, как управляют канце-ляриею, он приведет ее если не в отличное счастие, то, по крайней мере, в отличный порядок» [3, c. 3Q9]. Олиньке Р***, только вышедшей из пансиона, родители уже подыскали жениха «со звездой» - начальника отца. Брак воспринимается родителями как хорошая сделка. Олинька, влюбленная в другого, умирает, и для Сенковского ее погребение -повод посмешить читателя: жених на похороны не явился, а родители ехали в карете очень грустные, рассуждая, какая же с ними приключилась неудача по службе. Такая не-
приязнь к нравам света носит некий грибое-довский оттенок. Сенковский высмеивает мир, где нет места трепету, наивности, где нет семьи, а есть чиновничьи интересы, где не живут, а «устраивают жизнь», и он никого не жалеет.
Канцелярию Сенковский включает в тексты повсеместно. Пристальное внимание ей уделено в фельетоне «Большой выход у Сатаны», где описывается сугубо иерархическое устройство ада, где мы встречаем и обер-председателя мятежей, и чертей, делающих доклады и одетых, как и полагается порядочным чиновникам, в мундиры. Карикатура Сенковского всеохватна, понятна и чрезвычайно смешна.
Во-вторых, тексты Сенковского пронизаны восточным колоритом, что неудивительно при ближайшем знакомстве с биографией писателя. Его повести полны ярких красок, заморских имен и названий, люди там обитают в чудесных странах и носят непривычные одежды. Это первый признак произведений Сенковского - поиски сюжетов, непривычных для рядового читателя.
В-третьих, тексты Сенковского населены нечистью. Притом что удивительно, этот «дьявольский мир», образовавшись однажды, переходит из одного произведения в другое. Особенно интересны черти: в изображении Сенковского они описаны сатирически, в народных мотивах, созвучно с представлениями, созданными в лубочных картинках. Сен-ковский не может себе отказать в том, чтобы сравнить черта с чиновником.
Налицо потрясающая мировоззренческая картина. Мир Сенковского-писателя и журналиста предельно пуст, зато в эту безвоздушную среду он помещает в качестве константы канцелярию, чертей во главе с Сатаной и расцвечивает все это маскарадными масками, костюмами из цветных материй и мишурой, восточными сказаниями, специфической лексикой и необычными географическими наименованиями. Таким предстанет перед читателем «Библиотеки для чтения» мир. Но готов ли этот читатель постичь всю глубину и сложность созданного Сенковским бытия?
Остается только выяснить причины удивительной противоречивости текстов. Зачем использовать какие-то приемы, если можно сказать прямо? На мой взгляд, тут есть три
основополагающие причины. 1) Такой прием позволял смеяться над цензурой. За негативные высказывания о Кукольнике закрывались журналы (яркий тому пример - «Московский телеграф» Полевого), однако в «Библиотеке для чтения» ни один цензор не мог дойти до истинного смысла статей, с виду насмешливо-положительных, в глубине -холодных и злых. Плюс на руку Сенковско-му еще и играла его близость к охранительной журналистике (Булгарин, Греч). 2) Соображения коммерческого характера (произведения Кукольника хорошо продавались, что было благоприятно для Книжной лавки Смирдина на Невском проспекте). 3) И, конечно, Сенковский наверняка получал удовольствие от мистификации читателя.
Когда нельзя выразить свободно, когда цензура диктует правила, Сенковский низводит все идеи до усмешки, он «обнуляет» ценности мира, в котором живет, с которым неустанно взаимодействует; он отрицает, он смеется над тем, над чем пока еще можно смеяться (литература, наука, журналистика, социальные пороки и т. п.), но его смех звучит так громко, что невозможно допустить, что его объектом служат только эти невинные сферы человеческой деятельности. Этот смех отрицает привычные основы, не допускает привычных устоев мира, и этим смехом все недовольны: от журнальных критиков до придворных. Сенковский так и не обрел друзей, почитателей, союзников ни в лагере либералов, ни среди сторонников реакции. Он не создал ничего по-настоящему стоящего, не предложил новых жанров, но его саркастический смех постоянно подмывал устоявшиеся каноны, заставлял над ними потешаться, словно говоря: «Не принимайте на веру то, что имеете. Не соглашайтесь. Отрицайте».
В смех превращалось все: именно это служило камнем преткновения для всех критиков деятельности Сенковского. Но если считалось, что его смех - ради смеха, что он пуст и не имеет под собой цели, то это не так. Смех Сенковского уничтожает, он превращает наносную значимость в пустоту, он обнажает ее - умно, весело, энергично, словно открывает театральную завесу, где актеры уже начинают снимать свои маски и униженно застывают под хохот публики. Застывают чиновники, застывают неверные жены,
застывают расчетливые родители, отдавшие дочь замуж за ассигнации.
О.И. Сенковский создал метод, весьма далекий от журналистики с ее установкой на четкость позиции автора (редактора), однозначность высказываний, стремление к объективности, строгое идейное направление журнала. Всего этого в повестях и статьях «Библиотеки для чтения» нет, поэтому уместнее было бы говорить о том, что продуктом творчества Сенковского стал, скорее, феномен, а не журнал в полном смысле этого слова. Сенковский создал в своем журнале целый мир, который жил по своим законам, не зная канонов и ограничений.
Таким образом, на протяжении нескольких лет в период правления Николая I умами руководил толстый журнал, который, по сути, не имел никакого мнения, который не руководствовался никакой идеей, который высмеивал все и вся, высказывал прямо противоположные точки зрения и, в конце концов, был просто никому не понятен. Журналистский метод О.И. Сенковского явился феноменом эпохи политической реакции и усиления цензурного гнета: когда все запрещено, писателю остается только отрицать. Сенков-ский довел отрицание до парадокса, выразив тем самым отсутствие в окружающей действительности чего-то по-настоящему важного: истинного творчества, литературного и научного, искренних отношений, внутренней свободы. И, думается, такой взгляд не мог не отразиться на мировоззрении читателя николаевской эпохи, только учившегося отрицать.
1. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2QQ1. С. 554.
2. Дмитриев В.Г. Скрывшие свое имя (из истории анонимов и псевдонимов). М., 198Q.
3. Сенковский О. И. Сочинения Барона Брамбе-уса. М., 1989.
4. Сенковский О. И. Критическая статья на Фантазию (драму) «Торквато Тассо» Николая Кукольника // Библиотека для чтения. СПб., 1834. Т. 1. Отд. 5. С. 3.
5. Сенковский О.И. Джакобо Санназар, драматическая Фантазия в 4 актах, в стихах. Сочинение Кукольника // Библиотека для чтения. СПб., 1834. Т. б. Отд. 5. С. 2-3.
6. Боцяновский Вл. О.И. Сенковский (к 40-летию со дня смерти) // Новое время. 1898. 28 февр. № 79Q4. C. 11.
Поступила в редакцию 21.02.2008 г.
Tabakar Yu.I. Journalist’s method by O.I. Senkovsky, the editor of “The Library for Reading” Magazine. In the article the Senkovsky's inherent manner of text construction is considered. The article contains the deep analysis of his “literary masks” and different articles and feuilletons. His contemporaries reproached him for “the absence of any
opinions” in his publications. According to the author of the article, such absence is a new and unique journalist’s method, which is aimed to negate the existent social principles. The author's article represents a new insight into the research of Senkovsky’s work.
Key words: Senkovsky, library for reading, baron Brambeus, journalism, journalism history.
ТРАДИЦИИ РУССКОЙ СМЕХОВОЙ КУЛЬТУРЫ В ТВОРЧЕСТВЕ Е.И. ЗАМЯТИНА Е.А. Жукова
Статья посвящена выявлению национального начала как концептуального в творчестве Е.И. Замятина. Обращение писателя к русским смеховым жанрам трактуется как поиск новых литературных форм и как потребность сохранить многовековые традиции отечественной культуры.
Ключевые слова: русская литература, Замятин, смеховая культура, лубок, народная комедия, пародия.
Творчество Е.И. Замятина исследуется сегодня достаточно активно и заслуженно воспринимается как характерная составляющая литературного развития ХХ в., как национальный культурный феномен.
В последние годы в замятиноведении сложились приоритеты, одним из них является исследование наследия Е.И. Замятина в контексте русских национальных традиций. Об этом свидетельствуют монографии Т.Т. Давыдовой, Н.Ю. Желтовой, Н.Н. Ком-лик, Л.В. Поляковой, М. А. Хатямовой, которые устранили, затушевали сложившийся стереотип «не русского по сути», «англичанина», «европейца» Замятина и доказали, что осознать уникальность его таланта можно только «через анализ богатейшей системы народной поэзии, народных традиций, обычаев, мироощущения и миропонимания народа в их тесном внутреннем соотнесении с оригинальной художественной системой писателя» [1].
Проблема русской смеховой культуры в художественных концепциях Замятина остается неразработанной. Известны лишь разрозненные статьи и заметки на эту тему. Целью данной статьи является анализ повести «Уездное» (1912), пьесы «Блоха. Игра в четырех действиях» (1924-1929), рассказа «О том, как исцелен был инок Еразм» (1920) в сопоставлении со смеховыми жанрами русского фольклора (лубком, народной комеди-
ей, пародией на церковные тексты). В результате планируется выявить и описать один из путей наследования писателем русской культуры. Обращение к неизученной ранее проблеме традиций русской массовой («низовой») культуры в творчестве Замятина поможет обогатить наши представления о культурно-этническом контексте его творчества. Вхождение в этот контекст позволяет найти особый ракурс анализа повести «Уездное» - через лубочную визуальность, эстетику народного лубка. В «Блохе» помимо черт народной комедии, жанра, подсказанного автором в предисловии к пьесе, отмечены явные черты целостной системы народной смеховой культуры во всем многообразии ее жанрово-стилевых отличий. Рассказ «О том, как исцелен был инок Еразм» целесообразно проанализировать в культурологическом аспекте: в соотнесении с феноменом «смехово-го мира» Древней Руси.
Уже в первом значительном произведении, в повести «Уездное», написанном в сказовой манере с использованием просторечий и диалекта, Замятин заявил о себе как о преемнике русской традиционной культуры. С учетом этого факта и представления писателя о содержании художественного образа (литература - «это живопись + архитектура + музыка» [2], «искусство художественного слова есть вершина пирамиды, фокус, сосредоточие в себе лучей остальных видов искус-
