CC BY
69
УДК 882 (09)
Захарова В. Т.
Жанровый синтез прозы С. А. Нилуса и С. Н. Дурылина
В статье рассматривается проблема жанрового синтеза в духовной прозе С. А. Нилуса и С. Н. Дурылина. Анализируются возможности, присущие дневниковому жанру, публицистическому в новых условиях бытования, - в эпоху социальных потрясений, эпоху динамичного обновления жанровых форм. Выясняются не известные ранее традиционным жанрам возможности онтологического укрупнения проблематики, выражающей духовные основы национального самосознания.
This article deals with the problem of genre fusion in spiritual prose of S.A. Nilus and S.N. Durylin. The possibilities inherent in the diary genre journalistic under the new conditions of existence - in the era of social upheaval, the era of dynamic updates genre forms.Clarified previously unknown traditional genres of ontological possibilities of integration issues, expressing the spiritual foundations of national identity.
Ключевые слова: жанровый синтез, дневниковая запись, аллюзии, реминисценции, национальные мифологемы, символы, онтологические проблемы.
Key words: genre synthesis, diary entry, allusions, reminiscences, national myths, symbols, ontological issues.
Произведения, ставшие объектом нашего исследования, - книги начала ХХ века, написанные С. А. Нилусом («На берегу Божьей реки», 1909) и С.Н. Дурылиным («Церковь невидимого града», 1914, «Лик России», 1916). Их отличает внимание прежде всего к духовным проблемам русской жизни. В начале ХХ века они имели большой резонанс в русском обществе. Как известно, духовная проза русских писателей прошлого долгие десятилетия была поистине «святыней под спудом» (так называется одна из книг С. А. Нилуса). Между тем, ее значение для современного читателя трудно переоценить.
Многие идеи этих произведений сегодня стоит актуализировать - с пониманием того, что порой болезненно-острая постановка ряда проблем русской жизни объяснялась остротой исторического момента. В жанровом отношении они являются примером характерного для начала ХХ века оригинального индивидуально-авторского жанрового синтеза, благодаря которому малая форма становилась способной к передаче глубокого онтологического осмысления бытия. Научное осмысление такого рода документально-художественной прозы набирает силу в современном отечественном литературоведении.
Книга С. А. Нилуса имеет жанровое обозначение «записок» - традиционного дневникового жанра. Дневниковый жанр в восприятии отече-
© Захарова В. Т., 2015
22
ственного литературоведения за последние годы стал предметом пристального внимания литературоведов, чему свидетельство - появление диссертационных исследований, материалов научных конференций [5]. Уходит в прошлое отношение к дневниковому жанру как к маргинальному, промежуточному, все глубже становится понимание его самостоятельной аксиологической, онтологической, эстетической значимости. Сегодня очевидно, насколько книги дневниковых записей больших русских писателей важны были для них как средство сокровенно-личностного общения с читателем, как много там наиважнейших их мыслей, интуиций, эмоций. В данном контексте уместно вспомнить о подобных книгах великого русского православного писателя Х1Х века Ф.М. Достоевского («Дневник писателя») и выдающегося православного писателя ХХ века Б.К. Зайцева, не случайно назвавшего свои многолетние записи в эмиграции так же: «Дневник писателя».
Начало ХХ века было отмечено появлением многих ярких произведений этого рода - эпоха социальных потрясений была тому причиной. Верно замечено А. В. Громовой: «В ХХ веке произошел всплеск литературы, построенной на документальной основе. Расцвет художественнодокументальной литературы отразил главную тенденцию всего столетия -усиление интереса к человеческой личности, психологии и духовному миру индивидуума» [8, с. 14]. Основные тенденции развития жанра дневника в начале ХХ века были глубоко проанализированы Е. М. Криволаповой. По верному наблюдению исследовательницы, их обусловили следующие обстоятельства: «...доминирование в художественном сознании эпохи субъективного, личностного фактора <...>, что приводит к распространению автодокументальной литературы, в том числе и дневников; при изменении жанровых доминант происходит изменение функции дневника, которая зависит от среды его бытования <. > дневник утрачивает сугубо личностный характер, и даже если он пишется с установкой "для себя", то все рано содержит скрытое стремление к "обнародованию".» [3, с. 57]. Становится очевидным также, что под пером талантливых авторов дневник становится формой выражения не только интимно-личностного, но и общезначимого содержания.
С. А. Нилус (1862-1929) свою книгу «На берегу Божьей реки» вел с перерывами с 1909 года по 1920-е годы. Название книги связано с Оптиной пустынью, рядом с которой в течение ряда лет вместе с семьей жил Нилус, и имеет подзаголовок: «Записки православного»: «Велика и несравненно прекрасна река Божья - святая Оптина! Течет река эта из источников жизни временной в море вечно-радостного бесконечного жития в царстве не-заходимого Света и несет на себе она ладии и своих пустынножителей, и многих других многоскорбных, измученных, страдальческих душ, обретших правду жизни у ног великих Оптинских старцев» [4, с. 3-4].
Записи эти являют сложное жанровое образование: несмотря на интимность жанра «записок», обращенных, прежде всего к своей собствен-
23
ной душе, и ведущей чертой имеющих исповедальное начало, они являют собой густонаселенный мир. Здесь и рассказы о великих оптинских старцах, живущих в обители: о. Нектарии, к примеру; воспоминания разных людей об уже ушедших великих старцах: Амвросии Оптинском, Макарии. Представлено много рядовых монахов Оптиной, а главное - великое множество рассказов паломников и описания встреч их в Оптиной. Возникает широкое полотно Руси, жаждущей припасть к духовному роднику великой обители, - недаром Нилус назвал свою книгу «На берегу Божьей реки», -что придает записям и эпичность.
Но, в первую очередь, это книга-исповедь, наполненная многими ана-литичными размышлениями. Так, рассказав об одном событии, случившемся с ним при посещении Дивеевского монастыря, Нилус пишет: «Это событие научило меня искать и видеть "Великое в малом": стал я серьезнее и вдумчивее присматриваться к жизни...» [4, с. 470].
Искреннее стремление поделиться с читателем своим духовным опытом, умение этот опыт осмыслить и обобщить придает дневниковым записям писателя общечеловеческую значимость. Дневник становится и своеобразным «духовным вожатым» для читателя, приобщающегося к духовной жизни.
Записи Нилуса относятся не только ко времени его жизни в славной обители, но и содержат воспоминания о событиях и встречах, совершивших в свое время переворот в его душе. Это воспоминания о посещении им в 1900-м году и позднее Сарова и Дивеева, Макарьевского монастыря, известных всей России старцев, блаженных и множество портретов обычных русских людей.
Показательно, что записи С. Нилуса ведущим повествование началом имеют начало лирическое, и главное чувство, с которым автор пишет о встреченных им на пути людях, является чувство благоговения. Такая установка дана уже во введении к записям: «Откроем же, читатель дорогой, тетради дневников моих и проследим с тобою вместе, что занесло на их страницы благоговейно-внимательное мое воспоминание» [4, с. 4]. И в течение всей книги оно остается леймотивным. Например, запись о своей беседе с отцом Иаковом о старце Амвросии С. Нилус озаглавливает: «Мед с Оптинских цветов.» [4, с. 185]. А свое воспоминание о встрече с великой дивеевской блаженной Параскевой Ивановной (Пашей Саровской) С. Нилус начинает словами: «.а теперь поведу речь и о той, кого на пути собирания цветов с духовного луга поставил Господь передо мною еще живым и жизнетворным цветом современного иноческого подвижничества» [4, с. 436]. (Курсив мой. - В.З.). Так в годы грозных социальных потрясений С. Нилус понял свою миссию духовного писателя.
Если попытаться определить «сверхжанровые» особенности книги Нилуса, то, прежде всего, ее можно назвать «книгой-предупреждением». Это имел в виду один из известных современных православных исследова-
24
телей отечественного духовного наследия А.Н. Стрижев, назвавший свою статью о ней «Грозовое небо Сергея Нилуса» [6].
Так, записи открываются 1-м января 1909 года и содержат сокрушенное рассуждение в связи с рождественским ангельским славословием: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение!». «Но не остается, по-видимому, на земле мира; по всему видно, что и благоволение отнимается от забывших Бога человеков» [4, с. 7]. Эта мысль-страдание пронизывает всю книгу. Находясь несколько лет в непосредственной близости к оптинским старцам, С. А. Нилус записал множество свидетельств Божественных откровений - предупреждений заблудшим. Пронизывает ее и чувство покаяния, которое испытывает сам автор и к которому призывает русскую интеллигенцию, ибо он ощущал, что и в безмя-тежие Оптинской благодатной жизни «доносятся извне глухие раскаты пока еще отдаленного грома праведного гнева Божия...» [4, с. 34].
Несмотря на «предгрозовое» чувство, придающее книге Нилуса драматический пафос, в них, конечно же, отражается и свет надежды верующего человека.
Дневниковые записи вел и С.Н. Дурылин (1886-1954). Творческое наследие этого незаурядного мыслителя еще только начинает вырисовываться во всей своей полноте перед современным читателем. Сложным был рисунок судьбы его: в начале 20-х годов им был принят иерейский сан, отец Сергий служил в одном из храмов Москвы. Долго считалось, что возможность в дальнейшем обратиться к разносторонней научной деятельности при советской власти была получена ценой согласия снять с себя священный сан. Сегодня обнародованы документы, опровергающее этот факт и свидетельствующие, что тайно он оставался священнослужителем.
Ставший историком русской литературы, русского искусства, русской философской мысли С. Н. Дурылин с начала своего творческого пути писал духовную прозу, - в частности, многие годы вел дневниковые записи, которые писались «в стол» и частично опубликованы только недавно.
Мы обратимся именно к тем его произведениям, в которых им осмыслялись проблемы русской духовной жизни начала ХХ века, и которые являют оригинальный пример жанрового синтеза. В своих публицистических работах, имеющих собой одновременно и воспоминания, дневниковое начало, и эссеисткую составляющую, С. Н. Дурылин обращается к древним образам-символам, или, в другой терминологии, мифологемам национального религиозного сознания: это, прежде всего, град Китеж, Святая София, Царь-Град и др. Так, в работе «Церковь невидимого Града. Сказание о граде-Китеже», написанной в 1913 году на Крещенье Господне и вышедшей в 1914 году, писатель размышляет именно о народном религиозном сознании, ибо, по его справедливому убеждению, «религиозное сознание русского народа имело свою судьбу у русского общества, у русской интеллигенции, в русской мысли» [2, с. 74].
25
Образ града Китежа в народном сознании - великая духовная опора. В этом С. Н. Дурылин убедился, изучая различные исторические и фольклорные материалы в связи со сказанием и лично побывав на озере Светлояр. «В пору упадка веры в видимую Церковь, в годы отчаяния, справедливого или нет, в ее судьбах <...> здоровое чувство Церкви, никогда не покидающее душу народную, заставило ее особенно усиленно и радостно припадать к невещественному граду Церкви невидимой, и, восполненная благодатью этой церкви, не оскудевала народная вера в Церковь. В переживаемые нами годы отчаяния <...>нам нужно вспомнить эту забытую народную тропу, ведущую к Церкви» [2, с. 87]. (Курсив мой. - В.З.).
Важно, что С. Н. Дурылин видит в почитании китежского сказания стремление людей обрести утерянную веру или укрепиться духовно: «У Святого озера - как бы маленькая Россия: в ней те же недуги, скорби, заблуждения, надежды .с тою только разницей, что здесь, у Китежа, хранящие Церковь знают, что хранят, и потерявшие Ее знают, что потеряли» [2, с. 87]. (Курсив автора. - В.З.).
Стоит сказать, что стилю духовной прозы Дурылина свойственна порой, как и Нилусу, тихая лиричность, воздействующая на душу читателя своей проникновенностью: «Смотрят при первых солнечных лучах в озеро: не отразятся ли там золотые восьмиконечные кресты невидимого града Китежа? Но к чему? В синей, теплой ночи, пропитанной духом березовым, давно отразились они в душе народной» [2, с. 136].
В тяжелейшие годы первой мировой войны, в 1916 году, Дурылин создал глубокую работу «Лик России. Великая война и русское призвание». Главная мысль автора - утвердить представление о русском народе как народе, выполняющем «всемирно-историческое послушание, наложенное Промыслом Божиим на народ и страну, как на отдельного человека» [1, с. 259]. «Лик народный, - пишет Дурылин, - самое тайное и прекрасное, что составляет само существо народа - раскрывается лишь религиозно, и никогда не бывает видим с такою ясностью, как в дни народных испытаний, «во дни торжеств и бед народных» [1, с. 259]. Как признано, этим книгам Дурылина «суждено было сыграть большую роль в становлении предреволюционной русской мысли» [7, с. 20].
Показательно, что свои рассуждения об остром историческом моменте мыслитель переводит в область христианских Истин, главных христианских добродетелей, рассматриваемых применительно к обобщенному народному характеру. «Историческое призвание России, - поясняет он, -должно осуществляться как подвиг ее смирения, а не гордости; этому учили Россию учителя ее национального самосознания» [1, с. 259]. (Курсив автора. - В.З.). С.Н. Дурылин справедливо считает смирение не только принципом личной нравственности, но и принципом историкофилософским, «с верностью которому связано самое бытие народов», тре-
26
бующим «от народа и государства отказа от гордого самопоклонения, от холодного самовозвеличения» [1, с. 262-263].
Нападение Германии вызвало у Дурылина естественное желание соотнести национальные ментальные качества,- в том числе и выраженные в народном творчестве. Сравнивая героев немецкого эпоса о Нибелунгах с богатырями русского былинного эпоса, автор делает обоснованный вывод о том, что воспеваемые в немецком эпосе подвиги - сплошь завоевательные; а, кроме того, указывает на важнейшее отличие национального миро-чувствования: в русских былинах самого сильного богатыря-воина - Илью Муромца - побеждает Микула Селянинович: «Сильнейший русский богатырь - пахарь, богатырь мира, не вложивший в свою руку никакого оружия, не проливший ни капли крови» [1, с. 265].
Самое же главное призвание России автор видит в осуществлении идеала Святой Руси, что означает «трудящаяся святым подвигом во имя святого в истории» [1, с. 265]. (Курсив автора. - В.З.).
С точки зрения православного мировидения рассматривает Дурылин и проблему культуры в широком мировом контексте. Рассуждая о культуре Запада как о «строительстве человеческого благополучия и спокойствия, как организации общественной свободы человечества», Дурылин во многом именно с этим мировидением - культуры без Бога в сознании европейца - связывает появление неожиданной для многих страшной войны: «Культурнейшая страна Европы вдруг явила не ожидавшееся от нее добро в истории, а крайнюю, еще невиданную степень зла» [1, с. 278-279]. Анализируя в этом плане целый ряд публикаций в европейской прессе, Дуры-лин убеждается, что именно «сиянье веры» (микроцитата из А. С. Хомякова: «Сиянье веры им пролей». - В.З.) больше всего и начинает ценить Запад в России, и, ценя, просить его себе» [1, c. 282].
Особенно важно подчеркнуть, что писатель осознавал: для исполнения своего промыслительного призванья «еще бесконечно далек путь России», но при этом видел: «Первое же и главнейшее условие для этого - ей самой любить больше жизни своей и хранить свою бесценную лампаду, с которой, даже на взгляд Запада, каплет благоуханное мирро веры, - хранить свое православие, быть православной Россией» [1, с. 289].
Итак, подводя итоги этого небольшого анализа, можно утверждать, что талантливое духовное наследие С. А. Нилуса и С. Н. Дурылина представляет несомненный интерес для современного читателя и исследователя, ибо апеллирует к значимым во все времена духовным основам национального самосознания. С точки зрения жанрового синтеза эти произведения представляют в каждом случае пример яркого индивидуальноавторского художественного мышления, способного сопрягать в произведениях «еще не названного жанра» (К. Паустовский) не только собственнодокументальные и художественные начала, но и активное использование литературных, святоотеческих, исторических, историко-философских ал-
27
люзий и реминисценций. Эссеистские рассуждения и выводы у этих авторов становятся необыкновенно смыслоемкими, онтологически масштабными, аксиологически значимыми.
Список литературы
1. Дурылин С. Н. Лик России. Великая война и мировое призвание России // Ду-рылин С. Н. Русь прикровенная. - М.: Паломникъ, 2000.
2. Дурылин С. Н. Церковь града невидимого // Дурылин С.Н. Русь прикровенная. -М.: Паломникъ, 2000.
3. Криволапова Е. М. Дневники писателей круга В.В. Розанова (1893-1919 гг.): Жанр, творческий метод, историко-литературный контекст. - Курск: Курский гос. ун-т, 2012. - 328 с.
4. Нилус С. А. На берегу Божьей реки. Записки православного. - СПб., 1996.
5. Синтез документального и художественного в литературе и искусстве: сб. ст. и мат. межд. научн. конф. - Казань: Казанский ун-т, 2007; Синтез документального и художественного в литературе и искусстве: сб. ст. и материалы второй межд. науч. конф. -Казань: Школа, 2009.
6. Стрижев А. Н Грозовое небо Сергея Нилуса // Нилус С. А. На берегу Божьей реки. Записки православного. - СПб., 1996. - С. 542-546.
7. Фомин С. Отец Сергий // Дурылин С. Н. Русь прикровенная. - М.: Паломникъ, 2000. - С. 3-15.
8. Яркова А. В. Жанровое своеобразие творчества Б.К. Зайцева 1922-1972 годов. Литературно-критические и художественно-документальные жанры: моногр. - СПб.: ЛГУ им. А.С. Пушкина, 2002. - 211 с.
28
