CC BY
112
Система высшего образования направлена на формирование профессиональных качеств, фундаментальную подготовку специалистов высшей квалификации. Именно они в будущем будут определять возможности и пути общества. Обучение специальности, привитие профессиональных качеств и развитие нравственно-эстетических свойств - это две ветви одного процесса, в органичном пе-реплетении которых закладываются ростки Будущего. Процесс обучения и воспитания способствует развитию творческого отношения к делу, формированию целостной личности, личности специалиста в качестве профессионала-гуманиста. Формирование мировоззрения происходит на основе и в процессе научно-педагогической деятельности.
В системе научно-педагогической деятельности имеются возможное™ для нравственно-психологического воздействия на студентов преподавателями своим отношением к профессиональному занятию, личным поведением, всем обликом. В научно-педагогической деятельности встают не просто вопросы культуры мышления, по-ведения и речи - это вопросы эффективности работы, эффективности управления. Как должно быть организовано занятие, чтобы решать нравственные, эстетические, воспитательные задачи - один из насущных вопросов, решение которого обеспечивает гуманитаризацию и гуманизацию процесса образования. Снижение воспитательного эффекта связано с осуществлением воздействия на отдельные стороны личности, в отрыве друг от друга. Выход видится в достижении неразрывного единства нравственного, эстетического, трудового и физического совершенствования. Одним из результатов станет успешное выполнение научно-исследовательской работы студентами как самостоятельной, плодотворной и интересной работы по самосовершенствованию и самореализации.
Ромазапова Едена Шамильевна, ассистент кафедры философии УлГТУ. УДК 82.08
Д. В. РЫКОВА
ЖИТИЙНАЯ ТРАДИЦИЯ В ПРОЗЕ Л. ПЕТРУШЕВСКОЙ
Вокруг имени прозаика и драматурга Л.С Петрушевской постоянно возникают споры. Да, ее творчество не может остаться незамеченным и «в таланте писательнице никто не отказывает», по словам Георгия Вирена, но талант у нее весьма неудобный, возможно, слишком откровенный и яркий. Тем не менее, ее роль в отечественной литературе последних десятилетий большинством исследователей оценивается как ведущая. Вопрос только: с каким «знаком» рассматривать произведения Петрушевской - с «плюсом» или «минусом». В рамки какого течения (направления) вписать, да и вообще, стоит ли это делать при всей ее самобытности.
Проанализировав существующие научные исследования, можно сделать вывод, что есть шесть концепций определения «местоположения» Петру- шевской:
1.Пегрушевская - родоначальник н мастер литературной «чернухи». Ей присущи безжалостный взгляд на мир и жестокое отношение к героям [1].
2.Пегрушевская работает- в русле так называемой «цругой прозьо(неофициальной, нонконформистской). Конкрсгнее - в «натуральном» ее направлении [2].
3.Пегрушевская - реалист. Она поразительно тонко чувствует мир и точно отображает на бумаге то, что видит [3].
4.Так как Пегрушевская - женщина, то ее творчество (лишь по признаку пола) следует отнести к феминистской литературе [4].
5.Пегрушевская - постмодернист со своим оригинальным, лишенным косности взглядом на мир и столь же неповторимым стилем и языком [5Х
6.Пегрушевская - ностреалист, ибо она в своих произведетшях объединяет как традиции модернизма, так и принципы реализма, а также привносит в литературу нечто свое, новое.
Последняя концепция, наиболее умесгная в свете новейших разработок науки о литературе, выдвинута R Лейдерманом и М. Липовецким [6]. Творчество писателя удачно вписалось в эту концепцию, поскольку «вогнать» ее работу' в рамки по-стмодернизма оказалось весьма проблематично. В малых прозаических жанрах Пегрушевская не придерживается принципов постмодернизма как ведущего метода: в частности, «не играет» с текстом, не отказывается от смысла существования человека, «не убивает» своего героя, не мыслит себя вне дихотомических противо-поставлений (субъекта - объекта, мужского - женского и т.п.). Тем не менее, пьесы Пегрушевской тяготеют больше к постмодернизм}' (см. «Мужская зона»).
Прозу же ее не стоит относить и к реализму в чистом виде, как делают порой читатели, принимая ее рассказы за бытовые истории, спонтанно или преднамеренно выхваченные из самой жизни. Она моделирует собственную художественную реальность, конструируя при этом привычные истины.
Задачей данной статьи является не соотнесение писателя с каким-либо из существующих направлений, а постановка проблемы существования более глубоких связей, более древних, а также возможность предположить, что в основе рассказов Пегрушевской - традиция древнерусской литературы и, прежде всего, житийной. Как ни странно, связи, ассоциации, тонкие парафразы, едва уловимые аллюзии существуют практически на всех уровнях текста (сюжет, композиция, образы-характеры, хронотоп), в самих основах мировосприятия.
Для примера возьмем сравнительно небольшой рассказ Пегрушевской «Бессмертная любовь». Он открывается риторическим вопросом: «Какова же даль-ней-шая судьба героев нашего романа?» Сразу хочется сделать несколько комментариев: не стоит упрекать автора в неумении владеть литературной терминологией. Слово «роман» здесь употреблено в другом значении и вместе с заглавием мгновенно оповещает читателя, что речь пойдет о любви, причем ие о простой, а о бессмерт-ной. Кроме того - непрямой порядок событий. Читатель еще 109 Вестник УлГТУ 1/2001
не в курсе, кто герои, а уже - «дальнейшая судьба». Эго видоизмененный принцип «анфиладного построения сюжета во времени» (Д. С. Лихачев), проявляющийся во всем тексте. Неизлечимая болезнь, смерть физическая или духовная открывают двери, одна за другой расположенные, в истории жизни маленького человека, приобщая, таким образом, его к космосу.
Ритм произведения сбивчив и невнятен, язык крайне лаконичен, события про-сты. По прочтении же наступает катарсис. Осознается, что - как часто бывает в жизни - все время смотрел не туда, ожидая от Лены и Иванова поступков Февро- нии и Петра, например, символизирующих «бессмертную любовь». Осознается, и авторская логика: чувству показаны от мелкого к крупному: взгляд скользит от Иванова к Альберту, мужу Лены. Автор, безусловно, заинтересован вопросом: а бывает ли в наше время настоящая, вечная любовь? Итлюстрация - какая-то ку-цая, неполноценная история отношений Лены и Иванова, и это словно противо-речит выбранной - столь тонкой и возвышенной - теме.
Чувству Лены посвящена большая часть повествования. Любовь ее сильна до такой степени, что героиня способна возвести Иванова в ранг божества: «Она встала на колени и молитвенно стояла, сложив руки и закрыв глаза, примерно в двух метрах от сидевшего за столом Иванова, который, в свою очередь, спокойно приводил в порядок бумаги, добродушно посмеиваясь, словно не видя, в какое состояние впала Лена».
Данная сцена (моление) достаточно затянута, это кульминация всего «романа». Ее преклонение сопровождается безумием, выражением истинного «горя и отчаяния», чему суждено потом перерасти в настоящее сумасшествие и духовную смерть героини.
Пока же «сама Лена спокойно стояла, не подымая излишнего шума относительно своих чувств; и потом люди, присутствовавшие при этом, два или три человека, должны были сознагься, что единственное, что остается человеку в такой ситуации, -это его право стать на колени, и что эго сладостно - стать на колени» [8]. Говоря о сладости самоуничижения, автор явно отсылает нас к более древнему взгляду на вещи, соотносит характер героини с идеалом житийной литературы - человеком, живущим по христианским заповедям, человеком, который подставляет левую щеку, получив удар по правой...
Внутренний конфликт героини - между долгом («обязательствами») и чувством -также вечен. В этом отношении Лена, находящаяся в движении, противопоставлена статичным мужчинам. Лена выбирает чувства - и этот факт, казалось бы, должен вывести ее из ряда житийных персонажей. Она, все еще преклоняясь пред Ивановым и более того - пред своей к нему страстью, «снялась с места и покинула дачу, и городскую квартиру, и свою приятельницу беглую каторжанку Тоню» [9], а также мужа, паралитика-сына и сумасшедшую старуху-мать. Вряд ли героиня поняла, что превратила в идола не того человека, поставила все на ничтожество, оказавшееся в финале «во мраке запустения». Да она и сама очутилась там же, «погребенной в своей яме». «Бессмертной» любви у Лены и Иванова не вышло, было «просто неутоленное, несбывшееся желание продолжения рода». А ведь именно в этой области («продолжения рода») Лена и была
наказана свыше, потому что самым ужасным ее горем можно считать не любовь к Иванову, а рождение сына, «которого Лена родила в невероятных муках, но, не крикнув ни разу».
В соответствии с христианским идеалом именно на эго увечное существо, лишенное возможности говорить и ходить, должна распространя ться материнская лю-бовь. Героиня же, в погоне за Ивановым, бросает сына на целых семь лет-. Как, впрочем, и мужа. И снова жертвенной любви не состоялось, вернее та жертва была не нужной.
«Теперь во весь свой гигантский рост встает фигура мужа Лены, Альберта, который все эти годы выносил все то, чего не могла вынести Лена, и даже боль-ше; и ведь именно он, спустя семь лет после исчезновения Лены, отправился за ней, обо всем зная, и привез ее домой, то ли неизвестно зачем в ней нуждаясь, то ли из сострадания к ней, сидящей на своей больничной койке в отдаленном рай-оне чужого города, лишенной абсолютно всего, кроме этой койки, погребенной в своей яме, подобно тому, как Иванов был погребен в своей» [10]. Вот, по сути, л все, что узнаем мы об этом непостижимом человеке. Постичь такого возможно лишь бессмертной жалостью или любовью, что в русском национальном характере практически одно и то же. Оказывается, вот он идеал. Поэтому слова о бессмертной любви в финале звучат гораздо у верти нее, чем в середине рассказа. Истинная лю-бовь может- и не иметь длинной запутанной истории, она не в самом тексте, а в под-тексте, который каждый домысливает по-своему. Таким образом, даже беглый анализ рассказа Петрушевской позволяет сде-лать вывод о возможной постановке проблемы глубинной связи ее произведений с традициями древнерусской литературы. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1.Зорин Л. Круче, круче, круче... История победы: чернуха в культуре последних лет // Знамя. - 1992. - № 10. - С. 198-200.
2.Евгений Ованесян. Творцы распада (Тупики и аномалии «другой прозы») // Молодая гвардия. - 1992 - №3-4.
3.Нефагина Г. Русская проза второй половины 80-90 гг. 20 века - Минск.
4.Дюжев Ю. Русский излом // Север. - 1993 - № 2 - С.134-148.
5.Топоров В. В чужом пиру похмелье // Звезда - 1993- № 4. - С. 188-198.
6.Скоропанова И. Русская постмодернистская литература.- М.: Флинта. Наука, 1999. -С. 411-419.
7.Лейдерман Н., Липовецкий М. Постреализм: Формирование новой художественной системы // Лейдерман П., Липовецкий М. Современная русская литература. Новый учебник но литературе. В 3 ки. Кн. 3: В конце века (1986 -1990 гг.). -М.: Эдитори- ал. УРСС, 2001.
8. Петрушевская Л.С. Бессмертная любовь // Петрушевская Л.С. Собрание сочинений в 5 т. Т. I. - Харьков - М. г 1999. - С. 307.
9.Там же.-С. 308.
10.Там же. - С. 309.
Рыкова Дарья Викторовна, соискатель кафедры «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ.
