CC BY
71
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2009. № 1
РЕЦЕНЗИИ Р.Р. Чайковский,
доктор филологических наук, профессор, декан филологического факультета Северо-Восточного государственного университета (г. Магадан). E-mail: [email protected]
ЗЕРКАЛО ПЕРЕВОДЧИКА
(Заметки о книге Е. Калашниковой «По-русски с любовью. Беседы с переводчиками»)
Roman R. Chaikovsky,
DhD, professor, dean of the Philological Faculty of North-East State University (Magadan). E-mail: [email protected]
Translators Mirror: Notes on E. Kalashnikova's Book "In Russian with love. Interviews with Translators"
Выдающийся испанский философ Х. Ортега-и-Гассет в заглавии своего знаменитого эссе «Нищета и блеск перевода» не случайно, думается, поставил слово «нищета» на первое место. Со времени создания этой работы прошло около восьмидесяти лет, но вопрос, поднятый Ортега-и-Гассетом, остается актуальным и поныне: чего же больше в переводах — нищеты или блеска? [Ортега-и-Гассет, 1991].
В определённой мере ответ на этот вопрос можно найти в книге Е. Калашниковой, в которой она собрала свои интервью с восьмьюдесятью семью переводчиками1. В своей работе Е. Калашникова повторяет путь, который до нее проделали E. Хониг, опубликовавший книгу развёрнутых интервью преимущественно с американскими и английскими переводчиками [Honig, 1985], а также магаданская исследовательница рецепции творчества Р.М. Рильке в России Е.Л. Лысенкова, выпустившая два издания своей книги интервью с переводчиками поэта [Лысенкова, 1998, 2002]. Кроме того, во всех выпусках альманаха «Перевод и переводчики», выходящего в Магадане, содержится раздел «В творческой лаборатории переводчика», где приводятся интервью с авторами переводов [Перевод и переводчики. Вып. 1—6, 2001—2009]. К сожалению, на указанные книги своих предшественников Е. Калашникова не ссылается, хотя в магаданских изданиях содержатся интервью со многими из тех переводчиков, которые затем отвечали на вопросы
1 См.: Калашникова Е. По-русски с любовью: Беседы с переводчиками. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 608 с.
Е. Калашниковой. Сопоставить некоторые ответы было бы небезынтересно.
Корпусу бесед с переводчиками в рецензируемой книге предпослано Предисловие, в котором Е. Калашникова излагает замысел книги, историю работы над ней (первоначально большая часть интервью публиковалась в сетевом «Русском журнале») и даёт обзор ответов по целому ряду тем (например: «Фигура читателя в работе переводчика», «Отношения в переводческом сообществе» и т.п.).
Интервью поданы в книге в наиболее демократическом — алфавитном — порядке, поэтому беседа с уже ушедшей из жизни Е. Кацевой, непритязательно повествующей о своём пути как переводчика, соседствует с интервью с неким Алексом Керви, который вспоминает, кто, кому и сколько долларов за тот или иной перевод заплатил, и заявляет, что принадлежит к числу достаточно агрессивных людей, которые при желании могут дать в ухо какому-нибудь ретивому и любопытному журналисту. А на вопрос интервьюера о том, не относятся ли книги, которые он переводит и издаёт, к маргинальной литературе, недоуменно отвечает вопросом же: «Какой же я маргинал, если издаю книжки за свой счёт?». Венчает эти откровения претенциозная фотография скрывшегося под псевдонимом господина, сделанная Е. Калашниковой. Видимо, интервьюер побоялась, что агрессивно настроенный против журналистов участник опроса может реализовать свою угрозу, если она поместит в книге нормальную фотографию, показывающую читателю лицо и глаза этого переводчика. Но нет худа без добра: глядя на фотографию, невольно думаешь — а не маргинал ли всё-таки перед нами? Из сказанного понятно, что многие беседы нуждались в более тщательном редактировании и в сокращении, а некоторые так и вовсе вряд ли заслуживали включения в корпус книги.
Если я уже заговорил о фотографиях, то должен заметить, что они — важный элемент книги. Когда вглядываешься в фотографии Е. Дьяконовой, О. Седаковой, М. Рудницкого и многих других, то ещё до интервью понимаешь, что тебя ждёт встреча с умным человеком. Часть же фотографий сделана, что называется, для домашнего пользования и вряд ли стоило их тиражировать (с. 53, 225, 258, 365 и др.).
Е. Калашникова задавала своим информантам самые разнообразные вопросы. Они затрагивают многие темы — от путей приобщения человека к переводу до времени суток, когда переводчик делает наброски, от отличия перевода прозы и поэзии до оценок переводчика, который он или она получали когда-то по школьным предметам, от влияния гендерных аспектов на результаты перевода до использования подстрочника. Однако некоторые вопросы в той или иной форме повторяются во многих беседах. Это прежде 88
всего вопросы переводной множественности, т.е. наличия двух или более переводов одного и того же оригинала (термином «переводная множественность» Е. Калашникова не пользуется — возможно, он ей незнаком). Столь же часты и вопросы, затрагивающие проблему текстов-доноров, т.е. своего рода аналогов оригинала в литературе языка перевода (подробнее о текстах-донорах см. в работах Е.В. Нарбут: [Нарбут, 2007]). Кстати, переводоведческое понятие текста-донора Е. Калашниковой, вероятно, также неизвестно. Но нужно сказать, что интервьюер не боится демонстрировать свою неосведомлённость в том, что касается теории и истории перевода. Так, до встречи с Е. Солоновичем она, как явствует из её вопроса, не слышала выражения traduttore — traditore (переводчики — предатели) (с. 474), она не знает истории книги К. Чуковского «Высокое искусство» (с. 191), хотя во всех изданиях в конце содержится библиографическая справка. Эти лёгкие саморазоблачения составителя книги совсем не мешают, потому что в ответах переводчиков встречается столько непрофессиональных утверждений, что молодой интервьюер на их фоне выглядит вполне сведущим человеком. Так, Е. Смагина несколько раз упоминает об авторизованном переводе (с. 451, 453), хотя имеет в виду вольный перевод. В. Голышев сетует по поводу того, что «поэтические переводы редко превращаются в факт отечественной поэзии» (с. 167), забывая о том, что ни Данте, ни Шекспир, ни Гёте русскими поэтами быть не могут. По мнению А. Волохонского, «теория перевода существует как измышленная конструкция окрестных бездельников» (с. 133). Не буду вступаться за известных зарубежных переводове-дов — С. Басснет, В. Коллера, Ж. Мунена, И. Левого, А. Поповича — за них это, надеюсь, сделают их соотечественники, но вступиться за выдающихся российских теоретиков перевода Л. Бархударова, В. Комиссарова, Я. Рецкера, А. Фёдорова, А. Швейцера, Е. Эткинда, за здравствующих сегодня И. Алексееву, Н. Гарбовского, Т. Казакову, Л. Латышева, Л. Макарову, Л. Нелюбина, Ю. Сорокина, Г. Ху-хуни и др. обязан. Не сомневаюсь, что если бы господин Волохон-ский не поленился непредвзято ознакомиться с их трудами, результат его работы был бы и лучше, и значительнее.
Что касается двух наиболее часто встречающихся вопросов о переводной множественности и использовании текстов-доноров, то большинство опрошенных терпимо относятся к многократному обращению к одному и тому же поэтическому оригиналу, но сомневаются в целесообразности существования нескольких переводов прозаических произведений и признаются, что при решении тех или иных переводческих задач часто обращаются к аналогам в принимающей литературе.
В ответах многих серьёзных, высококвалифицированных переводчиков встречаются мысли, облечённые в почти афористическую форму. Эти высказывания можно воспринимать как максимы, отражающие квинтэссенцию переводческого дела. Приведу некоторые из них. Е. Баевская: Переводчик — «помесь писателя с исследователем»; Д. Веденяпин: «Перевод отличается от оригинального произведения тем, что над ним можно работать бесконечно»; Д. Воскресенский: «Каждый из жанров требует от переводчика своего подхода к тексту»; В. Вотрин: «Переводчик открывает новые земли»; Е. Дьяконова: «...кто однажды попробовал переложить на родной язык прочитанное на чужом, вряд ли когда-нибудь откажется от этого сильнейшего искушения»; Т. Казавчинская: «...перевод — искусство портретирования текста»; Е. Костюкович: «Перевод — самое комфортное из состояний письма»; Н. Мавлевич: «...чем лучше переводчик делает своё дело, тем менее он заметен»; А. Прокопьев: «Перевод — это прорыв в неведомые области новых поэтик, нового языка»; О. Седакова: «Переводчику нужна не сила и не яркость своей манеры, а гибкость». Цитировать замечательные метафорические дефиниции перевода и мысли о его подлинной сути можно было бы ещё долго. Но и приведённых высказываний достаточно, чтобы понять, что, как однажды выразился В. Ганиев, каждый практик перевода в душе носит свою теорию. От себя добавлю — если он настоящий переводчик, а не пристроившийся к переводческому ремеслу случайный человек. Завершить эту подборку максим о переводе можно мудрым наблюдением одного из старейших мастеров перевода Н. Трауберг: «Все переводчики иногда пишут глупости». Значит, и господин Волохонский тоже. Надо бы об этом помнить.
Прочитав том бесед с переводчиками, приходишь к выводу, что перевод в своей массе стал вотчиной непрофессионалов. За перевод берутся физики, математики, бывшие работники спецслужб, служащие компаний, кое-как выучившие язык. Вот характерное признание одного из информантов: «Я окончила факультет прикладной математики в техническом вузе. В школе у нас был немецкий язык, а английский я учила сама, потом преподавала его частным образом, работала в английской компании» (с. 476). Как всё, оказывается, просто — сама выучила язык, тут же начала его преподавать, надо полагать, на дому, поработала в английской компании (кем — секретарем, курьером, менеджером по персоналу, письменным или устным переводчиком или заместителем директора?) и сразу за перевод романов Джоан Роулинг.
В книге много свидетельств субъективного, пристрастного отношения одних переводчиков к работам других. Так, А. Петрова
скептически оценивает перевод Б. Пастернака из Верлена, в то время как А. Ревич его превозносит. В интервью с В. Муравьёвым читаем, что М. Лозинский «чудовищно» перевёл «Божественную комедию» Данте, а не кто иной, как Е. Витковский называет работу Лозинского образцовой. Я склонен согласиться с мнениями А. Петровой и Е. Витковского.
В ответах даже опытных переводчиков встречаются утверждения, которые кроме сочувственной улыбки ничего вызвать не могут. Увенчанный многими переводческими премиями Г. Кружков, например, считает своей творческой удачей переводы с древнеир-ландского языка, которого он не знает. Это напоминает ситуацию, если бы слепой нарисовал портрет человека, которого он видеть не в состоянии, и утверждал бы, что изготовленный им портрет очень похож. Поэтому когда в ХХ! в. узнаёшь, что есть ещё люди, рифмующие подстрочники и выдающие эти упражнения за перевод, становится не по себе. Мне больше импонирует позиция таких уважающих себя авторов, как О. Седакова, которая в своём интервью говорит: «Я никогда не переводила с подстрочников, и явление этого странного монстра — подстрочника — меня просто ужасает. Я не перевожу с тех языков, на которых не читаю».
Другой занимающийся переводами человек, М. Белорусец, убеждает интервьюера в том, что, оказывается, «чтобы перевести текст, особенно поэтический — всё равно, стихи или прозу, — необязательно до конца, досконально его понимать». Позиция для переводчика весьма удобная, но она лишена такого неотъемлемого элемента переводческого ремесла, как ответственность — ответственность перед переводимым автором и ответственность перед будущим читателем. Всякий автор хочет, чтобы его поняли правильно, а всякий читатель надеется, что переводчик смог максимально полно проникнуть в мысли и чувства автора оригинала, а не предлагает ему приблизительные вариации на тему подлинника.
Странно выглядят на страницах книги многочисленные случаи самовосхваления, заносчивости переводчиков. Поэтому беседы с людьми скромными, деликатными запоминаются, а панегирики самим себе некоторых информантов хочется поскорее забыть.
Специфика художественного перевода как особого вида речевой деятельности человека заключается, на мой взгляд, прежде всего в том, что он представляет собой уникальный сплав науки и творчества, а именно науки о слове (т.е. всех лингвистических и литературоведческих дисциплин) и искусства слова (художественного словесного творчества). Именно поэтому ответы ряда филологов-переводчиков своей обоснованностью, глубиной, высказываемы-
ми сомнениями в правомерности тех или иных переводческих решений так разительно отличаются от «потока сознания» (так и подмывает написать: «потока без сознания») людей, по воле случая прибившихся к переводу (ср., например, беседы с Н. Малиновской, О. Седаковой, с одной стороны, и интервью с В. Коганом и тем же А. Керви — с другой).
Вызывает сожаление отсутствие в книге интервью с такими переводчиками, как Ю. Архипов, В. Васильев, В. Куприянов, В. Летучий, Е. Михелевич, С. Ромашко, Р. Эйвадис и др.
Е. Калашникова выполнила важную социальную и переводо-ведческую задачу: она поставила перед переводчиками зеркало и словно попросила каждого из них покрутиться перед ним, чтобы они могли продемонстрировать нам свои самые разные качества. Теперь эти зеркальные отражения достоинств и недостатков переводчиков перед нами.
Беседы переводчиков с Е. Калашниковой наглядно продемонстрировали, что многим из них недостает знаний — знаний языка оригинала и русского языка, фоновых знаний, они смутно представляют себе, что такое предпереводческий анализ текста, они зачастую не знают, из каких этапов состоит процесс перевода, у них не выработано уважительное отношение к подлиннику, зато для них характерно высокое самомнение. Как точно выразился известный петербургский переводчик В. Топоров, «переводом занимаются всё более маргинальные личности, которые обучают ещё больших маргиналов» (с. 498).
Подобная ситуация вызвана в значительной мере тем, что в настоящее время отсутствует оперативная и профессиональная критика переводов. В результате возникают дутые авторитеты, поскольку почти никто никогда не сопоставляет целиком оригинал с переводом, а оценивают лишь один перевод как текст на русском языке.
И мы можем теперь попытаться ответить на вопрос: так чего же в современных переводах на русский язык больше — нищеты или блеска? Прочитав восемьдесят семь интервью с переводчиками, собранных в книге Е. Калашниковой, я подозреваю, что в современных переводах намного больше нищеты. Однако чтобы иметь право утверждать это с полной уверенностью, необходимы, повторюсь, профессиональные сопоставления оригиналов и переводов, нужна действенная критика перевода. Другого пути нет. Никакие беседы с переводчиками не смогут однозначно ответить на этот вопрос. Ибо для подавляющего большинства из них всё, что они перевели, блестит — даже то, что по определению блестеть не может.
Список литературы
Honig E. The Poet's Other Voice / Conversations on Literary Translation. Am-herrst, 1985.
Лысенкова Е.Л. За строкой перевода (переводчики Р.М. Рильке о своем труде). Магадан, 2002.
Лысенкова Е.Л. Переводчики Р.М. Рильке о своем труде. Магадан, 1998.
Нарбут Е.В. Оригинал, текст-донор, перевод: проблемы взаимодействия (на материале переводов романа Э.М. Ремарка «Искра жизни» на русский язык): Дис. ... канд. филол. наук. Магадан, 2007.
Ортега-и-Гассет Х. Нищета и блеск перевода // Ортега-и-Гассет Х. «Дегуманизация искусства» и другие работы: Эссе о литературе и искусстве. М., 1991. С. 518—542.
Перевод и переводчики: Науч. альманах каф. нем. яз. Северного междунар. ун-та (г. Магадан) / Гл. ред. Р. Р. Чайковский. Вып. 1. Р.М. Рильке; Вып. 2. Э.М. Ремарк; Вып. 3. Б. Окуджава; Вып. 4. В. Борхерт; Вып. 5. Лагерная литература; Вып. 6. Художественный перевод. Магадан, 2001—2009.
