CC BY
84
Новый филологический вестник. 2016. №4(39).
---
А.А. Холиков (Москва) ЖАНРОВЫЙ ПОТЕНЦИАЛ БИОГРАФИИ ЛИТЕРАТУРОВЕДА
Аннотация. В статье предпринята попытка определить специфику биографии литературоведа как речевого жанра, типологические черты которого выявляются в сопоставлении с писательскими биографиями. На конкретных примерах прокомментированы особенности жизнеописаний деятелей науки о литературе с точки зрения структуры повествования, задач, реализуемых в тексте, а также биографических источников. Автор приходит к выводу о том, что биографии литературоведов являют собой непосредственную форму гуманитарного самосознания.
Ключевые слова: биография; антибиография; история литературоведения; М.М. Бахтин; А.П. Скафтымов; В.Б. Шкловский.
А. Kholikov (Moscow) The Potential of the Genre of Biography of Literary Critics
Abstract. The article attempts to define the specifics of the biography of literary critics as a speech genre, typological features of which are identified in relation to the writers' biographies. With the help of specific examples the author comments on the biography of literary critics in terms of narrative structure, the tasks to be implemented in the text, as well as biographical sources. The author concludes that the biographies of literary critics are a direct form of humanitarian consciousness.
Key words: biography; antibiography; the history of literary criticism; M.M. Bakhtin; A.P. Skaftymov; V.B. Shklovsky.
Еще С.С. Аверинцев блестяще продемонстрировал, что со времен Плутарха биография является «слабо конституированным» жанром и попытка отыскать его непреложные законы и четкие границы «обречена на неудачу»1. Некоторое время назад, разбирая одно из жизнеописаний Д.С. Мережковского, автор этой статьи вышел из объективно трудного положения с помощью игры слов в названии публикации: «Писательская биография: жанр без правил»2. Сегодня, когда речь идет о биографии ученого, ситуация, кажется, иная. Но это лишь на первый взгляд, поскольку даже поверхностным сравнением подтверждается близость двух форм: жизнеописаний литератора и литературоведа, личностная (а не только интеллектуальная) активность которого по отношению к предмету своего изучения самоочевидна. «Настоящему, призванному филологу, - пишет С.Г. Бочаров, - надлежит быть тоже писателем, литературоведение - это тоже литература»3. Другими словами, «филологическое дело - занятие личное, как писатель-ство»4. Однако сходство этим не ограничивается.
Истоки жанра биографии ученого, как и писателя, восходят к древности. «По существу, - полагает В.Я. Френкель, - диалоги Платона являются не чем иным, как научной биографией Сократа»5. Конечно, с научностью диалогов Платона можно поспорить. Но интерес к биографии ученого (а применительно к Античности точнее сказать - философа) действительно
--^п^фт»*-
имеет давнее происхождение. Кроме того, первые отечественные биографические словари, во многом способствовавшие появлению научных жизнеописаний, были посвящены сразу как писателям, так и ученым. Об этом красноречиво свидетельствуют не только содержание, но и заглавие некоторых из них: «Справочный словарь о русских писателях и ученых, умерших в ХУШ и XIX столетиях...» (Г.Н. Геннади), «Критико-биогра-фический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней)» (С.А. Венгеров), «Краткий биографический словарь ученых и писателей Полтавской губернии с половины ХУШ века. С портретами» (И.Ф. Павловский), «Саратовцы - писатели и ученые (материалы для биобиблиографического словаря» (С.Д. Соколов).
Авторы биографий ученого и писателя имеют дело с однотипными источниками (эпистолярий, дневники, автобиографии, документы эпохи), которые требуют поиска, отбора, т.е. профессиональной критики и проверки на прочность, обработки. Сталкиваясь с нехваткой достоверных материалов при реконструкции «белых пятен», биограф вынужден обращаться за помощью к интуиции, выбирая между научным домыслом (на уровне гипотез) и художественным вымыслом. «В биографической реконструкции, - утверждает М.Г. Ярошевский, - в особенности касающейся психологического мира героя, зачастую закрытого не только для других, но и для него самого, биограф вынужден вращаться в сфере домысла, который, однако, не следует отождествлять с художественным вымыслом»6.
Рассуждая о биографии писателя, Г.О. Винокур обратил внимание на то, что «словесная экспрессия служит поводом для возникновения биографических интересов, поскольку она является симптомом или признаком личных авторских переживаний и поведения»7. Несмотря на широко декларируемую унифицированность языка науки, высказанная мысль может быть применима и к биографиям крупных литературоведов, труды которых, «безусловно, носят отпечаток стилевой индивидуальности»8. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить научный стиль работ С.С. Аверин-цева, М.М. Бахтина, Н.Я. Берковского и многих других. Приведу только один пример. Статьи А.П. Скафтымова, стоявшего у истоков отечественной традиции литературоведческого анализа9, отличает очень яркий и живой язык. В работе о тематической композиции романа Ф.М. Достоевского «Идиот» читаем: «Любовь, как последнее счастье и радость жизни, это начальная и конечная точка духовного света Мышкина. Жизнь радостна любовью. Радоваться жизни - это значит любить жизнь. Все живет для счастья и радости, потому что все любовью живет и для любви живет. Любовь - последняя полнота блаженства жизни»10.
Чтобы полнее представить духовное содержание личности ученого, необходимо, помимо лингвистического исследования его трудов, несущих в себе отпечаток стилевой индивидуальности, обратиться к изучению его эстетических (не только научных) пристрастий. Как правило, этому вопросу не уделяется должного внимания. Удачным примером может служить биографическая статья В.Е. Хализева о том же Скафтымове, которому, несмотря на горестные события (арест жены, смерть от туберкулеза един-
ственного сына) «было присуще жизнелюбие поистине неистощимое. Из письма 1960 г.: "Играю (на рояле. - В.Х.), читаю, пишу [все-таки], жизнь вижу и чувствую, в мыслях уношусь, - чего же более?" Из другого письма (1959): "Музыканю и от музыки оторваться не могу. Без таких "психозов", наверное, и жить было бы не так интересно". Говорится и о месяцах отдыха, проводимых среди южной природы: "Ничего нет лучше моря"»11.
Еще одно связующее звено двух сравниваемых жанров - мифы, которыми обрастают как писатели, так и литературоведы. И хотя рассуждениям об их природе можно посвятить самостоятельное исследование, в истоках мифологизации отдельных ученых и научных сообществ по законам интеллектуальной моды, которая бытует в последние десятилетия и за пределами России, важно неторопливо разбираться12. При этом мифы не следует смешивать с легендами, стоящими в одном ряду с историческими анекдотами и имеющими безусловную биографическую ценность.
Как видно, деятельность литературоведа может быть не менее индивидуализирована, чем художественное творчество. Типические черты выступают в ней не столь отчетливо, как в трудах представителей точных наук. Например, мы не сомневаемся в возможности дублирования результатов работы двух незнакомых друг с другом математиков, но с трудом представляем два абсолютно идентичных разбора стихотворения (если это не эпигонство или плагиат).
***
Научный интерес к биографиям литературоведов в нашей стране чрезвычайно низок по сравнению с жизнеописаниями негуманитариев. Такова тенденция. Еще в советское время (для примера возьмем период с 1961 до 1974 г.) в серии «Научно-биографическая литература» Академии наук СССР «жизни и деятельности ученых-энциклопедистов посвящено 7 книг, математиков - 15, физиков - 18, астрономов - 8, химиков - 30, биологов -47, геологов - 10, географов - 16, медиков - 2, техников - 45»13. В большинстве случаев - завидные для филологов цифры.
Между тем формы воплощения биографий ученых весьма разнообразны (от словарных статей до монографий). От уровня разработки конкретных принципов и методов исследования личности и деятельности ученого зависит успех любой из них. Но поскольку количество биографий литературоведов невелико, то и методология их создания не разрабатывается на должном уровне. Не претендуя на выявление жанрового инварианта, прокомментирую некоторые особенности жизнеописаний литературоведов с точки зрения структуры повествования, задач, реализуемых в тексте, а также источников жизнеописания.
Начну со структуры. В свое время Л.Я. Гинзбург убедительно показала, что документальная литература не пересаживает готовый характер, а, как всякая литература, она его строит14. Биограф, с одной стороны, имеет объективный материал, а с другой - волен распорядиться им по собственному усмотрению. Ядро типичного жизнеописания деятеля науки слагает-
--■■^т'^тзг----
ся из ряда обязательных элементов, к которым относятся: характеристика основных этапов жизненного пути и научной деятельности, повествование об эпохе и ближайшем окружении как факторах влияния на творческую личность.
Хотя традиционным для биографий можно считать линейный принцип повествования (образцовой в этом отношении служит известная книга Б.Ф. Егорова о жизни и творчестве Ю.М. Лотмана), встречаются показательные отступления от принятого формата. Имею в виду монографию Н.А. Панькова «Вопросы биографии и научного творчества М.М. Бахтина» (М., 2009)15, которая внешне напоминает, скорее, сборник материалов, но не биографический труд. Между тем это ложное впечатление рассеивается при медленном погружении в текст. Несмотря на то, что книга Пань-кова представляет собой не исчерпывающе полный вариант жизнеописания Бахтина, все традиционные части биографического повествования в ней присутствуют, однако представлены они далеко не в хронологической последовательности (от рождения к смерти). Начало книги отнесено к осени 1937 г., когда Бахтин, которому после кустанайской ссылки запрещалось жить в обеих столицах, вынужден был уехать в Савелово. О дате смерти ученого (1975) мы узнаем задолго до окончания исследования, во втором разделе. Там же, только значительно позже, приводится краткий текст автобиографии Бахтина, из которого становится известным его год рождения (1895) вместе с информацией о жизни до 1945 г. Кое-какие биографические сведения Паньков сообщает лишь в примечаниях.
Для того чтобы жизненный путь Бахтина предстал линейно, читателю приходится выстраивать его в голове самостоятельно. Паньков, по собственному признанию, задумал «открытую» и «свободную» структуру, исходя при этом не из стремления охватить все периоды биографии Бахтина и все его тексты, а из специфики найденных архивных материалов и собственных тематических пристрастий. Если автор традиционного жизнеописания вынужденно упрощает предмет исследования, привносит в жизненный процесс упорядоченность, логичность16, то Паньков стремится не столько к трансформации личности ученого, сколько к ее условному воспроизведению. В этом - и оригинальность данной работы, и ее преемственность по отношению к установкам Бахтина. Биограф воспринимает своего героя «не как готовый, твердый, устойчивый образ, а как текучий, живой процесс самосознания, незавершенную и незавершимую личность, самостоятельный голос, "особую точку зрения на мир и на себя самого"»17.
Дабы избежать появления скучного сборника материалов, Паньков попытался «соединить все линии "сюжета" какой-то общей последовательностью и логикой, а также оживить повествование с помощью самых различных приемов»18. Одним из них является выстраивание биографических сюжетов по аналогии с художественными произведениями. Диспут о «Рабле» представлен как «высокая драма» и «научная комедия» с экспозицией, развитием, кульминацией, действующими лицами и даже «замечаниями для господ актеров»19. А третий раздел книги («Бахтин и другие») - не что иное, как «эпистолярный роман» с авантюрно-приклю-
ченческими мотивами.
Структура повествования обнаруживает задачи, стоящие перед биографом и помогающие ему достигнуть главной цели - понять и объяснить героя жизнеописания. По мнению исследователей, «деятельность и индивидуальность ученого могут быть адекватно объяснены лишь в системе трех "координат": предметно-логической, социально-исторической, лич-ностно-психологической»20. Жанрообразующим здесь является вопрос о том, в какой мере в биографии литературоведа может сочетаться крупный и общий планы изображения. И хороший биограф, будучи в известном смысле художником, с одной стороны, должен владеть приемом «репрезентативного портрета», окружая своего героя предметами и атрибутами, помогающими раскрыть его образ. А с другой стороны, биография - это еще и коллективный портрет. Не будет преувеличением сказать, что жизнеописания таких исследователей, как А.П. Скафтымов, В.Б. Шкловский, Ю.Г. Оксман, М.М. Бахтин, Л.Я. Гинзбург, Д.С. Лихачев, Ю.М. Лотман, М.Л. Гаспаров - это в свернутом виде история отечественной науки о литературе ХХ в.
Освещение деятельности ученого в связи с социально-историческими обстоятельствами и движением науки не отменяет проблему изучения его индивидуального своеобразия. Вот почему одной из главных задач в биографии исследовательского типа остается характеристика «творческой лаборатории» ученого. Биографу, для кого бы он ни писал, необходимо охарактеризовать не только ее социальные механизмы, но и хотя бы частично отразить внутренний мир ученого (его мировоззренческие установки), проникнуть в индивидуальную психологию научной деятельности, а в идеале - изучить мотивацию тех или иных личных поступков.
Так, известно, что релятивизм Шкловского порой переходил в литературно-идеологическое приспособленчество (хотя не исключено, что причиной мог быть элементарный страх) в 1930-1940-е гг.: «Его мышление как бы распадалось на две несоединимые (у него) сферы - одну "формальную", другую - нет»21. И эта раздвоенность, по словам А.П. Чудакова, стала привычкой. Компромиссы в целях самосохранения могли заходить достаточно далеко: в 1944 г. Шкловский отрекся от М.М. Зощенко, а в 1958-м присоединился к травле Б.Л. Пастернака. Примечательна позиция К. Де-претто на этот счет: «Мы, разумеется, не собираемся ни утверждать, что Шкловский вообще никогда не шел на компромиссы, ни оправдывать его самые шокирующие высказывания (например, те, какие были сделаны по поводу "дела Пастернака"). Но с сугубо моралистических позиций невозможно оценить роль, которую на самом деле сыграл Шкловский в русской интеллектуальной жизни»22. Интересно, а роль В.В. Ермилова, Р.М. Самарина, Я.Е. Эльсберга и ряда других исследователей, исполнявших «черные обязанности» (слова В.Я. Кирпотина о деяниях А.А. Фадеева в период борьбы с космополитизмом23), но не лишенных профессионального дарования и участвовавших в интеллектуальной жизни, тоже невозможно оценить?! Вот вопрос, который нуждается в самом серьезном обсуждении историками науки и биографами, - вопрос о моральном облике литерату-
--■■^т'^тзг----
роведов и правомочности давать ему оценку. В зависимости от полученного ответа мы будем иметь (разумеется, в крайних пределах) либо мифологизированную биографию, канонизированное жизнеописание ученого, либо антибиографию, биографию-памфлет.
К какому бы из двух жанровых полюсов ни тяготел биограф, ему не обойтись без привлечения переписки, дневников и мемуаров литературоведов. Вот почему последнее, на чем следует кратко остановиться, -проблема источников, приобретающая значимость для разграничения достоверного и невероятного в биографии ученого. В контексте истории литературоведения всего ХХ в. вопрос о составлении библиографического перечня эгодокументов (не только писем, но и дневниковых записей, а главное - мемуаров) стоит особенно остро и заслуживает самостоятельного обсуждения. В большинстве случаев ушедшие из жизни исследователи (будь то преподаватели или кабинетные ученые) не представимы для потомков как личности. Их мировоззренческие установки, человеческие поступки и качества быстро стираются из коллективной памяти.
Таковы самые общие проблемы, которые возникают при определении жанрового потенциала биографии литературоведа. Репродуцируя заданную структуру (как в статейном формате готовящегося словаря «Русские литературоведы ХХ века»24), либо порождая новые вариации (как в монографических жизнеописаниях), биография деятеля науки о литературе являет собой непосредственную форму гуманитарного самосознания. В этом, прежде всего, - ее историко-научная ценность и теоретико-методологическая значимость.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Аверинцев С.С. Плутарх и античная биография // Аверинцев С.С. Образ античности. СПб., 2004. С. 240-241.
2 Холиков А.А. Писательская биография: жанр без правил // Вопросы литературы. 2008. № 6. С. 41-62.
3 Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 610.
4 Бочаров С.Г. Филологические сюжеты. М., 2007. С. 629.
5 Френкель В.Я. О жанре биографий ученых // Человек науки / под ред. М.Г. Ярошевского. М., 1974. С. 109.
6 Ярошевский М.Г. Биография ученого как науковедческая проблема // Человек науки / под ред. М.Г. Ярошевского. М., 1974. С. 24.
7 Винокур Г.О. Биография и культура // Винокур Г.О. Биография и культура. Русское сценическое произношение. М., 1997. С. 13.
8 Кирсанов В.С. О критериях подхода к биографии творческой личности // Человек науки / под ред. М.Г. Ярошевского. М., 1974. С. 93.
9 Тюпа В.И. Анализ художественного текста в отечественном литературоведении ХХ века // Русское литературоведение ХХ века: имена, школы, концепции / под общ. ред. О.А. Клинга и А.А. Холикова. М.; СПб., 2012. С. 50-56.
10 Скафтымов А.П. Тематическая композиция романа «Идиот» // Скафты-мов А.П. Поэтика художественного произведения. М., 2007. С. 171.
11 Хализев В.Е. Скафтымов Александр Павлович // Русские литературоведы ХХ века: проспект словаря / [авт.-сост.] О.А. Клинг, А.А. Холиков. М., 2010. С. 57.
12 Хализев В.Е., Холиков А.А., Никандрова О.В. Русское академическое лите-
