CC BY
9заблудившись на охоте, приехал в дом <к,> Нелидову, влюбился в его дочь,, и свадьба совершилась на другой же день. Она была женщина необыкно-*' венного ума и способностей. Она знала многие языки, между прочим греческий. Английскому выучилась она 60 лет. Отец мой ее любил, но содержал в строгости. Много вытерпела она от его причуд. Например: она боялась воды. Отец мой в волновую погоду сажал ее в рыбачью лодку и катал ее по Волге. Иногда, чтоб приучить ее к военной жизни, сажал ее на пушку и палил из-под нее. До глубокой старости сохранила она вид и обхождение знатной дамы. Я не видывал старушки лучшего тону» (Акад., XI, 191).
В собрании музея Института русской литературы (Пушкинский Дом) хранится фотография еще одного портрета К. П. Нащокиной (с рисунка Н. Чекмарева).22 В отличие от предыдущего на этом портрете мать П. В. Нащокина,^ по-видимому, представлена в более позднем возрасте. Строгий и простой облик изображенной не расходится со словами ее сына, приведенными выше: «Я не видывал старушки лучшего тону».
Попутно упомянем о неизвестном портрете деда П. В. Нащокина —Василия Александровича Нащокина,23 о котором в «Воспоминаниях» его внука сказано: «Родной дед мой был человек также весьма замечательный <.. .> Общая молва о нем говорит, что он был человек умный, честный, тверд и быстр в исполнениях» (Акад., XII, 291).
Публикуемые портреты Нащокиных, думается, могут служить реальным изобразительным комментарием к образам, запечатленным в «Записках» Нащокина и вызвавшим столь живой интерес Пушкина — историка, мемуариста и бытописателя.
Г. И. Назарова
ЖУКОВСКИЙ И СТИХОТВОРЕНИЕ ПУШКИНА «Я ПАМЯТНИК СЕБЕ ВОЗДВИГ...»
О взаимном творческом влиянии Жуковского и Пушкина писали многие дореволюционные и советские авторы. Однако в обширной литературе, посвященной обоим поэтам, в основном освещались вопросы воздействия Жуковского как основоположника русского романтизма на молодого Пушкина. В связи же с изучением пушкинского стихотворения «Я памятник себе воздвиг...» творчество Жуковского почти не привлекалось исследователями.
Жуковскому было высказано немало упреков в «обеднении» и «приглаживании» пушкинского стихотворения при его первой публикации в 1841 г. Упреки эти в основном справедливы, но, к сожалению, при этом замалчивалась другая роль поэта — вдохновителя п учителя Пушкина в период работы его над этим стихотворением. Влияние это было довольно существенным, однако в рамках настоящей статьи мы остановимся лишь на «этнографической» стороне вопроса.
В третьей строфе стихотворения «Я памятник себе воздвиг...» Пушкин приводит обширный перечень народов, живших в его время в России. Он как бы очерчивает ареал распространения своей посмертной славы. Подобные этнографические (и географические) обозрения были довольно широко распространены в русской литературе XVIII в. Однако у всех
22 Местонахождение оригинала неизвестно.
23 Местонахождение оригинала неизвестно. Фотография с него поступила в музей ИРЛИ в 1929 г. от Л. Б. Модзалевского и, вероятно, принадлежала его отцу, Б. Л. Модзалевскому.
без исключения предшественников Пушкина эти перечисления носили отвлеченный, символический характер.
Многонациональность Российской империи особенно привлекала внимание Жуковского. Перечни народов являются его излюбленным художественным приемом: по сравнению с другими поэтами у Жуковского их во много раз больше. Еще в 1799 г. он написал стихотворение «Могущество, слава и благоденствие России». Россия изображена здесь сидящей на троне «светлом, лучезарном», вокруг которого,
В бесчисленный собравшись сонм, Стоят полночные народы, С почтеньем долу преклонясь: Славянин в шлеме златовидном, Татар с свинцовой булавой, Черкес в булатных тяжких латах, Бобром одетый камчадал, С сетями финн, живущий в норде, С секирой острой алеут, Киргизец с луком напряженным, С стальною саблею сармат.1
С такою же подробностью перечислены племена и народности и в ряде других произведений Жуковского. Так, например, в «Послании» к А. Ф. Воейкову, поэту, по словам Жуковского, объездившему «некоторые южные провинции России» («Послание» это опубликовано в № 6 «Вестника Европы» за 1814 г.), он изобразил якобы посещенные Воейковым области, пограничные с Кавказом, где
... среди уединенья Долин, таящихся в горах, — Гнездятся и балкар, и бах, И абазех, и камукинец, И карбулак, и абазинец, И чечереец, и шапсук.. .2
1 Жуковский В. А. Полное собрание сочинений в 12 томах, т. 1. СПб., 1902, с. 5.
2 Жуковский В. А. Стихотворения. Л., «Сов. писатель», 1956 (Библиотека поэта. Изд. 2-е), с. 142. К последнему цитированному стиху Жуковский в первопечатном тексте «Вестника Европы» сделал примечание: «Народы, обитающие в кавказских горах, по большей части магометане». «Жуковский сам не видал Кавказа, замечает в издании 1956 г. Н. В. Измайлов; — отсюда и отмеченные у него позднейшей критикой ошибки в описании, названиях несуществующих кавказских племен, но его описание, стремящееся к конкретности и живости, стало основою изображения Кавказа как экзотического русского Востока в романтической поэзии. Пушкин в примечании к „Кавказскому пленнику" приводит оба описания — Державина и Жуковского — как своих предшественников» (там же, с. 784). Подобные «каталоги» народов Жуковский встречал и в произведениях зарубежных литератур. Так, в переводе отрывка из поэмы Р. Саути «Родрик» («Roderick, the Last of the Goths», 1814), сделанном Жуковским в 1822 г., находим следующие стихи:
... мусульмане На берега Иберии помчались. Могучий мавр, сириец, сарацын, Татарин, перс, и копт, и грек отступник — Исполнены свирепым исступленьем В ужасное совокупились братство...
Двадцать лет спустя, описывая торжество открытия Александровской колонны в Петербурге 30 августа 1834 г., Жуковский снова обратился к сходному перечислению. Рассказывая в своей статье об этом торжестве, он писал, что в тот день между двумя монументами — Петру I на Сенатской площади и новой колонной, воздвигнутой на Александровской площади, — «одним мановением царским сдвинута была стотысячная армия, и в этой стотысячной армии под одними орлами и русский и поляк, и ли-вонец и финн, и татарин и калмык, и черкес и боец закавказский^. .> Не вся ли это Россия? — восклицал далее Жуковский. — Россия, созданная веками, бедствиями, победою?».3
Известно, что Пушкина в момент официального открытия монумента не было в Петербурге. «Я был в отсутствии — выехал из П<етер>б<урга> за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтоб не присутствовать на церемонии», — писал Пушкин в своем дневнике 28 ноября 1834 г. (XII, 332). Таким образом, по возвращении Пушкин, естественно, должен был читать газетные отчеты об этом событии. Одним из таких отчетов, и притом лучшим, и была названная выше статья Жуковского, напечатанная одновременно в двух изданиях: в «Северной пчеле» (от 8 сентября) и в «Русском инвалиде» (от 9 сентября). Кроме Жуковского, и другие журналисты и поэты (Н. Греч, Ф. Булгарин, Б. Федоров, М. Поднебесный, И. Тукаловский) также опубликовали статьи, очерки и стихотворения об открытии колонны, пронизанные духом верноподданничества. Однако никто из авторов, исключая Жуковского, не писал в стихах или очерках о народах, населяющих Россию; здесь давалось лишь общее описание торжественного церемониального марша войск: у монумента теснились «пестрые, красивые, разнообразные толпы верного народа, стремящегося разгадать чувства, наполнившие в сей миг душу любимого их государя.. .».* Весьма примечательно и следующее обстоятельство. Именно в этот период (август—сентябрь 1834 г.) газета «Санкт-Петербургские ведомости» из номера в номер печатала этнографический материал о малых народах тогдашней Енисейской губернии: тунгусах (эвенках), якутах, бурятах, монголах и др. В очерке писалось, в частности: «Племена, известные ныне под именем бродячих, повержены в глубочайшее невежество. Нет у них признаков богослужения; нет письменных преданий и очень мало изуст-
(Жуковский В. А. Сочинения в стихах и прозе. Изд. 10-е. Под ред. П. А. Ефремова. СПб., 1901, с. 219). Они близко соответствуют оригиналу^
... The Musselmen upon Iberia's shore Descend. A countless multitude they came; Syrian, Moor, Saracen, Greek renegade, Persian and Copt and Tartar, in one bond Of erring faith conjoin'd...
Как известно, Пушкин интересовался этим переводом Жуковского- и сам перевел начало «Родрика» Саути, но с значительными сокращениями; в переводе Пушкина цитированные стихи Саути, однако, опущены. Ср.: Яковлев Н. В. Пушкин и Саути.— В кн.: Пушкин в мировой литературе. Л., 1926, с. 145—159.
3 Жуковский В. А. Воспоминания о торжестве 30 августа 1834.— В кн.: Полное собрание сочинений, т. 10. СПб., 1902, с. 31.
4 Санкт-Петербургские ведомости, 1834, № 202—203, 1 сентября, с. 788. См. также: Русский инвалид, 1834, № 221, 3'сентября, с. 883. Описание открытия колонны см. также в статье: Божерянов И. Александровская колонна. — Русская старина, 1884, т. ¡XLIII, август, с. 369—376. В последней, в частности, приводятся сведения из брошюры Ив. Бутовского «Об открытии памятника императору Александру I» (СПб., 1834), которую автор называет «посланием русского грядущему столетию».
8 Временник 105
lib.pushkinskijdom.ru
ных. ..»;5 «бродячие народы Туру ханского края ограничиваются [лишь! необходимыми потребностями» в пище, одежде и т. п.6
Именно в этих номерах газеты печатались официальные материалы об открытии в столице Александровской колонны: церемониал, отчеты, наградные указы и т. п. Все это вместе взятое дало основание Пушкину позже поместить в свой «Памятник» «ныне дикого» тунгуса. Написав слово «ныне», Пушкин подчеркнул тем самым временный характер отсталости эвенков и свою веру в их последующее развитие: они «дикие» лишь ныне, т. е. сегодня, пока, но есть все основания надеяться, что со временем, в будущем, они догонят более развитые народы.7
В «Памятнике» Пушкина встречаются «гордый внук славян» (русский), финн, тунгус, калмык. В черновике, кроме того, были киргизец, грузинец и черкес. Четыре национальности — русский, финн, калмык и черкес (из черновика) — совпадают с перечнем из статьи Жуковского; кроме того, грузинец — это тот же «боец закавказский». Такое совпадение названий народов далеко не случайно. Пушкин как бы хотел сказать этим: потомки тех, кто сегодня прошел мимо монумента царю, завтра придут к памятнику поэта. Обращает на себя внимание и общность в описании народностей, их общегосударственный охват: у Жуковского — «вся Россия», у Пушкина —«вся Русь великая», все сущие в ней «языки» (народы).
Таким образом, при внимательном рассмотрении источников пушкинского «Памятника» устанавливается тесная поэтическая связь его с творчеством Жуковского.8
А. Н. Шустов
5 Санкт-Петербургские ведомости, 1834, № 197.
6 Там же, № 205.
7 Следует иметь в виду, что многие народы окраин русского государства в предшествующее десятилетие нередко и с полным сочувствием упоминались на страницах «Московского телеграфа». См.: Мухина С. JI. «Московский телеграф» Н. А. Полевого (1825—1834) о народах России.— Ученые записки Ошского гос. пед. института, вып. 1, Андижан, 1957, с. 41—62.
8 Наряду с Жуковским подобные перечни живущих в России народов встречаются также и у И. И.- Лажечникова, например в романе «Ледяной дом», по поводу которого Пушкин писал автору (в письме от 3 ноября 4835 г.), что «многие страницы <. ..> романа будут жить, доколе не заоу-Дется русский язык» (X, 556). В «Ледяном доме» Лажечников, как известно, рассказывает, что по мановению «волшебного жезла могучей прихоти» императрицы Анны Иоанновны на шутовскую свадьбу (6 февраля 1740 г.) «все народы, обитающие в России, прислали <.. .> по чете своих представителей» (около 150 пар!): «Белорусец, жид, казах, мордвы, чухонцы, татары, камчадалы, калмык <.. .> столпились во дворе А. П. Волынского — распорядителя торжества» (И. И. Лажечников. Сочинения, т. 2. М., 1963, с. 8, 14—15). В посвященном этому же событию поэтическом «Приветствии» В. К. Тредиаковского упомянуты лишь несколько наиболее отсталых по тем временам народов: мордовцы, чуваши, самоеды (сама шутиха-невеста, как известно, была калмычкой). Лажечников же называет в основном «экзотические» народности окраин тогдашней Российской империи; приведенное им описание «смотра народов» — это горький упрек царизму, его политике жестокого национального угнетения малых народов. Интересное, но совершенно не обоснованное мнение о народностях в интересующем нас стихотворении Пушкина высказал Г. П. Макогоненко, связав строки из «Памятника» со стихотворением И. И. Дмитриева 1794 i. «Глас патриота на взятие Варшавы» (см.: Дмитриев И. И. Полное собрание стихотворений. Л., 1967, с. 48). Однако, как это уже справедливо отмечалось исследователями, ода Дмитриева по своему построению не выходит за рамки традиции XVIII в. и непосредственной связи со стихотворением Пушкина не имеет.
