CC BY
681
УДК 82
ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА В РУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЕ XIX-XX ВВ.
© Анатолий Иванович ИВАНОВ
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой журналистики, e-mail: [email protected] © Наталия Владимировна СОРОКИНА Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры русской и зарубежной литературы, зав. отделением русской филологии, e-mail: [email protected]
В статье исследуется воздействие железной дороги как явления технической культуры на творчество мастеров культуры Х1Х-ХХ вв. Поэтические строки и проза, художественные полотна, посвященные железной дороге, передали первые впечатления от движущегося «парохода» на колесах и сложные чувства, связанные с обновлением, ожиданием нового. Несколько десятилетий железная дорога воспринималась как иной мир и символ прогресса.
Ключевые слова: техническая и художественная культура; железная дорога; цивилизация; прогресс.
Н. Кукольник и Н. Некрасов, Л. Толстой и П. Боборыкин, А. Чехов и Н. Гарин-Михайловский, И. Анненский и А. Блок, Л. Леонов и А. Платонов - кто только из писателей XIX - начала XX в. не обращался к теме железной дороги, ее роли в жизни своих героев, в развитии российской цивилизации! Обращались к этой теме и художники, и публицисты, и кинематографисты. Не претендуя на всеохватность обозначенной темы, перелистаем страницы истории нашей художественной культуры, передавшей самые различные оттенки в восприятии железной дороги.
I
При упоминании о железной дороге наш соотечественник долго еще будет вспоминать известные строки поэмы Н. Некрасова «Железная дорога» (1864), посвященной
строительству Николаевской железной дороги между Москвой и Петербургом (18421852):
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то всё косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Из этой же поэмы цитируются социально-оптимистические строки о народе-строи-теле:
Вынес и эту дорогу железную -
Вынесет все, что господь ни пошлет!
Вынесет все - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
В наши времена непременно с горьковатой улыбкой добавляются, а то и отдельно, как поговорка, звучат слова, завершающие 11-ю главку:
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придется - ни мне, ни тебе [1, с. 205].
Но ведь если вдуматься в смысл некрасовского произведения, то следует говорить не столько о железной дороге, сколько о строительстве, о доле строителей, будь то железная дорога или, скажем, славный Петербург. Не случайно в комментарии к этому стихотворению говорится: «Возможно, что замысел этой поэмы возник у Некрасова в 1860 г. под влиянием статьи Н.А. Добролюбова «Опыт отучения людей от пищи», где была изображена бесчеловечная эксплуатация рабочих, которая практиковалась подрядчиками при постройке железных дорог» [1, с. 681].
Некрасовская тема дороги зазвучала в стихотворении «Тройка» (1847):
Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу -Всё лицо твое вспыхнуло вдруг.
И зачем ты бежишь торопливо За промчавшейся тройкой вослед?..
На тебя, подбоченясь красиво,
Загляделся проезжий корнет [2, с. 26].
По-некрасовски трагически эта тема женщины, ожидающей от дороги счастливой перемены в судьбе, прозвучала в начале XX в. в стихотворении А. Блока «На железной дороге» (1910):
Под насыпью, во рву некошеном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном, Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь под навесом.
Три ярких глаза набегающих -Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих Посмотрит пристальней из окон...
<...>
Лишь раз гусар, рукой небрежною Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною... Скользнул - и поезд в даль умчало.
Сами судьбы некрасовской и блоковской героинь окажутся сходными. Сходными и в ожидании счастья, и в том, что и ту и другую заметили красивые военные. Сходными в их несчастье. У Некрасова:
От работы и черной и трудной Отцветешь, не успевши расцвесть,
<...>
И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь <.>
У Блока:
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая...
Тоска дорожная, железная,
Свистела, сердце разрывая.
За полвека, отделившего стихотворения Некрасова и Блока, прошло немало изменений. Вместо околицы - вокзал. Вместо про-
селочной - железная дорога. Но много ли изменилось в женской судьбе?
Пожалуй, первым кто передал необычайное состояние новизны, которое дарит железная дорога, радости движения навстречу желанному, был Н. Кукольник, автор знаменитой «Попутной песни» (1840). Все мы с детства помним слова, ставшие благодаря музыке Ф. Глинки символом начала перемещения в новый, радостный мир. Не об этом ли слова, ставшие припевом?
Дым столбом - кипит, дымится Пароход.
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье...
Православный веселится Наш народ.
И быстрее, шибче воли Поезд мчится в чистом поле.
Сопоставляя стихотворения Н. Некрасова «Тройка» и А. Блока «На железной дороге», отмечая сходства в отношении к дороге героинь этих произведений, мы хотели бы обратить внимание на следующую особенность в восприятии железной дороги в стихотворении А. Блока. Мимо героини А. Блока проносится целый мир, иной мир:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами И обводили ровным взглядом Платформу, сад с кустами блёклыми,
Ее, жандарма с нею рядом. [3, с. 154].
Эта иная жизнь начинается с вокзала. Напомним, что само понятие пришло к нам из английского языка (УаихИаП, означавшее в XVII веке увеселительное заведение близ Лондона), а в России первоначально - место общественных увеселений. Лишь затем оно стало обозначать здание для обслуживания пассажиров. Однако слияние понятий - место для развлечения и место для обслуживания пассажиров - сказывалось еще долгое время. Чем были вокзалы в глубинке, в дикой глуши? В романе А. Куприна «Поединок» (1905) читаем:
«В бедном еврейском местечке не было ни одного ресторана. Клубы, как военный,
так и гражданский, находились в самом жалком, запущенном виде, и поэтому вокзал служил единственным местом, куда обыватели ездили частенько покутить и встряхнуться и даже поиграть в карты. Ездили туда и дамы к приходу пассажирских поездов, что служило маленьким разнообразием в глубокой скуке провинциальной жизни.
Ромашов любил ходить на вокзал по вечерам, к курьерскому поезду, который останавливался здесь в последний раз перед прусской границей. Со странным очарованием, взволнованно следил он, как к станции, стремительно выскочив из-за поворота, подлетал на всех парах этот поезд, состоявший всего из пяти новеньких, блестящих вагонов, как быстро росли и разгорались его огненные глаза, бросавшие вперед себя на рельсы светлые пятна, и как он, уже готовый проскочить станцию, мгновенно с шипеньем и грохотом, останавливался - «точно великан, ухватившийся с разбега за скалу», - думал Ромашов. Из вагонов, сияющих насквозь веселыми праздничными огнями, выходили красивые, нарядные и выхоленные дамы в удивительных шляпах, в необыкновенно изящных костюмах, выходили штатские господа, прекрасно одетые, беззаботно самоуверенные, с громкими барскими голосами, с французским и немецким языком, с свободными жестами, ленивым смехом. Никто из них никогда, даже мельком, не обращал внимания на Ромашова, но он видел в них кусочек какого-то недоступного, изысканного, великолепного мира, где жизнь - вечный праздник и торжество...
Проходило восемь минут. Звенел звонок, свистел паровоз, и сияющий поезд отходил от станции. Торопливо тушились огни на перроне и в буфете. Сразу наступали темные будни. И Ромашов всегда подолгу с тихой, мечтательной грустью следил за красным фонариком, который плавно раскачивался сзади последнего вагона, уходя во мрак ночи и становясь едва заметной искоркой» [4, с. 228]. Обыденность существования гарнизонного офицера-романтика становилась очевиднее, непригляднее при сравнении с кусочком праздничной, торжественной реальности, занесенной на провинциальный вокзал...
Принято считать, что поэты - наиболее далекие от реальных забот люди. Однако по-
следнее десятилетие жизни Н. Кукольника (1860-е гг.) было посвящено общественной деятельности в рамках Донского края: заботы о городском благоустройстве, проведении к Таганрогу железной дороги, т. е. практического усовершенствования русской жизни. Он является автором нескольких «записок» столичным администраторам (в т. ч. Д. А. Милютину, П.А. Валуеву). В их числе «Записка о построении железных дорог в России» [5, с. 215]. В данном случае можно сказать, что поэты спускаются к земным проблемам. С другой стороны, поэзия (поэтическая обобщенность и образность) зазвучала в начале XX в. в публицистике А. Суворина в его «Маленьких письмах».
Размышляя о причинах Русско-японской войны, об отношении к ней, А. Суворин назвал Дальневосточную дорогу гигантским железным мостом между Европой и Россией и Восточным океаном. «Этот мост тотчас после своего окончания сделался причиною настоящих, сложных отношений между Россией, Китаем и Японией. Богатырский памятник чрезмерных усилий русского народа подвергается опасности. При всей своей реальности он представляется мистической вавилонской башней, поднявшейся до русского неба, Великого океана. Это - не сибирский, а русско-азиатский великий путь и объяснить его значение можно не цифрами вычислением доходов и расходов, а проникновенною идеей преобразования Азии в культурное государство. <...> Николай II открыл нам ворота в Великий океан, в которые мы давно стучались. Железный путь туда - живая вода, которая своей животворной влагой вспрыснула народы, давая им новую жизнь и обещая лучшее будущее. Сама судьба, а вовсе не чья-нибудь ошибка, как думают многие, заставила вести железную дорогу именно так, как она проведена, не по левому берегу Амура - вот это было бы роковой ошибкой, - а по Маньчжурии и затем к выходу в Великий океан, на это новое поприще всемирной жизни. Не потому ли торопятся американцы с Панамским каналом, что мы стали у Великого океана? Мы обогнули с севера всю Азию железною непрерывною цепью и ни одного звена этой цепи уступить мы не можем. И пусть попробует кто-нибудь из наших врагов разбить свой лоб об это железо.» [6, с. 3132].
Если в стихотворении Н. Кукольника паровоз еще назывался пароходом, то в 1930-е гг. А. Платонов (прозаик, инженер!) воспел паровоз - это чудо из металла, - сравнив его восприятие с восприятием поэзии. В рассказе «В прекрасном и яростном мире. Машинист Мальцев» герой Платонова вспоминает: «Машина «ИС», единственная тогда на нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина» [7, с. 275].
Чем была железнодорожная техника для героев Платонова? Только ли металлом? В его рассказе «Старый механик» поначалу может вызвать улыбку следующая фраза: «Семья Петра Савельича была небольшая: она состояла из него самого, его жены и паровоза серии «Э», на котором работал Петр Савельич» [7, с. 269]. Но только поначалу. Ибо потом читатель слышит, что Петр Са-вельич и его жена Анна Гавриловна постоянно разговаривают о паровозе, на котором работал глава семьи, как о живом существе. В центре внимания этой небольшой семьи (единственный сын умер от детской болезни) -состояние машины. И начинается рассказ с описания сумрачного настроения Петра Са-вельича из-за поломки любимца семьи.
Новое время, новое искусство потребовали новых средств в изображении растущей технической мощи, иных ритмов. Для того чтобы передать ритм индустриализации XX в., понадобился до сих пор непревзойденный анимационный фильм Михаила Цехановско-го «Пасифик 231 - симфоническая поэма о паровозе» (1931). В этом фильме Цеханов-ский показал себя художником синтетического типа. Это был художественный эксперимент в области художественного взаимодействия изображения и звука. Музыка А. Онеггера послужила монтажной осью для зрительных образов трех видов - натурного изображения паровоза и его деталей, дирижера и музыкантов, отдельных крупных планов оркестра - раздувающихся щек, порхающих смычков и т. д. Это была фактически первая попытка киноиллюстрации симфонической музыки. Во всем мире очередной паровоз Цехановского вызвал колоссальный интерес и признание. Серьезные
искусствоведческие журналы посвящали этой работе обстоятельные разборы. А одним из источников вдохновения стал ушедший через два десятилетия в историю паровоз.
II
Говоря о теме железной дороги в отечественной литературе 1920-1980-х гг., нельзя не подчеркнуть особую роль романистики Л. Леонова в развитии этого мотива. Его творчество, впитав достижения предшествующего века, отразило многомерное, далеко не мажорное восприятие технической цивилизации. Можно сказать, что железная дорога у Л. Леонова обрела философское звучание. В отношении к железной дороге отражено мировосприятие леоновских героев, передано тревожное, подчас драматическое отношение автора к стальным артериям обновляющейся страны.
Сложность, метафоричность образа железной дороги в романах Л. Леонова вызывала и продолжает вызывать противоречивые суждения интерпретаторов его творчества, по-разному оценивавших освоение этой темы писателем. Так, Р. Опитц констатирует возникновение в «Воре» темы железной дороги, «такой важной для композиционной структуры «Дороги на Океан» [8, с. 259]. В.П. Скобелев считает закономерным неоднократное появление на страницах «Вора» образа железной дороги как «мотива железа, трущегося о колесо» [9, с. 66].
На актуализацию «железнодорожных мотивов» в романах Л. Леонова и А. Платонова обратил внимание Е.А. Яблоков: «И в «Воре», и в «Чевенгуре» (а до него в «Сокровенном человеке») образ «железного пути» имеет чрезвычайно широкий смысл, поскольку прямо ориентирован на марксову метафору революции как локомотива истории. В аспекте этой метафоры <. > амбивалентное отношение к «локомотиву истории» в «Воре» выражено не столь явственно» [10]. Однако притча Пчхова об Адаме и Еве содержит в качестве одного из символов прогресса именно паровоз, а вся поучительная история - о пути человечества: «Спервоначалу пешочком тащился, а как притомляться стали, паровоз придумал, на железные колеса нас пересадил. Нонче же на еропланах катит, в ушах свистит, дыханье захлестывает. <. >
Долга она оказалася, окольная-то дорожка, а все невидимы покамест заветные-то врата» [11, с. 152]. Локомотив воспринимается как символ страшного будущего, провозвестник грядущих исторических и социальных катастроф. Писатель противопоставляет этому первоначальную чистоту отношений, верность культурному прошлому.
Причастность Векшина к постоянному движению заложена, не прямо - опосредованно, фактом близости отчего дома к железной дороге. Герой настолько сросся за годы детства с миром рельсов и шпал, что даже явления природы воспринимает в сравнении с явлениями железной магистрали: для него разгар бури - «как бы сумасшедшие поезда бежали по рельсам, наполняя ночь воем и грохотом» (3, 59). Традиционно производится сопоставление в другом порядке: поезда шумят, как ветер в бурю. Но для Векшина первично именно стальное полотно, а не природная стихия. Поэтому трудно согласиться с В.И. Хрулевым в том, что Векшину сопутствует водная стихия, река: «В романе «Вор», - пишет исследователь, - символическое значение приобретает речка Кудема. Сопровождая путь Векшина, она становится сферой очищения, надеждой на исцеление» [12, с. 81]. Скорее, железная дорога выступает постоянной спутницей основных жизненных перипетий героя. Естественность природы, чистота воды не свойственны Векшину.
Детские впечатления Векшина от картины приближающегося паровоза созданы Л.М. Леоновым в лирическом ключе. Но пронзительные строки о беспрерывности и бесцельности движения поезда появляются именно в данном фрагменте: «Поезда, поезда, человеческой тоской гонимое железо! С грохотом проносились они мимо, в бесплодной попытке достигнуть края земли и мечты» (3, 70). Вспоминаются и упомянутые уже блоковские строчки: «Так мчалась юность бесполезная, / В пустых мечтах изнемогая. / Тоска дорожная, железная / Свистела, сердце разрывая...[3, с. 154].
Наблюдения Р.С. Спивак над поэтикой стихотворения А. Блока «На железной дороге» кажутся написанными о герое романа Л.М. Леонова «Вор»: «. пролетающий мимо полустанка поезд вырастает в символ жизни, безжалостно опрокидывающий юношеские иллюзии, не считающейся с индивидуумом и
не программирующей счастья как свершения его надежд и планов» [13, с. 64].
Герой испытывает страх и непонятное восхищение перед железной громадой поезда: «Железо моста загудело в мелкой дрожи: обреченное на неподвижность, оно приветствовало другое железо, жребием которого было движенье без устали и конца» (3, 75). Этот фрагмент писатель считал одним из удачных в романе: «Поезд идет, гудит, несется, а Митька и Маня прижались друг к другу и почувствовали, что связаны они отныне навсегда» [14, с. 194]. В.А. Ковалев, однако, не допускает равнозначности передачи переживаний персонажа и непосредственного авторского лиризма: «Главное здесь - описание детских переживаний Векшина, его мечтаний об иной, далекой жизни, куда уносятся проходящие мимо поезда, - и вместе с тем раскрытие лиризма Фирсова, который только и мог назвать поезда «человеческой тоской оживленным железом» и подчеркнуть «бесплодность» порывов к достижению мечты» [15, с.247].
Иную точку зрения высказала Е.Б. Ско-роспелова. Она считает, что связь детства и юности героя с железнодорожным миром отражает «соприкосновение с большой жизнью и отражает ощущение ее недостижимости» [16, с. 122]. Но Дмитрий не обожествляет движение и не благоговеет перед поездами. Однажды в своих воспоминаниях, передаваемых косвенной речью автора, Векшин назовет поезд «длинным, железным, хвостатым чудовищем» (3, 344). С «поездушными» событиями связаны и первые упреки совести, когда, поймав от барышни из поезда пятачок, Векшин купил булку и съел ее один, не поделившись с семьей. Однако «мельчайшая точка, более похожая на брызг чертежникова пера» (3, 68), вмещающая в себя далекий разъезд, стала для Векшина символом родины, одиночества без нее и тоски.
Железная дорога связывается и с быстротечностью жизни, страхом перед громадой железа и стремительной его скоростью, бесконечностью и бесцельностью пути, отсутствием собственного, не на колесах, дома. Мотив железной дороги в «Воре» стал символом трагической безысходности, бесполезности движения, однообразного хода жизни.
В последующих после «Вора» произведениях Л. Леонова железная дорога воспри-
нимается автором и героями как нечто уже естественное и прочно вошедшее в современную жизнь: «Кричит паровоз, пробуждая спящие стихии; слух Бураго ласкают нетерпеливые лязги пара и железа» (4, 261); «Поезд, набитый искателями хлеба и соли, донес и ее (Сузанну. - Н. С.), искательницу воли своей, до мизерного, безымянного полустанка» (4, 72). Рабочие на Соть прибывают на поезде. Когда работы на производстве не стало хватать, даже железнодорожный состав, привозивший строителей и воспринимавшийся как необходимое условие новой жизни, теперь казался сотинцам всего лишь «старомодным паровозишком, притаскивавшим длинный состав» (4, 213), а сама стальная магистраль погрузилась в «безжизненное оцепенение» (4, 213). Для молодых героев «Дороги на Океан» паровоз становится символом новых достижений и паролем будущих успехов.
«Гремучим жестяным деревом» (5, 12) называет Л. Леонов мчащийся поезд, «жестяными листьями» - колеса, под речетатив которых Скутаревскому приходят мрачные мысли: «Умирать - это правильно.», «бессмертье - бунт индивида!» (5, 12) и т. д. Лео-новское восприятие «холода» и «бездушно -сти» железной дороги продолжает традиции серебряного века. И.Ф. Анненский в стихотворении «Зимний поезд» писал:
Я знаю - пышущий дракон,
Весь занесен пушистым снегом,
Сейчас порвет мятежным бегом Завороженной дали сон.
А с ним, усталые рабы,
Обречены холодной яме,
Влачатся тяжкие гробы,
Скрипя и лязгая зубами [17, с. 84].
Аналогичное необъяснимое чувство страха перед «железным драконом» отмечает в воспоминаниях А. Бенуа: «.особенно часто повторялись мучительные сны про железную дорогу. Их было два варианта. Вариант первый: я стою на траве у самого пути и мне совсем не страшно, я знаю, что поезд ходит по рельсам и меня он не тронет. Но появляется дымок над деревьями, локомотив выскакивает из леса и вместо того, чтобы пройти мимо, он сворачивает и с какой-то злобой бросается прямо в мою сторону. Я погиб!..
Второй вариант: напоминает тот сон, который видит Анна Каренина. Опять рельсы, но я не на траве, а на платформе станции. Поезда вообще нет, его ждут, но какой-то незнакомый, бритый, беззубый, скрюченный старичок, похожий на нищего, с палочкой в руке мурлычет мне под ухо одно и то же: «Едет - не едет, едет - не доедет.» В этом сне, который я всегда как-то заранее предчувствовал, было что-то особенно гнусное.» [18].
Л.М. Леонов постепенно наращивает впечатления, окончательно формирующиеся затем в емкую формулу. Железнодорожный вагон и стальная магистраль в целом становится символом бездомности, неустроенности героев, «наиболее убедительным образом человеческой бездомности» (3, 529): отец Дмитрия работал сторожем на железнодорожном разъезде, «выходил к поездам с зеленым флажком <. > уведомлять о безопасности их бесконечных (читай: бесцельных. -А. И, Н. С.) странствий» (3, 60) (это косвенная аллюзия на отсутствие полноценного дома у героя, так же, как, например, мать Увадьева («Соть») работает стрелочницей на трамвайных путях: «Сидишь, а рельсы-то все бегут, бегут. и так надо до конца сидеть, пока не застынешь» (4, 267); Санька Велосипед живет с Ксенией в опустевшем вагоне («Вор»); Павел Рахлеев («Барсуки») переезжает и живет в бронепоезде; Курилов («Дорога на Океан») в силу занимаемой должности постоянно на колесах; Валерий Крайнов («Русский лес») в годы Гражданской войны также обитал в служебном вагоне. Неустроенность в быту толкает героев на связь с железной дорогой.
Закономерно, что автор в новом эпилоге к роману «Барсуки» уводит братьев из леса на железную дорогу. В первоначальном варианте встреча Рахлеевых произошла в лесу. Но природная стихия - лес - не вполне соответствует настрою главных героев. Естественность природы контрастирует с «железной» логикой Антона и Семена. Гармонии не получится. Потому лучшим местом для заключительного свидания может послужить вагон. Писатель переносит центр философской и моральной тяжести из гармоничного мира природы в мир техники, железа.
Железная дорога воспринимается как символ смерти, железной необходимости, пустоты и страха. На самолете летит больной
Потемкин: «не люблю в дороге .умирать. <...> А на полет меня еще хватит» (4, 230). «Полет, вот естественное состоянье человека, все остальное - лишь кощунственное отступление от нормы, - вторит ему и герой «Скутаревского». - Умирать надо в полете, вбегая в первоначальное вещество и растворяясь в нем без остатка» (5, 97).
Романы писателя 1920-1930-х гг., за исключением, может быть, «Дороги на Океан», демонстрируют общее недоверие героев и автора к прогрессу. «Алексей Никитич вообще не одобрял железной дороги. <...> Самый паровоз, невыгодная, паразитическая машина, казался ему более острым и метким символом капиталистической системы, чем Марксова водяная мельница» (6, 26). Отчужденность мужа и жены Куриловых характеризуется сравнением расстояния, разделяющего их, с железной дорогой: «в эту пору целую дорогу, с вокзалами, станциями и разъездами, можно было поместить в тесное пространство между ними. Они стояли на разных ее концах» (6, 28).
Дорога в романе «Дорога на Океан» выступает, помимо всего прочего, и как действующее лицо, которому свойственны различные переживания и с которой происходят разнообразные события: «Дорогу начинало лихорадить» (6, 185), «Дорога твоя работает неважно» (6, 186) и т. п. Думается, это не обычная метонимия. Именно такой, живой, воспринимает железнодорожную магистраль Курилов и его коллеги.
Люди старшего поколения недоверчиво относятся к любой чудо-технике. Их оценки, сравнения носят негативный характер. Так, даже технически грамотный Ренне уподобляет игру начинающего трубача игре на паровозе, подчеркивая неуклюжесть, громкость действия. Движение, любая дорога, перемещение, даже простое наблюдение постройки дорог страшны для скитчан: «Явствовало лишь, что по проложенной дороге прикатит вскорости лютая машина, которая неминуемо пожрет и несуесловную прелесть места, и тишину - наследие дедов, а вместе с ней и Мелетиево детище» (4, 24).
По дороге на выставку Черимов и Женя едут в автобусе, в салоне которого сталкиваются представители молодого и старого поколений, для которых техника, средства передвижения символизируют переход к новой,
более цивилизованной жизни. И если «сухонькую старушку, из породы тех, которые обмывают покойников и любят стоять в очередях» (5, 268), пугает быстрая езда и необъяснимое веселье ее молодых соседей, то юной паре как раз по душе некая безудержная удаль, воплощавшаяся в лихой гонке. Скорости, смелости и молодости - по пути, а для старушки автобус - «колдовская коробка» (5, 268).
Для Омеличева метафора жизненного пути оказывается связанной с железной дорогой. «Всякий раз, как <.> останавливался у платформы паровоз, Глеб испытывал безотчетную потребность вскочить в последний вагон и заново проехать в прошлое» (6, 304). Именно на вокзале Глеб встречает Кормили-цына: прошлое из вагона приближалось к Глебу.
Изначально духовенство видело «в распространении железных дорог угрозу вере, ущерб церкви и развращение паствы» (6, 346). «Паровозные вопли с железной дороги» вызывали у помещицы Сапегиной приступы беспричинной тоски (9, 221) (Можно вспомнить и Кабаниху А.Н. Островского, которая боялась новой техники: «А меня хоть золотом осыпь, так я не поеду» [19, с. 238]. Героини: и Сапегина, и Кабанова - представители одного сословия и приблизительно возраста, и их восприятие «запряженного огненного змия» схоже). Упадок промышленного хозяйства Омеличевых «наступил после появления железной дороги» (6, 85), технические усовершенствования принесли вред купеческому хозяйству.
Открытие железной дороги, о которой составляет историческую повесть Алеша Пе-ресыпкин, состоялось в Ильин день: «бор-зинговские паровозы приравнены к той огненной телеге, на которой <.> пророк Илья отбыл на небо, в нетленные чертоги творца» (6, 358).
Смерть под колесами поезда воспринималась в 1930-е гг. как нечто естественное: Глеб Протоклитов, сочиняя себе «подходящую для чистки» биографию «убил» отца именно таким способом; до нелепости безалаберное поведение Чередилова чуть не стоило ему жизни, оставленной под колесами поезда, когда его, пьяного, чуть не задавило составом (9, 266). Мать Геласия задавило
поездом, из-за трагедии с паровозом жизнь Геласия стала несчастной.
Для молодых же героев железная дорога становится привычным атрибутом новой жизни. Ренне в глазах собственной дочери выступает как «добросовестный паровичок с российской узкоколейки, оказавшийся вовсе не приспособленным к рельсам новых магистралей, - не только по техническим своим навыкам» (4, 178). Жене образ будущего видится именно в образе электровоза (5, 130). Мать Сайфуллы уважительно и с гордостью воспринимает своего сына-машиниста «как хозяина большой машины» (6, 388).
Для многих героев «Дороги на Океан» и «Русского леса» железная дорога «являлась не только источником заработка, но и орудием <.> человеческой деятельности, если не смыслом существования» (9, 440).
Первая фраза «Русского леса» посвящена прибытию героини на вокзал: «Поезд пришел точно по расписанию» (9, 7). В.В. Аге-носов обратил внимание на эту деталь: «Само понятие «поезд» несет в себе наряду с прямым целый ряд дополнительных оттенков. На память приходит марксовское выражение «локомотив истории». <.> «Поезд» влечет за собой ассоциацию «дорога». Это понятие романтическое. Наконец, поезд - это собрание разных людей. И все эти значения действительно раскроются в первой главе. Лейтмотивом ее станет ч у д о» [20, с. 157158].
«Замирающий среди душной летней ночи клик паровоза» (9, 33) ассоциируется у Поли с отцом, с уходом матери из семьи. И поэтому именно «петушиный, призывающий крик маневрового паровоза» (9, 37) как сигнал к решительным действиям подталкивает Полю зайти в дом к отцу. Леночка же Вихрова, терзаемая угнетениями совести за жизнь из благодарности в доме Вихровых, по ночам «вслушивалась в тревожные, с близкой окружной дороги, паровозные гудки, вкрадчиво звавшие ее куда-то» (9, 334).
Совсем иное отношение у Сергея Вихрова. Им владела «давняя страсть ко всяким механизмам, преодолевающим время и пространство и <.> удлиняющим жизнь» (9, 394). Детская игрушка (как и у Луки Омели-чева в «Дороге на Океан») определила Сережину судьбу. Сборка бронепоезда для фронта подробно описывается. В данном случае
это уже не тот паровоз, за которым «тащились» Адам и Ева, а совершенно необходимое фронту, стране механическое сооружение. Не случайно Вихров сравнивает себя со «стрелкой манометра на паровозном котле», которой не «положено лгать» (9, 344), а вот Чередилов видит в паровозе тревожный символ и представляет Вихрова неким семафором, дежурным на дороге: «Помахал флажком разок-другой и отступи в сторонку: задавит тебя паровозищем, чудило ты лесное» (9, 408).
В «Пирамиде» всем членам семейства Лоскутовых, напуганным посещением фининспектора, сразу после его ухода «навечно запомнился <...> с окружной железной дороги паровозный вскрик, зловещее напомина-нье о скором теперь изгнанье из Старо-Федосеева. Такая прощальная тоска прозвучала в нем» [21, с. 159]; «маневровый гудок с окружной дороги» [21, с. 171] послужил и сигналом к горькому расставанию.
Технический транспорт на страницах романов Леонова постепенно, как и в жизни, проходит стадии усовершенствования и смены одного вида другим. В «Барсуках» и «Со-ти» ездили в большей степени на телегах, в «Воре» в притче возникает образ локомотива, а Дмитрий Векшин и Николай Заварихин ездят на поездах, в «Скутаревском» передвигаются в большей степени на машинах и поездах, в «Дороге на Океан» герои путешествуют и заняты по роду своей деятельности с железнодорожным транспортом, а предреволюционные события касаются пароходства. Вихров, как истинный любитель природы, все больше ходит пешком и путешествует. «Пирамида» же дает совершенно фантастические для времени середины ХХ столетия средства передвижения: полет на лыжах, на автомобиле. Сам простор путешествий лео-новских героев претерпевает изменения, сказывающиеся на временном и пространственном планах романов.
Но именно железная дорога представляется автору дорогой в будущее. Курилов и его соратники строят железнодорожную магистраль, ведущую к водным просторам, метафора дороги в будущее основана на восприятии пути как цивилизованной стальной магистрали в будущее. «Для меня дорога, -говорил Л. Леонов, - была как бы прокладкой магистрали в дальнее будущее мира. Са-
мо же название «Дорога на Океан» означало не только дорогу и не только «железную», и не просто на Восток, к Тихому Океану, но и к Океану - в понятии Вечности» [22, с. 17].
Стальная магистраль - вот новый путь шествия цивилизации. Именно в таком значении Леонов использует образ локомотива как прогресса в притче Пчхова и в других произведениях тоже. Думается, что известная строка Е.А. Баратынского «Век шествует путем своим железным.» подразумевает именно прогресс технический, а эпитет «железный» возник с появлением железных дорог, удаляющих человечество от своих корней.
Сравнение пути России с кораблем стало традиционным в литературе. Л.М. Леонов использует данную метафору: «Ему (Увадье-ву. - А. И, Н. С.) мнился незамысловатый образ корабля, который потрясают ночь и буря. Нужно было чрезвычайное уменье и воля, чтобы вести его при перегруженных котлах через море, не помеченное ни на каких картах. Корабль кренился то в одну, то в другую сторону, и всякий раз волны свирепей вскидывались на покачнувшуюся вертикаль» (4, 235), - но, в соответствии с происходящими техническими переменами, может уподобить страну и более простому средству, если речь идет о неудачах: «Подобно опрокинутому грузовику тарахтела российская машина, а людишки бегали вокруг, сбираясь снова поставить ее на колеса» (4, 70).
С поездом в творческой биографии самого Леонова связаны не самые лучшие воспоминания. Известная формула Л.Д. Троцкого о попутчиках касалась непосредственно Л. Леонова. Стоит заметить, что пущенный Троцким в обиход термин был востребован теми, кого политический критик относил к попутчикам. Л. Леонов обращается к «дорожной» лексике для характеристики новых задач, стоящих перед писателями: «В перестройке писатель заинтересован прежде всего сам, ибо ему жить и работать; союзу попутчиков следует много думать над этим: не доехал ли он уже до своей станции. Ибо в дальнейшем поезд ускоряет ход, перегоны станут все длиннее, и на ходу выпрыгивающим из социалистического экспресса все больше будет грозить опасность попасть под его колеса» [23, с. 125]. «На биваках гражданской войны, - продолжает эту мысль-
образ писатель, - певали мы песню про паровоз, что стрелою летит в коммуну. Таким словом обозначено в трудовом народе понятие о справедливом людском существованье. Тогда же конечная станция еще не была введена в действующий график всечеловеческого прогресса. <.> С тех пор, все набавляя ходу, мчится наш поезд, заправленный рукою великого машиниста. Даты убегают вспять, как верстовые столбы; их застилают другие, попеременно то слепя, то туманя взор блеском незнакомых просторов, печалью утрат, сверканьем очередной победы» (10, 383).
Подобный прием использовал и Е.И. Замятин, в статье которого «Новая русская проза» возникает образ паровоза, а в литературном манифесте «Я боюсь» употребляется развернутая метафора о принадлежности писателя к определенному послеоктябрьскому направлению: «билет в вагон «Серапионовых братьев» [24, с. 84-85].
Железная дорога в романах Леонова является не просто средством путешествия героя. Писатель не показывает пространных дорожных пейзажей, не передает ярких дорожных впечатлений. Для его персонажей дорога, скорее, состояние внутреннего мира. Со стальной магистралью связаны конкретные события в жизни, она служит сигналом, намеком на перспективы развития. Железная дорога представлена как символ губительной человеческой истории, под чьими колесами и рядом с которой происходят трагедии людей. Дорога не всегда соединяет людей.
Леоновский мотив дороги, постоянно развиваясь, обретает черты концептуальных обобщений, вырастая до масштаба символа и приобретая эпический характер. С темой пути человеческой культуры и цивилизации связан и мотив уклонения от дороги, блуждания по дорогам истории. Об этом свидетельствует общий пафос леоновского творчества, в особенности его романы «Вор» и «Пирамида».
Персонажи леоновских романов постоянно в пути, что говорит о непрерывности их движения в пространстве истории, в развитии внутренних качеств, о неустанности работы над собой. Движение - символ жизни. Поступки, чувства героев имеют свою эволюцию, «застывших» на месте характеров практически нет.
В романах Л.М. Леонова «Дорога на Океан», «Русский лес», «Пирамида» дорога стала не просто пронизывающей нитью на тематическом уровне, но и одним из определяющих структурное единство и стилистическую оригинальность мотивом. Пространственно-временная метафора дороги символизирует путь героев, страны в их развитии.
* * *
Железная дорога - явление, в данном случае, технической культуры - оказала воздействие на культуру художественную XIX и XX вв., запечатлевшись в поэзии, прозе, публицистике и кино. Мастера слова, например, передали: и детски-наивное впечатление от движущегося «парохода» на колесах, и сложные чувства, связанные с обновлением, ожиданием нового, и восприятие железной дороги как иного мира, и осмысление сути прогресса. И так много еще строк, художественных полотен, фото- и кинокадров, посвященных железной дороге, ожидают внимательного прочтения, просмотра, осмысления.
1. Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: в 9 т. М., 1948. Т. 2.
2. Некрасов Н.А. Указ. соч. Т. 1.
3. БлокА.А. Собр. соч.: в 6 т. М., 1980. Т. 2.
4. КупринА.И. Собр. соч.: в 5 т. М., 1982. Т. 2.
5. Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. Т. 3. М., 1988.
6. Суворин А. Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904-1908). М., 2005.
7. Платонов А. В прекрасном и яростном мире. Машинист Мальцев // Платонов А. Избр. произв.: Рассказы. Повести. М., 1988.
8. Опитц Р. Философские аспекты романа «Вор» Л. Леонова // Современный советский роман. Философские аспекты. Л., 1979.
9. Скобелев В.П. Роман Л. Леонова «Вор» в контексте «романного» мышления второй половины 20-х годов // Век Леонида Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М., 2001.
10. Яблоков Е.А. Пуховы и прочие (Леонид Леонов и Андрей Платонов в двадцатые годы) // Век Леонида Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М., 2001.
11. Леонов Л.М. Собр. соч.: в 10 т. М., 1981. Т. 3. С. 152. В дальнейшем цитируется это издание с указанием номера тома и страницы в тексте.
12. Хрулев В.И. Символика природного мира в прозе Л. Леонова // Природа в художественной литературе: материальное и духовное. СПб., 2004.
13. Спивак Р. С. Русская философская лирика. Проблемы типологии жанров. Красноярск, 1985.
14. См.: Овчаренко А.И. В кругу Леонида Леонова. Из записок 1968-1988-х годов. М., 2002.
15. Ковалев В.А. Творчество Леонида Леонова. К характеристике творческой индивидуальности писателя. Москва; Ленинград, 1962.
16. Скороспелова Е.Б. Русская советская проза 20-30-х годов: судьбы романа. М., 1985.
17. Анненский И.Ф. Избранные произведения. Л., 1988.
18. Бенуа А.Н. Мои воспоминания: в 5 кн. М., 1993. Кн. 1-3.
19. Островский А.Н. Гроза // Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 16 т. М., 1950. Т. 2.
20. Агеносов В.В. Советский философский роман. М., 1989.
21. Леонов Л.М. Пирамида. М., 1994. Вып. 1.
22. Леонов Л.М. «Человеческое, только человеческое.» // Вопросы литературы. 1989. № 1.
23. Новый мир. 1931. № 10. Цит. по: Лавров А.В. «Производственный роман» - последний замысел Андрея Белого // Новое лит. обозрение. 2002. № 4. (56). С. 115.
24. См.: Замятин Е.И. Я боюсь. Литературная критика. Публицистика. Воспоминания. М., 1999.
Поступила в редакцию 16.11.2011 г.
UDC 82
RAILWAY IN RUSSIAN ARTISTIC CULTURE OF 19TH-20TH CENTURIES
Anatoly Ivanovich IVANOV, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Head of Journalism Department, e-mail: [email protected]
Natalia Vladimirovna SOROKINA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Professor of Russian and Foreign Literature Department, Head of Russian Philology Department, e-mail: [email protected]
In the article the authors study the effect that railway as a technical culture phenomenon had on creative work of cultural professionals of the 19th-20th centuries. Poetic lines, prose and paintings, dedicated to the railway, show the first impressions left by the moving wheeled “steamer”, they show the complex feelings due to the oncoming renovation, the new expectations. For a few decades railway was the new world itself, it was the symbol of progress.
Key words: technical and artistic culture; railway; civilization; progress.
