CC BY
96
РАЗДЕЛ 3. ПУБЛИКАЦИИ SECTION 3. PUBLICATIONS
УДК 821.161.1-94.09
Т. М. Двинятина
Записная книжка И. А. Бунина 1944 г.: свод жизни и путеводитель по творчеству1
В статье представлены материалы записной книжки И. А. Бунина, хранящейся в Русском архиве в Лидсе. Приводятся выписки Бунина из значимых для него авторов, составлявших круг его постоянного чтения и, в частности, чтения весны - осени 1944 г., намечаются их связи с мироощущением Бунина, выводящие к глубинным темам его творчества: жизнь и смерть, прошлое и вечное, мир и бессмертие, память и воспоминание.
Ключевые слова: русская эмиграция, И. А. Бунин, источники, биография, записные книжки
Tatiana M. Dvinyatina
I. A. Bunin's 1944 Notebook: summary of his life and a guide to his works
This article is based on one of Ivan Bunin's notebooks from the holdings of the Leeds Russian Archive at the University of Leeds. It presents extracts Bunin made from the works of authors who were special for him and to whom he constantly returned, in this case between the spring and autumn of 1944. Their connections with Bunin's worldview are explored, revealing such underlying themes of his writing as life and death, the past and eternity, peace and immortality, memory and remembering.
Keywords: Russian emigration, I. A. Bunin, sources, biography, notebooks
Среди немногих сохранившихся записных книжек Бунина одна2 - заполнявшаяся с апреля по ноябрь 1944 г. - занимает особое место. На ее обложке написаны инициалы «Ив. Б.» и зачеркнутое позже название «Записки и заметки». В самой книжке почти нет отражения сиюминутных дел и впечатлений (для них были дневники) и немного творческих набросков «на память» (для таковых у Бунина были другие тетради, на обложке одной из них так и написано: «Копилка»3). На ее страницах собраны самые сокровенные, главные для Бунина мысли о мире и жизни. Но если она и предназначалась изначально для сведения их воедино из других, более ранних и не дошедших до нас источников, то очень скоро, судя по датам, Бунин стал заполнять ее спонтанно, по мере чтения и перечитывания любимых книг. Уже невозможно выяснить, сколько других таких же записных книжек или похожих на нее было в разные годы у Бунина и сколько (и когда) он уничтожил вместе с письмами, дневниками и иными материалами своего архива4. Понятно лишь то, что эта книжка - синяя тетрадь на спиральной пружине, исписанная от первой до
_Раздел 3. Публикации_
последней страницы (всего 44 листа), - представляет собой уникальный документ внутренней, интимной биографии Бунина, оказывающийся ключом к лирико-фило-софскому миру его поздних лет и, учитывая константный, со временем только расширяющийся характер его мировосприятия, к Бунину вообще, каким он явился и остался в русской литературе.
Основная тема и тональность всей тетради - умопостижение вечного и личного прошлого, вечного и личного настоящего, сверхчувственное усилие заглянуть за их границы и попытка сопряжения одного с другим, совершаемые «в большом времени, в том времени, где отсутствует протяженность и господствует синхрония вечных ценностей»5. В неизбывном человеческом желании отгадки Бунин снова и снова ищет ее в самых разных источниках и в самых разных плоскостях.
Точкой отсчета, при всех распахнутых в прошлое и вечное окнах, для Бунина оставалась русская литература XIX в., начинающаяся для него с Жуковского, как с Жуковского начинается и эта тетрадь:
Жуковский:
«Зачем душа в тот край стремится, Где были дни, каких уж нет?»
Вечное человеческое страдание! И мое постоянное теперешнее.
1. 4. 44. Grasse, A. M.6
Явленный здесь словесный принцип - цитата и собственный комментарий к ней - сохранится на протяжении всей тетради, большинство выписок в которой предстают первыми репликами в разговоре, который Бунин вел наедине с книгами и своей памятью7. Чуть ниже на той же странице - новый тип записи, но опять о том, кого Бунин считал не только «од<ним> из корифеев русской литературы», но и человеком, волею несправедливой судьбы лишенным общей с ним фамилии8:
Жуковский родился в 1793 г., умер 12 апр. 1852 г. - в 1 ч. 27 м. ночи в Баден-
Бадене. Всего 69 лет9.
Сразу следом запись о датах жизни Пушкина, его брата, сестры, жены. Позже будут выписки из стихов. Например:
Там, где море вечно плещет На пустынные скалы, Где луна теплее блещет В сладкий час вечерней мглы... Что ни слово, то волшебство!
Section 3. Publications и записи, позволяющие точнее представить себе облик Пушкина:
По свидетельству многих, в том числе кн. Вяземского, Пушкин читал стихи„пло-хо, торопливо". А как уверял меня Ходасевич, что он „пел" их!
Нащокин:
„Пушкин был невысок ростом, шатен, с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности..."10
Думаю, что это наиболее верный портрет.
Рост Пушкина - 2 арш<ина> 5 в<ершков>.
Умер в 2 ч. 45 м. (29 янв. 37 г.).
В Пушкине Бунин находит подкрепление одной из главных своих идей: «пока живешь - не чувствуешь жизни»11, и, выписывая строки из послания «Князю А. М. Горчакову» (1817): «„Я счастлив был, не понимая счастья" (Пушкин)», тут же добавляет: «Никогда не понимаешь вполне». Вместе с тем, ощущение своей принадлежности пушкинскому миру, своей органической связи с ним (см. бунинские записи «Думая о Пушкине» и «пушкинские» страницы «Жизни Арсеньева») выливается в воспоминания, подсказанные именем Пушкина, но с ним самим не связанные, и в замыслы будущих заметок:
Внучка Пушкина, Елена Александровна, дочь „Сашки", первенца Пушкина, по мужу фон Розен-Мейер, умерла в Ницце в клинике, после второй операции живота, 14 авг. 1943 г. Одно время была арестована немцами, думавшими, что она еврейка.
Я много встречался с ней. Нужно о ней написать12.
Если внимание к Пушкину и Жуковскому было почти родственным, по-человечески заинтересованным и эстетическим, то опору своему мировоззрению Бунин искал, скорее, в других своих «вечных собеседниках». Больше всего выписок в этой тетради он делает из Марка Аврелия и Л. Н. Толстого. Марк Аврелий был и для Толстого одним из наиболее значимых философов прошлого (его имя более шестидесяти раз встречается в толстовском сборнике «Мысли мудрых людей на каждый день», 1903), и стал таковым для Бунина. Однако для Толстого был важен прежде всего моральный пафос записок римского императора, а Бунину были созвучны его мысли об одиночестве человека перед неумолимостью быстротечной жизни, которые он находил необыкновенно современными, как и сочинения некоторых других древних авторов13. В 1944 г. в руки к Бунину попадает, по всей видимости, книга Марка Аврелия «Наедине с собой. Размышления» с биографическим очерком С. Котляревского (М., 1914), и он выписывает:
„Наедине с собою" Марка Аврелия (Марк Анней Вар; родился в 121 г., умер 17 марта 180 г.):
- Атеизм противоразумен.
- Все проходит, исчезает, превращается в миф, но и миф не вечен: есть только настоящий миг.
- Жизнь - миг; ее сущность - вечное течение; ощущение - смутно; тело - брен-но; душа - неустойчива; судьба - загадочна; слава - недостоверна... Все относящееся к телу, подобно потоку, относящееся к душе - сновидению и дыму. Жизнь -борьба и странствие по чужбине.
- Кто видел настоящее, видел уже все, что было в вечности и что еще будет в беспредельном будущем <на полях: NB. - поздняя карандашная помета Бунина>.
Марк Аврелий:
„Люди всегда будут делать одно и то же, хоть ты разорвись на части".
Это особенно вспоминается теперь.
<...>
„Смотри снова на вещи так, как смотрел на них некогда: в этом и есть воскресение".
Это возможно только отчасти. И как больно!
Пожалуй, главное, в чем совпадали для Бунина Марк Аврелий и Толстой, заключалось в стоицизме перед загадкой мира, в котором человек обречен жить без уверенности в воскресении, но в горячем чаянии его как продолжения бытия, придающего земному существованию непреходящий смысл. Но у Толстого это было овеяно ясным ощущением божественного присутствия и поиском того, что в этом мире и в этом присутствии есть я14.
Толстой (Рахманову, в <18>89 г.):
«Ум, знаете, как бинокль, развертывать надо до известной степени, а дальше вертеть - хуже; так и в вопросах о жизни и зачем жить? Помилуй Бог»15.
Толстой (30 апр<еля> 1909 г.)
„Вчера в середине дня было состояние умиления до слез, радости сознания жизни, как части проявления Божества - и благодарности кому-то, чему-то великому, недоступному, благому, но сознаваемому"16.
Изумительный человек.
„Бог есть то высшее, духовное, которое одно есть и с которым мы можем входить в общение, сознавая его в себе"17.
Иного понимания Бога не вижу.
Толстой:
„Я жил не 59 лет, не 59 тысяч лет, не 59 секунд. Ни мое тело, ни время его существования не определяют жизни моего я. Что я такое? Нечто думающее и чувствующее, т. е. относящееся к миру своим совершенно особым образом. Только это сознаю я своим я и больше ничего. Когда и где я родился, когда и где начал чувствовать и думать, решительно ничего не знаю."
„Жизнь моя проявляется во времени и пространстве, но это только проявление ее. Сама же жизнь, сознаваемая мною, сознается мною вне времени и пространства. И потому смерти нет. Смерть есть только никогда не прекращающееся движение вещества."18
Беда только в том, что при этом последнем„движении вещества" уже ничего не будешь „сознавать".
Бунин именно что «дальше вертел бинокль», рвался за тот предел, перед которым Толстой смирялся, и острота его экзистенциального переживания каждый раз оборачивалась «бедой». В чем он особенно не мог согласиться со своим учителем, так это в «вопросах пола», разрешение которых было в его представлении близко к разрешению вопросов самой жизни в ее космической глубине и пульсации. Столь же настойчиво он бился над оправданием вещественности - и в переплетении со стихией эроса - не только перед лицом вечности, но и в самой вечности.
Толстой:
„Можно смотреть на половую потребность как на тяжелую повинность тела (так я смотрел всю жизнь) и можно смотреть как на наслаждение (я редко впадал в этот грех)".
Вздор и ложь.
Писал в дневнике в 1853 г.: „Каждая женская голая нога мне кажется принадлежит красавице". Не очень-то „тяжелой повинностью" казалась тогда „половая потребность"!
А главное, все это совсем не идущие к делу слова - повинность, наслаждение. В этой „потребности" все в тысячу раз сложнее, глубже, таинственнее - невыразимей.
Толстой (в старости):
„Зенит физической силы и даже склон к уменьшению ее - самое напряженное половое время".
Нет, самое напряженное - именно склон19.
Сразу после второго фрагмента Бунин записывает:
(х)20 В последние годы моего существования на земле, в вещественном воплощении, я стал наконец уже полностью, всем существом своим, понимать, чувствовать то, что есть вещественность мира - природы, жизни, тела, женщины, любви. По христианскому пониманию, жизнь вещественным есть нечто бесовское. И вот -сугубое чувствование вещественного - „седина в бороду - бес в ребро". Какое ничтожное, глупое толкование дали этому замечательному изречению!21
_Раздел 3. Публикации_
В то же время Бунин знакомится с дневником швейцарского эссеиста и мыслителя Анри-Фредерика Амиеля: выписки из него напрямую соотносятся с его «толстовскими» размышлениями (дневник Амиеля в 1894 и 1905 гг. издавался в переводе М. Л. Толстой под редакцией и с предисловием Л. Н. Толстого).
Дневник Амиеля (1821-1881 г.)
„Надо отойти от всего, что может быть потеряно, и привязаться только к вечному" (1848 г.).
Бесконечно печальные слова. Следствие отчаяния.
„Сделай завещание всего того, что ты передумал и перечувствовал" (1849 г.) Легко сказать! А как хочется сделать это!
„Быть непонятым даже теми, кого любим, вот чаша горечи и крест жизни" (1849 г.) Да, да.
„Ничто так не похоже на гордость, как уныние" (1850 г.)
Удивительно верно.
„Жить - беспрерывно желать" (1852 г.)
Еще верней.
„Весенне<е> умиление, ты вновь посетило меня!" (1852 г.) Ах, это вечное - и такое обманчивое - умиление! Еще до сих пор испытываю его. „Сделаться бы опять молодым, простым, жить настоящим, быть наивным, счастливым, благодарным!"
Если бы, если бы! Только нет - молодость неблагодарна. „Нынче мне 31 год. Самая прекрасная поэма - это жизнь, жизнь, представляющая перед Богом в малом виде вечную и божественную поэму". Божественную - и страшную.
„Преимущество мое перед другими в том, что я присутствую при драме своей жизни, сознаю трагикомедию своей судьбы" (1852 г.).
Вот, вот - драма, трагикомедия. Я тоже всю жизнь „присутствую". „Вчерашний день так же далек от меня, как прошлый год" (1856 г.). „Счастье должно быть молитвой - и несчастье также".
„Слезы, горесть, уныние, обманы, оскорбления, хорошие и дурные мысли, решения, нерешительность, взвешивания - все это наша тайна, все это может быть понято только Богом".
Каждая фраза восхитительна.
„Я люблю только совершенство - или шутку" (1862 г.)
И это - до чего мое!
„В основе всего - печаль, как в конце всех рек - океан" (1864 г.) Только один Толстой оценил этого удивительного, бесконечно прекрасного человека.
Section 3. Publications
Через несколько страниц следует еще один «обмен репликами», ключевой для поэтической антропологии Бунина:
(х) Дневник Амиеля:
„Всякая жизнь имеет свое величие".
И величие, и убожество, и божественное, и скотское, и красоту, и безобразие.
С весны по осень 1944 г. Бунин перечитывает Лермонтова (стихи, «Вадима» и «Героя нашего времени»), Тургенева («Переписку» и «Андрея Колосова»), А. К. Толстого (письма к будущей жене С. А. Миллер), Чехова, Герцена, почти всякий раз примеряя на себя то, что задело его в сочинениях других:
Печорин о себе: „Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое воспоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу." Могу и я сказать это о себе. Тургенев:
„Любовь вовсе не чувство; она - болезнь, некоторое особое состояние души и тела".
„В жизни случается одно только неожиданное". Парадокс, но сколько в нем правды!
„Неизвестная даль, где призрак блаженства встает и манит среди тумана". Сладкий недуг всей моей жизни!
„В одной близости любимой женщины есть какая-то странная, сладкая, мучительная отрада".
„Радостное торжество какого-то бессмертного счастья". И я это испытал - и, Боже мой, благодаря кому! Благодаря только себе? Нет, не совсем.
А. К. Толстой:
„Молясь, приближаешься к Богу, становишься в независимость от своего тела". Да, да.
„Нельзя быть художником одному - когда нет художников среди окружающих тебя".
И я всю жизнь чувствовал это. И все-таки шел своим путем.
„Дурной запах в каналах Венеции, напоминающий хорошую пору моей жизни".
И я пережил это.
„В этом мире, где я чужой".
Да.
„Чувство необходимости любви".
Да. Но почему, зачем? А без любви нет ничего.
Он же:
„У нашей души лишь одно окошко. Когда стены отпадут, вид откроется во все стороны, не будет больше времени, будет вечность."
Которой мы решительно не будем ни знать, ни чувствовать! Чехов о себе (в 89 г.):
„Для литературы у меня не хватает страсти"22.
Очень верно. Оттого так и забывается он: прочтешь - чудесно! - и забудешь. Герцен („Былое и думы"):
„Жизнь. жизни, народы, революции, любимейшие лица возникали и менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем23. Темза течет вместо Москвы-реки. и нет нам больше дороги на родину."
Все как и у меня. Только вместо Темзы - Сена, Средиземное море. <.>
«Все как у меня.» - лейтмотив Бунина и при обращении к древним источникам. Он следует им, сравнивая с их тоской по родному краю - свою:
Великое одиночество Петрарки, его „Заальпийское убежище". То, что и у меня: Alpes Maritimes
- и судьбу, поэтическую и человеческую, - с общей. Приводит выдержки из автобиографического «Письма к потомкам» Ф. Петрарки и тут же продолжает их от своего лица:
„От Франческо Петрарки потомству привет! - Ты, м<ожет> б<ыть>, пожелаешь узнать, что за человек был я? Суждения будут различны: ибо каждый говорит так, как внушает ему не истина, а прихоть." И не одна прихоть! Злоба, глупость - главное, глупость.
Так и обо мне „суждения будут различны" - больше всего беспричинно злобны и глупы, глупы. Удивительное дело! Чем умнее человек, тем глупее о нем „суждения".
Из того же источника: Петрарка (в старости):
„Сочиненьица мои еще и до сих пор занимают меня". Увы, и меня.
Особой темой для Бунина были «Петраркизм и Лаурность. т. е. какое-то воплощение всего прекрасного, женского, во что-то одно во мне.»24. Он говорил об этом Г. Н. Кузнецовой еще летом 1933 г., и, вероятно, сам спектр этих переживаний
был связан для него именно с ней. Спустя более десяти лет, прошедших для Бунина под знаком долгого и мучительного расставания с Кузнецовой, он записывает:
„Петрарка любил только себя - и Лауру".
То есть опять себя, свою выдуманную - думаю, что выдуманную - любовь к ней, жизнь ею? Если даже и так, это очень много, нечто очень сложное25.
В те же месяцы Бунин, очевидно, читает двухтомник Д. С. Мережковского «Данте» (Брюссель, 1939), главный герой которого интересен ему теми же двумя параллелями с собственной судьбой - изгнанничества и любви. Он выписывает даты жизни Беатриче и Данте и слова:
Данте о ней (на смертном ложе ее):
- Так смиренно было лицо ее, что, казалось, говорило: всякого мира я вижу начало.
Глаза ее - его «возносившие выше сфер высочайших»26.
Из его собственных женских образов в записной книжке присутствуют три. Они возникают, когда выписки из книг чередуются с внезапными прорывами в собственное прошлое, и самым дальним оказывается воспоминание о первой жене, А. Н. Цакни: «Как Аня играла Годара в те первые дни осени <18>98 г.» (после рассуждений о нестерпимости «симфонии, сонаты» как бесконечно возобновляющейся «неразрешающейся атаки на рояль» - и по контрасту с ними), и через несколько страниц - в русле тех же горьких мыслей:
Первое представление „Чайки" было 16 декабря 1898 г. Я был на нем с Аней. Боже мой, как больно! Я был тогда женат всего третий месяц, ей было двадцать лет - да нет, лучше не думать!
Вторая жена, В. Н. Бунина упоминается в связи с литературным завещанием, в записи, датированной «посленобелевским» днем, 10 ноября 1944 г.:
Не знаю, кому останется мое литературное добришко. Пока завещано Вере. А когда она умрет? Кто и, главное, как им распорядится? Ужасно.
Наконец, неутихающая боль от расставания с Г. Н. Кузнецовой сказывается в двух идущих друг за другом записях:
Большевизм, смерть Юлия. И потом вдруг конец лета <19>26 г.27
13. X. 44. Нынче видел во сне Г. совершенно с теми же чувствами, как когда-то (вставка: последующих точно не было). Значит, в нас остаются не только впечатления того, что было, но и пережитые тогда чувства.
Затронутые в двух последних записях темы внезапного перехода от полного несчастья к счастью (и наоборот) и того, что остается в нас (ощущением / воспоминанием), - сквозные для Бунина, они едины и для «уколов памяти», и для творческого метода. Да и многие другие фрагменты в этой тетради представляют собой одновременно и прекрасное личное автометаописание, и отражение художественных констант бунинского мира. К грани, на которой они смыкаются, из «больших» произведений Бунина ближе всего подходит «Жизнь Арсеньева», а из всего, что Бунин читает весной-осенью 1944 г., к «Жизни Арсеньева» ближе всего оказывается «Моя жизнь» Р. Тагора28:
(х) Рабиндранат Тагор:
„До сих пор я смотрел только глазами, теперь смотрю всем сознанием."
Так же смотрю и я - „всем сознанием" - уже давно и все больше и больше.
(х) Еще из Раб<индраната> Тагора, из его книги „Моя жизнь" (то, что отчасти относится к „Жизни Арсеньева"):
„Я не знаю, кто рисует картины на полотне воспоминаний. Одно берет, другое опускает; порой рисует большое малым, порой малое - большим. Он рисует картины, но не пишет истории. Воспоминание о жизни не есть история жизни, но первозданное творение невидимого художника."
„Улица, по которой мы проходим, кровля, под которой мы отдыхаем, еще не картины. Но когда кончается наш дневной путь и мы вечером оглядываемся на город, поля, реки и холмы, по которым вело нас утро жизни, они становятся картинами в свете уходящего дня. Так и я оглянулся на виденное, пережитое, когда пришел мой час. Я даю здесь картины своих воспоминаний - как литературное произведение. Ошиблись бы те, кто захотели бы принимать это за попытку автобиографии".
Первая мысль дать картины своих воспоминаний в свободной от обязательной сюжетности, лирической манере пришла к Бунину в феврале 1911 г. во время путешествия к берегам Цейлона под влиянием открытого моря и чтения Мопассана («На воде»)29. То плавание стало одним из главных событий его внутренней жизни, о нем он вспоминает в двух записях тетради, следующих друг за другом и несомненно связанных между собой:
(х) Все еще вспоминаю - и так часто - наш долгий путь в Индийском океане. Вечность и безграничность неба, света - и времени. И какая-то райская радость - и покорная грусть в душе - чувство своей краткости в этом вечном.
(х) Безграничный простор мира, его непознаваемость - и ты в этом, ничего, ничего не понимающий: ни себя, ни окружающего, ни того, что есть жизнь и смерть, ни этой непостижимости, безграничности вселенной, ни Того, Кого мы называем Богом, Творцом, Правителем - ибо не может, не может быть ничто без Него.
Чуть позже (судя по расположению записи и дате - 30 июня 1944) Бунин «перечитал, уж не знаю в который раз, „Surl'eau" <„На воде">: много плохого, даже наивного. Но есть и истинно прекрасное»: «Notre memoire est un monde plus parfait que l'univers: elle rend la vie à ce qui n'existe plus!» («Наша память - это мир, более совершенный, чем вселенная: она дает жизнь тому, что больше уже не существует»).
Кроме уже упомянутых авторов, Бунин заносит в свою тетрадь выписки из сочинений Гете, Гейне, А. Доде, М. Метерлинка, Гоголя, К. Павловой, о. А. Ельчанино-ва, А. Рубинштейна, упоминает о В. Гаршине, П. Н. Врангеле, А. Жиде, В. Брюсове, Н. П. Азбелеве, дает на страницу список литераторов, с которым ему довелось общаться в разные годы, на четырех страницах излагает свои размышления о русском юродстве, св. Михаиле Клопском и св. Прокопии Устюжском30, набрасывает воспоминания о Шаляпине, приводит цитаты из записной книжки Бетховена и из дневника Жюля и Эдмона Гонкуров («„Прекрасное в литературе то, что уносит мечту за пределы изображаемого". Очень хорошо сказано. Но сами Гонкуры, к несчастью, никогда не писали ничего такого»).
Бунин несколько раз обращается к Св. Писанию: однажды цитирует Третью книгу Царств, начало главы 2 (и позднее отчеркивает на полях: «Я отхожу путем всей земли, но ты крепись и будь мужем.»), трижды - Псалтирь: в отрывке из псалма 39 подчеркивает ст. 6 и 8: «Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой как ничто перед Тобою <.> И так чего ждать мне, Господи?», в отрывке из псалма 41 подчеркивает: «Бездна бездне откликается шумом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною», приводит сокращенную цитату из псалма 60 «Ты напоил нас вином изумления» (ср. Пс. 60: 5) и продолжает сам: «Мы напоены сверх всякой меры».31 Как и в случае многих других книжных источников, далекий прообраз непосредственно связан с личным опытом: на странице, где начинаются выписки из Третьей книги Царств (переходящие в выписки из псалмов, за исключением последнего), заканчивается воспоминание о «своей» Палестине:
Я несколько раз в жизни видел издали всегда едва различимый в туманности Синай и всегда с какой-то величавой таинственностью в душе вспоминал, что Ягве (Иегова) был первоначально только Богом грозы, обитая на вершине Синая, и что грозовые облака стали впоследствии Его херувимами, молнии - серафимами.
Наряду с выписками и фрагментами из прошлого, тетрадь «прошита» отрывочными воспоминаниями, зарисовками на будущее (в одну-две строки) и планами возможных сочинений:
Невский моих времен: вечно летящий.
(х) Ночь. Пустой дом совсем не то, если хоть кто-то спит в нем.
(х) «Люблю - значит живу».
(х) Каждый день, каждое утро - надежда на что-то!
(х) Чудесное старинное название завещания:
- Душевная грамота.
Умели когда-то говорить русские люди!
(х) Надпись на кладбищенск<ом> памятнике: Omnes quidem resurgemus - мы все воскреснем32.
(x) Прельщения памяти - хорошее заглавие.
Заглавие: Мед и полынь.
Написать о моей встрече с Рильке. Еще об Henri de Ré<g>nier. Как он говорил со мной о Дантесе и о Пушкине33.
(x) „Малость трагическая, но божественная всякого земного существования".
Не помню, чье это.
Платон Каратаев Пьеру:
„Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь - надулось, а вытащишь -ничего нету!"
А все будем тянуть, все будем!
(x) Все, что есть в моем уме, в воображении, - существует.
Каким был для Бунина 1944 г., когда заполнялась эта тетрадь? В Грассе, где Бунины безвыездно жили уже несколько лет, это был последний год войны. С января шли беспрестанные, по несколько раз в сутки налеты. В середине февраля, после ухода итальянских войск (Италия вышла из войны еще осенью) юг Франции оказался в зоне немецкой оккупации, с началом которой Буниным как иностранцам грозила «эвакуация» (что вызвало не только панику, но и необходимость разослать вещи по знакомым, оставив себе только самое нужное). Весна выдалась очень поздняя: дни стояли необычайно ясные, солнечные, но воздух по-прежнему был ледяной. Первые записи Бунина в записной книжке совпадают со временем работы над «Чистым понедельником», оконченным 10 мая34. Следом написаны «Пароход „Саратов"», «Камарг», «Сто рупий» и «В одной знакомой улице». В то же время Грасс снова нещадно бомбят. 4 июня приходит известие о взятии Рима, через день начинается высадка в Нормандии, в конце июня - большое русское наступление на востоке. В течение всего года в дневнике Бунина перечни освобожденных городов и - заметки о перечитанных книгах: Стендаль, «Отец Сергий», «Декабристы», «Смерть Ивана Ильича», Лермонтов, Гоголь... В середине августа - высадка союзников на Лазурном берегу. «На рассвете 24-го <августа> вошли в Грасс американцы. Необыкновенное утро! Свобода после стольких лет каторги!»35 Буквально через несколько дней ликование в Ницце («Говорят, Ницца сошла с ума от радости, тонет в шампанском»36) и в Париже (куда уже прибыл де Голль) приобретает новые оттенки: Сталин призывает советских пленных
Section 3. Publications
вернуться на родину, в Париже ищут коллаборантов, в Ницце появляются «таинственные русские», которые представляются - «друзья<ми> советской России» и в разговоре с настоятелем местной церкви о. Николаем (Соболевым) «интересуются русскими, которые живут здесь»37. 1 октября 1944 г. в Париже создается «Союз русских патриотов» (позднее «Союз советских граждан»), его печатным органом становится газета «Русский патриот» (с весны1945 г. - «Русские новости»), среди эмигрантов происходит резкая поляризация. 1 декабря Бунин записывает в дневнике: «Русские все стали вдруг красней красного. У одних страх, у других холопство, у третьих - стадность»38. 10 ноября - в тетради:
Накануне прочел слова „Гимна Советского Союза": нечто ужасающее!
Сквозь грозы сияло нам солнце свободы И Ленин великий нам путь озарил, Нас вырастил Сталин на верность народу, На труд и на подвиги нас вдохновил. Мы армию нашу растили в сраженьях, Захватчиков подлых с дороги сметем, Мы в битвах решаем судьбу поколений, Мы к славе отчизну свою поведем.
И это „гимн"! Гимн одной из величайших держав мира! Убожество несказанное!
Ниже пасть невозможно. И весь мир празднует это падение.
1944 год - последний год Бунина в Грассе (с мая 1945 г. Бунины живут в основном в Париже) и последний, когда Бунин чувствует себя относительно здоровым: со следующего года он все чаще болеет воспалением легких, лечить от которого его будут новейшим препаратом: Нобелевская премия 1944 г. по медицине присуждена А. Флемингу «за открытие пенициллина. Что это такое?», - спрашивает еще не знающая этого В. Н. Бунина39. В конце года Бунин диктует жене «литературное завещание» и 23 ноября пишет Б. К. Зайцеву: «Дни стоят совершенно райские, хотя и очень свежие. А чувствую себя плохо, очень слабо»40. Но впереди еще несколько лет насыщенной, драматической, творческой жизни. «Человек становится тем, о чем он думает», - записывает в тетради Бунин древнюю мудрость «Упанишад».
Примечания
1 Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ 16-04-00107. Тексты И. А. Бунина публикуются с разрешения Thelvanand Vera Bunin Estate (©2017).
2 Русский архив в Лидсе (РАЛ). MS. 1066 / 548.
3 См.: РАЛ. MS. 1066 / 550. В этой «Копилке» собраны записи приблизительно 1947-1950 гг. См. также более ранние: РАЛ. MS. 1066 / 547, РАЛ. MS. 1066 / 549.
4 Кроме этой тетради 1944 г. в архиве Бунина остались две другие не до конца заполненные тетради с разными выписками и записями (РАЛ. MS. 1066 / 551, РАЛ. MS. 1066 / 553) и два блокнота с записями, скорее, мемуарного толка (РАЛ. MS. 1066 / 555, РАЛ. MS. 1066 / 556).
5 Сливицкая О. В. В «сопряжении» с Толстым / Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна». Тула, 2013. С. 3.
6 Строки из «Песни» В. А. Жуковского («Минувших дней очарованье.», 1818). Бунин повторит их в письме к Б. К. Зайцеву от 4 ноября 1944 г. (см.: Новый журнал. Нью-Йорк, 1980. Кн. 138. С. 157).
7 Конечно, отдельную тему представляет собой последовательность и контекст записей, но ограниченные рамками статьи, мы оставляем этот предмет для полной публикации записных книжек Бунина, предполагаемой в одном из будущих томов «Литературного наследства».
8 Кроме известных автобиографических признаний приведем также запись из этой тетради. Приводя первую строфу «Ночи» Жуковского («Уже утомившийся день.» и т. д.): «Сколько прекрасного у Жуковского!», Бунин добавляет: «Всю жизнь чувствовал я некоторую обиду, что из тысячи образованных русских людей разве, может быть, один знает, помнит, что никакой он не Жуковский, а Бунин».
9 Запись дважды отчеркнута на полях и снабжена значком «NB». Судя по разным чернилам Бунин обращался к ней, по крайней мере, трижды.
10 В действительности эти слова принадлежат не П. В. Нащокину (которого, возможно, имел в виду Бунин по ошибке), а его жене Вере Александровне Нащокиной (урожденной Нарской), которая начинает свои «Рассказы о Пушкине» с описания знакомства и внешности поэта. Они были впервые напечатаны в иллюстрированном приложении к «Новому времени» (1898. № 8115, 8122, 8129) и, видимо, по этой публикации (№ 8115) были известны Бунину (благодарю Т. И. Краснобородько за это указание). В приводимых ниже цитатах Бунин не всегда дословно точен, однако случаи расхождений с источником (как правило, незначительные) здесь не отмечаются.
11 Из письма Бунина к неизвестному лицу, написанному после 19 марта 1892 г. (Бунин И. А. Письма 1885-1904 гг. / под общ. ред. О. Н. Михайлова; подгот. текста и коммент. С. Н. Морозова, Л. Г. Голубевой, И. А. Костомаровой. М., 2003. С. 148-150).
12 С Е. А. Розен-Мейер Бунин познакомился 6 июня 1940 г. (Устами Буниных: дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы / под ред. М. Грин: в 3 т. Frankfurt am Main: Посев, 1977-1982. Т. 3. С. 54. Запись от 25 июля 1940 г. Об участии Бунина в ее судьбе см. в частности: Бабореко А. К. Бунин. Жизнеописание. Изд. 2-е. М., 2009. С. 335-337. Бунин был знаком и с ее братом Николаем Александровичем Пушкиным.
13 Так, еще летом 1932 г. Г. Н. Кузнецова отметила в дневнике, что «И. А. перечел Марка Аврелия», и привела его слова о Цезаре, сочинения которого таковы, что «и нам, читающим теперь, это кажется написанным в наши дни» (Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад / сост., подгот. текста, предисл. и коммент. А. К. Бабореко. М., 1995. С. 253).
14 Сопоставлению Бунина и Толстого - равно как и описанию бунинского мироощущения -посвящены многие страницы работ О. В. Сливицкой, в которых вопросы, только обозначенные здесь, изложены полно и точно. Записные книжки Бунина служат доказательством от первого лица к ее выводам, сделанным на основе анализа художественных произведений задолго до того, как стало известно о самом существовании его записных книжек.
15 Из письма Толстого В. В. Рахманову от 17 января 1890 г. (Минувшие годы. 1908. № 12. С. 295-297).
16 Дневниковая запись Толстого от 30 апреля 1909 г. Ср. в дневнике Бунина от 6 марта 1941 г.: «Опять думал, посидев минут пять в саду и слушая какую<-то> весенн<юю> птичку, что иного представления о Боге, кроме Толстовского (его посл<едних> лет), не выдумаешь. Божественность этой птички, ее песенки, ума, чувств» (Устами Буниных. Т. 3. С. 86).
17 Несколько измененная цитата из письма Толстого дочери, М. Л. Оболенской от 15 октября 1905 г. (Современные записки. 1926. Кн. 27. С. 285-286. Опубл. по копии; Печать и революция. 1928. № 6. С. 121-122. Опубл. по автографу. За сведения о публикациях, приведенные в примеч. 15 и 17, и ряд других библиографических указаний сердечно благодарю А. Я. Лапидус.
18 В данном случае Бунин оба раза цитирует «О жизни» Толстого.
19 Все цитаты из двух последних фрагментов взяты Буниным, видимо, из кн.: Жданов В. А. Любовь в жизни Толстого. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1928.
20 По всей видимости, знаком «х» отмечены записи, к которым Бунин возвращался впоследствии. Здесь они предваряются знаком «(x)».
21 Здесь и далее курсивом выделены подчеркивания, сделанные Буниным.
22 Из письма А. С. Суворину от 11 ноября 1893 г.
23 Примроуз-Хилл (Primrose Hill) - холм на севере Лондона.
24 Кузнецова Г. Н. Указ. соч. С. 277. Запись от 2 июня 1933 г.
25 В данном случае, видимо, так записана фраза из биографического очерка М. Гершензона, послужившего предисловием к книге его (и Вяч. Иванова) переводов итальянского классика: «За исключением Лауры, Петрарка во всю свою долгую жизнь искренно любил только самого себя; он жил только для себя, только для себя учился и писал, одного себя изучал и одному себе удивлялся» (Гершензон М. Франческо Петрарка, 1304-1374 // Петрарка Ф. Автобиография. Исповедь. Сонеты. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1915. С. 9).
26 Далее Бунин выписывает отрывки «Не мог найти в природе и в искусстве.», «Ты должен был свой путь направить к небу.», «Был час, когда паломников любви.», «В Италии, между двумя морями.» (все цитаты приведены в «Данте» Мережковского) и завершает этот фрагмент своими воспоминаниями об Италии.
27 Старший брат Бунина Юлий Алексеевич Бунин умер в Москве 17 июля 1921 г., Бунин жестоко и долго переживал эту смерть. Летом 1926 г. (19 июля) он познакомился с Г. Н. Кузнецовой.
28 Интерес к творчеству Р. Тагора сопутствовал Бунину начиная, по крайней мере, с 1913 г., когда Тагор получил Нобелевскую премию по литературе и двоюродный племянник и друг
Бунина Н. А. Пушешников взялся за перевод его главной книги «Гитанджали. Жертвенные песнопения». Под редакцией Бунина книга дважды вышла в 1914 г. (М.: Кн. изд-во писателей в Москве).
29 См.: Двинятина Т. М. Иван Бунин: жизнь и поэзия // Бунин И. А. Стихотворения: в 2 т. СПб., 2014. Т. 1. С. 71. (Новая Библиотека поэта).
30 О нем см. стихотворение «Святой Прокопий» (1916), вошедшее даже в текст «Жизни Арсеньева», опубликованный в собрании сочинений Бунина 1934-1936 гг. (Берлин: Петрополис), позже Бунин его вычеркнул.
31 Видимо, Бунин пользовался переводом Псалтири с западноевропейского или прямо с еврейского языка, поэтому указанные им номера псалмов (39 и 60) не совпадают с нумерацией в Псалтири, восходящей к греческому языку (38 и 59).
32 Из латинского текста 1 Кор. 15: 51, в русском переводе: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся».
33 С Р.-М. Рильке Бунин познакомился весной 1925 г., неоднократно перечитывал его и высоко ценил. Кроме того, из записей в тетради следует, что Бунин намечал написать воспоминания о своих встречах с английской (новозеландской) писательницей Кэтрин Мансфильд (Мэнсфилд, 1888-1923), французской поэтессой Анной де Ноай (1876-1933), Е. М. Лопатиной (1865-1935).
34 См.: Устами Буниных. Т. 3. С. 164-165. На следующий день рассказ был закончен, дата под автографом: «8 часов вечера, 10 мая 1944 г.» (РАЛ. МБ. 1066 / 97).
35 Устами Буниных. Т. 3. С. 169. Запись И. А. Бунина от 25 августа 1944 г.
36 Там же. Т. 3. С. 171. Запись И. А. Бунина слов А. В. Бахраха, 30 августа 1944 г.
37 РАЛ. МБ. 1067 / 416-421. Дневник В. Н. Буниной, записи от 28 августа, 13 сентября 1944 г.
38 Устами Буниных. Т. 3. С. 174.
39 Там же. Т. 3. С. 172.
40 Новый журнал. Нью-Йорк, 1980. Кн. 138. С. 161.
