CC BY
92
Т. В. Лукьяненко,
аспирант кафедры японской филологии ДВГУ
ЗАРИСОВКИ ПРИРОДЫ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ СИГА НАОЯ
Зарисовки картин природы в японской литературе, будь то поэзия или проза, всегда несли в себе идею причастности человека ко всему существующему на земле, идею неразрывной связи человека с миром. Мысль о единстве человека и природы, пришедшая в Японию вместе с буддизмом, нашла отклик в сердцах народа потому, что эта традиция существовала и в древней национальной культуре японцев.
Известный учёный, знаток японской литературы В.Н.Горегляд пишет: «Представления о неразрывной связи человека с окружающей природой уже имели много нюансов, обусловленных разнообразными мировоззренческими представлениями, но основа этих представлений была заложена, по-видимому, первобытными верованиями японцев»1. Можно сказать, что каждый японец относится к цветку, дереву, камню, ко всей живой и неживой природе традиционно почтительно и бережно.
Отношение к природе японского писателя Сига Наоя (1883—1972) было своеобразным: оно расходится с традиционными восточными представлениями. Само понятие «природа» для него — не только окружающий мир растений и животных, но прежде всего природа человека, та, что соотносится с понятием «мудрость». Человек обладает естественной «мудростью», которой его наделяет природа ради здоровья и выживания. Эта «мудрость», считал Сига, свойственна не только человеку, но и животным»2. Она, эта мудрость, особого свойства, корни её уходят глубоко в биологическую суть человека, она служит основой его физического и духовного здоровья. Такое понимание природы он отражает в своих произведениях и высказывает пожелание, чтобы все люди были внимательны к этой «мудрости» и следовали ей.
Интересно отметить, что Сига Наоя критически относился к определённым литературным произведениям, например к таким, как «Отелло», «Гамлет», «Ромео и Джульетта», они были, по его мнению, «трагедиями человеческого безрассудства»3. Он полагал, что «в каждом случае трагедия могла быть предотвращена, если бы главные герои стали «мудрее»4. Он также осуждал и писателей-натуралистов, имеющих пристрастие смаковать безобразные явления жизни. Сига прямо заявляет: «Опасно для здоровья, если человек часто потакает своим порокам и следует безрассудству»5. Отсюда его эстетические
критерии: прекрасно то, что связано с природой. Задачей искусства он считал проникновение в суть естества.
Начинающий прозаик записал в дневнике от 27 мая 1911 г.: «Назначение искусства заключается в том, чтобы приблизиться к наиболее глубокому пониманию красоты природы. Нужно наблюдать за природой взглядом художника, взглядом, нацеленным на открытие красоты. Воспроизведение природы такой, какой её видит обычный человек, не является искусством»6.
Сига считает, что художники слова всё больше забывают природу и создают искусство только из самого искусства, а оно подобно, как сказал писатель, «невыразительному лицу красивой принцессы,
рождённой в знатной семье»7.
Спустя 38 лет он продолжал подчёркивать значение природы как источника литературы и искусства: «Я всё ещё придерживаюсь мнения, что единственная вещь, от которой человек может зависеть, это природа. Появились различные литературные, художественные течения, но я не могу представить иного пути, кроме следования природе»8. Из этого ясно, что Сига Наоя на протяжении многих лет оставался верен избранным эстетическим идеалам: человек зависит от своей природы, от своего естества. Однако природа в общепринятом смысле (имеются в виду пейзажные зарисовки — цветы, деревья, горы, реки) значила для него не много. Это подтверждается тем, что картины и предметы природы нечасто встречаются на страницах его рассказов. Главное внимание в своих эгобеллетристических произведениях он обращал на человеческую природу. Сига полагал, что «главная цель в жизни — стать духовно сильным человеком, это необходимо для того, чтобы преодолеть несчастья, суметь выжить в борьбе за идеалы»9, рига Наоя добивался полного соответствия между идеальным писателем и
идеальным человеком: «Я хочу быть свободным, естественным,
10
честным, энергичным и беззаботным» . Он считал ,что естественная красота — «это красота сильных существ, живущих интенсивной жизнью, она создаёт впечатление энергии и силы. Сильное прекрасно. Когда сильные существа становятся главными героями рассказа, они излучают мощный импульс прекрасного»11. Такой Сига Наоя представлял красоту человеческой природы.
Однако в его литературном наследии встречаются произведения и другого рода. Это небольшие миниатюры, посвященные маленьким созданиям природы — птицам, животным, насекомым, цветам: «Жуки» («Хонэн но муси»), «Воробей» («Судзумэ»), «Вьюнок» («Аса-гао»), «Внезапный ливень» («Сюу»). В них он подчёркивает естественную красоту животного и растительного мира. Например, в рассказе «Любители и профессионалы» автор описал сцену борьбы обезьянки с ядовитой змеёй. Их схватку он сравнивает с искусством фехтования. Сига подмечает прекрасную естественную грацию, ловкость животных в минуту опасности. Поведение животных восхищает его и наводит на мысль, что именно у природы человек заимствует всё рациональное, а значит — прекрасное.
12. Зак. 1071
Душа Сига Наоя открыта прекрасному. Здесь традиционно человек и природа находятся в непосредственном эстетическом контакте. «В картинах и образах природы японец видел живую аналогию человеческому бытию. Он искал и находил в природе отклик на собственные душевные движения»12. Эта взаимосвязь обогащает душу, делая её чуткой к красоте. У Сига эстетические взгляды несколько своеобразны.
Есть у него небольшая зарисовка, озаглавленная «Вьюнок». В ней уже во второй фразе автор поясняет, что ценит это растение не за его цветы, а за целебные листья: «Вот уже десять лет я высаживаю вьюнки. Скорее, я их высаживаю для лечебных целей, нежели для красоты. Их листья хорошо помогают от укусов вредных насекомых» 3.И далее очень квалифицированно разъясняет, как нужно пользоваться листьями вьюнка для лечения: «Нужно взять несколько листочков вместе с цветами и растереть между ладонями. Полученный сок и листья приложить на место укуса. Очень скоро проходит боль и зуд»14.
Ну чем не инструкция по применению снадобья? Вызывает удивление столь необычный художественный приём в его рассказе. Сига, современный человек, отступает от традиционного художественного описания — сосредоточенного созерцания и любования цветами. Более того, он безжалостно срывает цветки вьюнка, вспомнив, что его внучке-школьнице необходимы цветы для гербария. Он «стал срывать по одному цветку красных, ярко-синих, красно-коричневых вьюнков»15. Сига не волнует красота этих цветов, им руководит целесообразность. Как замечает Уэда Макото: «Его не привлекали японские цветы, которые, как ему казалось, слишком пассивны в отстаивании своего права на жизнь»16.
Традиционно цветы для большинства японцев являются не только предметом эстетического поклонения или философского раздумья, для них цветы — живые существа. Так, в стихотворении поэтессы XVIII в. Фукуды Тиё (1703—1773) «Вьюнок» передано трепетное отношение автора к этому цветку:
За ночь цветок обвился вокруг бадьи моего колодца...
У соседа воды возьму17.
Не только красота цветка тронула поэтессу, она не могла повредить растение, которому и без того отпущена короткая жизнь. К писателю не приходит подобная мысль. Но всё же в его рассказе видим, что Сига не остаётся сухим рационалистом, он любуется прелестью вьюнка, цветы навевают ему воспоминания: «Любуясь по утрам вьюнками, я открыл для себя очарование этих прелестных цветков, свежая красота их кажется привлекательной. Живая красота цветов вьюнка почему-то неожиданно напомнила мне мою юность»18.
Наблюдается некая противоречивость в эстетической оценке цветов. В самом деле, вначале автор как бы не замечает их красоты. Он высаживает вьюнки не для красоты, а с лечебной целью. Делает это обдуманно, намеренно, видит в них пользу, но впоследствии распустившиеся цветы привлекают его внимание. Сига признаётся: «Я
никогда не думал, что цветы вьюнка так красивы»19. Выходит, он видит красоту цветов, любуется ими и не забывает при этом, что они «пассивны в отстаивании своего права на жизнь»20. Но они живут, несмотря на то, что природой им определена короткая жизнь. Они сильны перед судьбой: зная, что скоро погибнут, цветы во время расцвета полны жизненных сил, подобно юности, прекрасной, но мимолётной. Именно эта сила красоты заставила писателя восхищаться ими.
Более привлекательными для Сига Наоя были явления природы, характеризующиеся ритмом, движением, экспрессией. Рассказ под названием «Внезапный ливень» относится именно к таким. В нём чуть более ста слов. Прекрасному стилисту Сига Наоя с блеском удалось показать в рамках небольшого объёма миниатюры мощь, бешеный разгул стихии. Уже в первых строчках рассказа чувствуется напряжённое затишье. Вершина горы Футагояма, небольшое дерево у окна, с листьев которого осторожно падают капли воды, — всё вдруг словно затаило дыхание в ожидании грозы. Вот и первые признаки её: «загремел гром, внезапно налетевший порыв ветра стряхнул с веток крупные капли и понёсся дальше. Вдруг оглушительно, сотрясая воздух, рванул яростный удар грома, с небес на мир обрушиваются потоки воды»21.
Это кульминация. «Напряжение спадает медленно и
постепенно. Кажется, что ливень исчерпал свои силы и превратился в неторопливый и величавый дождь»22.
Экспрессия данного рассказа передаётся с помощью глаголов и глагольных форм, составляющих треть его лексики. Ритм захватывает. При чтении создаётся впечатление, что мы присутствуем при этом событии и вместе с автором наблюдаем буйство грозы. Вместе с ним от начала и до конца следим за динамикой «неприрученной энергии». Ощущение нашего присутствия объясняет сам писатель: «Я предпочитаю поместить читателей в той же точке, где находится автор, и позволить им оттуда наблюдать за развитием действия»23.
Совершенно иные чувства испытывал Сига от горных пейзажей, лесов, спокойных и полноводных рек. Известный литературный критик Уэда Макото, исследовавший творчество Сига Наоя, писал: «Сига не впечатляла красота гор и рек, потому что они безжизненны и не ведут борьбы за существование»24.
Видимо, поэтому в большинстве его художественных произведений отсутствует описание красивых ландшафтов. Исключение составляет известный эпизод — кульминационный момент романа «Путь в ночи» («Анъя коро»), когда главный герой Кэнсаку проводит ночь на священной горе Дайсэн.
Разочарованный, уставший от жизни герой романа поднимается на гору. Он готов умереть. Изнемогая от усталости, «часто отдыхая, он медленно продвигался вверх по дороге, которая прорезала сосновый бор. Соляные поля, которые тянулись всю дорогу от Такама-цу, постепенно оказались внизу.
Из труб хижин, стоящих рядом с тем местом, где вскипала морская вода, поднимались толстые белые колонны дыма, безмятежные
в тихом вечернем воздухе. Где-то вдали колонны сливались воедино. Этот пейзаж значительно ослабил его меланхолию»25.
Далее автор описывает необыкновенную красоту природы, поразившую героя, поднявшегося на гору. Ночь он провёл в часовне. На рассвете Кэнсаку окидывает взором лежащий внизу мир: «Небольшой кустарник разросся на песке около часовни. В центре каждого листика светилась маленькая ягода, похожая на красный боб. Лист был похож на перевёрнутую человеческую ладонь, ласково предлагающую драгоценную ягоду. Огромная стрекоза кружила вокруг него, то отлетая, то снова возвращаясь. Всё в этом живом существе было прекрасно: её огромные глаза цвета зелёного нефрита, чёрные и жёлтые полосы жёсткой линии её тела от тугой тонкой талии до кончика хвоста, и особенно её чёткие, стремительные движения. Всё то, что он видел вокруг, очаровывало его... И, когда он мысленно оглянулся назад, на своё собственное прошлое, большая часть которого была потрачена на никчемное общение с тем или другим человеком, он почувствовал, что теперь перед ним раскрылся новый для него мир»26.
Краткость и отточенность фразы, изящество и выразительность речи— всё это привлекает и глубоко волнует читателя. Создаётся впечатление, что если во фразе окажется хоть одно неверное или неточное слово, то нарушится гармония создаваемого мира.
Сига Наоя — прекрасный стилист. «Ни один современный японский писатель-прозаик не пользовался таким языком, каким пользовался Сига Наоя. Я могу только назвать его язык проникновенной правдой о том, что Сига Наоя видел, слышал и интуитивно чувствовал. Его язык — это язык традиционного японского поэта, переведённый в современную прозу»27, — сказал о стиле писателя американский переводчик и исследователь Мак Клеллан.
Правда, природа показана в восприятии героя романа — Кэнсаку. Однако так же чувствует её и сам автор. Сига Наоя верит в действенную, преобразующую силу красоты. Красота и покой пейзажа помогают Кэнсаку преодолеть страх смерти, и он чувствует себя готовым умереть в любую минуту.
Почему Сига, прежде равнодушно, даже негативно относящийся к горным пейзажам, в романе «Путь в ночи» отступил от своей позиции? Может, потому, что традиционно почтительным было отношение японцев к горам. Герой романа не просто поднялся на горное возвышение, а на священную гору Дайсэн. В Японии с незапамятных времён горы противопоставлялись равнинам, японцы считали их священным местом, связующим звеном между человеком и небесами. Почитание гор нашло отражение в древнеяпонском ритуале «куни-ми» — «восхождение на гору» с целью очищения, о чём упоминается в «Кодзики» и «Манъёсю».
Для тех, кто вступил на путь Будды и решил удалиться на горные склоны, чтобы окончательно порвать все связи с суетным миром, наградой была свобода и безыскусная жизнь в гармонии с самим собой.
Пребывание в горах воспринималось как ритуальное очищение. И Кэнса-ку словно пробуждается, к нему приходит озарение: как мелочна и ничтожна жизнь человека, лишившего себя общения с природой.
Вывод, который делает герой романа Кэнсаку, — это кредо самого Сига Наоя, верившего в «мудрость» природы, в её неисчерпаемые жизненные силы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X—XIII вв. М., 1975.
С.212.
2 Ueda Makoto. Modern Japanese Writers and the Nature of Literature. Standford University Press, 1989. P. 85.
3 Там же. С. 92.
4 Там же. С. 101.
5 Там же. С. 90.
е Сига Наоя. Сосаку ёдан (Беседы о творчестве). Токио, 1990. С. 89. 7 Ueda Makoto. Op. cit. P.' 92. 'Там же. С. 1О5. «Там же. С. 106.
10 Там же. С. 107.
11 Там же. С. 101.
12 Воронина И.А. Классический японский роман («Гэндзи моногатари». Мураса-ки Сикибу). М., 1981. С. 192.
13 Сига Наоя. Хаииро но цуки. Банрэки акаэ (Серая луна. Старинная ваза). Токио, 1995. С. 217.
14 Там же. С. 217.
15 Там же. С. 218.
'• Ueda Makoto. Op. cit. P. 104.
17 Григорьева Т.П. Мудрецы, правители и мастера // Человек и мир в японской культуре. М., 1985. С. 162.
" Сига Наоя. Хаииро но цуки. Банрэки акаэ (Серая луна. Старинная ваза). С. 217. '«Там же. С. 218.
20 Ueda Makoto. Op. cit. P. 104.
21 Нихон но мэйдзуйхицу (Японские дзуйхицу). Токио, 1990. Т. 43. С. 16.
22 Там же. С. 17.
23 Ueda Makoto. Op. cit. P. 109.
24 Там же. С. 104.
25 Shiga Naoya. A Dark Night's passing. Tokyo, 1977. P. 137. и Там же. С. 374.
27 Me Ctellan Edwin. Translator's preface // Shiga Naoya. A Dark Night's passing. Tokyo, 1977. P. 10.
Taras V. Lukyanenko
Post graduate of Oriental Studies Institute Shiga Naoya's Nature Sketches
The author of the article has tried to consider an original view on nature of the modern Japanese writer Shiga Naoya (1883—1972). Shiga aimed not only to describe fascination of surrounding animate and inanimate nature but also bring to light the essence and beauty of human nature. In Shiga's opinion nature is the only thing on which a person may depend. In Shiga's view the beauty of nature has created the impression of energy and power.
