CC BY
205
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
В. СУКОВАТАЯ, доцент Харьковский национальный университет
Культура образования существовала в Украине со времен Киевской Руси, однако она была преимущественно «мужской»; в качестве «женского» трактовались домашние уроки «кулинарии и рукоделия». До XVII в. образование в Украине, особенно Правобережной, находилось под влиянием Польши, которая через распространение иезуитских школ стремилась утвердить здесь своё влияние. Многие украинские дворяне украинского происхождения перенимали польский образ жизни и, по мнению современного американского историка Т. Снайдера, «подобно тому, как итальянский Ренессанс оказал сильное и стимулирующее влияние на Польшу в XIII-XIV вв., так блестящая польская культура оказала чрезвычайно яркое и вдохновляющее влияние на украинскую знать XV-XVI веков» [1, р. 295-296]. Р(ж)ечь Посполита была государством «для дворян», в котором украинские православныекрестьяне все более впадали в нищету, по словам раннемодерного летописца Натана изГанновера, «положение украинских православных крестьян напоминало положение ветхозаветных евреев в египетском плену» [1, р. 125]. ...Для Украины это был период потери национальной независимости, полонизации и католизации, когда ни о религиозной, ни о языковой или культурной толерантности по отношению к украинскому населению речи не велось.
Этим процессам противостояли православные братства, общественные организации граждан, одним из направлений деятельности которых было создание украинских школ с преподаванием на родном языке. Желание сохранить православную культуру и идентичность должно было означать
Женское образование в Украине XIX века: гендерная история
выбор образования на украинском языке, в то время как стремление продвинуться по государственной лестнице, войти в дворянский круг требовало знания польского языка и соответствующего образования. Таким образом, «школьное» образование XIV-
XVIII вв. в Украине было неразрывно связано с политикой церкви и государства и отражало внутрицерковную борьбу за власть. Вместе с тем необходимо отметить, что такое тесное соседство и переплетение языков и культур приводило к тому, что спустя многие десятилетия и столетия жители Украины равно свободно владели дву-мя-тремя языками, переходя на любой в зависимости от потребностей общения.
Центром развития украинского высшего образования стала Киево-Могилянская академия, которую в 1631 г. основал Петр Могила. Программа академии была построена по модели известных западноевропейских университетов. А это означало, что при блестящем - на тот момент - преподавании предметов, знание которых открывало перед выпускниками широкие перспективы «трудоустройства», участие женщин в получении этого образования не предполагалось...
Институт благородных девиц, впервые учрежденный в границах Российской империи в 1764 г., принято считать главным конкурентом домашнему обучению девушек-дворянок и первой попыткой легитимации высшего образования для женщин как знака нового этапа в развитии общества. На территории Украины они возникли в начале
XIX в., спустя почти полвека после открытия в Петербурге: в 1818 г. - в Харькове и Полтаве, в 1829 г. - в Одессе, в 1833 г. - в Киеве. Преподавание в этих институтах от-
ражало существовавшие представления о «женском» типе образования и в качестве основных включало такие предметы, как французский язык, музыка и хорошие манеры [2, с. 68-70]. Женское образование XIX в. было ориентировано исключительно на положение женщиныв обществе, как это бывало повсюду в «традиционных культурах». Это означало, что общество «обеспечивало» женщинам то образование, которое «соответствовало» их будущим социальным ролям и семейному статусу.
Целью образования в институтах благородных девиц и частных школах закрытого типа было сделать женщину максимально «приятной» и «полезной» для будущего супруга. Мемуаристки вспоминают, что у администрации этих пансионов открытую враждебность вызывал энтузиазм «институток» к наукам, проявления индивидуальности и социальных амбиций. Хорошие манеры и безусловное повиновение мужу рассматривались как «правильный» и желаемый результат «женского образования» [3]. Поэтому «институтки», выходившие из стен пансионов исключительно наивными и без всяких «профессиональных» навыков, долгое время являлись предметом иронии в русской и украинской литературе XIX в.
Интересно отметить, что открытие «женских институтов», выполнявших функции высших учебных заведений для женщин дворянского сословия, предшествовало появлению средних учебных заведений. Только в 1859-60 гг. женские средние гимназии были открыты в Екатеринославе, Харькове, Херсоне, Сумах; в 1859 г. в Киеве была образована первая в Украине женская «внесословная» гимназия. В 1863-78 гг. женские гимназии открываются в Керчи, Чернигове, Кременчуге, Ромнах, Лубках, Одессе. Украинская исследовательница Л. Смоляр отмечает, что в то время, когда в Западной Европе преобладали религиозные школы для девочек при монастырях и практические специальные училища, в Украине активно развивалось женское образование «светского» типа с реализацией шести (!)
моделей: институты благородных девиц, женские гимназии, женские прогимназии, частные женские училища 1-го и 2-го разрядов, частные женские прогимназии, епархиальные женские училища [2, с. 78-82].
В конце 60-х гг. XIX в. Елизавета Ковальская основала в Харькове курсы для женщин в своем собственном доме. Ее ближайшей помощницей была Мария Ивановская-Раевская, первая в Российской империи женщина со званием художника-мастера. Читать лекции на курсах были приглашены лучшие специалисты из университета: Я. Ковальский - физику, Е. Деларю - точные науки, Гончаров - историю. В 1871 г. члены этой организации еще раз попытались подать прошение министру образования Д. Толстому о допущении курсисток к получению высшего образования. На этот раз молодым женщинам помогали самые именитые профессора Харьковского университета: М. Бекетов, Н. Стоянов, Л. Владимиров. Но все усилия прогрессивной интеллигенции университета окончились неудачей.
В традиционной культуре университет, наука, образование долгое время воплощали образ «мужской привилегии», куда жен-щиныне имели доступа. Поэтому «прорыв» женщин к высшему образованию имел не только социокультурное, но и политическое, философское значение. Женщины ломали стереотип «интеллектуального превосходства» мужчин. В границах Российской империи борьба за доступ женщин в университеты носила сугубо эмансипатор-ный характер: она тесно переплеталась с выступлениями против крепостничества и требованиями парламентской системы.
В начале 60-х гг. XIX в. под давлением общественности и общего фона демократизации женщинам было разрешено посещать лекции в университете в качестве вольнослушательниц. Первыми по пути эмансипации пошли Харьковский и Киевский университеты, которые, будучи расположены в городах - центрах женского освободительного движения, были настроены весьма либерально.
Впрочем, университетские «вольности» закончились очень быстро: в 1863 г. Министерство народного просвещения Российской империи разослало циркуляр, согласно которому женщинам запрещалось посещать лекции в университете; этот запрет просуществовал до 1905 г., эпохи первой русской буржуазно-демократической революции, на волне которой многолетние попытки женщин получать высшее образование, не выезжая для этого за границу, увенчались успехом.
Несмотря на кратковременность успеха первой попытки женщин войти в университеты и академическую науку в начале 1860-х, культурный резонанс этого события был огромен. Стоит только вспомнить поток культурных произведений и журнальной публицистики того времени, посвящённых женской теме! А сколько общественных дискуссий, университетских дебатов, семейных баталий и интриг развернулось в тот период! Несомненно, женщина оставалась «чужой» в академии еще десятилетия спустя. Многие чиновники, преподаватели, дворяне были шокированы появлением женщин в аудиториях и их желанием действительно стать компетентными. Либеральная профессура приветствовала подобные нововведения. Однако и те, кто поощрял интерес женщин к наукам, сохраняли нередко бессознательное убеждение, что даже «образованные» женщины не должны себя вести подобно мужчинам; они не могут интересоваться науками столь же искренне, как и мужчины; в профессиональной деятельности они должны «знать свое место», потому что «компетентность» и общественное признание - это все-таки привилегия мужчин.
Массовое стремление женщин к образованию, профессионализации и участию в научных исследованиях, которое сами женщины нередко оценивали как способ субъективизации, саморефлексии и сопротивления традиционализму, в консервативных кругах России рассматривалось исключительно как дань моде, причём моде «вред-
ной», приносящей ущерб эссенциальной женственности, «дамской приятности» в разговоре, «напрягающей» мужчин. В романах Д. Писемского «Взбаламученное море» и Н. Лескова «Некуда» и «На ножах» женщины, ищущие образования за границей или пытающиеся утвердить себя в деловой, общественной, профессиональной активности «наравне» с мужчинами, представлены как крайне неприятные особы либо изображены в гротескно-карикатурном виде.
Исследователь Чарльз Мозер пишет, что эта специфическая ситуация в русской литературной и общественной жизни 186070-х гг. является показательной [4]. Прежде всего очевидно, что большая часть писателей и публицистов России того периода не поняла, не оценила либо оценила негативно женское стремление к науке и образованию, которое, не будучи «революционным» изначально, подрывало тем не менее основы патриархатного мировоззрения и миропорядка, традиционные представления о роли и статусе женщины. Вполне безобидное желание женщин «иметь комфортные условия проживания», «интеллектуальную работу» и некоторую степень «личной свободы» было маркировано как «радикальное», «нигилистическое» и привело в конце концов к запрету Вольных женских курсов. При этом женская борьба за образование в России и легитимацию статуса «интеллектуалки», «деловой», «образованной» женщины протекала в крайне жёстких условиях и во многом была обусловлена не реалиями исторической ситуации, а мизогенетическими мифологемами, циркулировавшими в общественном бессознательном, крайне искаженными представлениями о содержании «нигилизма», о правах и обязанностях женщин, о целях женского движения. Традиционная патриархатная мораль требовала от женщин быть «функционально-полезной» в быту мужчины; принципиальная установка нового поколения «продвинутых женщин» 1860-70-х гг. утвердить себя как лич-
ность, достойную уважения не за изобилие юбок и величину бюста, а за профессионализм, академические знания и деловую хватку, приводила часть мужчин в ярость! Иначе говоря, попытка занять место на ака-демическоми финансовом поприще «наравне» с мужчиной расценивалась как покушение на мужское («эссенциальное») превосходство. Например, Н. Лесков в 1863 г. писал, что «коротко стриженые молодые девушки, выходившие замуж при первом удобном случае», считались нигилистками [5, с. 21].
В русской православной культуре XIX в. даже многие прогрессивные общественные деятели, в частности декабристы и революционные демократы, придерживались достаточно консервативных взглядов на предназначение женщины. Эротическая любовь рассматривалась исключительно в контексте религиозности и семейных обязанностей. Например, один из лидеров славянофильства А.С. Хомяков расценивал требования сторонников эмансипации узаконить право женщин на гражданский развод как попытку легализации женщинами права на равный с мужчинами разврат (!!) [6]. Крупнейшие христианские богословы Владимир Соловьев, Павел Флоренский, Сергей Булгаков развивали философию пола в традициях средневекового богословия, с опорой на назидательный пафос нравоучительный литературы русской и западноевропейской литературы. Любовь понималась прежде всего как вхождение в Бога, процесс слияния любящих с божественной сущностью.
Идеи православного аскетизма, отрицающего физическое значение любви либо маркирующего его как «греховное», были развиты Л. Толстым в произведениях «Крейцерова соната», «Война и мир», «Анна Каренина». Женская красота сама по себе, а также попытки изменить ветхозаветный семейный уклад приводят героинь к гибели; в то время как его любимые женские персонажи в идеале превращаются в рожающих и кормящих «самок», полностью зависимых от мужа и утративших вся-
кие социальные амбиции и интересы. Целомудрие и поиск духовной «непорочности» приобретают навязчивый оттенок у героев Достоевского, когда «порочность» бессознательно ассоциируется с «сексуальностью» (Настасья Филипповна в «Идиоте»).
Одним из источников пересмотра принципов гендерной социализации стали творчество Жорж Санд и концепция нового женского этоса, которые оказали существенное влияние на изменение представлений о роли и правах женщины в Российской империи XIX в. и на возможность получения женщинами высшего образования.
Для Украины проблема допуска женщин «в академию» носила не только ген-дерно-эмансипаторный, но и националь-но-эмансипаторный характер: так как все учебные заведения в империи были русифицированы, а Украина не имела собственного государства, это ограничивало рост украинской интеллигенции. Попытки создания национальной системы образования вылились в открытие воскресных школ начального этапа, в которых обучение велось на украинском языке. Эти школы популяризировали украинофильские настроения, особенно среди молодых женщин. Фактом, подтверждающим актуальность и популярность этих школ в Украине второй половины XIX в., а также сильное стремление значительной части населения к образованию, является то, что из 331 воскресной школы, существующей во всей Российской империи, 111 насчитывалось в Украине [7, с. 51].
Конец XIX в. можно рассматривать как итоговый по отношению к предшествующему периоду романтизма, в общественных практиках которого на первый план выходит интерес к национальным основаниям культуры, «народным формам жизни». В. Гумбольдт писал о «духе нации», О. Шпенглер и Н. Данилевский развивают представления о нациях как «живых организмах»: каждая из них проходит все стадии человеческой жизни - рождение, детство, юность, дряхление и смерть. XIX век оказывается периодом «обнаружения» не
только древне-русских былин и русских исторических песен, но и богатейшего пласта славянских - украинских, польских, молдавских -сказок, южно-славянского и неславянского, северного, сибирского фольклора. В то время Адам Мицкевич, основываясь на народных легендах и балладах, создает поэмы о героическом прошлом Польши (Польша к тому времени уже являлась частью Российской империи). Пытаясь утвердить национальное «самостоя-нье», крупнейшие украинские лингвисты и поэты - Н. Костомаров, А. Потебня, Т. Шевченко - выступают в защиту украинского языка и, соответственно, украинской нации, обосновывая ее не как «второсортную» и требующую «ассимиляции», а независимую в плане создания культурных ценностей и политических прав.
Крупнейший русский философ В. Соловьев в работе «Русская идея» пишет о том, что решение «русского вопроса» - иначе говоря, вопроса о консолидации русской нации, ее духовном «возрождении» и «очищении» - невозможно без решения «польского», «украинского», «еврейского» вопросов, так как угнетение других наций развращает прежде всего нацию угнетающую. В этом контексте проблема допуска женщин в высшие учебные заведения становится одним из «национальных вопросов», вопросом как гендерной, так и культурнонациональной идентичности.
Наиболее заметными фигурами в развитии украинского образования, и в частности женского,стали Xристина Алчевс-кая, София Виденская, София Руссова, Вера Дейш-Коцюбинская, Наталья Дорошенко, Мария Загорная-Гринченко, многие активистки общественных товариществ. Их деятельность в сфере начального (народного) образования можно считать «феминистской» для того периода, хотя такие термины, как «феминизм», «революционность», «радикализм»,никак этими женщинами не артикулировались. Например, Xристина Алчевская, чья просветительская деятельность протекала в Xарькове, была,
несомненно, одним из выдающихся женских и общественных лидеров Украины второй половины XIX в. Однако сама она маркировала свою активность исключительно как педагогическую и, более того, получила европейское признание: в 1889 г. она представляла педагогику Российской империи на международной выставке, а в 1904 г. её работа была отмечена на международном женском конгрессе в Берлине.
Общественно-преобразовательная и антиколониальная направленность деятельности X. Алчевской и других активисток позволяет говорить о специфике «украинского феминизма» - с одной стороны, открыто отрицающего радикализм, а с другой - стремящегося реализовать на практике идеи гендерного паритета и либерализма, оставляя «за скобками» собственно теоретический багаж феминистской философии.
Любопытно сравнить, как развивалось общественное мнение по отношению к образованным женщинам и их участию в академической и политической жизни в России и Украине тех лет на примере таких выдающихся женщин, как Софья Ковалевская, Леся Украинка и Марко Вовчок.
Сейчас мало кто знает, что первая «русская» женщина-математик Софья Ковалевская родилась в дворянской семье Корвин-Круковских, выходцев из Полтавы и дальних родственников Косачив, из рода которых происходила и Леся Украинка [8]. Чтобы добиться права уехать за границу и получить высшее образование, Софья и её сестра Анна активно искали молодого человека, готового заключить с одной из них фиктивный брак. Решимость Ковалевской изучать математику крепла в суровом противодействии семьи и абсолютном неприятии окружения. Признание своего статуса «учёной» Ковалевская получила в академиях Геттингена, Стокгольма и Парижа, однако так и не добилась возможности развивать научную карьеру в Российской империи [9].
В отличие от творческой судьбы Софьи Ковалевской, Мария Маркович, известная
под литературным псевдонимом Марко Вовчок, была вполне благополучна в своей жизни: современники при жизни сравнивали ее с Жорж Санд и Бичер-Стоу [2, с. 296]. Урождённая Вилинская и происходившая из польско-украинско-литовского рода, Марко Вовчок получила образование в одном из частных пансионов Xарькова - города, в котором всегда были сильны космополитические настроения и который славился толерантным отношением к представителям разных этносов. Продолжив образование в Орле, а затем выйдя замуж, Вилинская переезжает в Чернигов, живёт в Киеве, Немирове, небольших городах и сёлах Украины. Первый том её «Украинских народных оповидань» вышел, когда ей шёл 24-й год. Известно, что рассказы Марко Вовчок были очень тепло встречены украинскими писателями, публиковались в «Отечественных записках» и «Современнике», в галицких журналах «Вечорныци», «Нива», «Письма к громаде».
Подобно активисткам из России, получившим образование и признание в Европе, Марко Вовчок долгое время живет во Франции, Германии, Англии, Италии, знакомится с польскими и чешскими революционерами, литературной элитой Франции, печатается в парижских журналах, становится одним из персонажей французской «Великой энциклопедии». В 26 лет она «разъезжает» со своим мужем в поисках независимой жизни. Свободно владея восемью (!) европейскими языками, по возвращении в Петербург она переводит европейских и украинских авторов, издает Жюля Верна, участвует в общественной деятельности российского женского движения. Важно отметить, что в глазах украинской общественности статус Марко Вовчок (кстати, как и других украинских писательниц и активисток -Ганы Барвинок, Олены Пчилки, Леси Украинки, Софии Руссовой, Xристины Алчевс-кой, Ольги Кобылянской и др.) был необычайно высок и легализован в классическом изложении украинской культурной истории и украинского самосознания.
Некоторые из украинских писательниц брали себе мужские псевдонимы (Марко Вовчок, Грицко Григоренко). Однако, на мой взгляд, это было в большей степени следованием литературной моде, установленной Жорж Санд, чем «гендерной маскировкой». Мужские псевдонимы украинок в литературе не были «реальной» мистификацией, т.к. пол автора в литературных кругах был известен. Однако креативность, интеллектуализм, творческий вклад этих женщин в развитие украинской культуры не подвергались сомнению современниками, а с течением времени стали все более почитаемы. Обращает на себя внимание такой интересный аспект гендерно-национальной истории: если в русской литературной традиции имена женщин-писа-тельниц по прошествии времени становятся предметом специальных филологических разысканий (например, М. Михайлова исследовала творчество забытых или малоизвестных в XX в. Е. Гуро, Миро, Анны Мар, Лидии Зиновьевой-Аннибал [10]; в работах Ш. Розенталь, А.В. Кохановой, В.В. Попова, И. Савкиной восстановлена память о творчестве таких писательниц и поэтесс, как А. Зражевская, М.Моравская, Форту-натто, О. Бебутова, Н. Лаппо-Данилевская, Л. Чарская [11]), а выдающиеся женские фигуры, чьё творчество признаётся равным «мужскому», появляются только в XX в. (Анна Ахматова, Марина Цветаева, Мариэтта Шагинян), то в украинской литературе ситуация принципиально иная. Женщины-писательницы не испытывают гендерной дискриминации в плане признания их творческих и интеллектуальных успехов. Украинская общественность сразу поднимает Марко Вовчок как «знамя», а Леся Украинка очень быстро превращается в «символ», собственно «образ» украинской культуры, «второй» по значимости после Шевченко.
Означает ли это, что путь украинок в литературу и образование был лёгким? Конечно, нет! Но он формировался под влиянием других национально-гендерных тра-
диций. При самом общем обзоре можно выделить четыре основные: 1) в украинской духовной культуре уже спустя столетие после христианизации продолжал сохраняться матриархат языческого периода, получивший отражение в мифологии, обрядах, ментальности, традициях; 2) если собственно российский, северо-новгород-ский и уральско-сибирский этносы были монокультурны, то украинская территория лежала на пересечении влияний и интересов Турции, Польши, Кавказа, России, Молдавии и Австро-Венгрии, и такое интенсивное соседство, с одной стороны, способствовало выработке большой культурной толерантности, а с другой - позволяло впитывать противоречивые тенденции, которые не могли не отразиться на складе характера и понимании гендерных ролей; 3) в сравнении с россиянками украинки обладали значительно большей финансовой и правовой независимостью. На территории Украины (Малороссии) сохранялся обычай, идущий со времён Киевской державы X-XIII вв., согласно которому женщина имела право распоряжаться своим приданым и «материнским имуществом» («мате-ринкой») и после замужества, а это означало, что её зависимость от мужа и родни не была столь жесткой, как в России.
И последнее: в украинском хозяйстве никогда не существовало «сельской общины», «мира» - взначении «общины» и «коллективного сознания», в котором индивидуальность крестьянина/крестьянки мыслилась как часть коллективного тела. Xозяй-ство велось хуторами и усадьбами, в которых основными управительницами также выступали женщины; это означало, что их деловая и хозяйственная активность не испытывала давления со стороны «общества».
Таким образом, специфика украинской истории сформировала больший гендерный эгалитаризм украинской культуры на уровне повседневности. В отличие от русского менталитета, где раздумьями над содержанием феминности была занята преимущественно религиозная и мистическая фило-
софия (Розанов, Соловьёв, Бердяев, др.), в украинской аксиологии «женственность» не столько мистифицировалась (творчество Гоголя - скорее исключение из этого ряда, хотя в нем немало и комических образов женственности), сколько «эстетизировалась». «Женственность» понималась как одна из наиболее типических форм выражения категории «прекрасного» и потому не аннигилировалась, а, напротив, широко использовалась в конструировании культурного поля.
Представления о «пассивной женственности» как «идеальной женственности» были широко распространены в России XIX в. «Девы-богатырки» из раннего славянского эпоса, решительные, активные и самолюбивые, подобные героическим валькириям скандинавского эпоса, на тот момент почти полностью исчезли из популярных текстов. Доминирующими в массовом сознании стали Бедные Лизы, Людмилы и Светланы, верно ждущие суженого, хоть разбойника, хоть мертвеца.
В украинской культурной традиции статус и роль женщины были несколько иными. Фактически средневековая и барочная идентичность украинок базировалась, условно говоря, на «хозяйственном прагматизме» и социально-деловой активности. Специфика украинской национальной истории, времена Запорожского казачества выработали у украинской женщины решительность, активность, самостоятельность, боевитость как черты национального характера. Определенная категория женщин участвовала в военных походах наряду с мужчинами; в отсутствие мужа (а таковое в эпоху казачества могло длиться месяцами и годами) женщины принимали ответственные экономические и хозяйственные решения. Ряд современных и более ранних авторов склоняются к мысли, что в Украине, в специфических условиях приграничной цивилизации, культура и духовность могли развиваться только на основе формирования индивидуализма и свободной личности [12]. В украинских сказках и легендах
как отражении массового бессознательного дивчина «до свадьбы» и замужняя женщина обычно изображены не как «объект умыкания и спасения», но как самостоятельная «фигура сюжета», деятельная и активная сила. Именно с деловой, финансовой и эротической активностью и самостоятельностью украинок связан, на мой взгляд, распространенный в фольклоре и бытовом сознании образ «ведьмы», изображаемой часто как привлекательная молодая или зрелая женщина, а не старая безобразная старуха, Баба-Яга, как это принято в русском фольклоре, историческом и современном массовом сознании [13].
Демонизация женщин, обладающих тайным, неконтролируемым знанием и потому представляющих опасность для государства, в России носила тотальный характер, превращая «знающую» женщину в уродливую, злую ведьму-разрушительни-цу. В Украине, ввиду традиций «бытовой толерантности», концепция «женского знания» не получила столь однозначно негативной оценки в массовом сознании и культуре. В реальной жизни это позволяло украинской женщине реализовать свой лидерский потенциал на различных уровнях - бытовом, волевом, эмоциональном, творческом, интеллектуальном, не встречая серьёзной оппозиции со стороны украинских мужчин и традиционных ценностей.
В противовес русскому национальному идеалу «женской пассивности» украинки средневековья и модерной эпохи не только управляли усадьбами, но и часто были вынуждены участвовать в военных действиях против разного рода завоевателей или кочевников. Женская «боевая активность» никогда не мыслилась как сфера, исключенная из женского габитуса, это была естественная необходимость; женщина не стремилась (и не должна была) однозначно ассоциировать себя с ролью «жертвы», даже будучи угнанной в плен. Для многих поколений украинок вдохновляющим примером являлась Роксолана, которая смогла использовать самые неблагоприятные
обстоятельства, чтобы не просто выжить, носвой «позор» обернуть в «почёт». Исторические примеры показывают, что украинки часто стремились утвердить себя в качестве «правительниц» других стран, городов, родов (классическую и наиболее популярную модель представляет образ «Ярославны, королевы Франции»), в то время как на российский престол (государственность, культуру, генетическое воспроизводство) часто претендовали представительницы иных наций (Марина Мнишек, Екатерина II, Елизавета, другие, менее известные личности). Это, на мой взгляд, позволяет говорить о разной степени выраженности активности, решительности, стремления к личному самоутверждению у российских и украинских женщин на уровне национальных идеалов и гендерных ожиданий.
Так как экономическая активность не вменялась «в вину», для украинок XIX в. потребность в получении среднего и высшего образования не носила характера идеологического или общественного вызова, культурной формы самоутверждения (что характерно для большинства известных фигур российского феминизма XIX - начала XX вв.). Получение образования было продиктовано абсолютно прагматическими целями и становилось «общественной» либо «личной» целью, когда сулило реальные возможности профессионализации, улучшения финансового, бытового, морального комфорта. Таким образом, практический смысл образования становился основным критерием его ценности. По этой причине борьба за получение высшего и среднего образования женщинами в Украине не имела того «привкуса» революционности, который существовал в российской культуре. Образ тургеневской или лесковской «нигилистки» - женщины, лишённой реальных прав и реальной собственности и при этом отрицающей «право», «мораль» и «собственность», не мог быть рождён украинской культурой: с точки зрения традиционной украинской ментальности
«нигилистка» представала существом наивным и непрактичным, способным лишь вызвать усмешку у женщины, укорененной в хозяйство и быт.
Другой важный момент связан с идеей национального возрождения, сохранения своеобразия украинской культуры. В ситуации отсутствия государственности, запрета на язык, насильственной русификации и навязываемой культурно-идеологической зависимости от Российской империи любая выдающаяся украинка - по языку или по рождению принадлежащая к украинской культуре и связывающая себя с ней - объективно укрепляла авторитет нации и потому ее деятельность всемерно поощрялась со стороны украинского общества XVIII и
XIX вв. В отличие от российских интеллектуалок, писательниц, феминисток и просто женщин, стремящихся к образованию, добивающихся своих прав в жестоких общественных столкновениях, в Украине сама идея «образования для женщин» не встречала значительного сопротивления. «Образованные украинки» были одной из сил противостояния русификации, и потому по большей части их статус в общественном сознании был очень высок. Это объясняет тот факт, что в разной степени талантливые Леся Украинка, Марко Вовчок, Ольга Кобылянская, Олена Пчилка, Xристина Алчевская вошли в историю украинской культуры на «равных правах» с мужчинами, их имена всегда произносились рядом с именами Шевченко, Панаса Мирного, Кот-ляревского, Ивана Франко.
Как провинция «великой империи», Украина не могла выступать лидером в открытии женских высших курсов, гимназий и допуске женщин в университеты. Курсы и гимназии для женщин в Украине открывались вслед за российскими. Однако получение женщинами высшего образования здесь было более массовым явлением, а женщины встречали меньше препятствий к дальнейшей профессиональной реализации.
Литература
1. Snyder T. The Reconstruction of Nations:
Poland, Ukraine, Lithuania, Belarus, 15691999. - New Haven and London, 200З.
2. Смоляр Л. Минуле заради майбутнього.
Жіночий рух Наддніпрянської України II пол. XIX - поч. XX ст. - Одеса, 1998.
3. См.: Овцын В. Развитие женского образо-
вания. - СПб., 1887.
4. Moser Ch. Antinihilism in the Russian Novel of
the 1860s. - The Hague, 1964.
5. ЛесковН. Собр. соч.: В 11 т.- М., 1958. - Т. 10.
6. Поляков Л. Женская эмансипация и теоло-
гия пола в России XIX в. // Феминизм. Восток. Запад. Россия. - М., 199З.
7. См.: Богавчевська-Хомяк М. Білим по біло-
му. - Київ, 1995.
8. См.: Steinman B. Sofia Kovalevskaya. Graving
up in the sixties // Russian Literary Triquarterly. - 1974. - №9 (spring).
9. См. подробнее о борьбе выдающихся жен-
щин поколения 1860-90 гг. в книгах: Stites R. The Women’s Liberation movement in Russia. Feminism, nihilism and bolshevism. 1860-1930. - Princeton, New Gersey, 1978; Хасбулатова О.А. Опыт и традиции женского движения в России (1860-1917). -Иваново, 1994.
10. Михайлова М. Лица и маски русской женской культуры Серебряного века // Гендерные исследования: Феминистская методология в социальных науках. - Харьков, 1998.
11. См.: Розенталь Ш. Русские писательницы и популярная литература Серебряного века // «Ей не дано прокладывать новые пути?..»: Из истории женского движения в России. - Вып. 2. - СПб., 1998; Юкина И.И. Дискурс женской прессы XIX века // Женские и гендерные исследования: Сб. науч. трудов. - Вып. 5. -СПб., 2000.
12. См.: Мірчук І. Історія української культури. - Мюнхен; Львів, 1994; Ковальчук Н.Д. Архетипи української культури // Tota-logy. Посткласичні дослідження. Вип. 7. -Київ, 2002.
13. См.: Кись О. Украинская ведьма (эскиз социального портрета) // Гендерные исследования. - 2000. - №5.
